Убийца и сломанная

В огромном доме на Драконьем Камне нет ни одной запертой двери. Конечно, дом отца был в разы больше, и любая другая на ее месте посчитала бы этот маленьким, но не Хелейна. Ей с детства было некомфортно бродить одной, что-то изучая и рассматривая, как, например, часто делал Эймонд. Может, в этом дело. Или в том, что мама всегда относилась к ней, как к нездоровой и слабой рассудком, сколько она себя помнила. И все же дом Деймона кажется ей большим. Три этажа, чердак и определенно точно подвал. Сад, парковка, бассейн, в котором наверняка постоянно было шумно, когда здесь жили все его дети, и столько места, что в одиночестве становится как-то неуютно. И ни одной закрытой двери при этом. В доме отца было так много запертых помещений, да и все еще есть, она просто уверена. Поэтому этот дом кажется ей несколько странным и непонятным. Не то чтобы она специально все обшаривает в поисках каких-то грязных секретов (что-то подсказывает, что все они хранятся совсем не в доме), но на втором часу изучения дома Хелейна ловит себя на том, что дергает ручки некоторых дверей просто для того, чтобы проверить. Убедиться, что они поддадутся так же легко, как и все предыдущие. Она пробует каждую дверь, кроме той, что ведет в его кабинет. Останавливается около нее и несколько неловко замирает. В памяти непроизвольно всплывают картины из далекого детства: мама всегда запрещала подходить им к кабинету отца. Неважно, в каком он был настроении — грустном, приподнятом, спокойном или раздосадованном, — им было строго-настрого запрещено подходить к его кабинету, вертеться где-то рядом и уж тем более — влезать туда в его отсутствие. Подушечки пальцев мягко касаются поверхности двери, она вздыхает и разворачивается. Деймон мало похож на ее отца, но ему вряд ли понравится, что она зашла в кабинет без разрешения. Да и не то чтобы там находилось что-то нужное ей. Хелейна тонко улыбается, проходя мимо горничной, та улыбается ей в ответ, и Хелейна мысленно готовится к тому, что ее сейчас обвинят. Что поймают за руку и спросят, почему она крутится рядом с хозяйским кабинетом. Вместо этого женщина произносит: — Обед будет готов через пятнадцать минут. — Спасибо, — коротко отзывается Хелейна и спускается вниз по лестнице. Ощущения такие, словно она сделала что-то дурное. Словно украла или пыталась украсть что-то в чужом доме, и ее почти поймали на этом. Хелейна пытается успокоиться, делает глубокий выдох, чуть менее глубокий вдох, и останавливается в конце лестницы, цепляясь за перилла. — А я как раз к тебе, — звонко произносит Бейла, скидывая куртку на диван. — Ко мне? — удивленно спрашивает Хелейна и разве что не крадется в гостиную, наблюдая за тем, как Бейла деловито роется в темно-коричневом рюкзаке. — Ага. Подумала, что тебе это пригодится. Она вытаскивает небольшую коробку и протягивает ее Хелейне, но та лишь тупо моргает, не совсем понимая, что от нее требуется. — Ты разве не должна быть в школе? — осторожно уточняет Хелейна. В ответ Бейла усмехается и сдувает короткую кудрявую прядь, упавшую ей на лицо. — Вроде того. Не переживай, папа в курсе, что я иногда беру перерывы. — Я совсем не это… — начинает Хелейна, но Бейла не дает ей договорить. Сама подходит ближе, оставляя между ними метр или полтора пространства, и протягивает коробку. — Это мне? — А кому же еще? Хелейна принимает коробку и еще до того, как открывает ее, понимает, что внутри находится телефон. — Рейна заботливая, но непрактичная, — комментирует Бейла. — А папа точно не захочет, чтобы ты чувствовала себя ему обязанной. Караксес, конечно, почти прямым текстом послал меня, но все равно проговорился, что ты приехала налегке. В коробке действительно оказывается телефон, причем новый, и Хелейна не знает, что ее обескураживает больше: то, что Бейла подумала о ней, или то, что он оказывается полностью заряженным и с вставленной симкой. — Я не знаю, что сказать, — произносит она, переводя взгляд на Бейлу. — У меня нет денег, но я обязательно тебе верну, я… — Не неси глупости! — отмахивается Бейла. — Считай, что это подарок за все предыдущие праздники, которые мы не проводили вместе. Слов действительно не хватает, и Хелейна мешкает несколько секунд, а потом делает шаг к Бейле и заключает ее в объятиях. Они чужие, пускай и кузины. Они никогда не общались, ничего друг другу не дарили и совершенно друг друга не знают, но этот приезд, этот внезапно купленный телефон что-то меняет. Бейла не шарахается, не сжимается и не хлопает ее по спине от неловкости. Вместо этого обнимает ее — крепко и искренне. И какое-то время они так и стоят в гостиной, пока за спиной Хелейны не раздаются шаги. — Мисс Бейла, вы же останетесь на обед? — Никак не получится, Ами. Мне нужно еще вернуться на занятия, — отзывается Бейла, не торопясь выпускать Хелейну из объятий. — А я даже не спросила, как ее зовут, — тихо признается Хелейна, когда горничная отправляется на кухню. — Амарея, но мы с сестрой зовем ее Ами. Дурацкая привычка. Они размыкают объятия, Бейла ловко хватает куртку с дивана и говорит: — Я вбила туда все наши номера, на случай если тебе понадобится что-то или просто станет скучно. Звони в любое время, я почти всегда доступна. — Это лишнее. Бейла скашивает на нее скептический пристальный взгляд, и Хелейна невольно улыбается уголками губ. То, как девочки Деймона заботятся о ней, вызывает какие-то необъяснимые теплые чувства. А еще это непривычно и неловко, но она не произносит этого вслух. Непроизвольно проскальзывает мысль, что так о ней заботился только Эймонд, да и то это было до того, как он связался с той женщиной из Харренхолла, но за эти мысли становится так стыдно, что она гонит их от себя всеми силами. — Спасибо, — тихо произносит Хелейна. — Я не знаю, как тебя благодарить и как расплатиться с тобой. — Не надо со мной расплачиваться, — фыркает Бейла, натягивая куртку, и перекидывает рюкзак через плечо. — Я сначала вообще хотела съездить к тебе домой и привезти вещи оттуда, но решила все же спросить перед этим разрешение у тебя. Слово «дом» коробит ее. Хелейна непроизвольно ведет плечами, и держать улыбку уже не получается. Она не чувствует себя там дома. Она не знает, где именно ее дом, был ли он у нее когда-нибудь (может, и был, но Джейхейрис тогда был жив, Эймонд не оставлял ее наедине с матерью и спивающимся мужем, а небо было окрашено совершенно иными красками), но то место — точно не имеет ничего общего с домом. — Все в порядке? — обеспокоенно уточняет Бейла, заметив перемену на ее лице. Врать и держать улыбку одновременно всегда было для нее слишком сложной задачей. Поэтому на этот раз Хелейна выбирает слова, а не эмоции. — Все хорошо. — Ну смотри, — скептически звучит в ответ. — Спасибо еще раз за телефон. И за заботу. Особенно за заботу, думает Хелейна. Непроизвольно лезут мысли о матери, воспоминания о тех бесконечных днях, которые тянулись слишком долго, а та все продолжала приходить снова и снова, то уговаривая, то криками заставляя встать. Тогда в ее жалком существовании не было никакого смысла; но никто не спросил, все ли у нее в порядке. Ни муж, который начал пить лишь больше. Ни брат, который увлекся другой женщиной, пока она нуждалась в нем больше всего. Ни прислуга, приносящая ей еду, к которой она едва притрагивалась. Боль от смерти Джейка никуда не делась. Ему было бы семь, думает она, когда машет Бейле, надевающей шлем и садящейся на мотоцикл, со второго этажа. Ему было бы семь, потом десять, потом пятнадцать. У него была бы вся жизнь впереди. На глазах выступают слезы, и она их смаргивает, а затем еще и утирает пальцами зачем-то. Со смерти Джейка прошло больше года, с этой болью можно жить. Со смерти Эймонда прошло чуть больше двух месяцев, с ней тоже почти удалось смириться. И забота чужих-не-чужих родственников ощущается странно. Она запрещает себе думать. Запрещает мыслям нести себя в сторону малышки Джи и крошки Мейлора. Потому что если погрузится туда, то она не сможет вылезти из кровати, погрязнет под тяжестью вины и ненависти к себе за то, что оставила их. Вместо этого она переключается свое внимание на механические, повторяющиеся действия: щелкает суставом каждого из пальцев правой руки. От большого к мизинцу и обратно. Затем левой. Все должно быть поровну. Одинакового числа. Сначала право, потом лево. Горничная говорит ей про готовый обед, но Хелейна ее не слышит, слишком сосредоточившись на прощелкивании суставов. Это заземляет, успокаивает. Она так и стоит у окна в собственной спальне, щелкая, пока не успокаивается настолько, что назойливые мысли о мертвых, о детях и о мертвых детях не перестают лезть ей в голову. Стоящий на столе поднос с горячим обедом удивляет. Она не слышала, чтобы кто-то стучал в дверь или входил. Но с ней такое бывает, когда она пытается успокоиться. В этом доме ей ничего не угрожает. В этом доме ей не стоит опасаться, что что-то произойдет, пока она пытается поймать свою стабильность и заземлиться. (Что-то внутри искренне ликует, что ее нового телефона нет ни у мамы, ни у Эйгона, но она испытывает за эти мысли такой стыд, что сразу же старается запрятать их куда подальше.) Здесь никто не спрашивает, почему она не доела. Здесь никто ей и слова не говорит, когда ближе к вечеру она выходит из спальни во второй раз, спускается на первый этаж и проходит через гостиную в сторону летнего выхода в сад. Тишина дома на Драконьем Камне умиротворяет, и она смотрит на светящиеся фонарики вдоль дорожек, впервые за долгое время испытывая желание выйти на улицу. Хелейна не оглядывается. Снимает носки, осторожно сворачивает их, запихнув один в другой, и открывает дверь, которая, как и все прочие в доме, поддается без труда. Прохладный воздух холодит лицо, как только она открывает дверь, и какое-то время она так и стоит, держась за ручку двери, и смотрит на сад, больше похожий на огромное пространство с газоном, перемежаемым дорожками. Она оставляет носки на полу у двери и делает первый шаг на каменную поверхность. Воздух задерживает и про себя считает до семи прежде, чем перенести и вторую ногу за порог. Улица оказывается не такой отвратительно-враждебной, как она помнит ее. Честно говоря, тот день, когда она в последний раз была на улице, она вообще помнит смутно. Можно, наверное, спросить у Деймона, но она тут же прикусывает язык, словно не подумала, а произнесла это вслух. Нет, нет, нет. Она не станет у него ничего спрашивать. Не станет доставлять еще больше неудобств. Она и так задержалась здесь слишком на долгий промежуток времени. Хелейна делает глубокий вдох и прикрывает глаза, стараясь погрузиться в это ощущение нахождения на улице. Не в комнате с открытым окном, а вне дома. Там, где в последний раз она была в тот день, когда чуть не закончила все это. В день, когда ее жизнь спас убийца ее брата. Она открывает глаза и шагает в сторону газона. Траву стригли несколько дней назад, она точно слышала звук газонокосилки, но не придала ему большого значения. Существует много звуков, которые перегружают ее или причиняют почти физическую боль, но этот в их список не входит. Трава покалывает ступни, но не так сильно, как если бы ее косили сегодня. Хелейна натягивает рукава кофты до середины пальцев и делает еще несколько шагов по газону. Под сочно-зеленой травой прохладная земля, ноги точно испачкаются, но будут скорее зелеными, чем коричнево-черными. Испачканные ноги никогда ее не беспокоили, и возможность пройтись по траве сейчас позволяет легче дышать. Улица перестает пугать. Улица не кажется такой враждебной и чужеродной, и Хелейна начинает петлять в разные стороны по траве, глядя куда-то себе под ноги. Легкий вечерний ветер треплет ее распущенные волосы, она не убирает их от лица, даже за уши не заправляет. Все это, как и небольшой холод, который она испытывает, ничего не значит по сравнению с той легкостью, которая помогает делать более глубокие вдохи и более свободные выдохи, чем прежде. Тишина прерывается внезапно. Бархатный голос со стороны двери, которую она непредусмотрительно так и не закрыла за собой, произносит: — Наконец ты вышла. И Хелейна поднимает рассеянный взгляд на его владельца.