To you, 2000 years in the future

— Капитан, а расскажите о своей первой любви? Леви лениво приоткрыл глаз, упираясь взглядом прямо в бесстыжие сопляковские изумруды. Изумруды над ним смеялись, поэтому он только фыркнул и снова закрыл глаз, намереваясь поспать подольше под теплыми солнечными лучами. Некстати вспомнился промозглый холод Подземного города, эта вечная сырость, от которой зябли кости, а на стенах расцветали плесневые пятна. Тогда отчаянно хотелось тепла, хоть немного, пусть даже не солнечного — хоть какого-нибудь… И иметь под боком горячее человеческое тело было самым прекрасным, что с ним происходило в подземельях. Самым лучшим и… Чертов сопляк! Вывел-таки на мысли о нем… — Капитан, ну расскажите! А взамен я вам тоже о своей расскажу! — Да что там рассказывать, — лениво отозвался минуту спустя Леви. — Небось, девчонка Аккерман твоя первая любовь, тут и семи пядей во лбу не надо быть, чтобы додуматься. Она до сих пор на тебя смотрит так, будто перед ней лежит кусок сливового пирога, а она его никак не может решиться засунуть в рот. — А вот и не угадали! — раздалось фырканье сверху, и Леви заинтересованно приподнял бровь, разглядывая румянец на щеках Йегера. Его патлы отросли, и по-хорошему, по уставу его давно уже следовало оболванить, да только рука не поднималась отрезать это шелковое сокровище. Леви очень любил зарываться в его волосы по ночам, пропускать их сквозь пальцы, наматывать вокруг суставов, а затем нет-нет, да дернуть, приводя зарвавшегося мальчишку в чувства. Однако… Что за румянец? Армин. Это был Армин. Конечно, это был Армин. Кто же еще, кроме него? Если бы Леви задумывался над этим больше, чем на пару секунд, он бы понял. Микаса была плющом: властным, душащим заботой и своей граничащей с помешательством любовью, и выдерживать ее было тяжело. С другой стороны Армин… Он был похож на нарцисс, расцветающий как только сходит снег. Кроткий, нежный, опекающий, но не удушающий своею опекой. И, что уж врать, красивый. На девчонку похожий, с этими своими пшеничными волосами и огромными наивными синими глазами, крошечным курносым носом и веснушками, рассыпаными по щекам. — Нам по четырнадцать было, — Эрен прикусил губу, смотря куда-то вдаль. Его пальцы бездумно перебирали траву. — В кадетке еще. Всем было нелегко, нас гоняли каждый день до отнимающихся ног, но Армину было тяжелее всех. Он ведь… Ну, вы знаете. Ему лучше сидеть в штабе с капитаном Ханджи, шевелить мозгами, придумывать новые стратегии, все это — то, что не получается у простых вояк. Но в кадетке на его мозги не смотрели, он таскал обмундирование наравне со всеми, еще так смешно злился, когда Райнер пытался у него рюкзак отнять — все сам хотел. Так на него похоже, если честно. Все всегда замечали лишь его хрупкое телосложение, тонкие ноги, слабые руки, но никто не видел, что вот тут, — и Йегер постучал по своей груди, там, где ровно билось сердце. — Тут было все, что должно быть у настоящего солдата. Леви выдрал рядом растущую травинку, осмотрел ее и, решив, что она достаточно чистая, сунул в рот. Задумчиво пожевал. Когда Эрен описывал Арлерта, ему на ум приходил совсем другой человек — пусть и не мальчишка из Сигансины, но тоже тот, у кого было сердце истинного солдата — большое и благородное. И сколько всего он бы мог с этим сердцем сделать… — Я не хотел навязываться. Знал, что он всегда болезненно реагирует на упоминания о собственной слабости, и не хотел давить еще больше. Но однажды мы вернулись в казармы после очередного бега по пересеченной местности, он снял сапоги, развернул портянки, а там — не ноги, а кровавое месиво. Он смотрел на них так, будто это что-то нормальное, будто это ничего не значит, но я помнил, какие у него были маленькие, аккуратные ступни, пальцы такие смешно-розовые, и… Я не выдержал. Орал так, что стены тряслись, удивлен, что Шадис не явился злобным духом по мою душу. Армин тогда молча все выслушал, покивал чему-то своему, происходящему в гениальной голове, схватил за ленту рубахи, притянул и поцеловал. — Эрен замолчал, кидая быстрый взгляд на Леви, будто проверяя, не оскорбился ли он из-за рассказа об этой маленькой интимной подробности. Аккерман лишь приподнял брови, поощряя продолжать. Каков смысл ревновать к тому, что давно превратилось в быль? К четырнадцатилетнему мальчишке, тогда отчаянно нуждавшемуся в тепле и ласке, в поддерживающем плече? Он ведь и сам таким был… Хотя, надо отдать ему должное, Армин был смелым, Армин сделал то, на что никак не решался сам Леви тогда, давно, в Подземелье. Возможно, признай Леви тогда, что он влюблен, и можно было бы избежать той череды нелепых несчастностей, которые привели к горькому исходу. Он мотнул головой, изгоняя лишние мысли. Ни к чему это. — А дальше что? Будет сладкая история о том, как два дружка-пирожка свили свое любовное гнездышко? — ворчливо подтолкнул Эрена к продолжению истории Аккерман, и мальчишка встрепенулся, выныривая из воспоминаний. Солнечно улыбнулся, а затем взлохматил черные волосы там, где они были самыми короткими, и по телу Леви прошла дрожь. Засранец! — Нет, капитан, не будет. Вы же и сами говорили — люди в Разведкорпусе никогда не получают счастливых концовок. Когда обнаружилось, что я титан, мы… Отдалились. Армин, хоть и продолжал меня всячески поддерживать, тем не менее побаивался моей силы, а я… Я так боялся причинить им с Микасой вред! И если Микаса бы справилась, она сильная, то случись что-то с Армином, я… Он же такой хрупкий, а мой титан такой неуклюжий… — И именно поэтому ты, сопляк, запал на меня, — хмыкнул Леви, а затем приложил ладонь ко лбу, загораживаясь от солнца. Эрен смотрел на него ласково, с такой любовью, что дух захватывало, и только на дне раскосых глаз клубилась тоска. Тоска была светлая, словно по чему-то давно утраченному, но любимому, и Леви не выдержал, протянул руку к щеке Эрена, погладил только кончиками пальцев, и слабо приподнял уголки губ. Йегер резко выдохнул, недоверчиво смотря на редчайшую, драгоценную улыбку капитана, а затем зажал его щеки ладонями и от души чмокнул в губы. — Капитан Леви, а расскажите о своей первой любви?.. Леви отвел глаза. На горизонте расползались облака, золотые, розовые, фиолетовые, окрашенные во все цвета приближающегося заката, и он, смотря на эти облака, вдруг решился. — Его звали Фарлан.