А потом была просто жизнь

После пикника жизнь Новосельцевых и Людмилы Прокофьевны пока-еще-не-Новосельцевой разделилась на два дома. Чаще всего в напряжённые будние дни, когда вечером Людмила и Анатолий чувствовали усталость и одно лишь желание спать, они ехали к нему. В тесной квартирке Новосельцевых Людмиле Прокофьевне было уютно и шумно вечерами. Они вместе забирали Серёжу из садика, а потом дома занимались ужином и Вовиными уроками. Если же особой усталости не было, а настроение было авантюрным, они поручали мальчиков присмотру соседки Клавдии Львовны (пожилой пенсионерки, бывшей учительницы, которая с удовольствием воспитывала всех детей в доступном ей радиусе), а сами отправлялись "проведывать квартиру" Калугиной. Иногда Людмиле Прокофьевне нестерпимо хотелось физической любви. Поначалу она очень стеснялась, грешила на буйство гормонов ввиду раннего климакса, но постепенно привыкнув к тому, что Новосельцев хочет её в принципе всегда, в любой день, в любом виде и состоянии, да по многу раз, перестала морочиться мыслью о том, какая она неприличная. Новосельцев, зная про стеснение, обожал доводить её до полного исступления, когда все барьеры самоконтроля падали и ей становилось всё равно, что подумают о ней умозрительный судья в голове, а также предки до седьмого колена на том свете, соседи и всеразличные знакомые. Судья то и дело бубнил, что она сошла с ума, "пенсия на горизонте, а она всё туда же", "как можно быть такой развратной и непристойной женщиной", ведь "это непозволительно" и прочее. Однако чем больше голос бубнил, тем больше Людмила Прокофьевна Калугина шла в постельный разнос к вящей радости Анатолия Ефремовича, который всерьёз занялся изучением Камасутры, раздобытой где-то на блошином рынке из-под полы, дабы искуснее удовлетворять потребности любимой женщины. Периодически Людмила Прокофьевна тайно сбегала с работы на пять минут раньше звонка, ничего не сказав Новосельцеву. Он знал этот их пароль: если Людмилы не было в кабинете в конце рабочего дня и она ни о чём его не предупредила, значит нужно ехать прямиком к ней "проведывать квартиру". Так случилось и в этот раз. Не найдя Калугиной в кабинете в положенный час, Анатолий Ефремович немедленно почувствовал как его изнутри обдало жаром. Сегодня будет горячая ночь, надо спешить! Он проделал обычный в таких случаях моцион с прозвоном Клавдии Львовны на тему детей, наврав ей с три короба про важнейшее совещание у министра, заскочил за цветами (теперь уж он старался дарить не только гвоздики), дополнительно сбрызнулся своим дешёвым одеколоном, и съел предусмотрительно спрятанную на такой случай морковку для свежего дыхания. Поскольку у их сексуальных эскапад не было какого-либо жёсткого графика, морковку Новосельцев чистил и клал в свой портфель каждый день, на всякий случай, а вечером, если не судьба, съедал. Людмила Прокофьевна готовилась по-своему. Она неторопливо приняла душ, побрила ноги, а кремом мазаться не стала - слизывать потом его горький привкус с неё Новосельцеву радости мало. Немного рижских духов Dzintars, мокрые волосы и халатик, одетый на голое тело. Халатик был, конечно, не кружевной пеньюар, но поизящнее, чем советские массивные фланелевые робы строительниц коммунизма. Благо, Верочка помогла: как-то достала через свои связи этот основной афродизиак начальницы. Калугина вытащила из холодильника бутылку начатого ими в прошлый раз красного вина и настригла небольшое количество маленьких бутербродов для закуски - расслабиться и подкрепиться после первого раза. Квартира лишилась большого количества её личных вещей, которые постепенно перекочевали в квартиру Новосельцевых, но зато здесь хранилось всё, что так или иначе не должно было случайно попасться на глаза вездесущим детям. Людмила подняла глаза на часы, ну где же он там? На мгновение она ужаснулась сама себе: могла ли она ещё год назад представить себя нетерпеливо ждущей мужчину в одном только тонком, коротком халатике и без нижнего белья… До чего она дошла… Заслышав первые аккорды бубнёжки своего внутреннего судьи, Калугина вздохнула и закурила. Сигарету пришлось затушить на половине, потому что наконец явился Анатолий Ефремович. Они стояли возле двери, слившись в первом страстном соскучившемся поцелуе со вкусом сигареты и смешанным запахом Дзинтарса с дешёвым мужским одеколоном. Людмила Прокофьевна сделала себе мысленную заметку - подарить Новосельцеву на 23 февраля достойный мужской парфюм. Хотя и с нынешним он умудрялся возбуждать её ничуть не меньше. Его жадные, требовательные руки были уже повсюду на ней, заставляя всё больше разгораться пламя её страсти. Губы блуждали по её шее и плечам, заставляя нежную кожу покрываться мурашками от предвкушения следующих ласк. Они напоминали друг другу тайных любовников, улучивших несколько минут для редкой встречи. Какое счастье, что оба были свободными друг для друга. С этой мыслью Анатолий Ефремович покончил с приличиями, и развязал пояс халата Калугиной. Её правая грудь немедленно оказалась в его руке и Людмила Прокофьевна начала потихоньку терять разум от этого одновременно нежного и властного сжимания, массирования и дразнения. Когда его пальцы дошли до торчащего соска, она готова была лезть на стену от разрывающего желания. Ещё мгновение - и она ощущает его язык и зубы, издевательски покусывающие маленькую, но самую чувствительную часть её груди. Нет, так первый раз ей долго не продержаться. Рука Новосельцева, массирующая её ягодицу, поймана и отправлена в настоящий очаг пожара. Более чем удовлетворённый степенью влажности своего любимого цветка, Анатолий блуждает по нему пальцами, не решаясь вторгнуться внутрь, пока обезумевшая хозяйка не начинает яростно тереться бедрами о его руку, с трудом сдерживая стоны, рвущиеся наружу. Сразу два пальца погружаются в волшебную глубину, истекающую любовным соком и гортанный, глубокий стон вырывается из груди Людмилы Прокофьевны. Она зажимает себе рот рукой, подаваясь рефлекторно вперёд навстречу ему. Самое время усилить эффект - Новосельцев опускается на колени и через минуту жёсткая, сдержанная директорша Статистического учреждения превращена его гибким языком в дикую пантеру, содрогающуюся от каждого соприкосновения её клитора с его усами и носом. Пальцы ритмично пробиваются в неё всё глубже, о, как же она хочет почувствовать его член прямо сейчас! Но нет, слишком быстро она несётся к своему первому, взрывоподобному оргазму, сметающему с неё последние остатки стыдливости. Бешено извиваясь в крепких объятиях любимого, Калугина впивается зубами в его плечо и глухо стонет в него. Ей так хочется кричать на весь мир от переполняющих её невероятных ощущений. Но нельзя, ведь советские соседи - это не что-либо как, а как-либо что: даже полуглухая Степанида Васильевна вполне способна вызвать милицию, сочтя, что её Людочку за стенкой убивают. Отдышавшись немного, Людмила Прокофьевна берётся за ремень брюк Анатолия Ефремовича. Желая выпустить на свободу инструмент ещё большего своего наслаждения, она и не подозревает, что этим самым ремнём очень скоро Новосельцев зафиксирует её руки, повернув к себе спиной и поставив на колени перед кроватью. Теперь она в полной его власти - абсолютно уязвимая, открытая и беспомощная. От этого осознания сердца обоих гулко стучат в ушах. Ещё мгновение и он победоносно входит в неё сзади, заполняя своей плотью всё пространство между пульсирующими стенками влагалища. Три коротких быстрых фрикции и после - сильный, долгий, глубокий толчок, пронзающий до самой матки. Руки затянуты ремнём, она может только кричать в матрас. Дыхания не хватает, снова три фрикции и четвертый толчок, выбрасывающий её за пределы Вселенной. Новый круг безумия, ещё, и ещё…она не успевает прийти в себя - громкий стон наполняет комнату. - Толик, пощади!!! - задыхаясь кричит Людмила Прокофьевна. - Не останавливайся!!! Убей меня!! Убей меня!! Последняя фраза заставляет Новосельцева замедлиться. - Ты что, Люда? Тебе больно?? Скажи, что не так? - горячечно шепчет он ей в ухо, одновременно видя, что второй оргазм начинает накрывать Калугину. Мелкая дрожь разливается по её телу, она вся вибрирует. Теперь и Новосельцев тоже может позволить себе расслабиться. Обессиленные, они падают на расшатанную кровать. Ремень наконец-то снят с рук и выброшен на пол. Через минуту Анатолий Ефремович с удивлением услышал всхлипывания, пришедшие на смену стонам и странным восклицаниям. - Ну что ты, малыш? - он растерянно покрывает поцелуями её плечо. - Ну что ты? Что случилось? Что не так? Это из-за ремня? - ответа нет, Калугина продолжает плакать. - Это из-за всего, - наконец-то выдавливает она. - Ччёрт, ну прости, прости меня, я не рассчитал, я.. я не хотел, - бормочет Новосельцев. Мысли его путаются, соображать совсем тяжело. - Да нет же, всё отлично. - наконец произносит Людмила Прокофьевна, видя, что её внезапные слёзы абсолютно сбили Новосельцева с толку. - Я просто… Это просто слишком сильно, столько диких эмоций, я даже не знаю, почему плачу, но это прекрасно… Это..невыразимо… Я была где-то за пределами бытия… Мне кажется, я была в какой-то параллельной реальности… Я тебя люблю. - выдыхает она. Больше сил говорить нет. - Я тебя люблю больше. - тихо шепчет Анатолий, целуя её шею, голову, предплечье, всё, что попадается под губы. - Почему ты просила тебя убить? - через некоторое время после того, как Калугина полностью успокоилась, Новосельцев решил прояснить мучающий его вопрос. - Мне было так хорошо… казалось, сердце разорвётся… Казалось, после такого блаженства уже и жить не стоит. - серьёзно ответила она. - Ты не представляешь, как ты меня этой фразой напугала, - признался Новосельцев. - я был на грани провала. Людмила Прокофьевна прыснула от смеха. - Ты сам виноват, что доводишь меня до состояния, когда мозги переворачиваются. - Я тебя люблю. - вполголоса произнёс Новосельцев. Он никогда не чувствовал ничего подобного к женщинам раньше. Он был готов для неё на всё, ему казалось, что они успели прорасти друг в друга ветвями и корнями, переплестись венами, кровоток был у них теперь общим. Перекус и вино остались сегодня нетронутыми. Они долго лежали обнявшись, молча думая каждый о своём и, одновременно, об одном и том же. Увы, всё прекрасное рано или поздно кончается. - Вставай, отец, нерадивые родители возвращаются к детям, - анонсировала Калугина. - Вставай-вставай, нам пора, уже почти 10 часов. *** По средам Анатолию Ефремовичу и Людмиле Прокофьевне работалось особенно тяжко: экватор недели, когда отдохнутость выходных уже смылась, а до вечера пятницы оставалось еще почти 3 дня. Голова была тяжёлой, хотелось скорее уйти домой. После вечернего звонка, когда основная часть коллектива покинула здание, Новосельцев по обыкновению поднялся в кабинет Калугиной. - Тук-тук, Людмила Прокофьевна,ты слышала звонок? Уроки окончены, пора домой к семье. - весело обратился Анатолий, увидев любимую начальницу погруженной в писание каких-то бумаг. - Да-да, сейчас… Уже заканчиваю, - откликнулась она, не поднимая глаз. - Ты бледная… Нормально себя чувствуешь? - обеспокоенный голос любимого вывел Калугину из задумчивости. У нее снова ёкнуло в груди. Она никак не могла привыкнуть, что кто-то замечает её состояния и беспокоится о них. - Потом как-нибудь расскажу.. - на лицо Людмилы Прокофьевны тенью легла свинцовая усталость. - Просто какой-то клубок змей в этом строительном отделе, каждый пытается подставить другого, отчеты у всех - кто в лес, кто по дрова, не сведёшь воедино, не поймёшь, откуда ошибки тянутся… Она глубоко вздохнула, закрыла папку и начала собирать в сумку вещи. - Ты не помнишь, что там у нас сегодня на ужин? - спросила она, возвращаясь мыслями в прозаическую реальность, в которой три мужика, пусть двое из них и маленькие, должны вечером хорошо поесть. - Твой суп с фрикадельками должен быть, если Вовка в обед не доел его, - начал перечислять Новосельцев, - селёдка есть, а гарнир к ней отварим, какой захотим. - Вариантов, кроме картошки, к селёдке-то немного, - улыбнулась Калугина. Она почувствовала, как благодаря этим простым, будничным разговорам о еде, её душа начинает оттаивать и возвращаться к жизни. - Если хочешь, я могу пожарить куриные отбивные.. - с готовностью предложил Анатолий Ефремович, испугавшись, что идея ужинать селёдкой не вдохновила Людмилу Прокофьевну. - Оля в обед купила какую-то, якобы, очень хорошую курицу на базаре, ей много, отрезала нам половину. - Боже, как неудобно! Ты отдал ей деньги? Она никогда о нас не забывает. - встрепенулась Калугина. - Ну конечно отдал, о чём ты говоришь. - обнадежил Анатолий. - Она наоборот рада, что было кому пристроить ненужное, у них же морозилка под завязку забита, негде складировать. Рыжовой тоже надо было ежедневно кормить двух мужчин, но в отличие от Калугиной, у неё было время в обеденный перерыв побегать за продуктами по окрестным торговым точкам. Людмила Прокофьевна, как могла, компенсировала свое отставание на этом поприще закупками выходного дня в специализированном магазине для партийных бонз, куда она имела доступ. Обязательно делилась с Рыжовой, но всё равно то и дело что-то забывала. Поэтому ежедневные забеги Ольги на близлежащий базар по итогу недели давали более разнообразный ассортимент продуктов. - Ладно, давай всё же селёдку сегодня, это быстрее будет, чем отбивные. - Людмила Прокофьевна вынесла вердикт и взяв Новосельцева под руку, направилась с ним на выход. В машине ехали молча. Калугина положила голову на плечо Анатолия Ефремовича и прикрыла глаза. Ну вот она и мать семейства. Теперь и ей не до знакомых, и у неё вечера наполнены заботами о её близких. Это бывало утомительно, но она была счастлива. К моменту их прихода домой, Вова уже забрал младшего брата из садика. - Привет, разбойники! Родители дома! - с порога провозгласила Людмила Прокофьевна. Вова вышел из детской комнаты, в которой, сделав давно уроки, он мастерил очередной корабль. - Привет, пап, тётя Люда. - он сдержанно улыбнулся, с удивлением отметив про себя, что стал любить те вечера, которые Людмила проводила с ними. - Я картошку почистил к ужину, но не резал, не знал варить или жарить. - Да ты же мой золотой помощник! - сняв плащ, Калугина от души обняла мальчика и поцеловала в макушку. - Какой же ты молодец! Мы с папой так устали на работе, что нет никаких сил! Ничем не выдавая своей растроганности, Вова снова смущенно улыбнулся. Он чувствовал страшное и не знал как с этим быть. Он постепенно всё больше привязывался к Людмиле, ему хотелось ей угодить, хотелось, чтоб именно она проверила его уроки. Она никогда не скупилась на похвалу, подбадривала, если что-то не получалось. Но ведь она чужая, не сегодня - завтра уйдёт, а он останется. У Серёжи не было проблем с выражением эмоций. Услышав звуки в гостиной, он выскочил из большой комнаты и с разбега врезался в Людмилу Прокофьевну, обняв одной рукой её, а второй - ногу отца. - Привет, а я рисую! - сообщил он без лишний предисловий. Калугина подняла малыша на руки. - Серёня, какой же ты молодец! Покажешь мне рисунок? Серёжа кивнул. Ему так хотелось уже наконец назвать её "мамой", но брат строго запретил, ведь неизвестно еще, надолго ли она с ними. Такими словами направо и налево не разбрасываются. - Кто за то, чтоб сварить картошку к нашей селёдке и сделать пюре? - спросила Людмила Прокофьевна. Руку поднял Серёжа. - А кто за жареную картошку? - ответ был ясен, Вова не любил пюре, а жареную картошку обожал и мог есть всегда. - Папа, ты у нас что воздержался? - Калугина обернулась на Новосельцева. - Я буду как ты, потому что твой голос решающий, а мне все равно, - Анатолий Ефремович тихо наслаждался милой сценой, в глазах его играли теплые озорные огоньки. - Ну а я голосую за пюре, Вовчик, прости, мой дорогой, - с сожалением в голосе она потрепала мальчика по затылку. - Мне сегодня до смерти хочется нежной картошки, и чтоб поменьше жевать, всё устало, даже зубы. - Да ничего страшного, мне тоже всё равно, - соврал Вова, но такая маленькая уступка как пюре, с его стороны, глобально была сущим пустяком, он не собирался настаивать. - Где наша Маша? - строгим тоном вопросила Людмила Прокофьевна. С некоторых пор мальчики знали, что есть единственный вопрос, в котором Людмила Прокофьевна не терпела компромиссов и не прощала - это одноглазая кошка Маша. Она тут же стала её любимицей и никакое баловство детей с кошкой, подобранной когда-то Новосельцевым на улице, вылеченной от вируса, но потерявшей из-за него глаз, Калугина не поощряла. - В комнате спала, - откликнулся Серёжа. Как будто почувствовав, что речь идёт о ней, Маша осторожно выглянула в корридор, навострив ушки. - Бусинка моя, здравствуй! - Людмила нагнулась к кошке, которая довольно тёрлась мордочкой о её ноги. - Ну раз все в сборе, то тогда папа идёт с Серёжей делать нам его любимое пюре, а я иду проверять Вовины уроки. Возражения есть? Возражений нет. Констатировав распределение обязанностей, Калугина с Машей на руках прошествовала в детскую, где Вова уже доставал свой дневник и тетради. Сегодня ей категорически не хотелось стоять у плиты - не день, а дурдом, нужно переключить мозги. Анатолию Ефремовичу было абсолютно всё равно что делать. Он летал на крыльях счастья, пытаясь обслужить свою семью, в которую Людмила так внезапно вдохнула радость и тепло, по высшему разряду. Вот тебе и мымра, вот тебе и сухарь. Кто бы мог подумать еще год назад, КАКАЯ она на самом деле… Уроки Вова выполнил старательно, но ошибок в домашнем задании по математике было многовато. - Нет, давай-ка ещё раз, сначала. - терпеливо объясняла она, удобно устроившись на Вовиной тахте и поджав ноги. - Условие задачи: "Мастер сшил за неделю 5 детских костюмов…" - Кстати, спортивные костюмы, которые ты нам подарила, здоровские. - вдруг признался Вова. - Наш физрук сказал, что наконец-то я выгляжу как человек, а не как ободранец. - Наверное "голодранец", нет такого слова "ободранец", - сердце Калугиной защемило. Деликатность учителя физкультуры потрясает воображение, ничего не скажешь. - Нет-нет, он именно сказал "ободранец", - хихикнул мальчик. - Он из деревни недавно приехал, смешно выражается. - Хорошо, что он оценил, я рада. Но не отвлекайся от задачи… В проёме двери показалась фигура Анатолия Ефремовича с тарелкой нарезанного тонкими ломтиками яблока в руках. - Аперитив подъехал для работников умственного труда. - улыбаясь объявил он, ставя тарелку на письменный стол. Кошка Маша довольно мурлыкала, свернувшись калачиком рядом с Людмилой Прокофьевной. Она знала, что когда доварится картофель и все сядут ужинать, ей обязательно перепадёт дополнительное лакомство от гостьи. За ужином, несмотря на усталость едоков, царила лёгкая весёлая атмосфера. Серёжа баловался и пытался лезть в тарелку Людмилы Прокофьевны своей ложкой. Наверное, год назад Калугина бы строго изрекла нечто вроде "Непозволительно так себя вести за столом", но теперь ей и самой захотелось баловаться. Она схватила Серёжу в охапку, приговаривая "Да что это за сладкий балованный зайчик тут у нас завёлся?? Ты зайчик или ты мышка-норушка? Признавайся, а то защекочу!". Серёжа смеялся и визжал от щекотки, а она целовала его в мягкие круглые щёчки. Посуду Людмила и дети мыли и вытирали сообща, Анатолий Ефремович в это время возился с хозяйственными делами. Собрав мальчиков на завтра и приготовив их одежду на утро, Людмила Прокофьевна уложила обоих спать. Серёже пришлось читать новую главу из "Волшебника изумрудного города", но он не дотянул и до половины, крепко заснул, держа в руке одну из машинок, подаренную ему Калугиной в день их знакомства. Вова еще не спал, когда стало ясно, что читать больше не имеет смысла, и Людмила Прокофьевна пересела на его кровать. - Что-то ты грустишь, я смотрю, товарищ Вова? - пошутила она, обеспокоившись его задумчивым видом. - Я хотел спросить, не решила ли ты ещё, нравится ли тебе с нами? Ты останешься? - Вова сам от себя не ожидал такой прыти. Он вовсе не собирался форсировать этот вопрос и сам не знал, что на него вдруг нашло. - Малой будет плакать, если ты уйдешь… Ты или сейчас уходи, пока он еще полностью не привык к тебе, или уже никогда. Людмила Прокофьевна, что называется, выпала в осадок и потеряла дар речи. Она не собиралась никуда уходить, но также ей и в голову не приходило, что мальчишки думают об этом. Думают и с ужасом ждут, что она решит. И что возможно, она решит уйти, как их мать. Она обняла лежащего Вову. - Я так счастлива, что нашла вас и что теперь вы у меня есть. - она говорила почти шепотом, но голос дрожал, слёзы предательски подступали. - Мне не хотелось бы с вами расставаться. Вова впервые обнял её в ответ. - Вот и не расставайся. Новосельцев-старший заглянул в комнату и не поверил глазам. Увидев его, Людмила Прокофьевна поцеловала Вову на ночь и вышла из комнаты. Когда они с Анатолием Ефремовичем наконец устроились на его старом скрипучем диване в гостиной, он наконец спросил: - Вы чего это там с Вовкой нежничали? Мне стоит ревновать? - Тьфу-ты, дурак какой! - Людмила Прокофьевна прыснула и шлёпнула его ладонью по руке. - Вова спросил, что я решила - буду ли я с вами жить или мне не понравилось. Новосельцев ощутил как где-то под ложечкой неприятно заныло. Не то, что бы он думал, что Калугина вот-вот уйдёт, но и переезжать к ним она не спешила, а при разговорах о свадьбе переводила тему. Он, со своей стороны, понимал, что ей нужно время, и не давил, но неожиданно за него это без спроса решил сделать Вовка. Давление всегда вызывает сопротивление, эта старая истина заставила Анатолия в панике потеряться в догадках об ответе Людмилы. - И что ты ему сказала? - Правду… - Людмила Прокофьевна внимательно посмотрела на Новосельцева. Внезапно он снова превратился в старого, недотёпистого себя. Уверенность и искорки радости, которыми он светился, вмиг исчезли. Он весь сник, в глазах появился взгляд побитой, брошенной собаки, уже смирившейся с тем, что её снова выбросили на улицу. - Почему ты смотришь на меня так, будто ответ плохой? - спросила она, глядя ему прямо в глаза. - Ты уже что-то решила? - робко отводя взгляд ответил Новосельцев вопросом на вопрос. - Разве мой ответ не очевиден? - снова спросила она, округлив глаза от удивления. - Просто скажи, что ты решила… Пожалуйста. - повторил Новосельцев всё еще не понимая до конца, что она имеет ввиду. - Ты мне не доверяешь… И совсем не понял меня до сих пор, если спрашиваешь… - Людмила Прокофьевна устало прикрыла глаза. - Я не собираюсь никуда от вас уходить. И я злюсь на тебя за то, что ты допускаешь какие-то другие варианты ответа. - Люд, ну не обижайся ради бога, я же понимаю, что я незавидный вариант, - начал оправдываться Анатолий. - А я-то, дура, доверяю тебе настолько, что позволяю связывать себе руки ремнём… От упоминания об их необузданной вчерашней ночи, Анатолия Ефремовича бросило в пот. Он никак не мог связать два факта в одну причинно-следственную связь, но понимал, что прямо сейчас чем-то очень разочаровывает Людмилу Прокофьевну. - Послушай, Новосельцев, ты дурак и я тебя люблю таким, какой ты есть. Но ты должен верить в мою любовь также, как я верю в твою. Иначе у нас ничего не выйдет. - заключила она. В ночном полумраке комнаты её гордый профиль напомнил ему какую-то римскую императрицу. Он резко прижался губами к её мягким влажным губам и замер на несколько мгновений. - Я верю.