Контактный номер для экстренной помощи

***

Плиточный пол был холодным и твёрдым. Достаточно холодным и твёрдым, чтобы это давало о себе знать через тонкую, ужасно дорогую, идеально скроенную ткань его брюк. «Подумай о плитках. Сосчитай их. Позволь им отвлечь тебя». Бежевая, конечно. Плитка в общественных туалетах всегда была бежевой, или тёмно-серой, или какого-нибудь нейтрального оттенка. Не хрустяще-белой, хотя в этом было бы больше смысла. Слишком стерильно. Слишком легко увидеть грязь. Ни одного яркого, заметного оттенка. Слишком резко. Слишком быстро выходит из моды. Слишком очевидно. «Да, очень очевидно, не так ли? Почти так же очевидно, как то, что ты стоишь на коленях». «Подумай о чём-нибудь другом. Быстро». Запах... ничто не могло скрыть запаха промышленных чистящих средств. Терпкая резкость отбеливателя. Абсолютная фальшь «сосны», или «цветов», или «лимона» − всего, что было дешёвым и популярным в то время. Резкий химический привкус, который сохранялся независимо от того, как долго это было, независимо от того, какие другие запахи наполняли его ноздри... «Нет! Не думай о...» Майкрофта снова вырвало в унитаз. На этот раз, на самом деле, просто желчь; все твёрдые вещества давно покинули его организм. Вырвало вместе с воспоминаниями, стрессом, беспомощностью. Очищение вместе с яростью, знанием и отчаянием. Смывая, как он сейчас смывал это последнее расстройство, вода закружилась в унитазе, унося улики, снова оставляя всё чистым. За исключением, конечно, воспоминаний, стресса и знаний, которые продолжали возвращаться, независимо от того, сколько раз он опустошал свой организм. Прошли годы с тех пор, как у него был такой глубокий приступ. Годы с тех пор, как рвота стала ежедневной привычкой, а иногда и больше. Прошли годы с тех пор, как он понял, что то, что началось с разочарования в жестокости его одноклассников и необходимости быть совершенным во всём, превратилось в зависимость, болезнь. Это была болезнь, но в основном в его собственной голове; самое трудное место для лечения, самое трудное место для получения помощи. Консультации были в основном бесполезны, но, направив эти побуждения на строгую диету, на строгий контроль, он сумел одержать верх. Очень немногое могло бы встряхнуть его сейчас, отправить по спирали назад. Шерлок был из того очень немногого. Шерлок всегда безжалостно дразнил его за то, что он толстый, в те времена, как он был толстым − и он был, не отрицая этого. Майкрофт всё ещё испытывал некоторую гордость, зная, что Шерлок никогда не знал причины, никогда не догадывался, насколько по-настоящему дисфункциональным Майкрофт стал в вопросах... еды... «Ты не можешь думать о...» Желчь подступила к его горлу, порывы сотрясли его тело. Ещё больше пенистой желчи, кислой и жгучей в горле и на языке. Майкрофт смыл её. Майкрофт любил своего младшего брата с того самого дня, как тот вернулся домой из больницы, раскрасневшийся, с широко раскрытыми глазами, на руках у их мамы. Он знал, даже без того, чтобы его мама сказала ему об этом, что этот маленький ребёнок был его братом. Его братом, которого нужно любить, защищать и лелеять, показывать чудеса мира, учить, делиться с ним вещами. Он был на семь лет старше своего брата, достаточно взрослым, чтобы понимать, насколько это большая ответственность, достаточно молодым, чтобы никогда не сомневаться в своей способности справиться с этим. Те первые шесть лет с Шерлоком были одними из самых счастливых воспоминаний Майкрофта. Потом ему исполнилось тринадцать, и его отправили в школу-интернат. Хэрроу. Его родители так гордились им. Шерлок не хотел, чтобы он уходил, но это означало, что Шерлок был ребёнком, был эгоистом. В то время Майкрофт сказал ему, что это было и необходимо, и замечательно, со всей уверенностью юности и авторитетом старшего брата. Оглядываясь назад, иногда Майкрофт жалел, что не послушал Шерлока, ради них обоих. Задавалась вопросом, как их жизни могли бы сложиться по-другому, если бы он не ушёл. Бесполезно, конечно. Точно таким же, каким он был сейчас... Майкрофт предотвратил следующий приступ рвоты, схватившись за собственную руку, позволив сравнительно незначительной боли от давления на синяки отвлечь его от гораздо большей агонии, терзающей его разум. Там у него были синяки в форме пальцев, пятна, портившие бледную кожу предплечья, кожу, так похожую на кожу его брата. Шерлок вцепился в него в тот момент, когда машина тронулась с места, длинные пальцы впились в руку Майкрофта в отчаянной, судорожной хватке. Благодаря этому прикосновению Майкрофт почувствовал, как дрожит его брат, и с точностью до доли секунды понял, насколько ужасно напуган Шерлок. За Джона, конечно, но также, возможно, и за себя. Если это так, то это было практически чудо самосознания, одно из полусотни чудес, связанных с Шерлоком, и все они приписываются Джону. Джон Ватсон статистически невозможен, напомнил он себе. Явные шансы на то, что он проживёт достаточно долго, чтобы встретиться с Шерлоком, не говоря уже о том, что он был случайно представлен ему, ещё меньше о том, что он был именно тем, в чём нуждался его брат − это было астрономически маловероятно. Майкрофт, конечно, читал отчёты. Джон Ватсон не должен был пережить пулю, поразившую его в Афганистане. Он должен был истечь кровью – действительно истёк − (не думай о крови, кровотечении) − но почему-то не умер. Инфекция тоже его не убила. Он выжил, несмотря ни на что. Он встретил Шерлока, снова вопреки чудовищным шансам. Сколько людей в Лондоне? Скольким людям Шерлок действительно рассказал бы о необходимости соседа по комнате? Сколько людей знали одновременнно и Шерлока, и Джона? Последний вопрос на самом деле поддавался количественной оценке. Один. Только один. Один из семи миллионов восьмисот двадцати пяти тысяч двухсот двенадцати человек, живших в Лондоне в тот роковой день. Плюс несколько тысяч туристов. И эти шансы были ошеломляюще выше, чем те, с которыми Джон столкнулся и преодолел, чтобы дожить до того дня. Эти шансы, в свою очередь, были значительно выше, чем те, которые Майкрофт дал бы любому, кто спросил бы, найдёт ли его брат когда-нибудь кого-нибудь близкого ему по духу, не говоря уже о положительном влиянии. Что Джон Ватсон должен быть всем этим и даже больше... Да, статистически невозможно. Он пережил всё это, преодолел все трудности. Он переживёт это. Он должен. Дверь в уборную со скрипом отворилась. Майкрофт поспешно поднялся на ноги, несмотря на то, что туалетная кабинка частично отделяла его от остальной части комнаты. Нет смысла рисковать даже отдалённым шансом быть замеченным. Каблуки застучали по кафелю. Слабая улыбка скользнула по губам Майкрофта, еле заметная, но искренняя. Конечно. Его помощница ни на секунду не позволила бы такой мелочи, как мужской туалет, смутить её. А если бы вошёл кто-то ещё? Она бы пристально посмотрела на этого несчастного мужчину, прогнала бы его обратно, даже не сказав ни слова. Дизайнерские туфли-лодочки остановились прямо перед дверью его кабинки. − Всё в порядке, сэр? Определите «всё в порядке». Согласно большинству определений этого термина, нет, не всё в порядке, совсем не всё в порядке. Но вы это знаете, и я знаю, что вы это знаете, поэтому мы будем играть в эту игру как англичане. И англичанки. − Настолько хорошо, насколько можно было ожидать, спасибо. Я выйду через минуту. Есть какие-нибудь новости? − Официально нет, но за стойкой регистрации наблюдается некоторая активность, и я заметила, что ещё два сотрудника регистрируются в зоне ожидания. Я ожидаю, что мы услышим что-нибудь через десять-двадцать минут. − Очень хорошо. Каблучки застучали вдали, и дверь скрипнула. Он снова был один, но теперь более уравновешенный. У него была работа, которую нужно было сделать. Он был нужен. Он был старшим братом, и он будет идеальным. Он будет там. Он сделает всё, что нужно, столкнётся с тем, с чем нужно столкнуться, и справится с тем, с чем нужно справиться. Он не потерпит неудачу. Майкрофт в последний раз спустил воду в туалете и вышел из кабинки.