Hereafter

Доминик был на взводе. Открыть дверь как обычный человек? О, нет, это было бы слишком скучно. Зачем, когда можно сорвать ее с петель, снести на полном ходу, залетая в дом, чтобы грохнулась об стену, чтобы хорошенько так всполошила всех, кто остался на Уильямс-уэй? Доминик был на взводе. Он позаботился, узнав, кем вообще назывались те «оставшиеся на Уильямс-уэй». Большинство отпрашивалось на выходные – это естественно и было заведомо ясно. А относящиеся с пристрастием к работе, без нормированного графика, гибридные отчаянные любители криминала и бумажек? Никого. В доме на Уильямс-уэй не было никого. Только Мэттью, послушно спавший в своей крохотной комнатке. Потому что ему незачем было отпрашиваться на выходные. Это естественно и было заведомо ясно. Ведь кроме Уильямс-уэй… Куда ему пойти? Он всегда спал так, будто его жизни ничего не угрожало, но словно на опережение готовился умереть во сне. Например, от остановки сердца или резкого выброса – чего бы то ни было. Скрючившись, поджав ноги, забившись в уголок поближе к стене: такой беззащитный комок костей, мышц и переломанного рассудка. В комнате Мэттью было холоднее, чем во всем доме, и он практически с головой уходил под одеяло. Незаметный, даже не храпел, мальчишка едва существовал. Однако Доминику хватало знаний, что Беллами остался здесь единственным. Найти его не составит труда. На ажиотаже и эмоционально-психическом подъеме, переходящем в психоз, это будет еще проще. Считалочка в голове для разгона истерики. Ховард совершенно вышел из себя – буквально, – ведь едва ли напоминал «себя обыкновенного», «себя стандартного», «себя разумного» – словом, ту особь, что скрывала свои замашки хищника, психопата, и не представляла угрозы в формате рядовой службы. Сейчас все играло по воле случая. Была не служба. И даже не часы вне работы, где между сменами Доминик частично продолжал нести ответственность за своих сотрудников. И далеко не рядовой формат. Раз, два… Кровь закипела еще в Кенсингтон Палас, теперь бурлила, вот-вот кожа Доминика станет как раскаленные угли – и будет шпарить все, к чему он прикасается. Три, четыре… Кто неплотно прикрыл двери – тот и виноват. Мэттью особенно ничем не занимался всю неделю – по той же воле случая. Только нахлебничал, тратил запасы чая, питаясь двойной порцией сахара. Утром, если помнить, даже позавтракал едой с руки Доминика. Теперь был под прицелом. Неплотно закрыв дверь. Раз, два. Три, четыре. Пять. Открыть дверь как обычный человек? О, нет, это было бы слишком скучно. Зайдя в комнату Мэтта, Доминик не стал церемониться. Мальчишку не сразу можно было заметить. Скрючившись, поджав ноги, забившись в уголок поближе к стене, он спал. Такой беззащитный комок костей, мышц и переломанного рассудка. Сейчас сломают посильнее. – Просыпайся. Достаточно. Зашевелилось без лишних звуков. Сонный. Ничего не понимая. Что происходило вокруг? – Просыпайся, – скомандовал Ховард, повысив тон. Требовательно. – Есть работа. В такой час? Сколько вообще времени? Ночь? – Что случилось? – Просыпайся. Повторить трижды – вот это роскошь. Непозволительная. За это придется заплатить. Надо же как-то отрабатывать чай с сахаром и завтрак от именинника. Минуту спустя Беллами балансировал на своих двоих, ноги были ватными и не слушались. Не проснулся – мальчишку вырвали прямо посреди фазы глубокого сна, – и бóльшая часть Мэттью надеялась, что все вокруг было продолжением фантазии. Не заставили спускаться вниз, действие зачиналось и велось на втором этаже. Но что это была за дверь? Кажется, такой раньше Беллами не видел. Кабинет. Неприметная дверца. Сегодня Мэттью получил королевскую милость, до него снизошли. Ему выпала честь не просто разделить праздничный вечер в интимной компании Ховарда, но и быть вхожим в господские стены. Испытать на себе сладость привилегий. С гордостью нести долг. И обмазаться наркотой к чертям собачьим. Умрет ли мальчишка этой ночью? Шанс по-прежнему не был равен нулю. Никогда не будет. Это был эксперимент лично Доминика, его прихоть, попытка найти подходящую компанию для употребления? Или все-таки Мэттью исполнял свои рабочие обязанности? Даже если ночью. Если даже ему будет в кайф. Что-то вытащили из кармана брюк, разложившись на полу. Мэтта позвали присоединиться прямо так же, мол, сегодня в максимально неформальной обстановке и в крайне необычной ситуации. Приемлемо. Ховард был заметно более активным, что-то толкал впопыхах, резко задевая абсолютно несвязные между собой темы. Беллами по-прежнему лишь приходил в себя, еще не мог хватать отдельные фразы, не слишком заметил эмоциональный подъем собеседника. Все казалось бредом. Но это точно не было сном. – Привыкание – крайне странная и интересная штука… Голос Доминика уже не звучал так властно, да и сама фигура не напоминала надзирателя; именно в таком настроении Ховард зашел в дом и разбудил Мэттью. Теперь между ними пролегала какая-то утонченная связь, с одной стороны подбадриваемая наркотиком, с другой – на грани понимания происходящего. Совсем скоро их настроения сольются в одну добротную смесь. Двое окажутся на одной волне, но в разных ее проявлениях. Будет крайне странно и интересно. – Ведь, по сути, мы имеем свойство привыкнуть, приспособиться к чему угодно, – разгонял Ховард. Он копошился, бегая вокруг и по всей комнате, пока Беллами оставалось смиренно усесться и ждать. – Будь то вирус в нашем организме – мы вырабатываем иммунитет. Будь то травмы – это уже если с точки зрения психологии, погружаясь в психоанализ, – человек ведь так филигранно обретает защитный механизм, попросту выбирая из удобных… Фи-ли-гран-но! Кажется, Мэттью начинал понимать. Особенно до него дошло, когда Доминик сел прямо напротив. Зажженная где-то вдалеке лампа – точечный светильник, – именно филигранно подсветила нетрезвость. Но это был не хмель – Беллами заметил, что не хватало румянца у щек, да и зрачки как-то подозрительно бегали из стороны в сторону. Ховард был крайне заинтересован происходящим. – Ты под чем-то? – спросил мальчишка так сходу. А Доминик не стал отрицать. И даже вывернул все красиво. – Да, – с улыбкой отрезал он. Его ускоренная речь почти пугала. Кажется, он был на пике. – И сейчас ты тоже будешь. А Мэттью только с виду казался таким непослушным пацаном с района, который, можно было поспорить, еще лет в двенадцать впервые дунул за гаражами, а в четырнадцать уже и вовсе вкусил героин по вене. Только вот все это сводилось к не более чем защитному организму – о чем и говорил Доминик. Беллами мог строить из себя что и кого угодно, но лишь пару раз в самых неблагополучных компаниях округи курил травку, балуясь и опыта ради. Он травился сигаретами лишь по причине того, что те утоляли голод, а сам никотин вселял ощущение кратковременного успокоения. Что говорить, если Мэтт почти не пил. Да и не было смысла заводить эту тему. Ведь все оказывалось совершенно неважным. Ховард был под плотной дозой кокаина. И Беллами сейчас тоже будет. Но ему приготовили кое-что повеселее. Поинтереснее. – Может, тебе кажется, что я говорю слишком быстро. Ты не улавливаешь мою речь, тебе кажется, что я проглатываю слова и не договариваю предложения, теряя мысль. Но… Мэттью сглотнул. Доминик потянулся вбок, возвращая свое внимание, держа в руках стакан. – Мальчик мой, – издевательски протянул Ховард. Одновременно с этим стакан уже незаметно очутился в руках Беллами. – Всего пара глотков – и ты очнешься в моем мире. Недоверие. Имело место, но осуждалось. – Это моя работа? - мальчишка задавал правильные вопросы. В неправильный момент. – Твоя работа на сегодняшнюю ночь – составить мне компанию, – улыбнулся Доминик, еще держа в голосе нотку насмешки. – И обязанности никто не отменял. Что было намешано в соке? Знал только Ховард. Медлить не было смысла. Все равно судьба Мэттью на ближайшие пару часов была расписана и предрешена. Все будет так, как захотелось Доминику, и все случится непоправимо и в мельчайше продуманных деталях. С первого глотка ничего не изменилось – и не могло измениться. Беллами проглатывал сок с веществом, теплая жидкость обволакивала глотку и спускала наркотик вниз. Действует не так резко и залпом, как кокаин, сжигающий слизистую носа. Но как действует… Оставалась половина, когда Мэттью дрогнул. Стакан отнялся от губ, но убрать не дали – и прекратить тоже. Доминик властным движением взял стакан, хватаясь поверх слабых пальцев Беллами. Небольшое усилие – и у Мэтта не осталось другого выбора, кроме как принять очередной глоток и вновь ощутить тепло от горла до желудка. – Залпом, – приказал Ховард. Так он убрал руки, но Мэттью, не отводя теперь взгляд от Доминика, проглотил все до последней капли. Стакан рухнул на пол. Беллами даже не хотел спрашивать, что в нем было. – Умница, – саркастично усмехнулся Ховард, убирая пустой стакан. Все затаилось. Замерло. Мэтт думал, что все случится быстро, но не подозревал, что через желудок реакция будет протекать в течение получаса. Повезет, если нагрянет раньше. Иначе ждать в мучительном изнеможении столько времени – издевательство. А ему хватало издевки в голосе Доминика, в его взгляде и величественном превосходстве над всем телом Беллами. – Привыкание – крайне странная и интересная штука, – возвращался Ховард. Он стал чуть спокойнее, но взгляд и обороты речи выдавали. – Мы быстро привыкаем к хорошему, а к плохому привыкать не хотим. Однако наш организм справляется со всем – практически со всем, – в два счета. Работает как часы. Безотказный. Приглушенный свет заставлял поверить, что здесь строилась безопасная связь. Все это – сказки о доверии. Мэттью старался вникнуть в каждое слово Доминика, хоть и отдавал себе отчет, что половина могла быть сказана невменяемо; половина этих слов могла оказаться сущей глупостью и тем же бредом, которым обвивалась вообще вся их ночная встреча. Беллами вникал, но еще не проникся. – Ты замечал, как легко мы соглашаемся на приятные для нас вещи? Как быстро мы свыкаемся, если они становятся частью нашей рутины, повседневностью? Как тяжело нам приходится, когда наступает время расставаться с этой новоизобретенной привычкой, когда кто-то посягает на ее присутствие в распорядке нашего дня? Все это звучало так же неясно и ошеломляющее, возникшее из ниоткуда, как и вопрос про веру в Бога, заданный неделю назад. Тогда Доминик был полностью или преимущественно трезвым и спрашивал конкретно, с намерениями на серьезность. Сколько минут или часов назад Ховард принял крайнюю дозу, Мэттью знать не мог, но точно видел, что трезвостью здесь не пахло. Вопросы сыпались риторические. К чему вообще все это вело? Стали всплывать фрагменты разговора в поле. Те сигареты, скуренные наедине, и даже та – первая, как будто бы приветственная, которую Доминик прикурил и вручил мальчишке, лежавшему на траве в крови. Немного вело сознание. Вопросы про веру, школу, работу… – Но ведь вредные привычки – все еще привычки, – выскальзывало спереди. Мэтт уже не так здраво оценивал обстановку. Его голова постепенно наполнялась чем-то разнообразным. Речь Доминика перестала звучать так ускоренно и громко. – Какие вредные привычки есть у тебя, помимо курения? – улыбались не глядя, но Ховард умудрялся держать контроль и так наблюдал за мальчишкой. Вновь риторические вопросы, мы к ним вернулись. – Может, ты любишь просыпаться после обеда, злоупотреблять вредной пищей? Или злоупотреблять, например, мыслями? Нейтральными? Пагубными? Мысли, мысли, мысли… Вот-вот Мэттью дойдёт до кондиции «считалочки». Внутри начинало сжиматься. – Какие мысли в твоей голове остаются постоянными гостями, нежелательными или же любимчиками? Какие особенные слова, произносимые внутренним голосом, вошли в привычку? Мыслей становилось все меньше, на смену им приходила сладко звенящая пустота. И изредка набредая на бесформенное нечто, Беллами принимался разгонять идею, возникшую из ниоткуда. Она никуда и не денется – засядет так или переродится в новую. Это все элементарно и даже по-научному. Наука, психология и наваждение здесь соединялись в одно. И это есть незадачливая арифметика в эфемерности ее проявления. Любой ощущал на себе подобное, но не каждый сможет вдоволь насладиться процессом, осознав происходящее. А чтобы вдоволь насладиться процессом, нужно иметь более-менее чёткое понимание его протекания. Расслабиться и получать удовольствие. Для этого, по крайней мере, нужно отдаваться этому процессу. Для этого, по крайней мере, нужно знать физику. – Какие мысли в твоей голове, Мэттью? Что в ней сейчас, Мэттью? Это прикосновение к рукам, когда Ховард грубо заставил Беллами пить до дна, было их первым плотным контактом. Мэтт отчего-то дошел до осознания этого факта, пока под слоем кожи и мышечных тканей (и переломанного – нынче дважды – рассудка) потихоньку начинало вертеться. Жидкость бурлила, перевариваясь, как в раскаленном котле. Для Беллами эта абсолютно незначимая, казалось бы, деталь приобретала невероятную важность. Мысль стала развиваться. Поползла своими пьяными виражами. Какие были его мысли? И чего добивался Ховард? – Наверное, вопросы, что было в моем стакане, – мальчишка пожал плечами. – И почему я все еще ничего не почувствовал. Что максимально окрашивало ситуацию во все цвета иронии и несоответствий – это был неправильный ответ. У Доминика имелось то, что как данное он определил и, когда услышит, зацепит, засчитает. – Наверное? – подкапывал Ховард. – Я не знаю… – шепот разнесся по кабинету, когда Мэттью выдохнул с усталостью. – Честно, Доминик, что происходит? Беллами хотел знать ответ. Но не так уж сильно. Мало ли какие там порошкообразные льдинки растворились в соке? Почему вообще надо было что-то пить – ведь Мэттью не был так образован по этой части и не имел представления, что кто-то действительно – не для киноэкрана – принимает наркотики таким способом? Почему так заставили? Что за повод? Упорно и даже нагловато будили, а после кабинет, этот чертов стакан с пойлом, грубые руки… Грубые руки. «Залпом». – Я тебя дрессирую, – так запросто выдал Ховард, словно все эти пункты оговаривались и были прописаны в трудовом договоре. Которого не было. «Умница». – Ведь ты хочешь быть умницей? Суховато. Беллами даже не знал, что они здесь одни. В пустом доме. Эффект пошел. Именно в этот момент впервые возникает грязная мысль. Не соврать – омерзительная, будь Мэттью трезвым. Чувство вселенской любви плавно наполняло его тело, расплывалось тепло, поднималась температура. Окутало, словно мальчишка был завернут теперь в мягкое одеяло, что придавало дополнительные ощущение защищенности, комфорта. Расслабило. Расслабляет. Именно в этот момент впервые ударяет в голову. Грубые руки. Что случилось бы, прикоснись Доминик не только к ладоням Мэтта? Что случилось бы, захоти Доминик повернуть «дрессировку» в иное русло, найдя совсем уж зверский подход? Стал бы Беллами сопротивляться, почуяв нарушение своего личного пространства куда более значительно? Но Мэттью уже терял контроль над собой и своим телом. Финальный вопрос для нагнетания обстановки прозвучал знакомо: – Какие мысли в твоей голове? И их взгляды встретились. Переполняющий азарт, возбуждение – никто и не скрывал. Глазки задергались. Первые пару секунд с непривычки было до паники страшно, но все уравновесилось, стоило Беллами задуматься о состоянии. Ведь он не находил теперь ни вопросов, ни ответов. Только мысли. Грязные мысли о грубых руках. Доминик радовался как малое дитя, наблюдая за переменами на лице Мэттью, как с места на место прыгал его взорванный взгляд. Расширились зрачки – Ховард в них смотрел. Забарахлила коробка передач – эмоции Беллами сами собой выпрыгивали; так пружинится резиновый мячик, все ударяясь о то или иное препятствие, после продолжая форсированные движения. Таких тонкостей и мелочей мальчишка уже не заметил, но Доминик ловкими и умелыми движениями организовал себе добавку. Ховард и сам не сказал бы наверняка, когда принимал в последний раз: в Кенсингтон Палас Гарденс, в автомобиле или здесь, по приезде. Кажется, верным был второй вариант. Промежуточный. Теперь-то все было готово. Можно оформить пару дорожек. – Охренеть, – только смог выдать Беллами, мотая головой из стороны в сторону, покачиваясь. – Что, мысли? – Ощущения, – запинающимся языком отчеканил мальчишка. Его не обманули – речь Доминика на самом деле стала казаться размеренной, звуки уже не были хаотичными, не скакала тональность. Воспринимать слова стало легче, Мэттью поймал ноту. – Не знаю, что было в этом соке, но… – Эйфоретик, – повседневно ответил Ховард, не дав договорить. – Как колеса, что ли? – Чистый эйфоретик, – уточнили, настаивая на своем. – Ни одного процента примесей. Максимальный эффект. Послушать со стороны – Доминик продвигал свой товар, рекламируя то, что сам никогда не пробовал. Еще одна ироничная деталь в копилку странностей этого вечера. Вообще весь день, как начался, приносил сплошные проблемы, но Ховард был умнее – пошел ва-банк и решил создать себе проблему собственными руками, выставив визуально как развлечение. Эксперимент. Это всего лишь проверка. Или тренировка, если речь про дрессировку уже заходила. – И это нормально, что я… Весь будто мягкий и… – Нормально, – легкая улыбка самодовольства промелькнула на губах. – А мысли… Как же мысли? – Об этом можешь забыть. Тебя ничего не должно волновать. Ничего и не волновало. Мысли щекотали нервы и дарили приятные колкие ощущения внизу живота. Слегка бросило в жар, горение сверлило грудь и опоясывало шею. Ступни, наоборот, заледенели. Такой парадоксальный момент реакции организма. – Как тебе? – Охуенно, – почти пропел Мэттью. Он растворялся в новоиспытанном. Вспышки и искры разбегались от головы до груди, будто сладко трещало по швам, и сердце колотилось, тянуло живот. Беллами держался бойко первые минуты, но сам не заметил, как мозг скомандовал распластаться на полу и раскинуть руки и ноги в стороны. Доминик посмеивался себе под нос, разгоняемый иным веществом. Они с Мэттью соприкасались во многих вещах: любая происходящая вокруг мелочь принимала вид чего-то зрелищного, загорелся интерес. Хотелось разговаривать о самых малозначимых вещах, растрепать друг другу вообще все на этом свете — от нелепых историй из детства до глубочайших травм. Как-то ведь жизнь привела их обоих в необозримое «сейчас». Необозримое — потому что головой они сумели закрепиться и во вчера, и в завтра, и далее — в действительно необозримом будущем. Действие спадало, когда Беллами уже забывал про грубые руки. Диалог не пошел, что разозлило Ховарда в первые пару попыток, но сразу после он спустил ситуацию. Это был первый раз, что Мэттью пробовал подобное. Стоило дать мальчишке расслабиться и насладиться процессом. Ведь этот первый раз был последним, когда Беллами допустят к девственной эйфории. Уснуть будет непросто, сперва покажется, будто, как только закроются глаза, мгновенно остановится сердце. Усталость возьмет верх, эмоциональный подъем придется отрабатывать завтрашней серотониновой ямой. Мэттью не подозревал об этом, и ему даже казалось, что действие наркотика продолжало нежно облизывать его мозг, влажно щекоча кончиком языка. Ховард не переставал наблюдать за Беллами до последней секунды, до последнего мгновения. Мальчишка засопел под утро, уложенный в спальне Доминика, и тот решился на дополнительную дозу кокаина — перед сном. В отличие от юнца Мэттью, Ховард уже не был так строго и ограничительно восприимчив к эффекту наркотиков. Он знал хитрые приемы и мог бы преспокойно задремать сразу после употребления. Засыпать рядом с Беллами оказалось не то чтобы странно. Странно будет ощущаться утром, особенно, если их обнаружат такими вдвоем. Особенно, если Итчи. А Мэттью всегда спал так, будто его жизни ничего не угрожало, но словно на опережение готовился умереть во сне. Например, от остановки сердца или резкого выброса. Чего бы то ни было. И было тихо. Безмятежно. Но, отключаясь, Доминик все же нашел одну будоражащую мысль в своей голове. Мэттью думал о том, что интересного мог Ховард своими грубыми руками. Ховард думал о том же, но больше задавался вопросом, как долго потребуется душить Беллами, чтобы у того начали лопаться сосуды глазных яблок, посинело лицо и закончился кислород. Раз, два… Три. Четыре. Пять? И даже это не было странным. Скорее притягательным. Манящим. Но что есть мания? И во что она может перерасти?