Хрупкое счастье

      Санеми подходит к кабинету Игуро и, сделав глубокий вздох, дабы привести мысли в порядок, стучит в дверь. За ней раздаётся: "Иду!" — и вскоре из кабинета выходит его лечащий врач.       — Доброго вечера, — здоровается Обанай, после чего принимается запирать кабинет.       — Доброго.       — Такси я уже вызвал, с администрацией договорился, так что можем идти, — проверив точно ли заперта дверь, Игуро направляется к лестнице. Санеми за ним. — Ты всё взял?       — Да, все самое нужное при мне.       В ответ Обанай лишь кивает, и до самой улицы они идут молча. Когда Санеми садится в машину — принимается открывать окно, но тут же получает по руке со словами: "Откроешь окно — и можешь сразу выбросить в него свои таблетки", — на что парню остаётся лишь закатить глаза и смиренно открутить стеклоподъёмник назад.       Через полчаса Игуро уже открывает дверь собственной квартиры и пропускает в неё Санеми. Зайдя вслед за пациентом, Обанай включает свет и говорит идти в комнату, отделённую аркой — на кухню. Вскоре включается электрический чайник, а в заварочный насыпается порошок маття.       — Один живёте?       — А должен с кем-то?       — С родственниками, девушкой, — пожимает плечами Санеми.       — Никого нет. Только Кабурамару, — змея, которую Обанай успел перетащить из сумки на свои плечи, тихо шипит в подтверждение слов своего хозяина.       — И не грустно?       — С чего бы? Мне одному хорошо. Терпеть не могу большое скопление людей в одном месте, — на стол ставится поднос с чайником и чашками.       — А сладкого нет?       — Тебе нельзя.       — Приехал в гости к врачу.       — Тебя силой никто не тянул.       — Знаю. По крайней мере тут нет этих идиотских белых стен. В печёнках они уже у меня.       Обанай на это не отвечает и лишь молча разливает чай по чашкам, после протягивая одну из них Шанизугаве. Пододвинув вторую чашку к себе, Игуро поддевает указательным пальцем резинку маски, но не снимает её.       — Что-то не так?       — У меня шрамы на лице. Не против, если я сниму маску?       — У меня тоже шрамы, но я же маску не ношу. Снимайте.       Обанай кивает, а после стягивает маску и откладывает её в сторону. Санеми с удивлением смотрит на щели на щеках, которые никак не ожидал увидеть вместо простых шрамов.       — Настолько плохо?       — А? — Шиназугава поднимает взгляд с щелей на глаза Игуро. — Нет, простите, просто неожиданно. Нормально всё, не переживайте.       — Ну и отлично, — Обанай берёт чашку в руку и отпивает немного чая.       — У Вас случайно охаги нет?       — Шиназугава, тебе нельзя сладкое.       — От одного ничего не будет. Я его уже полгода не видел. И Генья, засранец, нести отказывается.       — О, он у меня спрашивал по поводу охаги.       — Знаю. Неужели даже одного нельзя? Не сжалитесь надо мной?       — Не ты ли просил не сюсюкаться с тобой?       — Я, — Санеми закатывает глаза, а после, смирившись, делает несколько глотков чая. — Как день прошёл?       — Да как обычно: пациенты, анализы, составление новых и перечитывание старых планов лечения, — за день Обанай очень устал, и единственное, чего сейчас хотелось — лечь в кровать и спать, но с Шиназугавой какого-то чёрта он всё же разговаривал. — Моя жизнь — сплошной день сурка. Ничего интересного.       — Понимаю, — хмыкает Санеми. — Вы, наверно, устали за день.       — Очень. Спать хочу неимоверно.       — Кстати, Вам не страшно приводить по сути незнакомого человека себе в квартиру? Вдруг я украду у Вас что-то?       — Тут из ценного только Кабарумару, а он себя в обиду не даст, так что всё равно.       — Вот как. Ну, вообще да, квартира конечно потрёпанная. Такое ощущение, будто я у себя дома, — осматривая комнату, задумчиво говорит Санеми. — Ваша или съёмная?       — Съёмная.       — Ясно. А сложно в университете — или институте, куда Вы там ходили? — учиться?       — Конечно. Особенно если медицинский. Я первое, что сделал после выпуска — проспал сутки.       — Мне бы так. Если получу новые лёгкие, тоже с сутки просплю.       — Наслаждение невероятное.       — Остаётся верить Вам на слово. Игуро-сан, можно спросить?       — Ну?       — Откуда шрамы?       — Нельзя.       — Ясно. А я свои в поножовщине получил.       — Чего?       — Ага, лет в… пятнадцать, кажется, с каким-то придурком поспорил, и в итоге это закончилось поножовщиной на заднем дворе детдома. Ох и досталось же нам тогда.       — Детдома?       — Да так, ничего интересного.       — Я там шесть лет пробыл, — хмыкает Обанай.       — Да ладно?       — Ага. В двенадцать всех родственников, кроме кузины лишился. Мне иногда кажется, будто они меня своими мерзкими руками на дно тянут. И непременно винят в своей смерти. Не важно, — Игуро моргает, возвращая взгляду чёткость и отпивает из чашки, в которую до этого втыкал пустым взглядом.       — Можете рассказать, если хотите. Иногда полезно выговориться.       Обанай со стуком ставит чашку на стол, а после со вздохом откидывается на спинку стула и тупит взгляд на деревянном столе.       — Не влом выслушивать?       — Не-а.       Игуро, не отрывая взгляда от стола, проводит по левому шраму подушечкой большого пальца.       — Я родился в секте. Её основательница — миллионерша и владелица чёрного рынка. Мои родственники заводили детей — либо своих рожали, либо из детдома брали — и выращивали их, как животных, чтобы после пустить на органы. В этой семейке уже много лет не рождались мальчики, а потому я стал "особенным" для основательницы, и она в мои двенадцать приказала разрезать мне рот, чтобы он был похож на её. Через несколько дней после этого планировалось отвезти меня на операцию, но я сбежал. А когда основательница узнала о моём побеге — вырезала всю мою семью, кроме кузины, и погналась за мной. Мне тогда повезло наткнуться на мужчину, который по моей просьбе вызвал полицию, а они задержали её, и меня с кузиной в детдом отправили. Спустя несколько лет, кстати, я с его сыном в одном институте учился, но на разных курсах. И мы до сих пор дружим.       — Вот как. А у меня, оказывается, скучная жизнь была.       — Я бы предпочёл более скучную жизнь.       — Ну да, извините.       — Жалеть только меня не нужно, — Обанай отталкивается от спинки стула и в несколько глотков выпивает оставшийся в чашке чай.       — И не думал.       — Раз уж у нас такие откровения, можно вопрос?       — Слушаю.       — Твой брат совершеннолетним не выглядит. Где он живёт?       — В нашей старой квартире, что в наследство досталась. Я, как только с детдома выпустился, сразу побежал на работу устраиваться и с бумагами для усыновления разбираться. В итоге через несколько недель, пока ещё здоровье позволяло, забрал его. Но потом резко заболел, слёг в больницу, и уже Генье пришлось меня содержать. Я иногда думаю, что лучше бы он в детдоме оставался.       — Не мне конечно судить, но я бы на месте твоего брата предпочёл бы быть рядом с тобой, а не жить в детдоме в неизвестности и страхе за старшего брата.       — Ему шестнадцать, а на него уже столько навалилось: учёба, в которой нужно преуспевать, и работа, с которой нужно оплачивать счета за квартиру, еду себе и моё лечение. Он выглядит ужасно уставшим, в то время, как я отдыхаю в чёртовой больнице.       — И ты ещё хотел добавить ему трат, заболев из-за гуляний на улице.       — Да понял я уже, что поступил как идиот, понял, — Шиназугава закатывает глаза, а после выпивает оставшийся в чашке чай.       После стука чашки о стол в комнате повисла звенящая тишина.       — Спать где будешь? — чтобы хоть как-то заполнить образовавшуюся пустоту, спрашивает Обанай.       — Где скажете — там и буду, — пожимает плечами Санеми. — Можно меня выписать из больницы с моим нынешним состоянием?       — Выписать можно, но вряд ли ты тогда доживёшь до новых лёгких.       — Ясно. А если сказать Генье, что мне ничего не помогает и выписать?       — Чего?       — Ну сдохну я через год примерно, погорюет он немного, а потом заживёт, как нормальный человек.       — Не знал, что ты такой эгоист.       — Чего это?       — Ты ошибаешься, если думаешь, что твоя смерть пойдёт твоему брату на пользу. Я видел, как одна девушка убивалась из-за того, что не смогла помочь своему парню, и винила себя в том, что она недостаточно сделала для его лечения. А тому попросту не помогало лечение и дело было не в финансах. Она в это не поверила, сказала, что мы просто пытаемся её успокоить, и ушла. Через какое-то время после этого она повесилась.       — Генья не тряпка, чтобы на себя руки накладывать.       — Я к тому, что она того парня любила, как и твой брат тебя. И винить он себя будет примерно так же. Да и разве он согласится на твою выписку? Он скорее концерт устроит с требованиями оставить тебя в больнице, нежели заберёт домой. Придурок ты конечно, Шиназугава, — Обанай встаёт из-за стола, а после собирает посуду, кладёт её в раковину и выходит из кухни.       — Вы куда?       — Диван тебе застелю.       Санеми со вздохом закидывает голову назад, жалея о своём предложении, но тут же заходится кашлем от подступившей к горлу мокроты.       Слыша кашель, доносящийся с кухни, Обанай хмурится, но продолжает стелить простыню на диван, решив проверить пациента позже.       — Ты там живой?! — спрашивает Игуро, когда кашель прекращается, но ответа не следует. — Шиназугава?! — вновь молчание. Не на шутку перепугавшись, Обанай кидает попытки заправить одеяло в пододеяльник и мчится на кухню. — Шиназугава, что… — заметив, что Санеми вполне живой моет посуду, Обанай захотел его придушить.       — Что-то случилось? — будто бы не он пару минут назад задыхался, спрашивает Шиназугава.       — Ты какого чёрта не отзываешься, придурок? – подобно змее прошипел Обанай.       — Испугались, Игуро-сан?       — Я очень устал за день и не хотел бы заморачиваться с вызовом скорой, — закатив глаза, зло отвечает Обанай, а после уходит обратно в гостиную.       Санеми качает головой, домывает посуду, а потом идёт вслед за своим лечащим врачом, однако того в гостиной не оказывается. Со вздохом закатив глаза, Шиназугава отправляется на поиски парня. Комнат немного, а потому первая дверь, за ручку которой Санеми взялся, оказалась правильной, но закрытой.       — Игуро-сан, Вы злитесь, что ли?       — Спокойной ночи!       — Не ведите себя, как ребёнок. Ну захотел пощекотать Вам нервы. Извините.       — Шиназугава, спокойной ночи.       — Что не так, Игуро-сан? Ничего ведь страшного не случилось.       — Спокойной ночи.       Санеми мысленно матерится и быстро осматривает замок под ручкой двери, а после идёт на кухню за ложкой: у него в квартире такие же защёлки, и он их вскрывал ещё в далёком детстве. Вскоре поддалась и эта.       — Шиназугава, какого чёрта? — оторвавшись от ноутбука и подняв взгляд на вошедшего парня, спрашивает Обанай.       — Зачем закрываться?       — Мне работать нужно, и я не люблю, когда мне мешают. Я тебе место для сна, кажется, подготовил.       — Вы обиделись?       — Мне делать нечего?       — Выглядите раздражённым.       Обанай вздыхает, закрыв лицо рукой, а после убирает её и вновь поднимает взгляд на Санеми.       — Шиназугава, я пришёл с работы уставший как последняя псина, по доброте душевной привёл тебя к себе, чтобы ты отдохнул от больницы, а ты тут издеваешься над моими и без того расшатанными нервами. Я сейчас, по-твоему, должен быть счастлив?       — Понял. Извините.       — Закрой двери, — внимание возвращается к ноутбуку, и Обанай принимается работать.       — Ладно, я Вас обидел, могу чем-то искупить свою вину?       — Лечись и не трепай мне нервы.       — Вы серьёзно так разозлились из-за глупой шутки?       — Я откажусь от тебя, Шиназугава.       — Игуро-сан…       — Знаешь из-за чего я разозлился? — вновь подняв взгляд на Санеми, зло спрашивает Обанай.       — Хотел бы узнать.       — Потому что испугался, — смотря в глаза парня, говорит Игуро. — За тебя, а не за свою статистику или зарплату. Потому что привязался к тебе, Шиназугава. А теперь будь так добр оставить меня одного, — вновь переведя взгляд на ноутбук, заканчивает Обанай.       Санеми же от удивления не мог сдвинуться с места: такого от Игуро он вот уж точно не ожидал.       — Вы ведь понимаете, что это хорошим не кончится?       — Поэтому и злюсь. Если хочешь, можешь уйти к другому врачу. У нас есть ещё адекватные.       А Санеми стоит и не знает, чего он хочет: действительно уйти к другому врачу, чтобы не расстраивать Игуро своей смертью и не трепать ему нервы, или признаться, что тоже слишком сильно привязался. Впрочем, пусть парень сам решает, что будет делать с ним дальше.       — Не нужны мне другие врачи. Если уж честно, я тоже к Вам привязался. Если бы не Вы, я это лечение давно послал бы подальше, — не дожидаясь ответа, Санеми разворачивается и собирается уходить.       — Стоять, — не успевает парень полностью повернуться обратно, как Игуро, мысленно проклиная себя за свой идиотизм, налетает на него с объятьями. Вздохнув, Шиназугава обнимает его в ответ. — Я идиот, Шиназугава, — тихо шепчет Обанай.       — Я тоже, — проводя рукой по голове парня, отвечает Санеми.