Совы и жаворонки

      Сняв зелёный пиджак с вешалки возле входа в кабинет Дисциплинарного комитета, Мукуро с улыбкой предложил:       — Увидимся в пятницу?       — Нет. В пятницу я буду занят.       В сердце Мукуро закралось нехорошее подозрение, но, утаив это, он беззаботно, будто просто для поддержания разговора, спросил:       — Чем?       — Я уже договорился о встрече с Конём.       — Вот как, — прохладно отметил Мукуро. — Если честно, это начинает меня утомлять.       Кёя ответил тем же тоном:       — То, что я сражаюсь с кем-то ещё?       Да. Именно так. Мукуро имел приоритетное право на сражения с Кёей — и все остальные люди, вступая с ним драки, посягали на чужое. По крайней мере в большинстве случаев.       — То, что из-за этого мне приходится выбирать другое время, — с притворной расслабленностью поправил Мукуро.       — Я не буду менять договорённости ради тебя. Если хочешь, можешь назначить встречи на любое время вперёд, и я буду следовать твоему графику.       — Так же может поступить кто угодно другой, помимо меня, — слегка повышенным тоном напомнил Мукуро. — Ты считаешь справедливым, что я нахожусь в тех же условиях, что и все остальные?       — Да. Справедливость означает именно это, — спокойно ответил Кёя; он искренне верил, что придирки к словам и холодный тон помогали ему выглядеть умным. Мукуро едва удержался от того, чтобы опуститься на его уровень и подробно объяснить, чем отличались справедливость и равенство; он и без этого показывал слишком много эмоций. — Ты можешь назначить встречу на любое время вперёд, в то время как остальные — не дальше, чем на ближайшую неделю. Если бы ты умел обращаться со временем, ты бы осознавал свою привилегию.       Мукуро устало вздохнул и снова начал тщательно контролировать голос, больше не позволяя себе показывать раздражение.       — Никто не назначает время дальше, чем на неделю вперёд, — терпеливо объяснил он. — Эта привилегия просто бессмысленна.       — Ты хочешь предложить другой вариант?       — Я могу приходить чаще, и тебе не придётся драться с кем-то ещё.       — Нет. — Кёя помедлил и добавил: — Позже ты можешь стать моим единственным оппонентом, но сейчас у меня есть определённая причина, из-за которой мне нужно будет драться с Конём ещё какое-то время.       — Звучит как очень надуманная отговорка,.       — Позже я расскажу тебе, в чём было дело.       Кёе как будто и сам немного стыдился своего молчания; это давало Мукуро небольшое моральное удовлетворение — и одновременно повод для лишнего беспокойства.       В каком сценарии Кёя мог пострадать? Разве что если он заподозрил Дино в предательстве, и теперь в одиночку собирался вывести его на чистую воду. Вариант звучал сразу с нескольких сторон безумно, но представить, что в голове у Кёи действительно зародился подобный план, Мукуро мог.       — Ты ведь не собираешься сражаться с Дино насмерть, правда?       Мукуро не особо задумывался над формулировкой: его интересовал не ответ, а реакция.       Кёя слабо улыбнулся.       — Нет.       Этого вполне хватило, чтобы Мукуро перестал опасаться сценария, в котором Кёя умирал от рук семьи Каваллоне, но его по-прежнему не отпускали мысли о чём-то вроде измены: не романтической, совсем уж нелепой, а с другим, более интересным противником. Он понимал, насколько глупо было подозревать Кёю в подобном, — тот бы легко признался прямо, если бы заинтересовался кем-то сильнее, — и очень стыдился своего проистекающего из неуверенности страха. Прямой вопрос наверняка сработал бы и во второй раз, Кёя совершенно не умел прятать эмоции, но Мукуро скорее умер бы, чем раскрыл свою слабость.       Кёя не боготворил его как банда Кокуё, но Мукуро привык получать от него много внимания; привык к тому, что ради него Кёя мог пожертвовать даже делами своего любимого Дисциплинарного комитета. «Я загляну к тебе завтра в школу ещё раз?» — «Завтра собрание глав комитетов» — «О. Ну, тогда, может, увидимся завтра вечером у тебя дома?» — «Приходи в школу. На собрании всё равно не скажут ничего интересного». Перед боями он регулярно просил посидеть с ним в кабинете, пока он заполнял документы, и Мукуро даже получил приглашения на школьную ярмарку и спортивное состязание, когда те проходили. Такое отношение льстило, и при всей сдержанности, нередкой отстранённости Кёи — Мукуро чётко знал, что занимает в его жизни особое место.       Если бы Кёя не избаловал его участием, Мукуро бы радовался и тому, что имел сейчас — так или иначе, он по-прежнему владел какими-то мелкими привилегиями, выделявшими его из толпы, — но на контрасте с прошлым, в котором он каждый день получал подтверждения своей исключительности, текущее положение кричало: Кёя больше не нуждался в нём, словно в воздухе.       Ещё несколько месяцев Мукуро испытывал обиду на недооценённость и периодически пытался вернуть былой интерес Кёи — приблизительно в равной степени из-за чувств к нему и из самовлюблённого азарта. Мукуро особенно яростно сражался, особенно смешно шутил, особенно спокойно держался, когда Вонгола подкидывала им поводы для волнений, — но Кёя относился к нему ровно, сдержанно-положительно, и на это вообще ничего не влияло. Мукуро мог прибегать к нему домой ранним утром по первому свисту, мог неделю избегать встреч из-за проблем с рукой, мог по случайности очень неудачно выразиться о его школе, мог немного помочь работе Дисциплинарного комитета — но что бы он ни делал, Кёя охотно с ним общался и трахался, мило улыбался, расспрашивал его о текущих делах и помогал, если от него требовалась помощь. Он больше не хотел проводить вместе столько же времени, сколько раньше.       Постепенно Мукуро смирился. Та пара месяцев, которую он невольно записывал себе в достижение, смазалась в памяти, и хотя он смутно помнил, что тогда чувства Кёи были как будто ярче — он уже не ощущал это такой уж проблемой. Ему было хорошо и сейчас, а то, что показалось ему отрицательной динамикой, оказалось лишь переходом на чуть более низкий уровень. Поведение людей, в конце концов, сильно зависело от гормонов — и, похоже, в самом начале отношений они ударили по Кёе, пятнадцатилетнему подростку, так сильно, что он совершенно потерял голову.

***

      Отучившись первую неделю в университете, Кёя ненадолго вернулся домой. Дорога от Токио до Намимори занимала слишком много времени, чтобы преодолевать её каждый день, — но на выходные он обещал приезжать. Формат еженедельных встреч и почти ежедневных переписок Мукуро в целом устраивал, — но на всякий случай он выяснил новый адрес Кёи, чтобы когда-нибудь, возможно, порадовать его визитом-сюрпризом.       Как Мукуро понял, Токийский университет — за исключением сложности вступительных испытаний; он с удовольствием и без затруднений помог Кёе подготовиться к экзамену по английскому, но лексика там явно выходила за рамки школьной программы — относился к студентам гуманно, и больше Кёю не ждали занятия по субботам раз в две недели. В норме тот должен был возвращаться домой по пятницам ближе к ночи — но из-за того, что неделя была первой, вернулся он уже вечером. Из-за особенностей всё той же первой недели Кёя уехал в Токио в среду, и Мукуро не успел по нему соскучиться, но трахались они так, будто не виделись месяц — и почти сразу после этого пошли спать. Мукуро решил остаться у Кёи на ночь, и будто в качестве ответной любезности — тот пустил его под одеяло, хотя обычно не всегда одобрял эту затею даже зимой.       Может, его тоже беспокоило то, что в ближайшее время им предстояло видеться реже обычного.       Из кошмара Мукуро вывалился в объятия Кёи — и сразу откинулся спиной на его грудную клетку.       — Всё в порядке? — совершенно не сонно спросил тот.       Сон был неприятным — но не настолько, чтобы как-то воздействовать уже после пробуждения. Мукуро чувствовал только учащённое сердцебиение — и стыд за то, что Кёя застал его в неподобающем виде.       Ну и сильное желание спать.       Кёя неторопливо гладил его ладонь.       — Да, — быстро заверил Мукуро. — Спасибо, что разбудил и за то, что поддерживаешь. Я очень тронут, но ты не обязан мне помогать, и я правда в порядке.       Кёя перестал гладить его ладонь — теперь он лишь водил большим пальцем по запястью, задумчиво сдвигая кожу вверх-вниз, — и Мукуро понял, что в своей болтливости, напавшей на него после резкого пробуждения, он наговорил лишнего.       — Извини, — сказал он. — Я не имел в виду ничего плохого.       — Спи.       Утром, после того как они довольно нейтрально поговорили про сны — о кошмарах и о том, как Кёя обжился в своей Токийской квартире, — на кухне повисло молчание. Мукуро всё ещё испытывал неловкость из-за того, что ночью он всё испортил, и радовался, что Кёя не стал спрашивать о конкретном содержании сна, — когда тот вдруг заговорил:       — Мне показалось, ночью ты удивился моему поведению, и я хотел сказать, что ты для меня многое значишь, даже если по мне это не всегда заметно.       Странно — признание прозвучало из уст Кёи, но это Мукуро ощутил себя уязвимым; может, из-за того, как его было приятно услышать.       — Ты для меня тоже.       — Я знаю.       Мукуро хорошо контролировал мимику, и лишь это помогало ему не улыбаться самой глупой улыбкой на свете.       Больше трёх лет назад Мукуро убедил себя, что Кёя к нему заметно остыл, — и теперь впервые за всё это время почувствовал: это было не так.

***

      Впервые Мукуро видел такое. Владелец Неба сражался с Кёей на равных — отражал все удары с невероятной скоростью и мгновенно атаковал в ответ. Мукуро лишь зацепил их сражение взглядом — и снова переключился на свою часть битвы: с Хранителями.       Теперь он беспокоился — и выплескивал тревогу в иллюзии.       — Почему ты увеличил дистанцию? — спросил Мукуро после боя.       Это определённо сработало — но как? Цепи тонф действительно позволяли Кёе сражаться на расстоянии, однако этот способ вести сражение был для него неудобным и непривычным, в то время как носитель Неба со своей шпагой явно предпочитал иметь между собой и противником расстояние большее, чем где-то пятьдесят сантиметров.       Испачканный кровью груз на конце цепи всё ещё мерно покачивался. Кёя повернулся.       — Ты видел разницу между тем, как Конь ведёт себя без подчинённых и рядом с ними?       — Да, видел.       — С чем ты её связываешь?       — С тем, что он придумал очень глупый формальный повод постоянно держать рядом с собой подчинённых.       — Это не так. Он не лжёт и не притворяется.       Кёя явно хотел, чтобы Мукуро сам сделал какие-то выводы, — но после активного применения иллюзий любая умственная работа выматывала невероятно сильно.       — Давай ты просто прямо расскажешь мне всё, что знаешь, — ласково предложил Мукуро.       — Хорошо, — на удивление легко согласился Кёя. — Семь лет назад я тренировался с Конём больше, чем тебе бы того хотелось. Я обещал объяснить тебе своё поведение позже, и это то самое объяснение. В тех боях я хотел разобраться, как работает Пламя Неба и действительно ли гиперинтуиция связана с кровью Примо. Я провёл нормальные исследования позже, но уже в школе я сделал определённые выводы. Кнут — очень непредсказуемое оружие. Конь использует его так эффективно, потому что он интуитивно чувствует, как должна двигаться его рука для необходимого результата. Это невозможно делать сознательно. В присутствии подчинённых растёт его решимость, благодаря которой усиливается его интуиция. Мой сегодняшний враг обладал похожими навыками, но в значительно ослабленном виде. — Кёя улыбнулся. — У этой способности есть уязвимость. Даже Дино быстро уставал, когда ему приходилось предсказывать движения трёх кнутов поблизости.       Кёя приподнял тонфы, за ними потянулись и цепи.       — В чём был смысл молчать об этом?       По мере того, как из цепей уходило Облако, они становились короче, возвращаясь к изначальной длине.       — Ты был эмоционально нестабильным подростком с манией уничтожить мир. Мне не хотелось проверять, что бы ты сделал с этой информацией в те времена.       — Ничего. Всё равно тело Савады Цунаёси подходило для моих целей лучше всего, — заверил Мукуро и с наигранной печалью спросил: — Как давно ты поверил, что я безопасен? Хочу понять, когда я ступил на неправильный путь.       — Поверил, когда убедился, что ты хочешь защищать этот мир. Я мог рассказать тебе правду раньше, но я забыл про то обещание.       Мукуро слабо качнул головой, выбрасывая из неё образы того дня.       — До сих пор помню, как мне тогда было обидно.       И тем не менее — это было светлое воспоминание.       — Меня забавляло, что ты ревнуешь, — с той же ноткой ностальгии признался Кёя.       — Вообще-то я просто злился, что ты стал уделять мне меньше времени.       — Нет, — неожиданно твёрдо возразил Кёя. — Этого точно не было. Поэтому я считал твоё поведение таким идиотским.       — Я отлично помню, что это было.       — Мы встречались три раза в неделю. Что до, что после Коня.       — Только встречи в какой-то момент стали короче.       — Я не почувствовал этого, но если так, то ты сам начал уходить раньше.       — Это ты перестал просить меня посидеть с тобой, пока ты заполняешь отчёты.       — Если ты считаешь это совместно проведённым временем, можешь спать в моём кабинете, но это был просто плохой тайм-менеджмент с моей стороны.       — Плохой тайм-менеджмент — это на семь лет откладывать объяснения.       — Плохой тайм-менеджмент — это пытаться спорить со мной.       Мукуро широко улыбнулся, одновременно поморщив нос, но мысленно с этим всё-таки согласился.