24 апреля, 79 год
Удары разносились по большому полигону и звучали в послеобеденной тишине. Раз за разом — столкнуться и отпрянуть; глубокое дыхание переходило в хрип где-то в глотке, глаза напряжённо следили за каждым движением оппонента.
Учиха стоял на другом конце полигона и смотрел — отстранённо, инертно и тупо. Шёл второй день, как наши спарринги проходили при свете дня, а не вечером. Я не могла понять причину поведения Саске, но знала одно: ему не стало лучше.
Чёткие, размеренные вдохи прерывались секундой замирания, а затем юношеская грудная клетка планомерно опускалась. И снова — так же, как до этого: по той же амплитуде, с тем же секундным интервалом. Саске был пассивен и ужасно безмолвен. Хуже, чем раньше, — хотя казалось бы, что могло быть хуже его нахождения в подчинении Орочимару? После недавней ссоры, когда Саске признался в планах, — именно с этого момента, даже раньше, ещё во время нашего разговора в доме Учиха, он почти замер.
Мне, наверное, не должно было быть до этого дела. Учиха, без сомнения, мог заниматься чем хотел и как хотел и позволять себе любые выражения, которые ему нравились. Я как другой человек не имела права осуждать его за что-то. Но эти незаметные постороннему глазу изменения не выглядели… позитивными. Саске в прямом смысле стал менее живым. Природа его поведения оставалась неясной, но было очевидно, что он грязнет в чём-то очень неприятном.
Все мои попытки поговорить казались безуспешными, и меня начала всё больше напрягать аморфность, которая Саске не оправдывала: всё-таки он многое мог уже понять за свою насыщенную жизнь. Он будто упорно снимал с себя ответственность, и в голову снова приходило определение «как маленький мальчик».
— Твоё лицо меня раздражает, — протянула я. В крови и возбуждённых мышцах бушевал адреналин от пробуждения внутреннего зверя: игривого хищника и вместе с тем — парящей высоко над горными хребтами птицы, полной свободы.
Саске, как и ожидалось, мою провокацию проигнорировал, даже не поморщившись.
Мы снова сошлись в бою, приблизившись друг к другу на бешеной скорости. Учиха, остающийся превосходящим противником даже без использования природных элементов, мгновенно оказался за мной, сопровождаемый слабым порывом воздуха. Я направила чакру, укрепив по привычке затылок. Удар прилетел в бок, заставив взлететь над землёй. Используй мы техники, было бы в разы проще. Но на многие недели мы от них избавились.
Небо сегодня синее-синее, чистое.
Не дожидаясь появления Учихи рядом, я завернула кульбит и изменила траекторию полёта. И Саске тут же оказался близко; неестественно-белое идеальное лицо без морщин, царапин — кукольное — с тем же неизменным выражением застыло передо мной.
Я атаковала — и он уклонился, запуская цепочку взаимного обмена ударами. В моих связках были главным образом задействованы ноги: они крепче, чем руки. И короткие шорты почти не ограничивали движений, позволяя какие угодно манёвры.
Саске определённо сильнее, чем топ-джонин Листа. Чистоте его тайдзюцу и отработанным унаследованным способностям бесклановый мог лишь позавидовать. Быстро, смертоносно и без малейшего лишнего действия. Его глаза — поистине то, что можно назвать преимуществом. За то время, пока обычный человек отработает одну связку, Учиха в силах завершить обучение и достигнуть мастерства. Очень несправедливо. И несправедливости было полно в жестоком мире шиноби. Я не поддерживала россказни о гениях — очень уж они фальшивы, — как и переубеждала когда-то слишком зациклившегося на своей бездарности и ущербности Ли. Однако нелогично было бы отрицать генетическую лотерею. Учиха — это высшее звено цепи, быстрее, чем степной гепард, выносливее, чем снежный барс Юки но Куни на севере, сильнее, чем гризли Ивагакуре. И ко всему добавлялся ещё и врождённый огромный запас чакры. Саске очень и очень повезло — в отличие от многих.
— Где эмоции? — спрашивала я, ловя взглядом место, где мгновение назад была его голова.
Он по-прежнему молчал. Более того — подло воспользовался моим отвлечением и атаковал в открытое место, будто и не слышал, не понимал моих слов.
Стальной удар Учихи врезался в правую лодыжку, разом выбив из равновесия, и лесной пейзаж накренился. Я схватила в падении свободную ткань его развевающейся на воздухе одежды, таща следом к земле. Он поддался. Я, чувствуя успех, змеёй скрутилась вокруг парня, выкрутив и обездвижив руки, — по моему велению Саске полетел прекрасным, так восхваляемым окружающими личиком в разрытую сандалиями терпко пахнущую землю. И встретился с ней: тело подо мной напряглось от боли. Мне приходилось удерживать Саске, прибив к земле, мешая дышать и подавляя резкие попытки вырваться.
Мной двигала отнюдь не месть — хотя я бы не сказала ему о своих намерениях. Благодарность мне была не нужна. Я ждала, когда его напускное спокойствие наконец отступит перед властью эмоций. Ярости — по моим ощущениям, самой чистой и жгучей. Ни одна из моих провокаций не работала, а значит, осталось лишь наступить на его заметную, так лелеемую гордость, — я сама бы не хотела оказаться на его месте. Прости, Саске, но это единственный выход, который я вижу.
Учиха терпел под моим напором: мы использовали исключительно тайдзюцу, и вырваться из хватки без применения техник ему не удавалось.
Загорелая, поцарапанная кожа руки соприкасалась с чёрной шевелюрой и тёплой, влажной от пота шеей, непривычно ярко выделяясь на её фоне. Я сжимала его густые и мягкие волосы огрубевшей от тренировок ладонью. С каждым рывком он заставлял меня плотнее упираться пятками в землю. Глаза сосредоточенно высматривали следующие действия: наивно было бы считать, что его ярость ко мне смягчится. А он, похоже, отлично умеет задерживать воздух в лёгких: ещё не задохнулся. Когда же ты опомнишься, Учиха?
Саске дёрнулся так резко и сильно, что меня отбросило в высокие кроны. Стволы проносились перед глазами смазанными зелёно-коричневыми пятнами. Защита, выставленная у солнечного сплетения в момент атаки, позволила снять давление с одной точки, распределив урон по поверхности тела.
Когда-то говорили, Учиху злить не стоит? Я намеренно добивалась противоположного.
Он возник позади в ту же секунду, как я приземлилась в оглушительные, шелестящие верхушки деревьев. Уворачиваясь от удара, который поднял пыль раскрошенной древесины, я заметила в глазах напротив черный рисунок трёх томоэ.
Саске бил быстрее, чем раньше: на такой безумной скорости я могла лишь уклоняться и выжидать время для ответного хода.
Многочисленные спарринги позволили оценить мой уровень по сравнению с его. Бесклановая, естественно, уступала сыну главной ветви Учих как в физических возможностях, так и в чистом тайдзюцу. Техники мы друг на друге не испытывали: это было правило, на время установленное Итачи во избежание серьёзных, возможно смертельных травм. И Саске его нарушил.
Я отступала. Прыгала с ветки на ветку, всё ближе к предыдущему месту сражения. Саске наседал. Не давал даже мгновения сосредоточиться для применения так нужной мне техники, состряпать хоть какую бы то ни было защиту. О ручных печатях речи даже не шло: он был чудовищно быстр и сознание постоянно отвлекала необходимость уклоняться и сосредотачивать чакру в тенкецу. Он не предоставлял возможности для чего-то большего. Я хмыкнула сквозь разбитые губы. Скорость всегда была его огромным преимуществом.
Несколько ударов попали в цель оттого, что я начала ему уступать, выдыхаться из темпа и банально допускать все те лишние движения, которых не позволял себе он. От этого по телу волнами раздавались вспышки боли, а во рту чувствовался привкус крови.
Точки энергии Саске искрились молниями, и каждое новое попадание ощущалось как въехавший на полном ходу со склона гор страны Камня состав гружёных повозок. Не успевая толком формировать чакру, я с горечью отмечала, что не выдерживала.
Пришлось мириться с последствиями собственных альтруистических помыслов, что лишь больше раздражало из-за долгих секунд невозможности ответить.
Очередной удар, который я пропустила без единой возможности уклониться, прилетел в грудную клетку. Даже плотно укреплённая покровом энергии как стратегически важное место, она напряжённо сжалась — и не разжалась. Мышцы судорожно сократились, отказываясь расслабляться.
На остатках кислорода я заставила себя уклониться от дальнейших атак. Моё положение ухудшалось с каждым грёбаным мгновением, и я всё замедлялась. Как мне справиться?
Если уйти от злости, отвлечься от адреналиновой волны, то конечно, противостояние без поблажек было хорошей, отрезвляющей, прямиком погружающей в реальность возможностью. Враги никогда не будут жалостливы. Единственная жалость к врагу в этом мире — быстрая смерть. Как плохая сделка с совестью: жалость к себе привела бы только к одному концу.
Даже в обычное время тренировок Учиха будто прекрасно понимал, для чего все действия. Как я догадывалась, сама приобретая такой же опыт, он должен был пройти собственный путь, чтобы понять, откуда же возникает сила. Она никогда не появится у нежно взращенного цветка. Она формируется у сорняков, что вынуждены бороться за пропитание в земле. Вынуждены приспосабливаться к плохим условиям — потому что ущербный человек в своей сути ленив и стремится к приятному и стабильному.
А я была мыслящим человеком и понимала, что мне необходима сила. Не создавала себе благоприятной среды, хотя планка задиралась непомерно высоко в ужасно сжатые сроки. Я не была джинчуурики, не использовала чужую чакру. Я не была человеком, у которого есть щедрый, мудрый наставник. Но я была девушкой Серой де Гоот, прожившей жизнь в своём мире, способной использовать мозг.
Буря всё не утихала: я ушла в оборону и теряла время. Удар за ударом будоражили каменную броню, оцепившую тело коконом. Эту технику я разработала сама и использовала в удачное мгновение этого непредсказуемого спарринга, но времени на её применение было мало, из-за чего она не отличалась прочностью. Потому приходилось сжигать внутренние запасы энергии на удержание последнего щита, закрывавшего от пробившейся фонтаном из неиссякаемого источника ярости Учихи.
Саске в первые секунды почти обезумел, но с каждой атакой его взгляд становился всё более осознанным. Оставляя шанс на затишье, на выживание.
Несмотря на все удары и на боль, я не видела смысла вешать всю вину на него — а потому не копила злость в сердце. Это были последствия, повлечённые моими действиями. И Саске, столь опасно тихий, а теперь предсказуемо опасно агрессивный, — я понимала, что это результат его глухоты к собственным эмоциям. Сейчас этот порыв и правда бил ключом. И я была отвратительно слаба — хотя и тренировалась, выжимала последнее — а потому закусила губы и терпела.
— Кха-а, кха-а…
Из горла вырывались хриплые выдохи. Саске наконец окончательно замедлился и стал напротив. Чёрные глаза на фоне коричневой измазанной комками земли кожи замерли аккурат у меня перед носом. Подставленное к горлу лезвие отдавало холодом.
А сам Учиха, будто бы почти не запыхавшийся, дышал медленно, и единственным видимым изменением в некогда неизменном облике были нанесённые мной унижения. Но с тем на его лице отразился бушующий ураган эмоций, что более не подавлялся противной пеленой затишья. Вот он — живой, чувствующий человек.
— Я могу убить тебя. Ты знаешь? — в спокойном мужском голосе читался вызов. Горячее дыхание, жар которого ослаблял прохладный ветер, мазнуло по моей распалённой коже.
Этот бой — это насилие, которого не поймёт ни один человек, не участвующий в нём, — дал мне понимание сути, того, чего я раньше не замечала ввиду отдалённости от Саске. Как ни смешно, Учиха за эту молчаливую битву был очень разговорчив.
Теперь я была в силах понять причину его прошлых действий — как и особую настойчивость во взгляде напротив.
Я молчала.
За его полными враждебности словами всё это время стоял страх. Саске, как мне открылось, просто панически боялся самого себя. Это причина его пагубного поведения и бездушной отстранённости от окружения. Этими фальшивыми запугиваниями он добивался лишь одного: ответной реакции. Что я отпряну, уйду.
Но я смотрела в подрагивающие чёрные зрачки, в непроглядной тьме которых я видела саму себя, — и встречала целый океан противоречий внутри Саске. В этих настолько же требовательных, насколько и усталых чёрных глазах за сомнениями и одновременно уверенностью в том, что я сделаю именно то, чего он от меня ожидает, мне чудился маленький огонёк, мерцающий во тьме. Слабый, такой же тонущий, как капля в море: дрожащее, подвластное ветру неспокойное пламя, что вот-вот грозится потухнуть от северных ветров. Но, несмотря на все невзгоды, по-прежнему живёт. Оно скрывалось там, одинокое, и спрятал его сам Саске — за видимой сейчас личиной угрозы и силы.
Этот огонь — это… надежда. Надежда, что я всё же не отпряну. И дело было отнюдь не во мне.
Саске оказался гораздо слабее, чем показывал мне до этого. В моём поведении он хотел увидеть решение, хотя я считала, что он должен был найти его внутри себя.
Саске
контролировал себя так старательно, так усердно отсекал все чувства, что превратился в обезличенную массу, пустую оболочку самого себя. По той причине, что мои лишь вскользь сказанные слова испугали его настолько, что он решил закрыться, окопаться.
Прошлое не отпускало его. Саске… внутри был как потерянный маленький мальчик. Мальчик, которому слишком тяжело жить. Мальчик, который, несмотря на то, что он говорил, всё же продолжал идти и бороться в поисках ответа.
— Твои слова отличаются от твоих истинных намерений, Саске, — обличила его я и почувствовала, как кольнуло губы, когда треснула корка запёкшейся крови. — Ты не обманешь меня этим глупым трюком.
— …Твоя ненависть ко мне такая же, как моя к себе.
Я ощущала дыхание перед собой, слушая тихий, откровенный голос. Тёмные радужки смотрели прямо в мои.
— Ты… — фраза оборвалась от неожиданности. Неправда. Неужели он не видит? — Я не ненавидела тебя. Никогда.
Его подрагивающие глаза удивлённо замерли. Почему он… не понял? Не почувствовал меня в этом бою, как я его?
— Ты… врёшь мне, — шептал он, и из-за малой дистанции, на которой мы находились, шёпот был прекрасно слышен даже сквозь заложенные от ударов уши.
— Я злилась на тебя… я глотала обиду… — с каждым мгновением мне становилось всё яснее, что проблема Саске более личная, чем он демонстрировал. Ни одно из моих чувств к нему не доходило до ненависти. Единственный человек, которого я когда-то ненавидела, был прощён. И это был не Саске. — Мы не обязаны принимать друг друга и всегда разделять одну точку зрения.
Я пыталась подобрать выражения, чтобы донести мысль как можно более ясно. Я никогда и не предполагала, что Саске важно это простое пояснение. Он не смог увидеть ответ в моей душе… Потому что он слеп.
Я должна была донести то, что испытываю, сама.
— Мои чувства к любому человеку, как и твои, никогда не могут — и не должны — ограничиваться лишь одной частью спектра. Потому что эти чувства — способ дать понять, что мне не нравится. Что меня не устраивает. Чувства, благодаря которым мы можем прийти к отношениям, которые устраивают нас обоих.
— Но… Я видел эту ненависть.
Он настаивал и не верил. Его вопрос — и мой ответ — крылись в совершенно иной плоскости, которую частично понимала я и которую Саске как непосредственному участнику понять не дано.
— Саске… — я подошла ближе, пока он в процессе всё отдалял от моего горла стальное лезвие. И положила ладонь на его висок, касаясь розового от спарринга уха. — Это мои чувства. Они ничего не говорят о тебе. Ты… не должен, — нашла я грубое определение, — обижаться на них. Ты мог даже не совершать того, что я подумала о тебе. Не нужно заглядывать в моё отношение, Саске, и судить по нему о себе. Оно ничего не говорит о тебе. Оно — лишь обо мне.
— Ничего… почему? Разве всё окружающее меня не последствия моих решений, моего поведения? Разве эта ненависть не естественный отклик на совершённое мной?
— Саске… не цепляйся за «ненависть», которую я испытываю к тебе, — я скользнула ниже, к жёсткой челюсти, и коснулась потной шеи.
…Я не могла представить, что тебе так тяжело, что на твоих плечах висит столь большой груз, который ты не в силах вытянуть в одиночку.
Мои прикосновения — мне казалось, что так он поверит охотнее. Ощутит, увидит и почувствует, что это реальность, а не выдумка. Не просто необдуманные, пронизанные ложью слова.
— …Возможно, вместо критики я должна говорить тебе о другом.
Я привыкла общаться с теми, кто имеет собственное непоколебимое и твёрдое мнение о себе; кто знает, что он хорош. С людьми, которые готовы налаживать контакт лицом к лицу, — говоря о своих желаниях и заключая с другим взаимовыгодную сделку, основанную на общих, сошедшихся интересах. Я никогда не вела беседы с людьми, что были не уверены в себе.
Как оказалось, Учиха был гораздо более ранимым. Я не знала, когда начались его сомнения в своей сути. Но теперь мне удалось осознать, что убийство, переселение бегством и изоляция от общества Конохи сыграли с ним жестокую игру. Он тонул в пучине тьмы и не видел шанса на самостоятельное спасение.
Я сделала ещё шаг навстречу, уткнувшись в хлопковую ткань белой рубашки. Расправила руки шире, пока мой убранный кунай покоился в подсумке на бедре, и сжала их. Незнакомый жар, движение кожи под примятой одеждой — удивительно было чувствовать всё это. Я была непривычна к объятиям: не совершала этой близости здесь, в этом теле. Новые — отдалённые в памяти — ощущения разом выбили из головы мысли, заменив одним лишь восприятием.
Мне казалось, что Саске нужны были именно объятия, — по этой причине я обняла его тело, которое теперь, такое неожиданно реальное и горячее на контрасте с холодным лицом, дышало со мной, с силой расширяя грудную клетку.
— Ты, — мне было неудобно говорить, пока щека упиралась в стык шеи и плеча Саске, —
настоящий. Живой, чуткий, иногда злой или добрый, обычный человек. Поверь, что ты не тот сумасшедший погрязший в проклятии Учиха, которого описывают испуганные слухи. Тебе нет необходимости сомневаться в этом. Ты ничем не отличаешься от других. Ты не ослепнешь от эмоций и не пойдёшь крушить округу против своего желания. Ты… совершил всё то же, что и я. Я тоже убивала, Саске. Я тоже плохая. Я тоже мирюсь с виной — и ты ничем не хуже меня. И то, что ты испытываешь вину, подтверждает сказанное. Ты гораздо живее меня. Иногда я не чувствую отголосков своих эмоций и понимаю, что прошлое меня исказило, повредило, заставив навсегда закрыться. Подтверждая, что я отныне навсегда дефектна. Твои яркие эмоции говорят, что ты больше человек, чем я. Я мечтаю о таком — это гораздо лучше, чем застывать булыжником. Я ненавижу маски, Саске, — ты слышал об этом. Знаешь, почему? Я не могу снять её, раз когда-то надетую. Она приклеилась намертво, врастая в кожу, и стала моей сутью.
После безответной паузы на правое плечо приземлилась горячая капля. Распахнув глаза, привыкая к близкому движению всё чаще вдыхающей мужской груди под собой, я рассматривала лес. Там уже распустились появившиеся недавно почки, пуская блестящие покрытые кутикулой зелёные листья. Маленькие ростки.
И я удивлённо вздрогнула, когда на моей влажной коже — на пояснице и на лопатке поверх футболки — вдруг оказались чужие руки.
— Рива… ты гораздо лучше, чем говоришь о себе, — прозвучал тихий, охрипший от былой эмоциональности голос. В его словах слышалось так и не произнесённое «спасибо».
Я усмехнулась, чувствуя, как от вдоха соприкоснулась моя и его грудь, пока такт дыханий между телами, состоящими из плоти и обычных внутренностей, сохранял это специфичное, очень человеческое тепло единомышленников. И прикрыла веки, ощущая, как мне не хочется спустя неизбежно уходящие мгновения терять его, давно забытое и столь тягуче-сладкое на пробу.
Я тоже была одинока.
***
25 апреля
День освещало по-настоящему яркое солнце, зависшее над улицами Конохи. В коричневом здании за вычищенными стеклянными окнами, через которые пробивались тёплые лучи, сидела Пятая Хокаге. Руки её с давно отросшим красным маникюром, на который Сенджу перестала обращать внимание несколько недель как, перебирали плотные бумажные пергаменты. На лицевой стороне одного из них было написано чёрным по белому для конспекта сегодняшнего заседания: «Обвиняется: …»
Женщина откашляла сухость в горле, не размыкая губ.
— Сегодня ночью в Коноху проникли члены организации, запрещённой в шести странах, — «Акацуки». Их целью стал Учиха Итачи, пребывавший на лечении в госпитале Конохи.
Главы кланов нахмурились. Им было известно о проникновении.
— Время, как доложили сами нападавшие, что зафиксировано в отчёте Учихи Итачи, было выбрано специально с расчётом на слабость после приёма препаратов, выводящих лишнюю жидкость из тканей. Как вы понимаете, это была секретная информация, — оглядела Цунаде лица присутствующих. — Они намеревались вернуть Итачи. С какими целями, неизвестно. Однако, подтверждая свои слова, они раскрыли, что информатор, сообщивший о времени приёма лекарств, из деревни. Человек, в чьих силах добыть тайные записи под моим личным наблюдением, который заинтересован в исключении Учиха.
Даймё Огня отсутствовал сегодня. Но были на месте два члена Совета Листа и представители кланов, как и полагается — их главы.
Воздух в комнате, казалось, замер. Мельчайшие пылинки от сфасованной бумаги, недавно купленной партией для документов Хокаге, оседали под светом солнца на красно-коричневую поверхность стола.
— Вы имеете в виду… — подал голос первым Сарутоби Хидеки, — что уже подозреваете кого-то?
— Мы не можем просто так верить словам врагов — их цели неизвестны. Однако настроения жителей в последние недели менялись в подозрительно негативную сторону и нам так и не удалось найти следы, были то заказанные слухи или же нет, — призналась Сенджу с внутренней горечью. — Дополнительный контроль на границах не позволил бы неизвестным проникнуть внутрь, если бы у них не было информации о тайных проходах, также полученной изнутри. Таким образом, в связи с нападением на Учиху Итачи стало понятно, что во внутренней обороне деревни пробелы.
Все и каждый застыли. Они понимали, что могли оказаться под подозрением, — ведь именно им сообщались причины возвращения Итачи. Теперь это накладывало ответственность.
— Будут проведены проверки, Хокаге-сама? — отозвался всё тот же Сарутоби, качнув парой длинных каштановых прядей, свисающих у лица. Цунаде останавливалась в ожидании между заявлениями, и с каждой паузой давление в помещении лишь усиливалось.
Ей было ясно, что вопрос в умах здесь присутствующих совсем другой: «Кто подозреваемый?» Шизуне, стоящая рядом, подала Сенджу заявление с печатью, просвечивающейся сквозь бумагу очертаниями алых разводов. На пергаменте было написано имя…
— Главный подозреваемый, отсутствующий здесь в данный момент, — ранее член Совета Конохагакуре, уволенный Третьим Хокаге, Шимура Данзо.
Лицо Утатане Кохару вытянулось, но она ничего не сказала, пока её губы двигались, словно жуя слова в раздумьях. Митокадо Хомура рядом вытянулся по струнке, и в зале собраний раздался смелый старческий голос:
— Хокаге-сама, — склонил он голову, — можем ли мы услышать аргументы?
— Его подозревает сам Учиха Итачи, — прозвучало властно.
Ни Нара, ни Инузука, ни Абураме, ни остальные сидящие не высказывались.
— И поскольку на кону стоит безопасность Конохагакуре, Данзо будет заключён под стражу, а его деятельность в это время подвергнется проверке. Учитывая изложенные Итачи доказательства, которые не будут озвучены здесь, дабы не спровоцировать их скорое уничтожение, цели преступника ограничивались не только Учиха.
Все проглотили слова. «Что это? Неужели… Хокаге?»
— Следующее собрание будет проведено в формате суда по истечении срока проверки улик. Официально оно назначено на пятое мая.
В задачи же данной встречи входил не рассказ Цунаде обо всех своих планах, а представление обвиняемых в произошедшем. Несколько недель после этого ниндзя по её команде будут прочёсывать каждый закоулок — чтобы вычислить не только непосредственных участников, но и скрывающихся в тени пособников.
Конохе требовалось провести масштабную чистку.
_________
— Что происходит? — Шимура стоял прямо, с нескрываемой силой и напором в глазах следя, как его окружают АНБУ. Его руку, забинтованную под хаори, резким движением вывернул шиноби в маске медведя, выставив напоказ в несколько слоёв обмотанные тканью пальцы.
Цунаде бесстрастно наблюдала за сценой ареста. Ветер сегодня был особенно сильным и развевал её светлые волосы. Её бежевые каблуки замерли на бетонной плите крыши Архива. Данзо был найден тут же, в здании, построенном над скалой Хокаге.
— Данзо, ты обвиняешься в попытке диверсии и имеешь право… заткнуться, — сказала Цунаде, не скрывая грубой сухости. — Во время твоего задержания в подземельях Конохагакуре будет расследование твоих тёмных дел.
— Что за чушь?! — зло выплюнул мужчина, когда его унизительно наклонили лицом к полу.
— Тебе всё расскажут уже в темнице, — бесцветно заключила Сенджу, смотря, как АНБУ прыгают на другую крышу вместе с Шимурой. Зелёное кимоно, накинутое ей на плечи, вздымалось волнами поднявшимся и всё усиливающимся ветром во многих кэн над Конохой.
_______
Тихо. В построенной ещё при Первом темнице Конохагакуре для содержания особо опасных шиноби залатывали все дыры, появляющиеся от старости. Ни вода, ни потоки воздуха не могли просочиться в две обустроенные минималистичные комнаты. Данзо слышал звук собственного дыхания, но его мысли плавали в совершенно другом направлении. Он думал об инструкциях, полученных его приближёнными. Через два часа у него была назначена встреча в подземельях Корня. Его люди поймут, что произошло, как только он не появится к оговорённому времени.
Данзо не был уверен, какие у Хокаге на руках доказательства, однако больше всего его тяготила ситуация с заключением под стражу.
«Акацуки… предатели. Они выдали информацию?»
***
1 мая
Подходил к концу срок в неделю, но ничего из указанного и сказанного Цунаде в лицо найти не удалось. Сенджу сжимала кулаки с отстриженными, лишёнными былого цвета ногтями, пока раз за разом посланные ей подчинённые приходили с пустыми руками.
— Сенсоры не могут опознать наземные или горные убежища. Никаких скрытых печатей и потерянных техник клана Узумаки найдено не было. Члены клана Хьюга, использующие доудзюцу для проверки под землёй, не обнаружили ничего подозрительного на северо-восточной стороне до исследуемого русла реки Кова. Сама река проверена лишь на десять тё от горного склона, содержащего монумент. Прогресс замедлился из-за погодных условий. Усиленное течение не позволяет закреплять балки на дне.
Цунаде катастрофически не хватало рук. Приходилось срочно перераспределять ресурсы в первые, самые важные для расследования дни — когда старый хлюст ещё не успел спрятать концы в воду. Чем сильнее затягивался процесс, тем более ясным становилось, что пронырливый Шимура догадался об имеющихся уликах и уже нашёл им оправдание за щедро отведённое свободное время в камере. Прошло много лет — и Цунаде приходилось искать свежие следы.
Она была Хокаге, но не всемогущим правителем и уж тем более не кем-то в статусе тирана, и без доказательств могла бы максимум отсрочить возвращение Шимуры в селение на пару месяцев. При благоприятном исходе.
Пока одни посланные по плану Нары и Шизуне команды работали над охраной информации за пределами селения, вторые стерегли границы, третьи следили за стабильностью обстановки на улицах Конохогакуре и подозрительными действиями, четвёртые выполняли миссии для пополнения казны страны Огня, пятые… Пятые как раз и занимались расследованием. Большая часть жителей военного селения относилась к гражданским: кадров хватало не всегда, и их сосредоточение в одном месте спровоцировало бы естественную убыль в другом. Так и произошло в самом начале, когда Хокаге бросила силы на поиск любых следов, — иначе со временем их стало бы меньше.
Особое внимание она уделила повышенному контролю за содержанием заключённого. Данзо, показавший себя подозрительным и предусмотрительным ещё в годы войны, наверняка при проворачивании тайных дел рассматривал любые варианты. Как он мог пропустить самый главный — своё раскрытие? Приходилось назначать ниндзя дежурить и туда — и рассчитывать время на их отдых, дабы не понижать качество наблюдения за Шимурой.
На часах значилось четыре часа утра. Хокаге протёрла слипающиеся глаза, поставив белые локти на деревянный стол, отражающий тусклый, тёплый свет.
Ощутив чужое присутствие у окна, пока в кабинете оставался Воробей, Анко Икеда, Цунаде выпрямилась. В проёме появился силуэт, сидящий на узком подоконнике.
— Хокаге-сама, — сказал тот торопливо. — Заключённый из камеры пять попытался сбежать.
— Как? — не сдержала возгласа женщина.
Уже? Данзо?
— Зараза! — с силой ударив по поверхности стола и тут же встав, она быстрым шагом направилась к окну. До двери идти не приходилось. — Какова обстановка? — повернула Цунаде голову, поставив ногу на оконную раму.
— Его поймали, — ответил подчинённый, коротко кивая.
— С чем были связаны его действия?
— С пением.
— Что?
______
Стоя в больнице, навороченной передовыми медицинскими технологиями, Цунаде покачивала в руках пробирку с жёлто-коричневым осадком на дне.
— Каким образом в еду наших шиноби могло попасть это вещество?
***
3 мая,
За два дня до суда
— Хокаге-сама, мы нашли подозрительный проход.
Наконец-то!
Продвигаясь по тёмному, узкому заросшему мхом и травой тоннелю с влажными стенами, по которым стекала вода, Пятая никак не могла представить, что он имеет отношение к убежищу, о котором некогда рассказывал ей Саске. Пройдя так несколько кэн, она наткнулась на глухую стену.
— Вы нашли ключ? Это дверь? — спросила Цунаде у стоящего неподалёку члена клана Хьюга, Сансея. Его бьякуган, активированный всё время пути, обратился к чернеющему тупику.
— Я предполагаю, есть материал, препятствующий силе моих глаз.
Данзо нашёл такой материал?..
— Отверстие шириной в один бу здесь есть, — послышался голос члена клана Абураме, стоящего в отдалении.
При входе группу встретили атакой несколькими десятками отравленных кунаев.
***
Я пробиралась всё дальше. Нас вёл командир, и им по совпадению оказался Хатаке Какаши.
Бетонные серые стены ярко освещались холодным белым светом ламп, закреплённых на потолке с интервалом в один кэн. Всё кругом выглядело чисто, стерильно, словно вылизанная хирургическая палата. Мы бежали вперёд, и взгляд привлекло движение слева. Повернув голову, я заметила, как АНБУ в маске Бобра скручивает руки низкому шиноби в балахонистой серо-коричневой одежде. Большинство присутствовавших здесь уже были изолированы и проведены в деревню, но не все помещения успели исследовать. Оставались многие внутренние, отдалённые от входов.
Множество дверей в проверенные комнаты открывалось, позволяя мельком увидеть специфику происходящего. Исходя из того, что я заметила, этажи классифицировались по назначению. Тот, на котором мы находились сейчас, специализировался на исследованиях. Когда-то с мерным писком работавшие приборы на данный момент были отключены от розеток, а заполненные многоуровневыми койками операционные, напоминающие жилые комнаты, пустовали.
— Командир, — я посмотрела на него, когда память клона обновила картины в мозгу, даря красочные воспоминания.
Высокий Какаши, медленно бегущий рядом, повернул на меня лицо, как всегда почти скрытое синей тканевой маской, и кивнул.
— Клон нашёл новое помещение. Оно напоминает архив. Что-то похожее на комнату для хранения информации о поступивших на службу.
Остановившись и сделав жест рукой, мужчина ответил:
— Веди.
Хотя мне и оставалось только догадываться об этом, но именно по приказу сверху все обыскивающие область тайных коридоров должны были находиться в паре. Не иначе как следить друг за другом. Трудно не заметить, когда даже мой клон не путешествовал в одиночку, сопровождаемый неизвестным Нарой.
Оказавшись рядом с Чоджи, я по-доброму кивнула ему и приступила к чтению записей, взяв близко лежащий пергамент из коробки. Парень в это время осматривал железные ящики верхних полок на предмет ловушек. Спустя пару секунд я споткнулась о слова:
«Имя: Хасимото Неру
Статус: Мертва».
— Ты чего? — спросил Чоджи с высоты своего роста. В тот момент я поняла, что застыла, плотно сжав зубы.
Присев на корточки поближе к затенённым рядам коричневых коробок, покрытых тонким слоем пыли побелки, я присмотрелась внимательнее к тексту, нанесённому быстрыми росчерками чернил: «70 год».
Торопливо просмотрев несколько листов других свитков, я остановилась на одном из них:
«Имя: Накахара Канеко
…
Примечания: прошла вступительное испытание. Запас чакры выше среднего, предрасположенность к ментальному воздействию.
Зачислена в Секцию 2».
— Я должна доложить… что это дети, похищенные из приюта.
В глаза бросилась строчка ниже:
«Имя: Шибуя Рива».
