К ранам души

Статуя получилась, как настоящая. Якова так и тянуло прикоснуться к подтянутой, упругой на вид щеке или провести пальцами по румяным губам. — Пикантно, — прокоментировал он, всматриваясь в чёрные, как ночь, глаза. Ему почти показалось, что он может различить в них игривый, даже флиртующий взгляд, такой сладко-горчащий на языке, словно из дорого чёрного шоколада. — Она точно не заговорит со мной по дороге? — Неприменно заговорит. А может и убить, так что будте с ней поаккуратнее. Женщины нынче капризны. Гоголь, как всегда, ехидничал, да еще с таким невозмутимым видом, что попробуй разбери, всерьёз он это, или действительно шутит. «И от куда он только взялся такой?» — подумалось было Якову, но он быстро отмёл от себя эту мысль. Не дай Бог, еще прочтёт да разозлится. Он снова перевёл глаза на статую. Показалось ему или нет, но та будто улыбалась одним кончиком губ. По спине пробежали мурашки. Сдалась же она Бенкендорфу так спешно и секретно, чтобы именно Гуро за ней посылать. Он не любил такие задания. Провернуть политическую аферу, достать древний артефакт или поймать какую-то распоясавшуюся ведьму из глубинки, это пожалуйста, но являться к столичным колдунам вот так, напрямую, не имея ни единого козыря в рукаве… Яков мотнул головой. Чтобы избавиться от гнетущих мыслей, он решили снова обратить внимание на эстетическую составляющую дела. Девушка — то есть статуя, конечно — была действительно красивой. Прямая линия бровей, острые ключицы, глубокая ямочка на шее, густые тёмно-каштановые волосы чуть ниже лопаток. Поражала структура причёски. В то, что Гоголь накануне не обстриг какую-то чёрнокудрую бедняжку, верилось с трудом. Платье, к слову, было не из скромных — глубокий вырез со шнуровкой, обнажающий плечи и красноречиво подчеркивающий небольшую грудь. И кожа белая-белая, как из мрамора. Однако выглядело это не вульгарно, а очень даже привлекательно. — Плечико у неё такое… натуральное, — прокоментировал Яков. — Даже родинка, вон, имеется. С натуры лепили? Гоголь ухмыльнулся. Отложил инструменты, которые до это старательно начищал, и обтянутая в тугой жилет стройная спина сменилась грудью под кружевом белой рубашки. — С натуры, — кивнул он и вдруг улыбнулся; угольно чёрное каре качнулось к линии подбородка, на щеках прорезались коварные ямочки. — Только вам с ней уже вряд ли удастся познакомиться. Если желание уточнить, о чём он говорит, и имело неосторожность возникнуть, оно испарилось быстро. Якову показалось, будто кристально голубые глаза еще более чёрные, чем у статуи, и длинными лезвиями пронзают его насквозь. Он нервно сглотнул, по спине даже под тёплой тканью пальто пробежал зыбкий холодок. Тёмный на это лишь лукаво оскалил зубы — не клыки, конечно, но благодатный трепет внушали — и вдруг тихо засмеялся. — Да не пугайтесь вы так, — теперь в его голосе сквозило странной усталостью. — Живая она, только не в этом столетии. Так лучше для ритуала — чем моложе аура, тем легче переместить сущность в сосуд. Вам это знать, конечно, ни к чему. Он жестом подозвал слуг. — Забирайте, только осторожно. Она пока хрупкая, — потом мягко, почти приветливо кивнул Якову на прощание. — Хорошей вам дороги. Загрохотал колёсики, когда статую грузили на платформу, а Гоголь вернулся к инструментам, как ни в чём не бывало. Даже не стал смотреть, оставит ли Гуро деньги. Тот, впрочем, не рискнул бы играть с Тёмным в подобные игры, потому молча положил мешочек на стол, еще раз смерил взглядом его узкую спину, за тем изящную, женскую талию и складки бархатного платья, прикрывавшего ноги — или что там у неё вместо ног? — в своём излюбленном жесте щёлкнул каблуками и без прощания зашагал прочь. — Кстати, — догнал его уже у самого порога меланхоличный голос, — не вздумайте с ней разговаривать. А то еще разбудите раньше времени. Гуро замер, но отвечать не стал, лишь плотнее запахнул пальто, поводя плечами, точно дикий олень, прислушивающийся к хищнику. Сзади звякнул метал, и он поспешно вышел за дверь, направляясь к экипажу. Статуя, будь она трижды неладна, ехала следом и получилась, как настоящая.