Бандитский Петербург

Костя. Или Константин Игоревич Гром. Персона, может быть, самая неоднозначная из всех неоднозначных. Выточенный и убежденный. Но праведником его не назовёшь. Он – живёт по своим собственным, негласным законам, в то время как обычные, кодексные (не важно, кодекс уголовный, или административный), для него не писаны. Он – человек избирательной совести. Проблема, правда, заключается в том, что даже ему неизвестно, что именно совесть изберёт правильным, а что – неправильным. В его характере сочетаются противоречащие друг другу черты. Сила и совершенная слабость перед чужой бедой, слезами. Он – покрытый тяжёлым панцирем убеждений, стереотипов, представлений о мужественности, в глубине души – нежнее пуха лебяжьего. Этого человека можно было бы сравнить с восхитительным французским крем-брюле. Сверху – жёсткая карамельная корочка. Один легчайший удар чайной ложкой, она трескается, и ты добираешься до сладкой, велюровой субстанции, что тончайшей вуалью, туманом вкуса, обнимает ротовую полость. Костю приходилось раскрывать. Ведь с первого взгляда – неотесанный мужлан. Баран, упёртый баран: встанет в позу и ни на шаг не отклонится от избранного курса. И все-то ему говорят: «Братан, ты хуйню творишь» или «Мужик, одумайся. Тебе же боком выйдет». Всегда выходит. И всё одно: гнёт свою линию. Юра, к слову говоря, был, чуть ли не прямой противоположностью: убеждения? Принципы? Какая чушь! Из принципов – только один: каждый труд должен быть оплачен. Точка. Повторить ровно столько раз, чтобы дошло до вышестоящего руководства. Юрец и в выражениях был избирателен, относительно общей массы. Да и ввязывался в чужие авантюры, только в случае оправданного риска. Был ли риск оправдан с самого начала? В глазах Смирнова – отчасти. С одной стороны: поймай они Анубиса, премия гарантирована. И не абы какая! Такой, наверное, никто бы не смог похвастаться. С другой – дело гиблое. Сектанты, по своему определению, не совсем люди. Их тяжело оценивать, опираясь на базовые характеристики человеческого существа. Их жестокость обусловлена затуманенным взглядом на мир и мозгами, которые под влиянием доморощенного Мессии, с ходом времени, превратились в густой кисель. Они пойдут, на какое угодно преступление, лишь бы лидер был доволен. И это поведение – база. База всех без исключения фанатиков. Любого течения. Любой секты. Право, если еще некоторое время назад, Смирнов рассчитывал оставить себе путь к отступлению, держа в голове мысль, точно у него получится элегантно слиться, то сейчас – игра, как и весь мир, перевернулась с ног на голову. Виной тому – вспыхнувшие, очень яркие, сладкие и трепетные чувства к Грому. К Грому, что сейчас затаился у стены, выжидая удачного момента для удара. — Кость, ебёна вошь, пойдем отсюда. — Сипло шепчет Юра. — Ведь наша с тобой сила в свободе, Кость. — Ошибаешься. — Светлые глаза сверкают в полумраке. — Сила – это масса, умноженная на ускорение. И, в подтверждение своих слов, мужчина, прытко выскакивая из укрытия, ловким жестом, бросает в стоящего перед ним стражника бинокль. Точное попадание в затылок – неизвестный падает без сознания. — Ох! — Восторженно усмехается Юра — Еще пара биноклей не найдется? Точно услышав вопрос, несколько человек в чёрных мантиях и масках, появляются из-за угла. Драка начинается сама собой: в суматошных движениях, правда, тяжело разобрать, кто, где находится. Костя – бьёт сильно, не избирательно, с остервенением. Юра же, действует более тихо и осторожно, отдавая предпочтение изящным жестам и выверенным ударам. Так и получается: у Грома – уже сбиты кулаки, а Смирнов – лишь одёргивает пальтишко в элегантном жесте: щегол, такой щегол. — Может, ужин? — Подмигивает Юрец, с хрустом разминая пальцы. — Нет, хули? Если здесь все такие отмороженные валенки, то мы управимся через полчаса. — Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. А теперь, помоги мне. Надо их мантии забрать. — Воу! — Юрец театрально всплеснул руками. — Они тут голенькими жопками будут лежать? Костюша, обрекаешь мерзавцев на простатит с циститом. И что они потом делать будут? — Их в кутузке быстро вылечат. Профилактическими пиздюлями. Давай, выбирай себе любого и раздевай. Не медли, в темпе вальса! — Даже обстановку разбавить не даёшь. Важный, как хуй бумажный. — Разбавлять будешь водку апельсиновым соком. В кабаке. А тут мы вообще-то на работе. — Попизди мне, Гром. Мой рабочий день закончился пару часов назад. Так что, правильнее сказать, что здесь мы на свидании. — Буркнул Юра, поспешно надевая мантию и пряча лицо под маской. — Хоспади, а воняет-то тут как! Дохлым дедом. — Даже боюсь у тебя спросить, где ты успел занюхать дохлого деда. — Костя, чуть пригнувшись, дабы не привлекать к себе лишнего внимания, осторожно прокрадывается внутрь. — Так я же под прикрытием работаю. Всякое случалось. — Раз всякое случалось, то, стало быть, ты запомнил правило: «Не пизди коллеге под руку, а то получишь в челюсть», да? Смирнов тихо, раздражённо цокнул, закатывая глаза. Перед вошедшими предстала очень интригующая картина: какие-то люди, все – в приличных костюмах, находятся в антуражном помещении. Декоратор – Бог во плоти. Надо же было придумать, обставить всё внутри, точности, как в египетской гробнице. Кем бы Анубис ни был, с уверенностью можно сказать: у человека семь пядей во лбу. Люди любят мистификации. Но, еще больше они любят мистификации, сопровождающиеся пышной, порой – даже непозволительно яркой театральщиной. Если бы всё, происходящее здесь, продемонстрировали на сцене в Мариинке, то зрители покинули бы зал, не дожидаясь антракта. Почему? Слишком ярко. Уровень провинциального ТЮЗа, правда, в жизни, сие действо, воспринималось совершенно иначе. — Ебать, гля! — Шипит Юрка, одёргивая рукав Кости. — Пиздец, разоделся, как невеста на цыганской свадьбе. Цацки рыжие на руках, чтоб я так жил. — Юра, блять! Что ты как бабка с села?! Мы с тобой сюда пришли кости им перемывать, или что? — Дай хоть немного отвлечься. — За ужином я тебя отвлеку. — Фыркает Гром. — А то надел на себя этот бронежилет ничего не значащих фраз, и думаешь, что он твою жопу прикроет. — Дурак совсем? Как броник-то жопу прикроет? Он же на груди. Из-под маски Кости вырывается вздох, свидетельствующий о плохо сдерживаемой агрессии. Кажется, именно в этот момент, в его светлой голове промелькнула мысль: «Силы небесные, с кем я связался?». — О! О, началось! — Смирнов толкает локтем своего коллегу, лёгким жестом руки указывая на появившихся действующих лиц. — Дорогой, советую не раскорячиваться, а то, проебланишь весь концерт. — Кто бы пиздел. — Одними губами произнёс Константин, с придыханием закатывая глаза. Отличное начало, но, кажется пора заканчивать. — Но чётенько они с мумиями придумали. — Кивает Юрка. — Я бы на такой мюзикл сходил. — Мюзикл – это где поют, придурок. — Рваный вздох. — И это не мумии. Это реальные трупы в гробах. — В саркофагах. — Ехидное замечание с полуусмешкой. — Кость, я давно спросить хотел, а ты меня любишь? — Денег не дам. — Дурной? — Шипит Смирнов, цокая языком. — Кость? — Ты уверен, что сейчас – самое лучшее время для этого разговора? — Надрывно шепчет Гром, стараясь, при этом, не разрывать зрительного контакта с местной театральщиной. Право, когда постановка начала принимать черты совершенно нездорового безумия, Смирнов опешил. Люди, если их можно так назвать – в тряпье и обносках, с макияжем, отсылающим к культуре древнейшего Египта, вдруг принялись ходить по кругу: в центре зала – импровизированный алтарь, пылающий языками пламени. Глаза заслезились из-за столь ярких красок. Огонь приобрёл форму акварельных разводов. — Что-то мне перестаёт нравиться эта вечеринка. — Низко шепчет Юра, наблюдая за сим представлением. — Кость, они ёбнутые. Не просто ёбнутые. Наглухо. И, по всей видимости, еще и чем-то страдающие: их кожа в шелушениях, множественных нарывах, шрамах. Главный, тот, что в пышной юбчонке из тряпок, с украшением на лице – правит балом. Несведущий человек, наверное, мог бы предположить, что он – и есть Анубис, только без мишуры. Предположение интересное, жаль, ничего общего не имеющее с правдой. Неизвестный – всего лишь связист. Пресс-секретарь, если угодно. Но, герой сегодняшнего вечера явился. Он стоял на балконе перед витражным окном. Смотрел на окружающих со всей надменностью. Его лица не было видно, но, явственно ощущалось, что он – просто в восторге от происходящего. Что он влюблен в свой образ, наверное, самой страстной влюбленностью. Настолько напыщенно выглядел Анубис. — А вот и кульминация. — Шепнул Костя, щуря глаза. — Устроим здесь этюд в багровых тонах?