Убийца и сломанная

Рейнира чуть щурится всякий раз, когда их взгляды сталкиваются. У глаз появляются тонкие ниточки морщин, и Деймон непроизвольно замечает, что после стольких родов она и правда подурнела. Дело не в том, что она набрала вес, а грудь, выкормившая пятерых, больше похожа на вымя, чем на соблазнительные женские формы. Дело в ее лице — высокомерном, уставшем и не выражающем ничего, из того, что когда-то его влекло к ней. Дело в том, что ей не двадцать, как и ему не тридцать пять. — Ты не привезла детей, — говорит он, нарушая тишину первым. Она снова щурится, отпивает воду из стакана и поджимает губы. Они превращаются в тонкую бежево-розовую нитку, и он видит контуры, которые явно выходят за настоящую линию губ. Может, он давно ее не видел. Может, общество Мисарии на нее слишком странно влияет. Девочка, которую ему было весело дразнить, женщина, утешавшая его после смерти Лейны, — она была другой. Не злобно-вульгарной, как та, что сидит напротив. Не скучающе-приторной. Точно не надменно-вызывающей. Деймон не узнает в ней ту, которую когда-то хотел до ломоты в пальцах. — С чего бы мне привозить их? — хмыкает она, небрежно пожимая плечами. — Мальчикам не стоит смотреть на то, как их родители выясняют отношения. — Ты приехала, чтобы выяснять отношения? — Скажешь, что сам приехал с другой целью? Ни за что не поверю, что ты станешь уверять меня в вечной любви. Да, она другая. Совсем не похожа на ту, с которой у него когда-то было столько общего. Он стучит пальцами по краю стола, и Рейнира давит короткую усмешку, отводит взгляд в сторону и качает головой. — Боги, Деймон, ты правда думал, что я привезу их? В ее словах скорее горечь, чем насмешка, но себе он теперь кажется смешным. Он ведь и правда убедил себя, что, быть может, увидит их сегодня. Никто и повода ему не давал, чтобы так думать. Но он так по ним соскучился, так давно не слышал их голосов, что зачем-то позволил себе надеяться. Надеяться на то, что ее материнские чувства окажутся сильнее, чем желание уколоть его побольнее. — Я не совсем дура, чтобы вмешивать их в это, — хмыкает Рейнира, накалывает салат на вилку, а у него резко пропадает аппетит. — Но зато ты обсуждаешь каждый мой шаг с Мисарией. Они пересекаются взглядами, она на мгновение замирает, а потом отправляет еду в рот и принимается тщательно жевать. Не отрицает, потому что это бесполезно. Не предпринимает никакой попытки соврать или отшутиться. Рейнира регулярно видится с Мисарией, более того — считает своей подругой. И это вызывает в нем то ли непонимание, то ли омерзение. Что-то из тех чувств, которые раньше он к ней никогда не испытывал. Вспомнить бы еще, как давно они начали общаться. И ведь за все это время она ни разу не устроила ему сцену. Ее как будто бы даже устраивало, что она может заниматься своими делами, пока ее муж проводит вечера, ночи, а иногда и целые выходные в компании другой женщины. Не просто женщины, а своей содержанки, о которой вдруг вспомнил, когда у них начались проблемы. — Мне всегда казалось, что в этом есть некая доля извращения, — задумчиво произносит Деймон, скользя пальцем по приборам. — Ни одна женщина в здравом уме не станет дружить с любовницей своего мужа. — Намекаешь, что я не в своем уме? — Нет, дорогая, я говорю об этом совершенно прямо. Рейнира, которую он знал, вскинулась бы после этого. Громко бросила приборы на стол, забрала сумку и вылетела из ресторана взбешенной фурией. Рейнира, сидящая напротив него, лишь вскидывает брови и фыркает. — Моя сестра живет в нашем доме, а ты еще меня называешь сумасшедшей. И эта фраза вдруг так сильно его веселит, что он не сдерживается — разражается смехом, прикрывая кулаком рот. Улыбка получается слишком широкой, и Деймон наклоняется чуть ближе к столу. — Слушай, — разве что не заговорщическим шепотом, — а вы обсуждаете, в каких позах мы с ней ебемся? Знаешь, кто кончает раньше и по сколько раз за встречу? На непроницаемом лице Рейниры наконец-то появляется эмоция. Верхняя губа презрительно дергается, она откладывает вилку с ножом на стол, а Деймон продолжает смеяться. На этот раз тише, трет рот ладонью и качает головой. — Я не позволю тебе себя унижать. — Потому что ты унижаешь себя сама, Рейнира. Каждый раз, когда спрашиваешь у моей любовницы, как мои дела, чем я занят и не говорю ли про тебя. Или ты думаешь, что мне она ничего не расскажет? Мисария придерживается исключительно своих интересов, и, поверь, в длинном списке ее талантов нет искренности. Она прикусывает нижнюю губу изнутри и сжимает руки в кулаки — от него это не ускользает, но надо отдать ей должное — собой она все еще неплохо владеет, потому что ее голос звучит ровно, когда она снова заговаривает. — Моя сестра, Деймон. В нашем с тобой доме. Не хочешь объяснить? — А если не хочу? — иронично отзывается он. — Что будешь делать тогда? Приедешь без приглашения и постараешься меня на чем-то поймать? Не переживай, замки я поменял, так что ключи все равно не подойдут. — Это наш дом, — настаивает она. — Мой дом. Был моим до нашего брака останется и после. — И что же теперь? Ты хочешь развода? Хороший вопрос, на самом деле. Он хочет? Готов окончательно разрушить то, что уже столько месяцев не работает? Деймон на самом деле никогда не задумывался об этом серьезно. Ни тогда, когда в доме стало впервые ужасно тихо без постоянной беготни и споров детей. Ни тогда, когда на чистых простынях в кровати стало холодно и слишком много места. Ни тогда, когда ужин стал лишним приемом пищи, про который он начал забывать из-за работы или который все чаще стал потреблять, уставившись в компьютер. Правда в том, что он не думал о том, что станет делать дальше. Правда в том, что даже сейчас, смотря на женщину, являющуюся его женой, он все еще понятия не имеет, что им вдвоем делать дальше. Время идет, а он все так и молчит. Пауза затягивается, Деймон тяжело выдыхает, откидывается на спинку стула и устремляет взгляд куда-то в сторону. И говорит единственную правду, в которой уверен: — Я хочу увидеть своих сыновей. Рейнира никак не язвит, хотя отчасти он даже ждет какую-нибудь едкую фразочку. Деймон знает: в искренности его любви к детям она не сомневается. Все остальное подлежит сомнению и тщательному анализу, но не это. Хотя бы что-то в этом браке осталось неизменным. Она возвращается к своему салату, предпочитая, видимо, игнорировать его слова о детях. Но о Хелейне тоже больше не спрашивает, и Деймон не знает, в чем причина. Вряд ли она серьезно может считать, что он привез Хелейну в дом в качестве любовницы. Кому вообще такое может в голову прийти? Да это же абсурд! Нет, Рейнира, конечно, дура, но не полная же. Скорее всего пытается просто поддеть его и вызвать эмоции. Безуспешно, конечно, но ей откуда это знать. Объяснять свои поступки ей он все равно не станет. Не теперь, когда между ними огромная пропасть. Не теперь, когда их разделяет не только стол в этом ресторане, но и так много всего, что всего вечера будет мало, чтобы перечислить. А потом она вдруг задает вопрос, которого он точно не ожидал услышать. Она вдруг спрашивает: — Что с нами стало, Деймон? Он переводит взгляд на нее медленно. Не смеется, не пытается задеть побольнее. Лишь смотрит — долго, пристально и абсолютно безразлично. — Это все она, да? — спрашивает Рейнира, и ему уже хочется сказать, что Мисария тут абсолютно не причем, но он не успевает вставить и слова, потому что она продолжает: — Все дело в Лейне? Злость обрушивается лавиной так внезапно, что он мгновенно сжимает челюсти, а взгляд из равнодушного превращается в сверлящий. — Не смей винить ее. — Ты всегда любил свою мертвую жену больше живой, — с горечью бросает Рейнира. И из-за стола все же подрывается — только вот не она, а он. Вскакивает так, будто стул становится раскаленным и может причинить физическую боль. Деймон уже собирается уходить, но останавливается, слегка наклонившись к ней и раздраженно чеканит: — В моей нелюбви к тебе виновата ты сама. И не смей переносить на нее ответственность за свои поступки, — светлые глаза кажутся почти стеклянными. — Не смей сравнивать себя с ней. — Потому что она святая, да? — нервно усмехается Рейнира. — Замолчи. — Она святая, да? Твоя любимая непогрешимая Лейна!.. Рейнира продолжает кричать что-то вслед, другие посетители ресторана оборачиваются, но Деймону все равно. Он разворачивается и идет в сторону выхода. Слишком злой и раздраженный, чтобы продолжать разговор. Слишком злой и раздраженный, чтобы не схватить ее за горло прямо там и не встряхнуть, заставляя заткнуться иным способом. Ему нужен свежий воздух. Ему нужно уйти, подумать. Сбежать. Выкинуть из головы старые болезненные воспоминания, которые Рейнира так легко сковырнула, как тонкую кровяную корочку на свежей ране. И холодный вечерний воздух не особо помогает, но он все равно не торопится сесть в машину. Так и останавливается рядом с входом в ресторан, руки в карманы брюк засовывает. Как будто это может помочь взять эмоции под контроль. Как будто злость на самого себя, на Рейниру и на смерть Лейны может так легко испариться. И он бы пнул мусорку, но той нет поблизости. Остается только втянуть побольше воздуха носом и медленно направиться в сторону машины, стараясь как можно дальше засунуть тупую боль, разрастающуюся где-то в груди, но не имеющую конкретного места. Как только у суки поворачивается язык? Как только она может дергать за оголенные нервы? Он успевает сесть в машину и захлопнуть дверь, когда телефон привлекает внимание. Проскальзывает внезапная мысль, что это Рейнира. Осознала, что перегнула палку, извиняется и просит его вернуться. Но нет, Рейнира никогда бы так себя не повела. Рейнира скорее отказалась бы от кресла генерального директора основного филиала, чем признала, что зашла на ту территорию, куда ее никто не звал. «Пап, ты можешь меня забрать?» И злость не гасится, но имя Бейлы, высвечивающееся на экране, заставляет прикрыть глаза и отпустить хотя бы часть эмоций. Требуется какое-то время, чтобы прийти в себя, но, когда Деймон открывает глаза и отправляет короткое «адрес?» в ответ, убить Рейниру уже не хочется. Для начала — вполне неплохо. Тупая боль никуда не исчезает, когда он заводит машину. Тупая боль на самом деле с ним так давно, что она не убьет, не заставит поставить на паузу всю жизнь и нажраться. Тупая боль становится не такой сильной банально потому, что какая-то часть Лейны всегда будет рядом и никто, никто — особенно Рейнира — не сможет этого отнять. Одна из этих частей прямо сейчас нуждается в нем. Пускай самую малость, но этого вполне достаточно. И это уж точно важнее, чем орать на Рейниру и заставить ее перестать портить и их брак, и его жизнь, и еще кучу других вещей. Дождь начинается еще до того, как он выезжает на скоростную трассу, и для того, чтобы забрать Бейлу, приходится делать крюк по городу, но, когда она, мокрая и счастливая, залезает на переднее сидение и тянет его за шею к себе, чтобы чмокнуть в щеку, боль почти отступает. — Ты лучший! — заявляет Бейла, пристегиваясь. С ее волос и куртки вода стекает на сидение, и это еще не так страшно, как испачканные в глине ботинки, но Деймон только взгляд скашивает на грязь, остающуюся на коврике. — Где ты вообще лазила? — По делам, — уклончиво отвечает она и широко улыбается, когда он качает головой, разворачивая машину, чтобы вернуться на главную дорогу. — Я тебя не сильно отвлекла? — Нет, все в порядке, милая. Не говорить же теперь, что он чуть не перегрыз глотку ее мачехе, потому что она вспомнила ее мать. Не говорить же, что он был в шаге от того, чтобы приехать к Мисарии, перебить там всю посуду, а потом залить все это хорошей такой порцией алкоголя. Деймон скашивает взгляд на дочь и улыбается. — Что? — непонимающе спрашивает Бейла. — Ты очень похожа на свою маму. И она не говорит такое свойственное подросткам «ну пап!», не закатывает глаза и не пытается отмахнуться. Вместо этого накрывает своей влажной и ледяной рукой его ладонь, лежащую на руле, в молчаливом жесте. — Ну ладно-ладно, — отзывается он. — Я просто заметил. И почему у тебя такие ледяные руки? Бейла улыбается широко, убирает руку и пожимает плечами. — Тебя пришлось долго ждать, — еще один уклончивый ответ. Он усмехается себе под нос и снова скашивает на нее взгляд. — Знаешь, забудь. Ты — моя вылитая копия. Бейла не спорит. Смеется в ответ на это, кулаком легонько ударяет его в плечо, и вечер не кажется уже таким отвратительным. По крайней мере, ехать по шоссе в сторону дома в компании своей дочери — это точно лучше, чем и дальше разрушать свою жизнь алкоголем, злостью и любовницей, не приносящей настоящее успокоение и комфорт, а создающей лишь иллюзию.