Хроники Шибуи Ривы

      — Ха-а, ха-а, — изо рта маленького светловолосого мальчонки, запряженного дополнительным грузом, вылетали порывистые вздохи.       — С тебя хватит, — сказал другой мальчишка.       Весь израненный, с оголенным детским торсом, мало кто признал бы в нем знаменитого и горделивого Учиха Саске. Белые шорты невразумительного грязного оттенка, окрашенные коричневыми полосами земли и высохшими пятнами крови. Разорванные, истертые пятки сандалий на ноге удерживала подвязанная ткань. Наруто по сравнению с ним выглядел образцово чистым. «Мир встал с ног на голову», — не поверила бы всякая фанатка, увидев творящееся безобразие. Но встречались команде лишь враги.       Лицо усталого мальчика сморщилось. Наруто не скрыл раздражения:       — Я не отдам ее тебе!       — Ты уже истощен, — возразил Саске, приближаясь.       — Посмотри на себя! — Наруто отступил, окинув сокомандника взглядом. — Как ты еще на ногах держишься?! Что с вами сделал этот змей?       — Я не знаю, — он покачал головой, смотря Наруто прямо в глаза. Словно и правда не знал. — Но ей станет только хуже, если ты продолжишь трястись.       Наруто остановился, удивленный, тут же изменил темп на более плавный. Покрытые мозолями руки, даже несмотря на быстрое заживление, обхватили ноги девочки и притянули ее более надежно. Узумаки всеми силами старался не делать резких движений, хотя усталость от медлительности лишь добавлялась с каждой секундой. В условиях леса Смерти и вражеского окружения такая ноша не могла оказаться приятной. Но мальчики несли бессознательную Риву — и даже не думали ее бросать. Наставал совершенно другой вопрос.       Внешне Рива-тян выглядела мирно спящей. Только Саске и Наруто видели, как за несколько безумно долгих часов холодная испарина на лбу сменилась сухой, обжигающей кожей. Тяжелое дыхание срывалось с ее губ, нарастало болезненное мычание и беспорядочные движения закрытых глаз. Еще более жутко было видеть черную печать — она набухла кровью, разрастаясь на все плечо.       Не описать весь тот спектр эмоций, который Наруто испытал, когда нес Риву в течение долгого времени. Понимание, что она может умереть в любой момент — дыхание остановится, а он не заметит и продолжит идти — ужасало. Наруто проверял ее каждую минуту, пока Саске не сказал ему прекратить.       — Мы задерживаемся, — ответил Учиха.       Лес Смерти вытряхнул из Наруто все его убеждения. Всегда верящий в себя, всегда побеждающий врагов и выбирающийся живым — победителем! — Наруто чувствовал полное бессилие по отношению к состоянию Ривы-тян. А холодное и напряженное лицо Саске, что сопровождало Наруто весь путь, только нагнетало. И мальчик злился этой глупости, этой несправедливости.       В душе Наруто шли непрекращающиеся сражения между страхом и уверенностью за решение, что все будет хорошо. Мальчик не хотел думать, что Рива когда-либо умрет. Смерть — слишком абстрактное, далекое от него понятие. Наруто искренне считал, что он, как и его товарищи, всегда продолжат жить.       Мир пока благоволил к Наруто, поддерживая наивную уверенность в бессмертии, хотя смерть незаметно окружала со всех сторон. Саске, Рива и Какаши, что близко общались с Наруто, — уже успели прочувствовать выбивающую воздух из легких горечь отчаяния, когда мир шел по ним, наперекор, слепой ко всем желаниям. Наступал на них, словно стремился раздавить, как букашек. Они видели слишком многое и могли рассказать о несправедливом круговороте жизни и смерти. Они встретились с болью потери, которую Наруто не посчастливилось узнать.       Какаши Хатаке был похожим на Наруто, как бы странно ни звучало это сравнение. Всем детям свойственно верить, что с ними все будет в порядке — их защищает естественный механизм психики. Какаши в детстве придерживался сформированных убеждений и считал их непоколебимой правдой. Он был гораздо более уверен в них, чем Наруто. Но ему не повезло       Иногда гораздо лучше жить в неведении. Дети при близком столкновении со смертью меняются. Горе, ужас, разрушенные надежды, незащищенность — они судорожно пытаются найти объяснение: почему это произошло? Что мне сделать, чтобы избежать этого? Дети не должны сталкиваться со смертью. Они не найдут объяснения. Потому что его, пожалуй, просто нет. Но человеческий мозг так устроен, что отказывается верить в простую случайность. Он скрупулёзно ищет причинно-следственные связи. Когда Сакумо Хатаке, обожаемый Какаши отец, оставил его одного, не справившись с ненавистью деревни, он тоже нашел логичное объяснение.       Какаши искренне считал, что, пока он принимает правильные решения и сверяется с общеизвестным кодексом ниндзя, все будет хорошо. Мальчик, маленький, рано повзрослевший, судорожно выискивал ошибки других, находил их причину и избегал. Он не позволял себе быть охваченным чувствами, он никогда — ни за что! — не нарушил бы устав ниндзя Конохи и не предал цель миссии из-за товарища. Он искоренял в себе слабость, подобно кузнец, скрупулёзно выковывающий остроту лезвия. И это работало: пятилетний Какаши закончил Академию, а в двенадцать лет сделал джонина, получив прозвище «гений». Шла война — и Коноха отправляла на нее детей. И Какаши возглавил команду.       Маленького, выглядящего взрослым мальчика не должны были посылать в мясорубку войны. Но деревня думала не о людях, а о победе. Какаши, на самом деле, был слишком молод и для звания, и для должности — не из-за способностей или убеждений. Ему приходилось нести ответственность за жизни других людей.       Дети убережены от войны — мечта Хаширамы, которую он взращивал с детства. Смерть Каварамы, спор с отцом о жестокой, абсурдной позиции «людей» и «врагов» — Хашираме опротивели. «Мы люди! Они тоже умирают! Мы можем договориться!» — кричал он в ответ, пока отец заносил руку за непослушание сына. Хашираме опротивела и смерть в округе. И Мадара согласился с ним. Каждый из них, по отдельности, прошел свой горький путь, и каждый в итоге пришел к идее мира. Они оба мечтали о нем. И заслужили справедливое уважение за то, что смогли оглядеться в мясорубке из тел, застилающих глаза слез от потери близких, отречься от навязанных имен кланов и проявить к врагу сочувствие.       «Слабость», — сказал бы отец Хаширамы, Буцума. Конечно, никто в своем уме не воспитывал бы в наследнике клана сопереживание к противнику. Гораздо проще жить, если оправдать все естественным ходом вещей, легко снять с плеч ответственность за происходящее, словно обваленный снегом плащ. Просто выполнять свой долг. Так делали многие — многие главы кланов до них. Легче думать, что враг — убийца родственников, обычное мясо, обезличить его и считать своим долгом убийство. Сложнее признать, что за ним человек, который так же, как и ты, борется за свою, праведную, цель. Что делать с совестью, если враг — человек, который ничем не отличается от твоих близких? От тебя самого? Что делать тогда, если своими руками ты убиваешь себя? Не полагаешься на волю врага, на случайность — ты творишь преступление против себя своими же руками.       Хаширама не выносил бессмысленных смертей в округе: и товарищей, и врагов. Они все были людьми, делили общий язык. Зачем он им нужен, если они даже не могут договориться, словно животные? Что отличает их от стада, которые ведомы лишь инстинктами и желанием убивать?       Хаширама Сенджу и Мадара Учиха решили изменить мир, а не мириться с устоявшимися правилами. Возможно, были подобные люди и до них. К сожалению, все они покоились в могилах, замолчав навеки. Во времена Какурезато решение, биться тебе или не биться, принимал наследник клана.       Возможно, что Хашираме и Мадаре просто повезло встретиться друг с другом и стать друзьями. Возможно, именно знакомство в детстве позволило разглядеть в глазах врага человека. И это остановило вековую войну. Не только Хаширама был ответственен за мир. Мадара простил человека, который убил его горячо любимого брата, ради мира. Ради людей.       Но желание Хаширамы не соблюдалось. И Какаши стал одним из многих детей, которыми страны дрались между собой.       Дети верят в свое бессмертие. Они каким-то внутренним чутьем знают, что проживут долго, что все беды обойдут их стороной и случатся не с ними. Дети верят в свое всемогущество. И эта вера не должна ломаться в раннем возрасте. Какаши, двенадцатилетний мальчик, в лоб столкнувшийся с несбывшимися ожиданиями, потерял последние крупицы веры. Огонь, что тянет идти дальше, сияет в душе в безвыходных ситуациях и дает силы продолжать бороться, тухнет. И больше не появляется. Дети, что учатся убивать и привыкают к мысли быть убитыми в ответ, — лишенные желания жить болтики в большой машине военного селения. Ресурс, а не люди. Существа, для контроля над которыми нужно обрубить чувства, от которых требуется лишь выполнять приказы.       Эти дети, маленькие взрослые, рано разочаровываются в жизни и больше не смеют надеяться. И толкают их на это, неопытных, мало понимающих, взрослые. Над ними нависает неснимаемый крест обязанных выполнить долг шиноби.       Пожалуй, последствия Третьей мировой войны шиноби ограничились не только смертями. Из выживших выросли травмированные, разочарованные взрослые.       Наруто повезло родиться в мирное время и искренне верить в праведный путь шиноби «Хи но Иши». Наруто повезло никогда не увидеть остекленевшие глаза друга, что повис на его собственной руке.       Пожалуй также, Третий был прав. Хатаке Какаши вырос несчастным человеком.

***

***

***

      В кабинете явственно пахло деревом. Пыль от груды бумаг витала в воздухе. Пасмурное небо за окном окрашивало территорию поместья серостью. Оно нависало и грозило излиться на землю беспощадным дождем еще с утра.       — Сера, — холодные глаза поймали меня, как охотничий капкан. Горло сжало, но тело не выдавало моего настроения. Отец не выносит и грамма слабины— я прекрасно знаю это. — Завтра ты отправишься со мной.       В голове стало ясно и с тем — пусто. Куда отправлюсь…?       — О чем Вы говорите, отец? — голос тек спокойным течением, не тронутым внутренними водоворотами души.       — На фронт.       Кабинет, казалось, не изменился. Все то же темное дерево, все те же сгруженные горничными фолианты. Они стояли за стеклянными полками и выглядывали лишь частью, прикрытые бархатной накидкой. Отец все так же смотрел на меня, все так же спустя пару секунд отвел незаинтересованный взгляд. Его спина, обтянутая черном сюртуком, направилась к письменному столу.       — Если у тебя нет вопросов, уходи, — кинул он, усаживаясь на стул.       Я, кажется, застыла. Мир не изменился: неизбежное пришло неумолимо, как и планировалось. Изменилась лишь я. Прекратила отрицать и напрасно тешить надежды.       Отец… Вы совсем не добры ко мне. Ваши холодные глаза, подернутые пленкой льда, не треснули из-за теплоты. Ваша улыбка мне за достижения все такая же… Я ошибалась. Вы не любите меня.       — Плачь в другом месте, — донеслось от него пренебрежительно. __________       Войско двигалось вперед. Погода успела смениться несколько раз: осенние тучи ползли к горизонту и следовали на север, подгоняемые ветром.       Крестьяне из селений на пути выходили и встречали нас. Старики и женщины делились едой и проводили при прощании обрядом благословения. Любопытные взгляды — детские — наблюдали из окон и прятались за невысокими заборами домов. Не все из них счастливые. Не раз по округе, среди гомона толпы и улыбок, разражался безутешный крик. К нашему отряду подлетала хрупкая детская фигурка. Заплаканное лицо, что искало отца, за которым следом раздавался ласковый, убаюкивающий мужской голос. Я пыталась увидеть спины этих солдат, отцов.       С момента отбытия меня разъедало одиночество. Это была адская смесь, которая в Империи пророчила лишь смерть и слабость. Зависть и грусть. Но я не могла ничего с собой поделать.       Почему я не одна из этих детей? Почему вместо этого я отправляюсь на смерть в числе бойцов? _________       Запах смерти витал в воздухе. Вой демонов и крики разносились по округе. Темно-зеленое поле битвы чернело под грозовыми облаками.       Магу из дома Носсо удалось выманить демонов на открытую местность. Я впервые увидела их. Огромные черные фигуры с плотной шерстью. Они неслись так быстро на нас — почти со скоростью света. И были так же ужасающи, как о них ходили слухи.       Вспышка в небе. Пылающий шар словно маленькое солнце развеивал мглу в округе. Обманчивый. Он упал смертоносным снарядом. Вой — такой пронзительный, будоражащий. Сквозь пламя выбились подпаленные заклинанием звери. Рыцари подняли клинки к атаке.       — Мисс! Помогите нам!       Я обернулась. Полные надежды зеленые — как у демонов — глаза прожигали меня. Я сглотнула слюну.       Так много мертвецов валяются на поле. Трупы смешались друг с другом, зеленая трава разворочена заклинаниями. Магия отца страшна и смертоносна. Его холодный статный вид, не тронутый кровью в отличие от солдат, лишь доказывал это. Я могла умереть за эти часы множество раз. Я могу умереть в будущем. Я так слаба. К горлу подступали слезы. Я не могла быть холодна, когда так много людей погибло. Рыцарь, что кинулся под пасть демона, что защитил меня от смерти. У него могла быть семья, мог быть ребенок, к которому он хотел вернуться. Как бы себя чувствовал он?       Я не сдержала всхлипывания. Неужели это нормально — умирать так просто? Почему моя магия так слаба? Почему я допускаю ошибки? Почему эти ошибки так велики, что хоть одна из них может стоить мне жизни? Почему… такая большая ноша лежит на мне? Почему я обязана в быстром темпе взрослеть, когда другие дети играют в игрушки? ___________       Одиночество. Все наше существование пронизано им, суровой правдой жизни. От нее не легче. Она оседает в легких тяжестью и не дает нормально вздохнуть. Почему мы умираем и рождаемся одни?       Николас, Мона и Дон — мы никогда не были близки. Мы разные, но я чувствую, что мы разделяем то же — участь. Несправедливую фортуну, что определила нас в маркизат Гоот. Мы, потерянные, жаждущие силы и признания отца и матери — такие же жалкие, как букашки под ногами. Защищенные панцирем против насекомых, но полностью бессильные против существ побольше. Так же и мы. Бьемся, пытаемся стать сильнее — но мир может раздавить на нас, даже не заметив. Наша жизнь ничего не значит для него.       Почему… он так жесток? Почему мы, дети семьи Гоот, постоянно лавируем между жизнью и смертью ради глупого мира? Почему я должна рисковать своей жизнью? Почему другие люди должны жертвовать ей ради меня? Почему я родилась в этом наполненном отчаянием мире? Почему мое будущее так холодно и темно?       Неужели это все, чем будут наполнены мои годы? ____________       — Ты плачешь?       Я замерла. Почему он здесь?       — Что тебе нужно? — гнусавый голос прошел сквозь набитую перьями подушку. Звучал тихо даже для меня.       Голова раскалывалась от слез, а сорванное горло ужасно першило.       — Тебя позвал отец, — сказал он холодно. Старший брат перенял ужасную манеру отца.       — Понятно, — ответила ему, продолжая скрывать лицо в подушке. Из-за дыхания она разгорячилась. Воздуха стало меньше. Соленая сырость, пропитавшая ткань, размягчала кожу лица.       — Тебе нужно умыться.       — Почему ты не уходишь?       Николас замолчал. А мне было стыдно показывать свою слабость. Я не хотела видеть его оценивающего, презрительного взгляда.       На спину упала легкая рука. Я удивленно вздрогнула. Николас схватил меня за волосы и поднял над кроватью. Каждая луковица на голове напряглась и грозила порваться. Я зашипела. Глаза прикрылись от боли.       На меня смотрела копия отца. Белый хлопковый рукав его рубашки внезапно прошелся по коже и стер дорожки слез. Я удивленно смотрела на безразличное, не изменившее выражение лицо.       Он усадил меня на кровать, а сам сел за стул у письменного стола. Руки раскинул на спинку, голова наклонилась вбок. Он сидел так с минуту — как и я. Молчал. Потом тяжело вздохнул. И посмотрел на меня голубыми — не отцовскими серыми — глазами.       На следующий день пришла весть, что Николас погиб в битве.       Наша жизнь подобна кратким мгновениям.       Мать обожала бабочек и всегда приводила их в пример. Отвратительные создания, с которыми она сравнивала человеческую жизнь. И так противно было от того, что то была неприкрытая правда. Я считала все свои ошибки и искореняла их. Но они были. И я больше не грезила о том, что перейду порог пятнадцатилетия. ________       — Уходите!       — Твои родители назначили меня наставником. Мои имя Арно…       Я зашипела: — Убирайтесь! _________       Стон отразился от стен темной комнаты.       — Авис!       Его теплая рука нежно прошлась по коже. Поцелуй стыл на шее.       — Я люблю тебя, — прошептал он в ответ. ________       — Я наслышан о великих успехах вашей дочери. Говорят, ей даже удалось спасти маркиза Носсо. Что это, как не гений нового поколения? Мы надеемся, что Мокстант когда-нибудь благословит и нас одаренным ребенком!       Отец улыбнулся — вежливо, — не скрыв гордости в глазах.       — Она была поздним цветком и раскрыла свои таланты неожиданно для всех. Сера превзошла меня и мою супругу. Но можно сказать, что ее путь еще не окончен… Все только впереди.       Взгляд пробежал по голубым стенам зала, украшенным фресками. Камень скрыли за деревянным фасадом — напускная роскошь, словно эти глупцы отчаянно хотят забыть о том, что происходит на полях сражений. Погрузиться в беспамятство и вранье, обмануть самих себя. Лавируя на тонкой грани между жизнью и смертью, многие ломаются и теряют себя прошлых. Я не стану одной из них. Как отец. Жестокость, беспринципность и причинение боли другим людям. Зачем? Что даст упоение своим величием, когда оно строится лишь на собственной слепоте? Бессмысленные, пустые разговоры, которые пропитаны лестью и бредом о таланте. Целиком и полностью пронизаны оправданиями и пренебрежением к труду.       Молодой мужчина лет сорока с ранней сединой, окрасившей короткие волосы, держал в руках бокал сидра. Мартил Дорен, как припоминаю, из третьей побочной ветви Монтескье. Хочет поговорить о Кракене? Мы уже обручены, на радость домов. Какой глупый выбрал комплимент. И правда, совсем нет мозгов. Кто настолько наивен, что оправдывает… успехи… гениальностью…?

***

      12 июня       Светло-голубой потолок высился перед глазами. Слабый ветерок щекотал кожу, из открытого окна снова — как много лет назад — вздымались занавески.       — Ха-а, — вылетело изо рта.       Тишина. Так спокойно. Необычно. Напряжение, заключенное в мышцах, и усталость напоминали о воспоминаниях прошлого. Я потерла лоб, и в глаза бросилась неприятная деталь — на мне висела белая больничная одежда.       Шум проникал в сознание сквозь туманную завесу грёз. Справа стоял периодически пикающий прибор. На прикроватной зелено-черной тумбочке лежал пакет с чем-то: сквозь мутную пленку просвечивала оранжевая шкурка. И никого… Перевернувшись на бок, ощутила сильную боль. Она яростно пульсировала и подавала сигналы в мозг. Ах-х-х. ___________       — Рива.       Я вздрогнула. Мужчина вышел из-за поворота неприметного переулка. Он возвышался надо мной в полный рост — я снова привыкала к своему маленькому размеру.       — Чего вам, сенсей?       — Ты сбежала из больницы, — легко сказал он. Я нахмурилась, отступая. Ненавижу его обманчивый тон. — И я тебя нашел. Пойдем со мной.       — Я… как раз искала вас. На календаре прошло почти полмесяца! Что произошло? Вокруг меня никого не было.       — Можешь не беспокоиться — Наруто на неделю почти поселился в твоей палате. Его выгнали, когда у него… начались развлечения, мешающие другим постояльцам больницы, — он засунул руки в карманы, болтая непринужденно. — Ты должна пойти со мной.       — Хорошо, — ответила ему.        Сенсей неожиданно подхватил меня на руки. Мир стал выше, чем был.       — Чтобы наверняка. Неизвестно, повредила ли печать твой мозг, Рива, — что за чушь несет Какаши? И где его привычное «тян»? — Тебе нужно сохранить любые силы для запечатывания метки. И… чтобы ты знала, — его темный глаз посмотрел на меня. Маска сенсея вблизи полосила синими линиями. — Твой побег мог обернуться еще одной комой. Твоя жизнь висела на волоске, аппарат отмечал потребление чакры. Медики дежурили у палаты посменно, чтобы вовремя поделиться ей.       Я поджала губы, ничего не ответив. ____________       Темно-желтый свет коридора проникал внутрь и падал на пол. Здесь пахло затхлостью и известью. Осыпавшаяся побелка валялась на грязном бетоне. Потолок, наверное, высокий и деревянный. Этот материал повсюду в Конохагакуре. В моем мире столичные дома строили камни — как дополнительная защита при нападении демонов.       Голая спина покрылась мурашками. Тело холодил ветерок, бродящий по помещению. Нос уловил запах крови. Сенсей решительно, одним движением, рассек ладонь и нанес витиеватую письменность на тело. Теплая кровь быстро стыла. Несколько линий продлевались от тела до нарисованного круга.       — Будет больно, — сказал сенсей, прикладывая ладонь к черной метке Орочимару.       Его голос тихо отразился от стен. Как позже и мое приглушенное мычание.       Письменность двигалась на коже — я почувствовала, как вместе за ней тянутся и рвутся мышцы.       Пытка закончилась. Я услышала сквозь шум:       — Барьер обеспечит защиту от воздействия печати. Он может пасть или усилиться в зависимости от воли владельца.       30 июня       — Что ты имеешь в виду под «на Коноху нападет Суна»?       — Гаара — оружие деревни. Он джинчуурики Сунагакуре и носит Однохвостого... Судя по всему, мало что отклонилось от воспоминаний. Значит все должно пойти так же, как и тогда. Они нападут, когда я сражусь с Гаарой, и он пробудит… Шукаку. А ты... должна быть внимательна к техникам гендзюцу. Его набросят на присутствующих стадиона.       Шукаку? Это… Имя монстра? Кто дал его? Разве они не сгустки чакры, наполненные духовной энергией?       — То есть, начнется война? И ты говоришь мне об этом только сейчас?       — Не начнется. Под личиной Казекаге действует Орочимару.       — Почему я узнаю о таком важном факте за день до экзамена? — недовольство отчётливо читалось в голосе. Я зла. Я готова взять его за черные пряди волос и открутить голову, что держится на тонкой шее. — Ты помнишь, что я участвую в твоем плане на равных? Или воспринимаешь меня как свою марионетку?       Учиха нахмурился:       — Так нужно.       Прекрасно.       — Ты понимаешь, что твои действия не вызывают доверия? — спросила его, скрещивая руки. — Я не собираюсь доверять человеку, что может замышлять против меня.       — Я не помню, чтобы ты мне когда-либо доверяла. Более того, разве мои действия в лесу Смерти не заставили тебя задуматься? Я спас твою жизнь от атаки одной из змей Орочимару.       — Ты думаешь, я настолько наивна? Настолько наивна, чтобы верить в бескорыстность твоих намерений, Учиха Саске? Я знаю, что все, что тебе требуется, — это мое наличие. Ты спас меня ради своего плана. Или хочешь сказать, это не так? — я заглянула в его непроницаемо-черные глаза, что сконцентрировались на мне. — И твои действия подтверждают, что доверять жизнь тебе стоит лишь в бою. Остальные планы вполне могут расходиться с моими.       Он, как мне почудилось, насмешливо кивнул:       — Прекрасные выводы.       — Ты не собираешься исправляться? Тебя устраивает, что я действую скрытно и могу всадить нож в спину?       — Ты этого не сделаешь, — сказал Учиха уверенно.       Стоит ли упоминать, как меня раздражает его самодовольный тон?       — Ты хочешь меня испытать?       Я смотрела с вызовом. На взрослого — как и я — что скрывается в теле мальчишки. Его лицо застыло глупой маской, которая заставляла кровь вскипать.       Изо рта вылетел вздох, как и лишнее напряжение.       — Я не понимаю причину, по которой ты наживаешь себе врагов, Саске. Твои слова провокационны. Тебе… повезло жуком пролезть ко мне в душу и вызнать всю подноготную. Но знай, что человек не статичен. Надеюсь, тебе хватит ума не перебрасывать свои планы через меня. Как и хватит ума осознать, что доверие не восстанавливается так же легко, как рушится.       — Разве ты только что не сказала, что доверия между нами не было?       — Оно есть, – проговорила я, хмурясь. – Настолько, чтобы общаться с тобой. Это все, чего ты удостоился.