Совы и жаворонки

      В ложе не было никого, кроме них, — сначала Мукуро планировал выкупить все сидения вокруг двух мест в партере, но посадить Кёю почти что в отдельную комнату было и нежнее к его тонкой душевной организации, и гуманнее к актёрам: пустое пятно в центре зала наверняка нанесло бы им травму, если бы только Мукуро не закрыл его иллюзией, что не одобрил бы уже Кёя.       Ложа была маленькой, всего на два стула; при желании в неё свободно поместилось бы ещё столько же, но не больше. Мукуро сразу занял то место, которое располагалось чуть дальше от сцены; Кёя остановился рядом.       — Пересядь, — приказал он.       — Кёя.       — Я сейчас уйду.       Мукуро вздохнул и не стал объяснять, что он рассуждал логичнее с точки зрения их роста: разница была не такой серьёзной, а Кёя уже закипал. Уступив ему место, Мукуро сел вперёд, боком к спинке: до начала спектакля ещё оставалось время.       Кёя набирал что-то в телефоне, и Мукуро, чтобы не смущать его взглядом, вынужденно уткнулся в свой.       Кёя убрал телефон в карман.       — Что-то случилось? — поинтересовался Мукуро.       Он не выделял в его лице ничего определённого, что указывало бы на беспокойство, — просто за четырнадцать лет изучил его мимику в малейших деталях. Штрихи, которые невозможно было распознать осознанно, легко считывало его подсознание — и тут же выдавало ответ.       — Всё в порядке, — заверил Кёя.       — Нет, не в порядке, и теперь я уверен в этом.       — Ничего серьёзного.       — Из-за тебя я всё сильнее волнуюсь.       — На итальянской базе Вонголы проблемы со стройкой.       Мукуро почти расстроился. Они купили билеты сильно заранее, и было понятно, что к назначенной дате могло произойти что угодно — но он рассчитывал, что обойдётся.       — Теперь ты будешь думать о них, а не о спектакле? — грустно уточнил Мукуро. Вечер в большей степени предназначался ему — поэтому, видимо, ему следовало формально позволить Кёе уйти, чтобы тот не почувствовал себя неудобно.       — Нет. Без личного присутствия я всё равно не смогу ничего изменить. И сам я туда не поеду.       — Из-за меня?       — Нет. Не только.       Почти весь антракт они бесцельно ходили по зданию театра, хотя зал был огромным, ало-золотым и старинным, а остальные помещения казались техническими — только прилично отделанными. В одиночку Мукуро предпочёл бы просто где-нибудь посидеть, но Кёя от такого точно сошёл бы с ума — наверно, он не сидел столько часов подряд лет с семнадцати: с последнего в его жизни рейса на общественном самолёте.       — Как тебе? — спросил Мукуро, когда из ложи они выбрались в холл. Там уже было людно; для Кёи он пригасил шум иллюзией.       — Я не фанат дель арте, но мне не было скучно.       Мукуро удивился.       — А ты уже был на постановках дель арте?       — Я читал «Любовь к трём апельсинам».       — Ты же понял, что это — её продолжение?       — Догадывался.       Мукуро улыбнулся. От любого другого человека он принял бы такие ответы за вежливое признание в том, что вечер прошёл ужасно, но с Кёей было легче — он не разменивался на пустые любезности.       — Сильно сложно было разбирать слова?       — Не очень.       — Тогда считай, что экзамен по итальянскому пройден.       Мукуро встал со стула и повернулся к выходу; Кёя, который тоже успел подняться, с оценивающим видом осмотрел его, не пропуская,       — Тебе бы пошла накидка, как у статуи.       Это был откровенный, простой и распространённый наряд — на настоящих, не живых статуях Кёя не раз видел похожие тоги.       — Проверим, — заверил Мукуро. — Так что? Может, съездим на базу?       — В другой раз. Сейчас я учу своих людей самостоятельности.       Мукуро представил, сколько всего они могли сделать, если бы под эгидой этого решения Кёя отстранился от дел Вонголы хотя бы на неделю — и понял, что в программу влезали не только две-три новые страны, но и какие-нибудь, например, острова.       — Мне нравится.