Спалось мне плохо, поэтому на первом занятии, представляющим собой практическую работу по физике, всё валилось из рук. Учитель разговаривал со мной снисходительно, всё его существо говорило о том, что разрешать образование женщинам, особенно белым — плохая затея. Хотелось втянуть голову в плечи, а еще лучше — засунуть её в песок, наваленный в корзину противопожарного стенда. Но осанка всё так же оставалась гордой, а подбородок — вздернутым. Ли Бардуго писала в своих произведениях, что раскрытие слабостей сближает тебя с другими, но этого ни в коем случае нельзя делать, когда ты действительно ослаблен. Совет казался мне очень мудрым и я старалась им пользоваться, правда, с переменным успехом.
Взгляд задерживался на Асуке против воли. Её поведение было странным. Нормальная Асука всегда старалась привлечь чье-нибудь внимание. В ход шло всё: окрашенные против правил волосы, красивые глубокие декольте, ядовитые шутки, мерзкие выходки и громкие взрывы хохота даже на уроках. Теперь такое поведение казалось логичным. Вчера у меня сформировалось убеждение, что одноклассница для своих родителей — предмет интерьера; девушка, с детства воспитываемая скромной хозяйкой, которой суждено удачно выйти замуж для слияния капиталов двух родовитых семей. Такое положение дел было абсолютно не в характере Асуки. Я вспомнила, что несколько раз в месяц её не слышно и не видно, и теперь напрашивался вывод, что предшествующие сутки она проводила с отцом, в день его выходного. С отцом, которому было дело до всего, кроме неё, который гордился братом, выказывал уважение гостям, вёл долгие беседы со всеми, кроме своей дочери. Наверное, и я стала для неё самой ненавистной по той причине, что многие поначалу хотели пообщаться со мной, как с иностранкой, и внешне выделялась из толпы.
Острый локоть врезался по моим ребрам, вызывая шипение. Недоуменно смотрю на коротышку-одноклассника. Он кивает в сторону завуча, вошедшего в кабинет, и я понимаю, что она называет моё имя. Раздраженный голос сообщает, что заместитель директора приглашает зайти к себе.
Через минуту я уже шагаю по коридору, радуясь возможности прогулять физику. Спина высокой злой тетки с короткой стрижкой маячит впереди, и подсознание выражает надежду, что она не будет принимать участие в разговоре. Я гадаю, для чего могла понадобиться заместителю, но никаких криминальных поступков в арсенале не припоминаю. Ну и ладно. В конце концов, вряд ли добродушный дядька в парике доставит мне много проблем.
Спокойствие покидает меня сразу же после того, как нога переступает порог нужного кабинета. За длинным столом сидят трое — вызвавший меня зам и чета Ито, и всё это выглядит как начало длинного вязкого кошмара.
***
Литература, пожалуй, не самый неприятный предмет в системе оценивая Кагеямы Тобио. Во-первых, можно подслушать пересказы одноклассников на перемене и дать приблизительный ответ. Во-вторых, его вел Такеда-сенсей, добряк с повышенной лояльностью к волейболистам. Однако юноша помнил, что несданные итоговые работы безапелляционно лишали права на поездки по делам клуба, а при самых тяжелых провинностях — даже на тренировки, поэтому сейчас прикладывал все силы на поиск метафор и их перефразирование на человеческий язык. Получалось, прямо скажем, не очень. Тобио был человеком дела, а здесь нужно было работать со словом, с
дохреналлионом слов, которые еще и были использованы не в своем значении. Кагеяма перевел взгляд со строчек на уличные турники всего на одну минутку, но мысли сразу же утянули его в субботний вечер.
Кагеяма был из тех людей, которые считают приятных ему людей красивыми, а на остальных ему было всё равно. Сказать, что он не оценивает по внешности, было бы нечестно, всё-таки он шутил пару раз про коротышкевость Шоё и про то, что брови Даичи-сана всё говорят сами за себя. Однако, когда Нишиноя и Танака теряли дар связной речи при виде Киеко-сан, Тобио испытывал что-то вроде недоумения.
Алиса откинула волосы назад, и юноша увидел, как блеснула маленькая сережка в проколотом хрящике. Она была в форме звезды и очень подходила под таинственный образ, которым окутала себя девушка, как только взяла в руки карты.
— Нужно сдвинуть колоду в любом месте… Ага, отлично…
Колдунья ловко перемешивала в руках маленькие квадратики с темно-синей рубашкой. Пальцы у нее были очень длинными, с узловатыми суставчиками и крупными ногтями, покрытыми бесцветным лаком. Для Кагеямы всё происходящее выглядело, как гипноз — оторвать взгляд от происходящего на его глазах волшебства не было сил.
— А если случиться что-то плохое, вы… ты расскажешь мне? — спросил парень плохо слушающимся его языком. Вырвавшийся вопрос заставил почувствовать себя глупо — выглядело так, как будто он какой-то трус.
— Обычно я не рассказываю о таком, — отзывается Алиса, поднимая голову от перемешивающихся карт. — Боюсь, что могу запрограммировать человека на плохой исход.
— Думаешь, мы сами творцы своей судьбы?
— Я уверена в этом, — дарит легкую улыбку.
— Но ты гадаешь, — пытается разобраться Тобио. — Я понимаю, что ты можешь увидеть предсказание и всё равно изменить его, приложив усилия, но не проще ли тогда сразу убрать его из этой цепочки?
Движение рук останавливается. Девушка смотрит в синие глаза очень прямо.
— Ты скептик, верно? Зачем тогда так хотел получить совет от таро?
Он не знает. Просто это чувство зазудело внутри и требовало что-то срочно с собой сделать.
— Если я тебя обидел, прошу прощения!
Хотелось вытянуться по стойке, прижать руки по швам и резко, одним движением, поклониться. Тобио чувствовал себя как потерявшийся школьник перед этой более взрослой, красивой, притягательной девушкой.
Алиса рассмеялась, ведя плечиком. Ее кофточка имела асимметричный вырез, проходящий только через одно плечо, и поэтому разглядеть линию ключиц было проще простого. В одно движение карты оказываются уложенными в специальный расклад.
— Когда дело касается волейбола, ты готов пойти на всё, верно?
Кагеяма кивает, в этом жесте ни капельки лжи. Никто на свете не мог бы сказать, что это не правда.
— Оу, похоже, тебе сегодня гадать нельзя.
— Как? Почему?
— Видишь, — тычок в белый прямоугольник без рисунка, — выпала пустая карта. Она и говорит о том, что сегодня тебе лучше обойтись без заглядываний в будущее.
Ниточка, которую он держал
в руках, бесцеремонно лопнула. Сумеет ли он свить другую?
— А почему так происходит? Сейчас какой-то переломный момент в моей судьбе? Вмешиваются какие-то, — щелчок пальцев, помогающий подобрать слово, — факторы?
— Переломный момент в судьбе… Интересная мысль. Может быть. Я никогда над этим не задумывалась…
— А мне показалось, что вам… то есть, тебе, нравится такое.
— Какое?
— Ну, поразмышлять, анализировать. Философия, психология, всё такое.
— Ого, ты такой внимательный, Тобио-кун, — Алиса выглядела немного удивленной. — Наверное, соперников на матчах как орешки раскусываешь?
— Нет, — не смог сдержать улыбки юноша. — Я не люблю орехи.
Гадалка смеялась, и Кагеяма был очень доволен, что смог её развеселить. Они потянулись за кружками с чаем и болтали, сидя друг напротив друга. Тобио был прекрасным слушателем, а Алиса была хороша как рассказчик. Если бы Кагеяма не умел бы себя контролировать, то сидел бы сейчас с открытым ртом. В любом случае, эти разговоры приносили ему удовольствие.
— О, давай я посчитаю твой аркан по дате рождения и определю, зачем ты пришёл в этот мир? Ну помимо того, чтобы играть в волейбол. И можно еще по дате рождения определить твой характер, а ты скажешь, правда это или нет.
— Это будет ваше задание на дом. Те, кто успел сделать в классе, смогут отдохнуть, а остальным, — взгляд Такеды-сенсея вперился четко в Кагеяму, — придется потрудиться дома.
Парень потянулся, растягивая плечи и хрустя шеей. Конечно, их болтовня с Алисой была ни к чему не обязывающей, но воспоминания о том дне помогли отдохнуть и освежить голову. Это было как нельзя кстати, ведь впереди был длинный учебный и тренировочный день.
***
— Вы знаете о печатях-подписях, верно?
Лицо второго после директора человека в школе было усталым, и я надеялась, что не была этому причиной. Не хотелось доставлять проблем хорошим людям. Конечно я знала, о чём он спрашивал. Это была та вещь, которая удивляла меня в первое премя по приезде в эту страну. Изначально во мне была сильна уверенность, что в Японии уже вовсю пользуются какими-то супер-крутыми электронными и цифровыми изобретениями, и это так было, но бумажные дела такой порядок вещей не затрагивал. Каждый японец, занимающийся чем-либо, требующим ведения документации, имел свою подпись-печать, называемую Ханко. Они изготавливались в единственном экземпляре и всегда хранились «под семью замками». Меня посетили нехорошие предположения, но я всё еще уповала на их неправдивость.
— Да, сэр. Конечно, я слышала о них.
— О, — влез в разговор господин Ито. От каждой ниточки его костюма сквозило отвращением в мою сторону. — Это похвально, что вы, юная мисс, услышав о чем-то, решили укрепить свои знания еще и визуально. Я бы поаплодировал вам, но есть одно но: воровство это уголовно наказуемое деяние. И как бы вы не хлопали глазками, перед законом все равны.
— При всём уважении, заместитель, господин и госпожа Ито, — я по очереди отвесила каждому крошечный поклон головой, — я все еще не понимаю, куда ведет этот разговор.
Мэзэки вскочил, вызывая невольное вздрагивание; взбешенные глаза сверлили меня насквозь. Супруга положила руку на его предплечье, и лицо мужа быстро превратилось в каменное, ничего не выражающее.
— Сэр, давайте не будет горячиться, — подал голос заместитель. Перевел взгляд на меня. — Дело в том, что вы вчера посещали дом четы Ито в рамках гостевого визита.
Мужчина замолчал, достал платок из нагрудного кармана пиджака и промокнул лоб. Я ожидала, что он снимет парик и протрет еще и лысину, но этого не произошло.
— И после этого мистер Ито обнаружил пропажу печати Ханко.
— Вы думаете, её украла я? — возмущение захлестывало, казалось, в нем можно задохнуться. Или это был испуг? — Но зачем мне это?
— Откуда я знаю, ты, … — обвиняющий захлопнул рот, прежде чем оскорбления успели вырваться из него. Он выдохнул, складывая кончики пальцев в фигуру, похожую на крышу домика. — Мне не известны ваши мотивы, однако печать можно очень выгодно продать, особенно если знать, кому. Такая вещица развяжет руки уйме моих конкурентов, жаждущих подвинуть меня с места, или поставит под сомнение мои управленческие качества. Кто же откажется от хорошего гонорара, верно? — Мужчина картинно оглядел всех присутствующих. — В особенности это можно сказать про мигрантку, ютящуюся в тесной квартирке.
Я тупо смотрела на замдиректора, отмечая, что он уже вспотел, хотя пользовался платком лишь несколько минут назад. Он задумчиво ерзал в кресле — наверное, на таких весах проводить взвешивание ему еще не доводилось.
— Я всё время была у вас на виду… — речь стала заторможенной. Вдруг меня ударит инсульт от стресса?
— Разве для вас, нации шпионов, это такая большая проблема? Украсть, взломать, проследить.
— Это уже чересчур, — прервал его другой мужской голос. — И, к тому же, расизм.
— Что вы. Это банальная предосторожность. Разве мог бы я
занимать свою должность, будучи расистом? — Мне показалось, что в этих словах была какая-то угроза.
Я услышала топот ногой от человека, занимающего сейчас кресло руководителя.
— Ну хватит. Я услышал вас и ваши подозрения, господин Ито, — женщина, сидящая по левую руку от названного, бросила взгляд на мужа и тут же опустила его обратно. — Нам нужно дать высказаться и обвиняемой стороне, — сказано это было так бегло, будто мужчина был любителем телешоу про судебные дела или и вовсе в них снимался.
— Я не виновата, — почти шепот. Попытки придать голосу твердости не увенчались успехом. — Я ничего не брала и не знаю пароли от ваших сейфов, или где…
— Я уверен в людях, посещающих мой дом и живущих в нём, — в интонации появились звенящие от злости нотки, — и я требую вернуть мою вещь и тогда, быть может, вам удастся задержаться на свободе и хоть как-то обелить свою репутацию!
— Я ничего не брала! — сама не поняла, как очутилась на ногах. — Я мечтала поскорее убраться из вашего дома и уж точно не стала бы брать что-либо на память! Вы глупец! Я не умею просачиваться сквозь предметы, как бы я…
Рот наполнился привкусом железа. Мэзэки Ито отвесил мне короткую, но хлесткую пощечину, и язык случайно зацепился за зубы. Взгляд его источал брезгливость и презрение. Как посмела женщина назвать мужчину глупцом? Кем возомнила себя эта белая? Почему ей позволено учиться с другими, нормальными детьми?
Всхлип вырвался сам по себе. Нет-нет-нет, нельзя показывать свою слабость, свою обиду. Она точно будет принята за чувство вины. Она точно доставит удовольствие, покажет, что я внизу — на том месте, где мне якобы и положено находиться. Вот она, вся моя бравада. Скрылась под слезами, стоило только кому-то повысить на меня голос и поднять руку. А ведь в жизни со мной случались вещи и гораздо хуже.
— … это решение будет приниматься директором по его возвращении. Я же пока не вижу причин для отстранения от занятий моей студентки, — заместитель напирал на супружескую чету, заставляя их покинуть кабинет. Не побоялся встать на мою защиту, несмотря на всю высокопоставленность Мэзэки Ито. — Спасибо за визит, господин, госпожа, — окончание фразы смазалось хлопком закрывающейся двери.
Мне был предложен платок и стакан холодной воды, и я не стала отказываться от нужных в такой момент даров. Когда аура этой чокнутой семейки начала выветриваться из помещения, дышать стало значительно легче.
— Они будут обращаться в полицию, — объяснял расклад зам. Его бледные пухлые руки блестели от пота. — Скорее всего, у меня затребуют твою характеристику. Как я вижу, проблем с учебой у тебя практически нет. Какие отношения с одноклассниками?
— Никакие. Общаемся редко и по делу. Есть люди, с которыми взаимная неприязнь… Особенно Асука, — рассказ изредка прерывался хлюпаньем носа. — Асука Ито. Мы часто конфликтуем.
Хотелось вывалить все те издевки, которые я слышала от неё в свой адрес, все оскорбления и подтрунивания, но это было бы жалко. И несвоевременно. Раз уж я молчала об этом почти год, смысла обелять себя сейчас уже не было. Раньше, надо было думать раньше. Освещать эти проблемы. Рассказать про Ду Бона. Может, меня перевели бы в другой класс, и ничего этого не было бы. Какая же я дура…
— Постарайся помириться со всеми. Я верю, что ты ничего не брала. Твой дом могут обыскать и ничего не найдут, но, скорее всего, обвинений это не снимет. Будет собираться психологический портрет, и твои отношения с одноклассниками сыграют в этом не последнюю роль.
Потрясающий совет. Построить за день то, что ломалось каждый раз все эти месяцы.
— Меня посадят в тюрьму? — влага из слезного мешочка опять норовила прорваться на поверхность.
— Если печать или виновный не найдется, — мужчина поджал губы, разворачиваясь к окну в своем вращающемся компьютерном кресле. — Скорее всего… Если честно… Ты ведь и сама понимаешь. Студенты по обмену должны быть без-уп-ре-ч-ны. Эта ситуация бросает на тебя тень…
— Меня вышлют? Из страны? — голос сломался, скатился в шуршание. Я поняла, что абсолютно не умею выдерживать давление ситуации, как бы не убеждала себя в обратном.
Заместитель качнулся вперед, вставая с кресла. Подошел к окну, складывая руки в замок на пояснице. Наверное, ему было меня жалко.
— Это вполне возможно, — подытожил он.
***
Я выбежала на школьный двор, изо всех сил стараясь задержать слёзы в пределах своих век. Возможно, стоило оглянуться на здание, которое должно было стать моей альма-матер, пройтись чуть дальше, чтобы увидеть спортзал — мой островок спокойствия в этой бензиновой луже. Понятия не имею, что будет со мной. Отдадут под суд? Просто депортируют? Как же сильно трясутся руки. Что скажут родители, когда им придется выплачивать огромные деньги за нарушенный дочерью-преступницей договор? Больше никаких тусовок с клубом, секретиков с Киёко, никаких так и не состоявшихся свиданий с Хаджиме… Последнее имя, всплывшее в голове, заставило ноги резко запнуться друг о друга. Он даже не знает… Ничего не знает. Написать ему? Или оставить всё как есть? Боже, как же это всё глупо и неправильно!
Я поворачиваю на 90 градусов и решительно, походкой терминатора, направляюсь к крытому участку площадки, где школьники и преподаватели бросают свои велосипеды и самокаты. Я знаю пароль от замкá Шоё, думаю, он не обидится, если я позаимствую его средство передвижения. Тем более, сейчас сколько времени? Пха-ха, 11:40. Он раньше шести точно не освободится. Блин, а я же сегодня менеджер… Ладно, потом всем напишу. А если я забуду, что тут движение правостороннее, и меня собьет машина? Ох, и когда я перестану задавать столько вопросов, когда нервничаю? Стоп, это что, был
ещё один вопрос?
Прямой солнечный луч резко выскакивает в пространство сквозь деревьев, отражается в лужицу и отсвечивает прямо мне в зрачок. Я жмурюсь и тут же уверенно наступаю в то самое скопление водички на асфальтированном покрытии, вызывая задорный брызг капелек. Отупело смотрю, как они оседают на моих серых гетрах и юбке, а парочка даже долетает до форменного кремового свитера. Не вовремя приходит мысль, что хоть форму додумалась надеть сегодня, если бы пошла в кабинет зам директора в свободной одежде, было бы совсем стыдно. Интересно, если бы последнее было правдой, меня бы сразу сдали в полицию?
Какое-то время я всё ещё стою прямо посреди лужи — пишу смс-ки Шоё, очень прося прощения, и Ячи, умоляя её подежурить сегодня за коробочку фугаши. Потом, погуглив адрес школы АобаДжосай, двигаюсь дальше, с каждым шагом убеждаясь, что я сошла с ума. Ну и слава Богу! В здравом уме на такое было бы пойти гораздо сложнее.
***
Время до пункта назначения составило один час двадцать пять минут. Я успела два раза поплакать, хоть это было и травмоопасно, но ничего поделать с собой у меня не получилось. Лицо горело, глаза распухли от слёз, одежда была испачкана, а волосы наверняка растрепались от попутного ветра, поэтому двумя половинками моего крошечного мозга было принято решение немного отдохнуть в рощице прям напротив школы, а потом уже звонить Иваизуми. Под деревьями на пледах и пиджаках, накинутыми поверх высохшей травы, группками сидело несколько человек. Убедившись, что ни один из них не является моим возлюбленным, я плюхнулась под дерево и включила фронтальную камеру на телефоне. Ндаа…
Слезы вновь начали собираться в уголках ресниц. Всё это было ужасно несправедливо. Я даже попрощаться по-человечески не могу! В таком виде можно из всех чувств можно вызвать только жалость и отвращение, а я рассчитывала на нечто другое. Пальцы выхватили из сумки влажные салфетки и принялись растирать ими лицо, уничтожая последние остатки лёгкого макияжа. Влажные потоки из глаз никак не хотели останавливаться, повышая уровень моего психоза до максимума. Где-то на задворках появился гул неизвестно откуда взявшихся голосов.
— … хорошее настроение, и меня даже не раздражает твоё слишком довольное в последнее время лицо!
— Зато ты меня бесишь, как и всегда.
Я резко вскинула голову, давя всхлип. Перебранка происходила не очень близко, но слышно её было отлично. Взгляд сам нашёл двух парней и сфокусировался на одном из них — руки засунуты в карманы, рубашка закатана до локтя; голова запрокинута вверх, ловя бросаемых сквозь тучи солнечных зайчиков. Или это с моего ракурса так выглядит?
Хаджиме делает движение шеей, и самые красивые на свете глаза останавливаются прямо на мне. На секунду кажется, что он не узнал меня и сейчас просто пройдет мимо — до того сильно его лицо ничего не выражает — но потом брови высказывают удивление, а линия челюсти становится жёстче.
— Ойкава. Встретимся на уроке. Возможно, я опоздаю, — он уже шагает ко мне.
— Ива-чан, ты же знаешь… О, — его спутник тоже замечает меня. — Хорошо. Звони, — взмах рукой и отточенный поворот на сто восемьдесят градусов, как у солдатика.
Иваизуми быстро преодолевает расстояние в виде дорожки и маленького склона — за это время я лишь успеваю встать и убрать салфетку в карман. Предпринимаю попытку поздороваться, но из горла опять вылетает лишь горестный сдавленный звук. Мужские ладони ложатся мне на плечи.
— Что случилось?
Я могу лишь разглядывать его. У него такие невероятные скулы, такие черные ресницы, такая забавная маленькая-маленькая родинка над губой…
— Пожалуйста, не молчи. Скажи, кто тебя обидел?
Ему не всё равно… Он переживает. Тревожится за меня… Кажется, злится. Потому что я не отвечаю? Нет, наверное, на причину моего состояния. Хаджиме, ты такой чудесный…
— Хаджиме…
Я всё равно не могу ничего сказать. Всё равно, наверное, меня выдворят из страны в самое ближайшее время. Я тянусь к его губам слишком быстро, не спрашивая разрешения. Они сухие и теплые, в противопоставление моим — прохладным и мокрым от слёз. Ладони упираются в крепкую грудь, потому что мне нужна поддержка. Потому что от этих гонок и нервов так кружится голова…
И он даёт мне её. Сначала будто каменные, неподвижные, губы парня раскрываются мне навстречу, обхватывая мои. Я чувствую, как быстро-быстро стучит сердце под мужской рубашкой. Жар его рук скользит с плеч между лопатками к талии, притягивая меня, обнимая крепче. Я, кажется, продолжаю всхлипывать в поцелуй, но уже тише, и щеки постепенно начинают высыхать. Соль немного пощипывает губы, добавляя остринку в ощущения. Я забываюсь, окутанная этим запахом; не знаю, стою ли сама, или он надёжно меня держит. Поначалу неуверенный, Хаджиме перехватывает инициативу и теперь задаёт темп сам. Я глажу его шею, забираюсь пальцами в волосы; хныканье сменяется вздохами, позволяющими получить ещё немного кислорода. Я жмусь всё ближе и ближе к его твердому торсу, и юноша помогает мне в этом. Наконец он отрывается от меня, усиленно впитывая воздух в лёгкие, а звук, получившийся при разлипании наших губ, заставляет моё лицо залиться краской.
Иваизуми смотрит на меня, не моргая. Я вижу, как его зрачки немного пульсируют, и знаю, что это происходит в такт сокращениям сердца — моя рука всё еще лежит под его ключицами. Потом широкая ладонь ложится мне за ухо, а большой палец проверяет щёки на предмет появления новых слезинок. Пальцы второй руки переплетаются с моими.
— Думаю, нам надо поговорить, — тихо произносит юноша, не отрывая от меня взгляда. Я заторможено киваю. — Пойдем подальше… отсюда, — морщится он на последнем слове.
Меня осеняет тот факт, что некоторые люди стали свидетелями нашего безмолвного признания. Становится неловко. Накинулась на человека, как голодная ящерица. Теперь, наверное, слухи поползут.
Я хочу извиниться за это, но изо рта вылетает совсем другое.
— Велосипед… Не мой. Надо… спрятать.
Это настолько по-идиотски, что изо рта вырывается смешок. Потом ещё один. И еще. Ива, кажется, принимает это за очередную порцию плача.
— Эй, эй, — укладывает мою голову себе на плечо. — Не думай об этом, я всё решу. Просто пойдем отсюда, да? Всё будет хорошо.
Я доверчиво смотрю на Хаджиме, возможно, с толикой какого-то обожания. Видимо, он решает, что нужно быстро начинать шутить, пока я вновь не завела старую песенку.
— Но только если этот велосипед не принадлежит Кагеяме, — парень тянет меня куда-то в сторону. — Иначе Ойкава откажется к нему прикасаться.
Шутку я не понимаю, но продолжаю.
— А ты… Дай ему потом… санитайзер.
— Да, у меня как раз с собой есть, — Ива делает вид, что шарится в кармане и извлекает оттуда плотно сжатый кулак. — О, вот же он!
***
Впереди меня мелькала спина, обтянутая белым пиджаком. Дороги я не разбирала, да и не нужно это, пока тебя куда-то ведет человек, в которого ты безнадежно влюблён.
Хаджиме держал мою руку достаточно крепко, но очень бережно, периодически поглаживая костяшки подушечкой большого пальца. Горе, злость, обреченность кусали меня где-то глубоко внутри, снаружи же я была окутана заботой Иваизуми и теплом льющегося через облака солнечного света.
Мы вышли к просёлочной дороге, в райончик частных домов, дворы которых сейчас пустовали — взрослые на работе, дети в школе, у самых маленьких как раз время дневного сна. Здесь располагался маленький магазинчик со старыми витражами; парень завел меня туда и что-то приобрёл — я на этот момент выпала из разговора и просто рассматривала игру бликов от разноцветного стекла на колючих черных волосах. Потом рука тянула меня обратно в парк и давила на плечи, усаживая на скамейку. Было безлюдно. Перед носом оказался бумажный стаканчик с терпко пахнущим чаем. Я послушно взяла предложенное.
Пальцы Иваизуми скользнули по позвоночнику и двинулись к локтю дальней от него руки. Я немного дернулась, сама не знаю почему, и горячая жидкость угрожающе покрылась кружочками.
— Я напугал тебя?
— Нет, прости… Я задумалась.
— Опять извиняешься, — тихонько цокает языком. — Вредная девочка. Хотя, наверное, тут я должен извиняться.
Моё лицо, наверное, высказывает удивление, потому что парень даёт пояснения:
— Надо было спросить разрешения, прежде чем обнимать.
Я хмыкаю; нос, как оказалось, немного заложен. В этом звуке весь скептицизм по поводу того, кто у кого должен спрашивать разрешения — в конце концов, все мы помним, кто набрасывался с поцелуями.
— А убирать ладонь уже не хочется, — пальцы поднимаются выше, поглаживая моё плечо, — касаться тебя очень приятно.
Даже не верится. Сидим, болтаем, не испытывая никакой неловкости. Тихая, но ликующая радость странно перемешивается со страхом и обидой на ситуацию. Я ставлю стаканчик рядом с собой на скамейку, заводя руку за спину Хаджиме, обнимая его. Он довольно выдыхает.
— Давай ты выпьешь чаю, соберёшься с мыслями и всё мне расскажешь, да? — Лицо юноши так близко ко мне, дыхание при разговоре обдаёт щеку теплом. — И мы со всем разберемся. И тебе не придётся больше плакать.
Его кадык находится прямо на уровне моего взора. Он такой красивый, так и хочется провести по нему губами. Наверное, я могу так сделать потом, правда? Или нет. Мою свободу запросто могут отобрать в любую минуту.
«Чем ты сможешь помочь мне, Хаджиме?»
Какое у него красивое имя. Как приятно оно ложится на язык. Как здорово, что я узнала его, что я могу его произносить.
— Хаджиме…
— Да?
— Ты какой-то странный сегодня.
— По правде говоря, я сдерживаю эмоции, чтобы не напугать тебя.
— Ты меня не пугаешь. Я знаю, что в безопасности, когда ты со мной.
Кажется, слышать ему это приятно. Он притягивает меня немножко ближе и целует в висок.
— Хаджиме…
— А?
— Мне больно сидеть. После велосипеда…
— О. Чёрт, я как-то и не подумал. Пойдём, пройдёмся.
Я обхожу ближайшее дерево и прислоняюсь к нему спиной. Силы практически покинули меня, такое чувство, что я вот-вот упаду в обморок.
Хотя, наверное, нет. Через пару секунд я уже в объятьях Хаджиме, и он надежно держит меня, зажав между стволом сосны и своим телом. Шум бегущей в ушах крови затмевает шелест крон деревьев. Только голос Иваизуми ни на йоту не затихает — такое чувство, что он транслируется из моего подсознания.
— Выкладывай, — говорит он, опаляя дыханием чувствительную мочку. — А я буду целовать тебя, чтобы ты сильно не нервничала… Договорились?
Меня посещает мысль, что если бы мне пришлось умереть, рассыпаться на атомы, лишь бы получить эту заботу, эту ласку от него, я бы пошла на это. Парень обнимает меня крепче, я чувствую, как напрягаются мышцы на его предплечьях и плечах. Вторая рука с хрустом упирается в ствол дерева чуть повыше моей головы. Тёплые губы оставляют поцелуй за ушком и медленно перемещаются на линию челюсти, потом на щёку. Задерживаются у родинки на виске. Дыхание юноши становится более глубоким, я же дышу часто и рвано. Мои пальцы бездумно оглаживают шею, плечи, иногда лёгкими прикосновениями сбегают по груди и возвращаются обратно, к линии роста жестковатых темных волос. Поворачиваю голову, пытаясь поймать губы, но Хаджиме хитро опережает меня и чмокают в кончик носа.
— Я слушаю, принцесса, — его голос немного хрипит.
Новое обращение вызывает табун мурашек по телу. То, с какой нежностью он сказал это, вынуждает ноги подкоситься, но я никуда не смогу деться из плена сильных рук.
— Меня что, разжаловали из вредной девочки? — шепчу, слегка задыхаясь.
— Не переводи тему, — тон становится самую капельку твёрже. Потом, словно извиняясь, возлюбленный прижимается краешком рта ко лбу. — Я жду.
— Я не могу, Хаджиме, — опять пытаюсь поймать его поцелуи, но губы парня начинают скользить по углу подбородка, вынуждая запрокинуть голову вверх. — Как будто-то что-то… — пауза, чтобы отдышаться, — останавливает меня. Не могу, хоть убей.
Сердце колотится, словно бешеное. Мысли путаются, но при этом отличаются кристальной чистотой. Тело мелко дрожит, как будто ему холодно, но разлившийся изнутри жар поглощает каждую клеточку.
Иваизуми останавливается, прижимаясь лбом к моему, смотря прямо в глаза. Его радужка сейчас похожа на гречишный мёд, хотя раньше всегда казалась мне несколько темнее. Мои губы горят от неполученных ласк.
— Я переживаю за тебя, ты знаешь? — он вытягивает шею, чтобы потереться носом о мой. — Я хочу поколотить всех, кто гипотетически мог заставить тебя чувствовать себя так, и я спокоен только потому, что должен быть сейчас с тобой.
Мой мозг отмечает, что положение парня последнюю минуту достаточно статично, поэтому предпринимает попытку получить такой необходимый поцелуй. Хаджиме видит это и встречает меня на полпути.
Долгожданный контакт вызывает у меня тихое постанывание. Я чувствую, как приподнимаются волоски на загривке у Ивы. Он углубляет поцелуй, и от былой неумелости, которая ощущалась в прошлый раз, остается только воспоминание. Пальцы на моей талии сжимаются, одновременно раздается хруст сухой коры под напрягшейся второй рукой. Иваизуми становится требовательнее, будто заставляет меня расплачиваться за невыданные тайны. Мне кажется, что каждая моя мышца напряжена до состояния струны, и одновременно с этим я абсолютно расслаблена. Хаджиме обхватывает моё лицо обеими ладонями и целует меня еще глубже, ускоряя темп. Тихие вздохи увеличиваются в громкости, я начинаю задыхаться. Его, кажется, это только подстёгивает; он ведет себя как человек, который дорвался до чего-то жизненно важного. Кажется, и я веду себя точно так же.
Я вынужденно предпринимаю попытку отвести голову в сторону, чтобы получить глоток кислорода, но парня это не устраивает — рука перемещается на горло и не даёт мне завершить манёвр. Ива кладёт большой палец на щёку, чтобы убедиться, что я больше не буду баловаться, но через несколько секунд спохватывается и разрывает нашу связь сам. Мы пытаемся отдышаться, неотрывно глядя друг на друга.
— Мне просто надо знать, что ты в безопасности, и всё, — на удивление, припоминает незаконченный диалог юноша.
— Ох, ты не опоздаешь на урок?
Получаю щипок по ребрам.
— Ты нарочно злишь меня, да?
— Я почему-то не могу сказать тебе правду, — задыхаясь, оправдываюсь я. — А врать не хочется.
Горячая ладонь бережно ложится на мою талию.
— Я… Мы же теперь вместе, да? Я имею ввиду, ты хочешь быть… со мной? Потому что я хочу. Чтоб ты была. Вот.
— Я хочу, очень, — фиксирую пальцы, цепляясь за карманы его пиджака, потому что руки трясутся и сложно держать их навесу. — Хоть мы и знаем друг друга всего ничего, но это кажется самым правильным.
Иваизуми немного отодвинулся, чтобы получше меня разглядеть. Сейчас его мимика была расслабленной, даже, я бы сказала, сияющей; только внимательные глаза и легкая морщинка на переносице говорили о том, что он озабочен ситуацией с моим плачем. Я была благодарна ему, что он проявил доверие и не стал давить на меня, хотя было видно, что это сложно ему далось.
— Классно, — перехожу на шёпот я. — Мне нравится.
— Что именно?
— Быть… ну. Твоей.
Получаю в ответ еще одно крепкое объятие.
— Я о таком даже и мечтать не мог.
Мы еще немного нежимся, влюбленно разглядывая друг друга. Меня посещает осознание того, что мрачные мысли забились-таки в дальний уголок.
— Ой, а где чай?
— Вроде бы на скамье.
— Жаль, что не ты…
-???
— Очень жаль.
— …
***
Тоору спускался по уличным ступенькам, стремясь к парку, чтобы проверить его на наличие Ивы и девчонки-подружки Кагеямы. Хаджиме прогулял урок, но у этого преподавателя был на хорошем счету, поэтому переживать пока что было бессмысленно. Друг со своей спутницей обнаружился у заднего крыла школы — они шли навстречу Ойкаве.
— Ива-чан, — в глазах Тоору плясали золотые бесенята. — Мне пора доставать волейбольный мяч, чтобы отомстить тебе?
Парень однозначно намекал на все те случаи, когда получал от Иваизуми за болтовню с фанатками. Хаджиме выглядел довольным и раздраженным одновременно.
— Познакомься, это Ойкава Тоору, мой лучший друг с суицидальными наклонностями.
Связующий галантно раскланялся, пожал даме руку и сделал вид, что хочет оставить поцелуй на запястье — исключительно чтобы посмотреть на реакцию Хаджиме. Тот немного порычал и побегал за другом, пытающимся спрятаться то за какой-то куст, то за девушку. Последняя явно веселилась, наблюдая за этим челночным бегом. Потом ребята успокоились и смогли достойно завершить приветственно-ознакомительную часть. Юноша и девушка уверяли друг друга, что очень наслышаны и рады знакомству. Гостья не подавала вида, что, кажется, уже где-то видела Тоору и вообще знает о нём гораздо больше уровня первой встречи. Вице-капитан закатывал глаза, но выглядел счастливым. Коллективно было решено прогулять оставшийся урок и проводить девушку и краденый велосипед на железнодорожную станцию. Леди упиралась, но парни были непреклонны. Она еще не знала, что Ойкава поедет с ней до самого дома, а Иваизуми будет очень жалеть, что у него сегодня репетитор — переживания на душе парня не ослабли ни на йоту.
***
Сугавара Коуши определенно был сладким сочным яблочком, и, как и в каждом уважающем себя яблочке, в нём жил маленький вредный червячок. Он любит отобедать хорошим настроением мальчика, его уверенностью в будущем, перекусить его спокойствием и сытно отужинать самооценкой. Рацион вредного многоклеточного зависел от того, кто кормил его
сегодня: более успешные соперники, родители, заводящие свою беседу, когда Сугавара начинал рассказывать про волейбольный клуб, или же сам юноша — порой он тоже с этим успешно справлялся.
Домашнему питомцу впору было дать имя, до того долго они сосуществовали вместе с
запасным связующим Карасуно. Парень игнорировал его, давил доводами разума и счастливым биением сердца, но тем не менее — как бы он не дробил его, не разрезал на самые мелкие кусочки, Червь всегда собирался заново и угрожающе разевал пасть, стоило только дать слабину.
В этот день Сугавара сбежал со школьного крыльца, пытаясь ослабить узел галстука, врезающийся в кадык. Через несколько секунд, когда тонкие пальцы схватили лишь пустоту, пришло осознание — это кожно-мускульный мешок вновь выждал своего часа и свернулся вокруг горла удушающей петлей.
— Билеты подорожали, — проинформировал отец, скролля указательным пальцем экран смартфона. — Хорошо, что мы успели взять их заранее.
— Ты всегда всё так хорошо продумываешь, дорогой, — подарила поглаживание по плечу мама. — Меня радует, что у нас будут самые комфортные условия.
— О чем это вы? — заинтересованно спрашивает сын, перекладывая яичницу из сковородки в тарелку.
Отец молча показывает два электронных билета — на своё имя и на имя матери.
— Ого, круто! — пальцы делают раздвигающее движение, приближая окошко «дата вылета». — Эээ… Это же за два дня до моего выпускного.
За два дня. Но надежда всё еще теплится внутри.
— Мы сфотографируем для тебя каждый уголок Амстердама, — обещает женщина. — Может, хоть какой-то стимул появится…
— И надолго вы?
— Две недели, — с налетом гордости в голосе отвечает отец.
Две недели. Что ж. Это действительно круто. Съездить в Европу, да еще и так надолго, оставить работу — такое дозволено только высшим руководящим чинам. У них даже есть приоритетное право выбирать время отпуска. Но почему они его выбирают на тот момент, когда у их детей, черт возьми, выпускной?
— Дорогой, — мама заглянула в самую глубину карамельных глаз. — Ты ведь уже взрослый и не нуждаешься в круглосуточной опеке, верно?
«Да я и маленький, по вашему мнению, в ней не особо нуждался».
— Да, у тебя выпускной, но это далеко не самое знаменательное событие в твоей жизни! — Миссис Коуши откинула волосы назад, выпрямляя спину, и в этом жесте не было ни капельки сожалений. — Тем более, что твои результаты весьма посредственны.
— Тебя не будет награждать губернатор Мияги за успехи в учебе, и спортивное телевидение не будет освещать этот день с твоим лицом на экране. — Отец громко отхлебнул чай, всё так же смотря в телефон, как будто бы смотреть на собственного ребенка ему было обременительно. — Мы не ограничиваем тебя в твоих действиях, но, поскольку никакими достижениями ты не располагаешь, интересоваться ими мы тоже не обязаны.
«Обязаны, — вопил каждый кардиомиоцит быстро бьющегося сердца. — Зачем тогда нужно было заводить дитя, если вы ничем ему не обязаны?!»
— Логично, — кивнул Сугавара, намечая крошечную улыбку. Сил хватило только на неё. Яичница отправилась в мусорку. — Ну, я побежал. Хорошего дня!
Может, эти и другие, режущие душу, события, были хорошим уроком. Он научился держать лицо, подбадривать себя самостоятельно; во время матчей победный дух большинства соперников ломался первым при виде оптимизма Мистера Бодрячка. Учителя свято верили, что он забыл тетрадь с домашней работой, ведь не может быть таким честным нерадивый ученик? Они не догадывались, что причина невыполненных заданий — исступленные круги тренировочных упражнений, до сводящих икр, до кровяных мозолей. Он привык делать всё на совесть, и это была первая причина. А нулевая —
признание. Признайте, что я достоин вашей любви! Вашей похвалы! Сладкой ваты по воскресеньям! Не только когда, когда в дневнике лишь отличные оценки! А с того самого дня, как я родился. С того самого, мать вашу, дня! Признайте! Признайте…
Конечно, у Сугавары были
они. Они давали ему признание. Его дети, как уже говорили многие. Кагеяма всегда кланялся, когда обучался секретным штучкам. Даичи хвалил, когда боевой дух команды взлетал до небес благодаря ему. Шоё показывал большой палец, когда проходила атака в «минус-темпе». Но Коуши сам был еще ребенком, и ему было так важно видеть болеющих родителей на своих матчах. Так важно было найти их глазами на выпускном…
Чувства накатывали грозной лавиной. Хотелось расплакаться, но у него не получится. Времени ничтожно мало — двадцать минут перерыва перед факультативом, потом полчаса перед занятостью в кружках, хотя обычно все собирались у спортзала сразу же, уничтожая полдник и подшучивая друг над другом. Как ему успокоиться, как прийти в себя, если стрелка летит так быстро? Показывать свои чувства, когда ты оплот команды — плохая идея. Уже нет никакой нужды в опеке. По силам справиться и самому.
Взгляд странно размазан по всему двору, по небу с тучами на горизонте — ты видишь сразу всё и одновременно не можешь опознать ни один предмет. Так бывает у людей, которые погружены в себя. Возможно, в уголках глаз скапливаются слёзы стеклянной пеленой, но щёк они никогда не достигнут.
Мозг часто анализирует информацию быстрее, чем её осознает. Ты смотришь на велосипед, и память достает из ящичка фотографию хозяина — Хинаты Шоё, но она не сопоставляется с молодым человеком, который в данный момент застегивает цифровой замочек. Ноги уже останавливаются, но еще непонятно, с какой целью.
— Ой-ой-ой, меня поймали, — невинный голос из уст парня с каштановыми волосами. -Придётся отложить ограбление и тотчас же уйти отсюда ни с чем. Пока-пока! — юноша выпрямляется, и его колени жалобно хрустят.
— Что тут происходит? — вопрос слышится каким-то каркающим из-за пересохшего горла. Ойкава смотрит пристальнее, на красивом лице проступают признаки удивления.
— У вас эпидемия слезотечения в школе? Тогда мне точно надо бежать, пока не подхватил заразу!
— Боишься выглядеть слизняком в глазах своих фанаток?
— Боюсь, тогда они меня зажалеют до смерти.
Сугавара хмыкает. Звук выходит каким-то надменным, хотя это последняя эмоция, которую он мог бы испытывать сейчас.
— Ваша менеджер залила сопельками порог нашей школы и плечо Ивы-чана, — зачем-то начал объяснять Тоору. — А что бы это провернуть, ей пришлось позаимствовать эту великолепнейшую развалюху. Соответственно мне, как храброму рыцарю, пришлось пригнать её обратно.
— Как ты прошёл на территорию школы? — Коуши хватался за любые мысли, кроме тех, которые, казалось, вот-вот разорвут рубашку на груди.
— Беспрепятственно, — уклонился нарушитель границ с нотками самодовольства в интонации.
Часы на руке завибрировали, выводя на экранчик сообщение от лучшего друга.
Iwa-chan~
— Рассказала?
— Нет. Но домой ушла в нормальном состоянии.
— А надо, чтоб рассказала.
— С чего ты взял, что она откроется мне, если даже ты не знаешь?
— Ты такой противный, что на всё можно пойти,
Лишь бы от тебя отцепиться.
— Аргументы — не твой конёк
— Мой конёк — морской
— Твоё воплощение в следующей жизни после того, как я утоплю тебя
— Я воскресну русалочкой и соблазню тебя
— Если ты потеряешь голос, как русалочка, то я согласен
«И ноги у меня будут здоровые, как у русалочки», — горько пошутило подсознание. «Хотя я и так здоровее всех здоровых!» — по привычке оказал себе поддержку юноша.
— Звиняй, мистер Бодрячок, — кивком попрощался Ойкава, засовывая руки в карманы и разворачиваясь к выходу одномоментно. — Прости, что сбегаю так некрасиво, надеюсь, ты сможешь справиться с разбитым сердцем.
Щека блондина дернулась, и это по неизвестной причине кольнуло Тоору куда-то в грудь.
Никто не обязан никому помогать, но, тем не менее, это происходит каждый день. Мальчишки доносят тяжелые пакеты пожилым леди, хотя сами опаздывают на секции, девушки помогают иностранцам, не знающим языка, найти дорогу, хотя тратят на это уйму времени. Учителя объясняют один и тот же материал неспособному, но старательному ученику, хотя им не доплачивают за внеурочное время. Врачи наблюдают за тяжелыми пациентами даже спустя пять часов после окончания их смены. Продавщица в киоске отдает свой скидочный купон, когда кому-то не хватает пятьдесят йен. Соседка лепит вкусные пирожки и на тебя тоже, просто так, без причины. Ойкава ободряюще толкает Сугавару в ямку у плеча под ключицей, заталкивая мысли о соперничестве в дальний уголок. Потому что всё равно больше не сыграют друг против друга в школьных матчах. Потому что талант Тобио вытеснил его, как мог запросто вытеснить и Тоору. Потому что когда человек, поддерживающий всех и каждого, не дающий прогнуться перед обстоятельствами, выглядит
таким сломленным, пройти мимо нельзя.
— Я проделал длинный путь сюда, Мистер Бодрячок. На этом ужасном скрипучем велосипеде, и невесть сколько сил ушло только на сохранение баланса. Мой желудок требует пищи, а я даже не знаю, где её раздобыть…
— Звучит так, как будто ты меня клеишь.
— Упаси Господь, любой из всех существующих! Я просто прошу помощи.
Сугавара кривит губами, и стоящие в глазах слезы опасно смещают центр тяжести вперед. Ойкава отлично знает, как подходить к таким вопросам, сам будучи человеком, свои проблемы решающий помощью другим. Рука безжизненно поднимается, задавая направление.
— Тебе туда.
— У меня кретинизм, — для убедительности гость из Сейджо сводит глаза к переносице и свешивает набок кончик языка. — Географический.
Червь ослабляет кольца у шеи, словно чувствуя ментально оттягивающие его руки.
— Ладно. Но если тебе по моей наводке продадут просрочку, знай, я не буду виновен в этом.
— В вашу школу набирают только крайне раздражающих личностей.
— Спасибо.
***
Сугавара смотрел на стаканчик кофе в своих руках и чувствовал странное спокойствие от вида маленьких всплесков, появляющихся при ходьбе. Червь вновь опрокинулся в просто червячка и, хоть еще и ползал по поверхности, дыхание больше не сдавливал. Виной тому сообщение от Укай-сана или поддержка заклятого соперника, парень не знал.
Наверное, он не такой плохой человек, раз недолюбливающие его люди завуалированно высказали ободряющие слова? Можно ли считать это признаком уважения? Если да, то значит, он добился хоть чего-то. Если же это сигнал о жалости, дела совсем плохи.
Второй номер Карасуно все-таки склонялся к варианту «жалость». Из-за его скорбей об отношениях с родителями он упустил слова Ойкавы о том, что его подруга поехала неизвестно куда посреди учебного дня в абсолютно разбитом состоянии. Теперь по душе Коуши скользили клубы стыда и гнева по отношению к себе. Он был готов броситься на помощь, для него это был верный вариант помочь соклубнице и забыть о своих проблемах.
Как оказалось, первогодки в лице Кагеямы, Хинаты и Ячи, не имеющие сегодня факультативных занятий по причине как раз-таки первогодковости и припершиеся в спортзал пораньше, сообщили тренеру ряд важных сведений. Во-первых, утром потерянная менеджер была в немного более меланхоличном расположении духа, чем обычно. Во-вторых, её видели выходящей в слезах из кабинета директора. В-третьих, она куда-то уехала прямо во время уроков. В-четвертых, возвращаться она не собиралась и потому попросила сегодня подежурить Ячи. Кейшин систематизировал полученные сведения, пришел к выводу о странности ситуации и объявил общий сбор по возможности.
Сугавара, заходящий в спортзал, увидел своих друзей у дальней стены, сидящими на матах. У входа в помещении полным ходом шла игра в большой теннис, сопровождающаяся громкими вскриками. Юноша отточенным движением скинул уличную обувь и, не переобуваясь в волейбольные кроссовки, зашагал по направлению к товарищам. Вслед за ним в дверном проёме показалась темноволосая голова, которая заставила замедлиться до ошеломленного ступора всех присутствующих. Клуб Карасуно пооткрывал рты от осознания того, кто явился сюда, игроки на теннисной площадке, напротив — разглядывая новое лицо.
Чем больше приближались юноши к сидящим на матах, тем ниже падала температура воздуха в здании. Кагеяма сидел спиной ко входу, но обернулся назад, почувствовав какие-то электрические заряды на коже и тут же вскочил.
— Ойкава-сем… — он осекся, чувствуя неловкость перед своими
настоящими семпаями. Тем не менее, черноволосая голова потяжелела, словно помнила всё это время, кому она должна кланяться. — Вы не можете здесь находиться!
— Но тем не менее, я здесь, — сладко улыбнулся незваный гость. — А значит, могу. Простите за вторжение, Укай-сенсей.
Если бы тренер сейчас был с сигаретой, она бы вывалилась из его рта.
— Здравствуй, эээ…. Ойкава? — почти правдоподобно «вспомнил» Кейшин. Он не знал, зачем разыгрывает этот маленький спектакль.
Ойкава кивнул, принимая его приветствие. Рука, согнутая в локте, закачалась в разные стороны, салютуя всем присутствующим.
— Ойкава, — начал Коуши, понимая, как много к нему вопросов. — Рассказал мне кое-что любопытное, и я решил, что его нужно привлечь к обсуждению.
Тоору, конечно же, умолчал о том, что девушка целовалась с его лучшим другом считай прямо перед школой. Во-первых, он получил эту информацию от достоверных источников, но, тем не менее, не от Иваизуми, во-вторых, это было бы просто некрасиво. Юноша описал всё произошедшее как «жест прощания». Шепотом была предложена пара версий случившегося. Даичи выглядел более раздраженным, чем обычно, и строго косился на Хитоку, как бы предупреждая её не делать никаких безрассудных действий. Цукишима, тяжело сглатывая слюну, писал капитану Некомы — вдруг ему было что-то известно. Танака угрожал сжечь парик временного главы школы, если он сейчас же не принесет извинения. Обсуждение было недолгим — команда во главе с Укай-саном решила отправиться в приемную директора и отстоять честь своего менеджера, в чём бы её там не обвиняли. Сейджовец был оставлен под присмотром гостеприимного Сугавары; возможно, его планировалось использовать каким-то образом попозже, возможно, необходимо было разобраться, как он попал на территорию школы и пресечь повторные нарушения. Жизнь в школе Карасуно кипела и бурлила, норовя сбросить подпрыгивающую крышку.
