Убийца и сломанная

Слова про чудовище крутятся в мыслях, не оставляя возможности отвлечься и передохнуть, и Хелейна нервно стучит пальцами, тщетно пытаясь поймать равновесие. Не сразу, но она все же замечает, что уносится куда-то далеко в образы и тени, преследующие ее по ночам, и от этого нет никакого спасения. Лишь болящая голова и отзывающийся тупой болью палец со сбитым ногтем и запекшейся кровью. К завтраку она так и не спускается, хотя Рейна пару раз заглядывает к ней и спрашивает, не нужно ли чего. Хелейна в ответ качает головой и отвечает что-то престранное про изменение погоды, магнитные бури и накатывающие мигрени. И звучит достаточно убедительно, потому что кузина понимающе кивает и не пытается больше уговорить ее спуститься или поесть. Если от кого Хелейна и прячется, то только от себя. Не признаваться же в этом Рейне. Не признаваться же в этом хоть кому-то, кто станет ее слушать. Она заслуживает того, чтобы не выходить отсюда. Заслуживает этого уединения и почти отшельнического образа жизни. Сначала не уберегла малыша Джейхейриса, потом Эймонда. Кого еще она должна потерять из-за своих слабостей? Кто станет следующим в этом списке погибших из-за ее малодушия и неспособности бороться? Дневные образы не приносят никаких ответов, оставаясь жалкими тенями по сравнению со своими ночными товарищами. И как бы сильно она ни жмурила глаза, как бы ни пыталась сосредоточиться и дотянуться до них, ничего не выходит. Она должна была бороться за своего брата. Должна была пытаться достучаться до него, приезжать в его квартиру, улизнув от матери, названивать ему на телефон и завалить голосовую почту. Она должна была сделать все, чтобы он не слушал эту жестокую женщину, поглотившую все его мысли. Может, тогда она спасла бы его. Может, тогда он бы был жив и ей не пришлось бы наказывать себя. Палец снова начинает кровить, и Хелейна несколько тупо смотрит на выступившую кровь, пачкающую кожу. То, чем так гордился Эймонд, то, что и стало причиной их проклятой жизни — вот оно, прямо перед ее глазами. Кровь Таргариенов, которая сделала их одновременно наследниками огромного состояния и смертельными врагами друг другу. Она тянет палец в рот и пытается заглушить неприятное саднящее чувство. Носить фамилию еще не значит быть Таргариеном. Она себя таковой точно не ощущает, особенно теперь, наказывая себя за смерть брата. Кровь не останавливается, как бы сильно она ни старалась, и Хелейна поднимается с насиженного на полу места, впервые за долгое время решаясь порыться в вещах, содержащихся в этой комнате. Ей всего-то нужен самый обычный носовой платок или — если очень повезет — пластырь. Но в тумбочке пусто, в комоде ничего нет, и она как-то запоздало вспоминает, что спальня эта гостевая, а не принадлежащая кому-то из обитателей дома. Смазанный кровавый след остается на ручке и поверхности комода, но она этого не замечает. Снова тянет палец в рот и чуть посасывает, рассчитывая, что слюна хоть сколько-нибудь поможет. Помнится, плохая свертываемость крови — не совсем нормально, но что конкретно это значит, Хелейна не помнит, да и задумываться не хочет. Из комнаты она выходит исключительно для того, чтобы раздобыть пластырь. По крайней мере, мысленно повторяет себе именно это, причем несколько раз, чтобы все же усыпить свою совесть, беспрестанно повторяющую, что ей стоит ответить за смерть брата, ровно как и за смерть сына. Она замирает на верхней ступени у лестницы, вытаскивает палец изо рта и трет ладони друг о друга, не решая спуститься. Хорошо, пожалуй, что никто не видит, как она, взрослая женщина, мать троих детей, стоит здесь и пытается набраться сил, чтобы совершить такое обыденное действие. Мама назвала бы ее слабой и нуждающейся в постоянном уходе, мама попыталась бы ее обнять, и от одних этих мыслей Хелейна непроизвольно ведет лопатками. Мамы здесь нет. Никого, кто считает ее ненормальной, здесь нет. Или они, по крайней мере, не показывают этого. Первый шаг дается с трудом, но следующие получаются заметно легче. К концу лестницы она чувствует себя в разы спокойнее хотя бы потому, что перестает задерживать дыхание. Оказывается, в лестнице нет ничего ужасающего. Никто не схватит ее из-за угла и не потащит домой; в гостиной работает телевизор, и она осторожно заглядывает туда, придерживаясь за дверной косяк. — Да нормально ты врежь ему! — недовольно рявкает сидящий спиной к ней рыжий громила. — Караксес, — она зовет неловко, почти шепотом. И думает, что он точно не расслышал, потому что он тянется за пультом, но ошибается. Он выключает звук телевизора и поворачивается к ней. — Разбудил тебя, принцесса? Ты извини, просто эти клоуны даже нормальный бой показать не могут. Речь у него странная: простая и почтительно-заумная одновременно. Хелейна невольно улыбается и ловит себя на том, что Кровавый Змей вблизи выглядит не таким устрашающим, как может показаться. — Я не спала. Просто… — и показывает ему травмированный палец, будто нуждаясь в оправдании, — ты не знаешь, где тут найти пластырь? — Сейчас найдем, — басит он, поднимаясь с дивана. Почти перепрыгивает через него, и удивительно, но движения у него оказываются достаточно грациозными. Хелейна несколько неловко отступает, когда он проходит мимо нее и громко, обращаясь явно не к ней, спрашивает: — Женщина, есть в этом доме пластырь и антисептик? Как ты вообще работаешь, если принцессе приходится просить о таких простых вещах? — Я не… Все хорошо… — мямлит Хелейна, стараясь успокоить его, чтобы он не срывался на прислуге, но Караксес ее не слышит, направляясь широкими шагами на кухню. Только она собирается последовать за ним, как он возвращается, протягивая ей бутылек антисептика и пачку пластырей. — Ну вот, все для тебя. Что-нибудь еще нужно? Стоя рядом с ним и забирая из его ручищ антисептик, Хелейна понимает, что, пожалуй, поспешно сделала выводы о его дружелюбности. Высокий, с большим прямым носом и спутанной бородой, Касаксес даже расслабленным излучает опасность. Она вполне может представить, как эти руки ломают кости, как он скалится и гаркает, утирая кровь с лица. И все же она не боится его, совершенно спокойно заглядывая в светло-карие глаза и искренне благодарит. — Нет, только это. Спасибо. — Уверена? Ты только намекни, что тебе что-то нужно, у меня тут все бегать начнут сразу же. Он не улыбается, не пытается ей понравиться, и в этом искренности намного больше, чем в фальшивых улыбках. Хелейна заматывает палец, пережимая чуть сильнее, чем нужно, и несколько смущенно поджимает губы. — На самом деле есть кое-что, — признается она, переводя на него взгляд, и протягивает ему антисептик. — Оставь себе, вдруг еще поранишься. Он складывает руки на груди, от чего кажется еще мощнее и неприветливее. Назвать его огромным язык не повернется, конечно, но по сравнению с ней, низкой и бледнокожей, вид у него точно внушительный. — У меня в комнате душно, я была бы очень признательна, если бы ты смог открыть окно. Конечно, — тут же поправляется она, — если это можно. Если Деймон тебя не накажет и… — Ты серьезно думаешь, что за такую мелочь мне прилетит? — его короткий смешок звучит чем-то утробно-глухим. — Не беспокойся обо мне, принцесса. И потом, ты же просто хочешь проветрить комнату, а не сброситься, правда? По телу проходит неприятный холодок. Хелейна переводит взгляд куда-то в сторону, непроизвольно начинает открывать-закрывать бутылек антисептика, и видит, совершенно отчетливо видит подоконник, видит землю. Что-то внутри отчаянно выталкивает ее туда, что-то заставляет ее шагнуть. Пока сильные руки не впиваются в ее тело с такой силой, что не стаскивают ее оттуда. — Хел, ты меня слышишь? Она моргает и замечает, что Караксес машет ладонью у нее перед лицом. — Что-то ты бледная. Свежий воздух тебе точно не помешает. Может, в сад выйдешь, пока я буду копаться с ручками и окном? На всякий случай Хелейна моргает еще несколько раз и поднимает взгляд на него. — Все в порядке, правда. Я просто задумалась. Он медленно кивает, но смотрит на нее так пристально, что у нее закрадывается непроизвольная мысль — он не поверил. Не поверил и скорее всего донесет все в мельчайших подробностях Деймону, ведь именно за этим он здесь и находится. Для того, чтобы следить за ней, докладывать о ее перемещениях и не допустить новой попытки. Попытки, которая закончилась бы вполне успешно, если бы Деймон не стащил ее с того злополучного окна. — Ладно, — наконец заключает Караксес и направляется вверх по лестнице. — Пойдем, поможешь мне разобраться с дурацким окном из-за которого ты почти позеленела. И это простое предложение выбивает почву у нее из-под ног. — Разве мне можно смотреть, как ты прикручиваешь ручку и вообще знать, где они лежат? — уточняет Хелейна, следуя за ним. — Ты не слышал, что я в этой семье ненормальная? Караксес снова глухо смеется и оборачивается через плечо, скашивая на нее взгляд. — Ты — часть семьи Деймона. Вы все тут ненормальные. Его ответ, такой простой, но все же мало похожий на то, что она привыкла слышать дома, вызывает непроизвольную улыбку. Привыкать к этому ощущению опасно, доверять Кровавому Змею не стоит, но она не чувствует в его словах фальши. А еще так отчаянно хочется верить, что ей наконец-то удалось найти место, где она такая же, как все, а не отличная, прокаженная и странная, что Хелейна позволяет себе эту иллюзию. Пускай ненадолго, пускай скоро все пойдет трещинами и рассыплется, но сейчас он говорит уверенно, смотрит на нее не как на фарфоровую статуэтку, и уже по одной этой причине хочется задержаться в этом доме чуть-чуть на дольше. На втором этаже они расходятся. Становиться его бледной тенью Хелейне не хочется, а сталкиваться с Рейной значит отвечать на неудобные вопросы. Дети все же должны оставаться детьми, им незачем погружаться в проблемы и беды взрослых. Пускай девочки уже достаточно взрослые и у них не огромная разница в возрасте, но она не станет вешать свою боль на них. Караксес громко матерится в одной из дальних комнат, но она давит в себе порыв пойти за ним и спросить, что случилось. Быть назойливой нет никакого желания. Особенно потому, что он не должен помогать ей, но почему-то это делает. Хелейна заходит в спальню и решает дождаться его там, несколько не находя себе места. Дверь она предусмотрительно оставляет открытой, чтобы ему не пришлось стучать (или чтобы он точно не передумал). Караксес появляется через несколько минут, приподнимает ручку от окна и бросает: — Надо было эту хреновину ближе положить. Она заговаривает, когда он с отверткой, ручкой и болтами приходит в ее спальню и сразу направляется к окну. — Ты знаешь, почему я здесь? Караксес кидает на нее короткий взгляд и принимается за работу. — Потому что Деймон так захотел. — Нет, я не про это, — отзывается она и усаживается на кровать, подтянув к себе ноги. — Как я вообще оказалась в этом доме. Он тебе говорил? — У нас, конечно, доверительные отношения, но это не значит, что я в курсе каждого его шага, — задумчиво объясняет Караксес, примеряя ручку к окну, будто бы она может быть не отсюда, а откуда-то из другого места. — Мое дело — делать то, что от меня требуется, а не задавать вопросы. Особенно, когда дело касается дорогих ему людей. — Ты ошибаешься, я совсем не вхожу в число дорогих ему людей. — Но отвечая на твой вопрос: нет, я не знаю, почему он тебя сюда привез. Могу лишь предложить, что тебе осточертело жить в золотой клетке. Ей хочется сказать: ты врешь. Хочется сказать: обычным гостям не выкручивают ручки из окон. Хочется прямо в лицо ему выплюнуть: ты же знаешь, что я ненормальная. Но Караксес хмурится, закручивая саморезы, открывает окно, и поток свежего воздуха врывается в душную спальню. Вся смелость куда-то испаряется, и Хелейна ничего не говорит. — Не переживай ты так, принцесса, — произносит он, заметив смятение на ее лице. — Я просто тупой головорез, уж мое мнение тебя точно не должно волновать, — а потом вдруг переводит тему, кивая в сторону открытого окна. — Лучше открывай наверх, чтобы оно на тебя не вывалилось. Из меня так себе специалист по окнам. Боюсь, начальство мне не простит, если ты покалечишься по моей вине. Хелейна кивает, устремив взгляд куда-то на собственное согнутое колено, и когда поднимает голову, то Караксес уже стоит у двери. — Спасибо тебе. — Это моя работа. — Нет, — поправляет его Хелейна, чуть наклонив голову набок, — твоя работа — следить за мной, но никак не помогать мне. Ты хороший человек. В ответ он скалится, но она не слышит в голосе никакой угрозы, когда он басит: — Пусть будет по-твоему, — а потом закрывает за собой дверь. Хелейна поднимается с кровати, подходит к открытому окну и делает глубокий вдох полной грудью. Подоконник не кажется опасно-манящим, она вообще не смотрит вниз, лишь вперед — к самому горизонту. И если ей и удается дышать свободнее, то точно не из-за открытого окна, хотя прохладный воздух и приятно касается лица и голых рук. Может, в этом доме, в этой самой комнате у нее получится набраться сил. Не сразу, крупица за крупицей. Может, она сможет взглянуть на себя глазами кого-то иного, того же Караксеса. Потому что смотреть на себя глазами матери она больше не может и не хочет. Потому что если она не хочет, чтобы список погибших стал больше, ей нужно наконец-то понять, кто она такая и на что она на самом деле способна, а не верить чужим словам, с детства твердящим о ее слабости, болезненности и слабоумии. Потеря Эймонда все еще отдается тупой болью за грудиной, но напрасной она точно не будет. Хелейна не позволит ей быть напрасной.