Убийца и сломанная

Она не кажется напуганной или удивленной. Скорее не особо внимательной, но это даже мило. — Извини, я не знала, что ты уже вернулся, — произносит она и собирается сойти с травы, но он останавливает ее жестом. — Думала, услышу через открытую дверь. — Тебе не обязательно от меня прятаться, ты же знаешь. Фраза должна прозвучать успокаивающе, но по ее лицу понять невозможно. Деймон выходит на улицу, садится на ступеньку, разделяющую дом и дорожку в сад, и чуть подтягивает брюки. Длинные черные носки и кожаные туфли максимально не сочетаются с ее домашним и босоногим видом. — Тяжелый день? Он переводит взгляд на Хелейну, замечает, что она садится на траву напротив него, и между ними все еще достаточно много пространства, но она пытается завязать разговор. Пытается поинтересоваться его жизнью, а не продолжает заниматься своими делами или пытается сбежать, закрывшись в комнате наверху. — Все дни тяжелые, когда приходится встречаться с этой семейкой, — престранно отвечает он. Она складывает ноги по-турецки, касается пальцами травы, и он ловит себя на том, что наблюдает за ней. Пытается предсказать, что она скажет дальше, как поведет себя. Кончиками пальцев она касается травинок, смотрит на них же, но ему она не кажется отсутствующей. Как бы странно это ни звучало, но он давно не чувствовал такой сильной вовлеченности в разговор. — Я не особо люблю, когда они собираются все вместе. Обычно это заканчивается ссорами или выяснениями отношений. Так, наверное, во всех больших семьях. — Не жалеешь, что не поехала со мной? В ответ Хелейна отрицательно качает головой, продолжая ощупывать траву рядом с собой. Ее одежда, наверное, окрасится в зеленый травянистый сок, думает Деймон. Надо бы забрать для нее что-нибудь из дома Визериса. — Ты скучаешь по детям? Она задает этот вопрос так внезапно, что это разве что не бьет его под дых. Он тупо моргает, выдерживает паузу, и Хелейна поднимает на него взгляд. На ее лице не появляется никаких эмоций, и есть что-то нечеловеческое в том, как она выглядит. — Постоянно, — просто и без уловок признается он. — Я тоже. Говорить с ней на такую откровенную и глубокую тему оказывается намного проще, чем он мог бы представить. — Мама всегда говорила, что из меня безответственная мать. Как я могу заботиться о них, когда не способна позаботиться о себе? Думаю, она права. О них заботятся и без моего участия, но иногда я ложусь в постель, закрываю глаза и не могу не вспоминать их маленькие ручки, тянущиеся ко мне для объятий. И я постоянно задаюсь вопросом, как они, понимают ли, что я просто не могу о них заботиться? Знают ли, что я люблю их всем сердцем, даже если я не рядом? Чем больше она говорит, тем тише становится ее голос. Под конец он начинает дрожать, но Деймон не перебивает. Он дает ей возможность выговориться. Произнести вслух все то, что она определенно точно носит в себе слишком долго. Она тянет ладони к глазам, трет нижние веки, тихонько шмыгает носом, но вроде не плачет. Может, не позволяет себе плакать — он не знает. Но что-то в ее боли настолько знакомо, что-то внутри отзывается на эти чувства, и он надсадно выдыхает. — Надеюсь, что мои знают, как сильно я их люблю, — наконец произносит он. — Я скучаю по ним, знаешь? — продолжает Хелейна, смотря куда-то в сторону. — Но правда в том, что без меня им будет лучше. Кому нужна мама, которая постоянно сидит дома, находится где-то в себе и может разреветься в любой момент? Он молчит. Хочет сказать, что наличие любой матери намного лучше, чем ее отсутствие, но решает, что сделает ей этим только хуже. Почему-то в голову приходит собственная мама, которую он потерял так рано, что в памяти не сохранилось даже четкого образа. Все фотографии из семейного архива все еще кажутся какими-то ненастоящими и не имеющими никакого отношения к действительности. Но Деймон так привык — жить в мире, где слово «мама» ничего не значит. Отец никогда так и не женился снова, а значит, не было и мачехи, которую можно было бы звать мамой. Отец не приводил в дом ни одну женщину, и временами создавалось впечатление, что те его совершенно не интересовали. Наверное, останься его мама в живых, он был бы другим человеком. Только вот все это знать Хелейне совершенно ни к чему. Расстраивать ее еще больше ему не хочется. Сказать бы что-то ободряющее, но у него язык не повернется назвать Алисенту хорошей бабушкой, которая точно позаботится о детях. Поэтому он озвучивает то, о чем успел забыть за долгие недели ее пребывания в этом доме: — Твоя мать когда-нибудь давала тебе какие-то таблетки? Хелейна хмурится, встречается с ним взглядом, и Деймону хочется встать и подойти к ней ближе, чтобы как следует разглядеть эмоции на ее лице, но он остается на месте. — Какие таблетки, ты о чем? — В первые дни, когда я привез тебя сюда, я все списывал твое состояние на нервный срыв. Но потом я стал присматриваться. И мне показалось, и не только мне, что дело в каких-то препаратах, которые ты раньше принимала, но перестала, как только оказалась здесь. Он старается говорить обтекаемо. Ни в чем никого не обвиняет, не требует у нее вспомнить или назвать нечто конкретное. И все же поднимает тему, которую им следовало обсудить уже давно, но подходящего момента не было. Теперь этот подходящий момент наступил. — Я всегда была болезненной, — произносит Хелейна, потупив взгляд. — Это все знают. Только Эйгон произносил это вслух, но я уверена, что все так думают. — О чем думают? — Что я сумасшедшая. Она выдерживает паузу, будто бы ждет от него подтверждение, но, не получив его, продолжает, почти требуя: — Признайся, ты тоже меня такой считаешь. Все в этой семье думают, что я ненормальная. — Все в этой семье думают, что я чудовище, но переубеждать их я не стремлюсь. Хелейна чуть поджимает губы: очевидно, что подобный ответ ее не устраивает, но она не настаивает на том, чтобы он сказал правду. Впрочем, одно то, что ее вдруг волнует его мнение, уже несколько обескураживает и поражает. Она набирает больше воздуха в грудь и явно собирается что-то рассказывать, но он ее не торопит. Если он и правда хочет что-то понять о ней, то должен научиться ждать. Должен делать то, что никогда не умел в своей долгой и временами откровенно дерьмовой жизни. — Меня периодически показывали разным врачам. Не знаю, участвовал в этом отец или это все инициатива мамы, но я видела точно больше врачей, чем Эйгон. Мне никогда не говорили, что со мной, но я всегда чувствовала себя странной, и дело не только в моих снах… — она сбивается, тушуется, будто ждет, что он бросит какой-то едкий комментарий или посмеется. Хелейна даже осторожно скашивает на него взгляд, но Деймон все так же, как и до этого, продолжает внимательно ее слушать, опираясь предплечьями о колени и склонив голову набок. — Мои первые таблетки мне прописали почти сразу после свадьбы. Не знаю, какие именно, я никогда не спрашивала. Мама обещала, что они помогут и мне станет проще. Может, они и правда помогали, не знаю. Потом к ним добавились еще одни, когда я забеременела в первый раз, потом еще какие-то после родов. Ты, наверное, думаешь, что я дура, если молча принимала все и ни разу не спросила, что мне дают, но ты никогда не жил с моей мамой. Она терпеть не может, когда что-то идет не по плану. Поверь, я знаю, о чем говорю. Всякий раз, как Эйгон вел себя из ряда вон, она каким-то образом узнавала — а мы с Эймондом делали все возможное, чтобы скрыть это, — и устраивала ему взбучку. Он замечает, как она неловко ведет плечами и обхватывает себя руками. Инстинктивно хочется обнять ее, успокоить. Напомнить, что все то, о чем она говорит, — всего лишь воспоминания. И все же он не шевелится. — Иногда я спускала таблетки в унитаз, — тихо признается Хелейна. Деймону приходится напрячь слух, чтобы расслышать. — Не знаю, что она сделала бы, если бы узнала, но сомневаюсь, что ей бы это понравилось. Он обращает внимание на то, как правой рукой она, словно бы неосознанно, гладит себя по плечу. Пытается поддержать себя, пытается успокоить. Но имеет ли он право ее успокаивать? Они все же не настолько близки, пускай сейчас она и рассказывает ему о настолько сокровенном, что ему духу не хватает перебить ее или задать уточняющий вопрос. По одному шагу за раз. Если она открывается ему эмоционально, то не стоит влезать еще и в ее физическое пространство. Почему-то это кажется правильным на каком-то интуитивном уровне. — Я сумасшедшая, Деймон, — говорит она с такой железной непоколебимостью, что слова звучат почти жестоко. — Сломанная с рождения кукла, не способная сама отвечать за себя. — По-моему, пока у тебя получается отвечать за себя достаточно неплохо. Он улыбается ей уголками губ, но понять по ее лицу, что чувствует она, не получается. Хелейна перестает гладить себя по плечу, и ему хочется надеяться, что это хороший знак. А потом она задает вопрос, который ставит его в тупик. Она спрашивает: — Почему ты не запер меня в комнате? — А должен был? Хелейна слегка ведет плечами и не сразу, но перестает обнимать себя. — Меня уже долгое время мучает этот вопрос. Какую бы дверь я ни дергала в доме, все они поддавались. Я бы не сбежала, но ты все равно оставил их открытыми. Почему? У нее на лице появляется мука и искреннее непонимание. Он хмурит брови, не зная, как ответить на ее вопросы. В конце концов, он никогда и не собирался ее держать здесь как пленницу. Он и забрал-то ее, потому что не знал, как поступить иначе. Ему хотелось успокоить ее, хотелось привести в чувства, и это было первое разумное решение, пришедшее ему в голову. Вопреки мнению Алисенты он не собирался и все еще не собирается использовать Хелейну в закулисных играх холдинга. — Ты здесь в гостях, — наконец отвечает Деймон, сцепляя пальцы в замок. — Гостей обычно не принято запирать. Фраза могла бы сойти за шутку, но он произносит ее совершенно серьезно. Хелейна тоже не улыбается, но поднимает на него взгляд и глядит так пристально, будто надеется залезть ему в голову. — Не помню, чтобы я когда-нибудь была в гостях. — Тогда я приглашаю тебя в гости. На этот раз официально. Ее взгляд теплеет. Становится более живым, а лицо не выглядит маской. Какое-то время она так и сидит, а потом медленно поднимается и выпрямляет сгорбленную спину. — Мне бы очень хотелось… Хелейна не договаривает, делает шаг, и поливалки, установленные на газоне с изрядной частотой включаются. Она вздрагивает от неожиданности, а на лице Деймона появляется невольная усмешка. — Думаю, лучше уйти с травы, если не хочешь промокнуть. Он тоже поднимается с насиженного места, зачем-то отходит в сторону, чтобы пропустить ее вперед; но Хелейна не торопится. Вместо этого она расставляет руки в стороны и прикрывает глаза. Вода разбрызгивается мелкими-мелкими струями, он не сразу замечает улыбку на ее лице, но как только взгляд цепляется за выражение блаженства и какого-то неописуемого и простого счастья, Деймон не может перестать смотреть на нее. Она совсем не похожа на ту, какой ступила на порог этого дома впервые. Наконец Хелейна открывает глаза, шлепает по влажной траве в сторону входа в дом и ладонями проходится сначала по лицу, потом по волосам. На мгновение он жалеет, что не был там на газоне вместе с ней. И эта мысль кажется странной, но тонет в потоке остальных. — Извини, что испортила твой газон, — тихо произносит она, и ее губы изгибаются в тонкой неловкой улыбке. Ему хочется попросить ее не извиняться, но он вовремя ловит себя и разве что физически не прикусывает язык. Ей нужно пространство, а не его комментарии. И если ей комфортнее извиняться, то пускай извиняется. Хелейна возвращается в дом, Деймон тратит несколько десятков секунд на то, чтобы посмотреть, как тонкие струи холодной воды разбрызгиваются по саду, и лишь потом следует за ней.