Гиперопека по-доминантному

      Этот день наступает. Он наконец-то наступает так неожиданно быстро, хотя до этого всё время тянулось до раздражительного медленно, что первое время Антон лежит в кровати и смотрит в потолок, просто пытаясь осознать: вот он, наступил. Он проснулся рано, как и вся старшая группа и половина мелкой, которую тоже зацепило этой волной всеобщего возбуждения. Учителя с самого утра стали дежурить по этажам и успокаивать взвившихся сабов. Солнце всем своим неземным существом стремится поскорее взобраться на самый верх и осветить всех, согреть своими лучами, стать идеальной бело-жёлтой точкой на широком безоблачном сине-голубом небе.       Вчера мимо них летали самолёты, пугая своим рёвом облака и сбивая их своей скоростью. На ужине была только лёгкая пища, не вызывающая диарей и метеоризмов. Учителя на последних уроках посоветовали подготовить себя, принять душ, а лучше ванну. Сабмиссивы же восприняли это со всей серьёзностью и подготовили себя всем, чем только можно. Они отмокали в пенистой душистой воде, делали себе маски на волосы и лицо, устраивали друг другу сеансы массажа, настраивались на грядущий день просмотром БДСМ-фильмов, разминались, занимались йогой несколько часов с перерывами, подготовили себе одежду, вычистили её, выгладили, приукрасили, нашли всякие аксесуары, ошейники, цепочки, браслеты и тому подобное, помимо этого определённая часть устроила себе депеляцию и маникюр с педикюром.       Антон идёт в ванную утром, нежится в ней где-то минут сорок, надумывая о скорой поездке. Подготавливать себя клизмами, как учили на уроке по теории, он не собирается, ведь до самой практики он по-любому не дойдёт, а следовательно ни к чему тратить на это свои силы, но всё равно он собирается выглядеть достойно. Убирает с себя лишние волосы, причёсывается, использует антиперспирант, одеколон, полчаса зависает возле шкафа с одеждой и столько же рядом с комодом, в котором содержатся его украшения.       Обрядившись по высшему разряду и нанизав на пальцы побольше колец, а на запястья побольше браслетов, он спускается завтракать. В столовой аншлаг, полно и доминантов-учителей, и сабмиссивов. Старшие бурно что-то обсуждают, параллельно кушают лёгкие кашки и блинчики на растительном или безлактозном молоке, те, кому не нравятся «молочные» изделия, завтракают сэндвичами либо с индейкой, либо с курицей, либо без мяса вовсе. Оксана берёт себе тот, который с авокадо, а Рома пихает в рот всё подряд — так он заедает стресс.       — Это не стресс, — говорит он, насупившись и набрав в щёки еды, подобно хомяку. — Это ожидание. А ожидание изматывает!       — А в меня вот еле лезет, — говорит Оксана. — Антон тоже почти не ест.       — Ну и не надо, я могу и ваши порции съесть.       — Да ты лопнешь! — восклицает Оксана. — Не нужно в себя столько пихать. А то в тебя чего-то другого не запихнут.       Антон давится чаем, а Рома закатывает глаза и показывает ей фак.       — Всё влезет. Все влезут. Сколько надо, столько и влезет, — ворчит он, размазывая по тарелке сметану с ягодным вареньем. — Когда мы вот уже поедем? Я готов! Я со вчера готов! Я уже год готов к этому! Нет, всю свою жизнь к этому готов, понимаешь?       Мимо них проходит Паша, явно желающий спокойно оказаться возле учительского стола, но Оксана замечает его и окликивает, из-за чего тот меняет траекторию и с вымученной улыбкой идёт к ним.       — Что, ребят? — спрашивает он нежно, приобнимая одновременно и Оксану, и Рому за плечи.       — Паш, Рома скоро лопнет.       — И ничего я не лопну! Что она мне тут глупости всякие говорит?! И когда мы вообще поедем?       — Ром, солнышко, всё будет, — воркует Паша, поглаживая его плечо. — Успокойся, ждать осталось не так много. Через два часа сбор внизу. Можешь выйти пораньше со своими друзьями, поиграть во что-нибудь. Только без алкоголя, а то твой долгожданный день перенесётся на год вперёд.       — Я помню, — стонет Рома. — Никаких сессий под алкоголем, — говорит он со вздохом. — Но просто ждать — так утомительно!       — Я понимаю, котёнок, но это ведь будет оправдано? Не волнуйся так сильно, это лишь подготовка к тому, что потом у тебя будет в любое время дня и ночи. И, правда, не объедайся сильно, а то заболит живот и впечатления от праздника смоются. Просто расслабься. Поиграй во что-нибудь, почитай, фильм посмотри.       — Столько уже их посмотрел! — делится с ним Рома. — Все какие можно пересмотрел! И даже больше!       — И даже больше, — с усмешкой на губах кивает Паша. — Покажи тогда Антону те, что он не видел. Уверен, у него твоего богатого опыта ещё нет. Так и время пройдёт незаметно. Не бойся, без вас никто никуда не уедет. Идёт?       — Идёт, — горячо подтверждает Рома, кивая раз пять с бешеной скоростью.       Паша переводит свои журчащие лаской глаза в сторону Оксаны и Антона, оглядывает их и спрашивает:       — А у вас как дела? Не волнуетесь?       — Есть немного, — признаётся Оксана и показывает на свой сэндвич. — Не лезет никак.       — Меня скорее всеобщее волнение задевает, — говорит Антон. — Да и не часто мы куда-то выбираемся отсюда. А там тоже всё будет огорожено от других?       Лицо Паши видоизменяется из радушного и разнеженного в более непроницаемое. Он говорит:       — Что ты имеешь в виду? Праздник будет проходить на территории парка, как и обычно. Думаю, в Сабвижн достаточно постов по этому поводу.       Антон кивает, не решаясь перезадавать свой вопрос. В любом случае на ответ он и не надеется. По постам в Сабвижн он понял то, что там будет весело, много сабов и домов, много БДСМ атрибутики. Больше никакого понимания у него не сложилось. Всеобщее волнение, как он сказал, его, действительно, задело, но не в той степени, как это случилось с остальными.       В некотором смысле дождался назначенного времени и сел в автобус он будучи в каком-то трансе, или скорее до конца не осознавая то, где находится и где будет находиться в ближайшее время.       За окном мимо него проплывают люди. Человек за человеком. Среди них иногда встречаются доминанты, но чаще всего — обычные люди или оборотни. На глаз различить их в толпе крайне сложно, а зачастую и попросту невозможно. Внешне они идентичны друг другу. У оборотней отличается только характер, поведение и немного физиология, но она скрыта в будничное время. Понимание, к какому классу принадлежит существо перед тобой, может прийти только по запаху, но его за толщей тонированного стекла Антон не ощущает. Он провожает спины прохожих долгим взглядом и, глядя на детей, гадает, а не получит ли этот малыш в скором времени какой-нибудь браслет себе на руку или ногу.       Прохожие не знают, кто едет в этом автобусе, они на него и не обращают внимания, даже не замечая, какое чудо проезжает мимо них. Два совершенно разных мира практически пересекаются, один проходит сквозь другой, отделяемый тёмным стеклом и машинным металлом. Удивительно, восхитительно, впечатляет все мысли Антона. Он погружается в эти миры, обдумывает всё это переплетение, параллельно слушая музыку. Волна предпочтений в Сабвижн практически полностью состоит из Тематических треков, в каждом втором происходит сессия, слышатся стоны на эдлибах и звуки удара хлыста о кожу. В противовес этому по улице идут младшеклассники и с задорными личиками обсуждают какие-то свои школьные темы, не то контрольную, не то домашнее задание, не то просто злобного учителя.       Весь меланхоличный настрой заканчивает Рома, он выдирает из его ушей наушник и практически кричит вместо него:       — Чего там такого интересного в окне?! Ты вот не понимаешь, куда мы едем?       Антон вздыхает. Рома такой взбудораженный, что была бы у него возможность воспламеняться, он спалил бы сейчас весь автобус, а с ним и полквартала. Его лихорадит, таскает из стороны в сторону, его глаза не могут успокоиться, всё бегают, переливаются блеском, и его рот неустанно воспроизводит новые и новые темы для разговоров, находя их во всём, он выплёвывает первое, что пришло ему в голову. От такой гиперактивности Антон успел устать ещё в пансионе, а теперь она его конкретно начала раздражать.       — Не забывай, я буду просто стоять и смотреть, — огрызается на него Антон.       — Бедненький, — говорит Рома вполне серьёзно, на что вздыхает уже Оксана. — Я тебе обязательно всё пересскажу. Во всех деталях! Может, уговоришь Пашу поучаствовать в этом?       — Я боюсь, что это закончится ещё хуже, чем в прошлый раз, — отвечает ему сдержанно Антон, на удивление вполне миролюбиво. Рома согласно кивает и на некоторое время отстаёт от него.       В своих словах Антон не врёт, лишь немного недоговаривает. Его немного пугает отрицательный исход сессии. Он теперь понимает, что доминанты не просто так не допускали его до открытки, и на этот раз не хочет их ослушиваться. Но с другой стороны для себя он уже вывел один жирный плюс: можно прибиться к Арсению. И либо наслаждаться его компанией, либо, наоборот, попытаться к нему остыть, найти в нём какие-нибудь отталкивающие черты.       Оксана нежно проводит ладонью ему по плечу. Не успевший надеть обратно наушник Антон поднимает на неё вопросительный взгляд.       — Всё будет нормально, — говорит она.       Антон сперва хочет ей ответь, а потом по лёгкому румянцу и покусанным губам понимает, что говорила это Оксана не столько ему, столько себе, поэтому вместо какого-либо внятного ответа он только кивает и ободряюще улыбается ей, она отвечает ему тем же.       Рома продолжает сходить с ума, он пристаёт уже к другим сабам, а вскоре вообще пропадает со своего места и остаётся рядом с учителями. Под их присмотром он смиреет и становится довольным, как обожравшийся и обласканный кот. Антон наблюдает за ним краем глаза.       Они подъезжают. Вернее, преодолевают высокий каменный забор сквозь широкие красивые ворота. Как и думал раньше Антон, этот парк закрытый. Он полностью окружён высоким красивым забором, через который невозможно что-либо подсмотреть и крайне сложно перелезть.       Наружу из автобуса сабмиссивы вываливаются, толкая друг друга. Все находятся в небывалом нетерпении. Их высадили в небольшом отдалении; через метров пятьдесят видно столпотворение разных браслетных: и верхних, и нижних. Среди них встречаются как молодые, так и люди в возрасте. Антон с замиранием сердца за ними наблюдает. Впервые он видит других сабмиссив, не пансионатских, взрослых. И впервые он видит домов под другим углом, к тому же — абсолютно открытый. Их всех попросили надеть одежду, не скрывающую браслет на ноге, чтобы доминантам была понятна их принадлежность. Антон всегда скрывал на людях свой браслет, потому ему некомфортно. Он интуитивно хочет закрыться, опустить пониже штанину, но у него это не совсем выходит, да и он одёргивает себя от такого глупого стремления.       Со спины к нему бесшумно подходит Паша, и кладёт на его плечо руку, от чего Антон ойкает, пугаясь, и с этим страхом уставляется на подошедшего. Паша лишь коротко скользит по его лицу взглядом и отдаёт всего себя всей группе.       — Ребят, подойдите сюда, потише, поближе, да, вот так, — собирает он всех журчащим звонким голосом. — Мы находимся на территории парка «Остров Пасхи». Половина наших учителей также будет находиться здесь. Ещё вы можете познакомиться с сабмиссивами из других пансионов этого района. И с разными доминантами. Просьба не разбредаться далеко, не терять телефоны, всегда быть на связи, не выключать звук, не выходить за пределы парка и при малейших трудностях или неприятностях искать знакомых доминантов, например, нас или Марину с Арсением. Это понятно? Отлично. Если устанете, можете также подойти к нам, мы посадим вас в автобус. Если вдруг станет плохо, дурно, закружится голова, всё подобное — тоже подходите, не терпите. Ориентировочно праздник будет проходить до шести часов вечера, но всегда можно уехать или закончить пораньше, так что не заставляйте себя стоять на ногах, хорошо? Отлично, тогда милости прошу, хорошо всем провести время!       Паша улыбается так ярко, что внутри Антона взрываются фейерверки, будто бы сейчас на самом деле происходит настоящий праздник. Это не Новый год, с его обыденными ритуалами, которые половине празднующих и не по душе, это не день рождения, где отмечают в основном лишь бы напиться или не отмечают вовсе, это тот самый праздник, где можно просто расслабиться, он без причины, без обязательств, без подарков и будто бы без правил. Паша что-то говорил про то, что не нужно покидать участок. Антон оглядывается, пытаясь выискать хоть щель, в которую можно проникнуть, чтобы сбежать. Не потому что он хочет это сделать, а просто ему интересно. На деревьях он видит камеры. В идеальном заборе ни намёка на какую-нибудь дырку или лазеечку. Даже ворота надёжно закрыты и открываются только из будки сторожа.       — Зачем говорить не уходить из парка, когда из него невозможно уйти? — бубнит про себя он.       Идущий впереди него Рома закатывает глаза и, оборачиваясь, спрашивает:       — Чё ты там бубнишь? Харэ о фигне всякой думать. Иди с домами познакомься. Я пошёл. Всем пока! В шесть вечера увидимся!       — Э, Рома! — возмущается Оксана, но тот уже в припрыжку покидает их компанию, скрываясь в толпе браслетных. — Вот ну что с ним не так?!       — Ты волнуешься? — уточняет у неё Антон.       — А ты нет? — раздражительно отвечает та, резко к нему повернувшись. Потом она вздыхает, опускает голову, плечи, делает один глубокий вдох и поднимает на него извиняющийся взгляд. — Просто тут столько… столько доминантов. Я никого не знаю, и это так странно. Но я наконец смогу… блин, я не знаю, как объяснить. Я… Я, пойду, — говорит торопливо и вдруг сбегает.       Антон ошарашенно смотрит ей в спину.       Вокруг красиво и шумно. Много разных цветов и приятных запахов сливаются вместе, создавая калейдоскоп эмоций. Антон осторожно двигается в толпу, рассматривает незнакомые лица сабмиссив и доминантов, но ни к кому не подходит и ни с кем не заговаривает. Все разговоры льются только о БДСМ, само убранство праздника больше напоминает ярмарку, потому что вокруг стоят разные шатры: с едой и напитками, украшениями, аксессуарами и девайсами.       Арсений ещё в школе что-то рассказывал про то, что доминантам нужно взять с собой деньги, что сюда им нельзя проносить воду и еду, они могут только купить её здесь. У Антона денег нет, поэтому он не совсем понимает, как следует поступать ему. Вероятно, идти искать учителей. Он подходит поближе к одному ларьку с хот-догами и разными освежающими напитками. Цен не видит. Парень-доминант-продавец спрашивает, что ему хочется.       — Мне нечем расплачиваться, — говорит ему Антон.       Продавец округляет глаза, пока его губы расползаются в широкую неровную улыбку.       — Ты о чём, солнце? Бери, что хочешь, — говорит он.       Не успевает Антон что-либо сказать, как справа его толкает какая-то пышная девушка с фиолетовыми волосами и задорно спрашивает:       — И Вас тоже?       Парниша улыбается ей уже более натурально и подмигивает.       — Я на работе, малышка, но можем поболтать, о чём захочешь.       Антон поскорее сбегает от их флирта. Он мечется среди толпы, не то сбегая от неё, не то стараясь попасть в её самую гущу, чтобы по максимуму в ней затеряться.       В какой-то момент он устаёт бесцельно бегать, останавливается посреди площади в окружении браслетных и рассеянно смотрит по сторонам, толком не понимая, что старается найти. Его мысли даже не пытаются собраться в кучу или вылиться во что-нибудь разумное, и его это сильно удручает.       — Привет, — рядом с ним оказывается весьма высокий доминант-брюнет. Молодой, с кристальными голубыми глазами, почти как у Арсения. Он добродушно улыбается и протягивает руку. — Познакомимся?       Антон с перепугу отходит от него на шаг и невнятно проговаривает, почти что тараторит:       — Я не провожу сессий.       Доминант удивляется, но почти сразу усмехается и нежно говорит:       — Правильно, их проводит доминант.       Антон поджимает губы и машет головой.       — Я имею в виду, что не для этого, не для сессий. Мне психолог не разрешил.       — Не разрешил? — уточняет доминант.       Антон закатывает глаза.       — Однохуйственно. Просто мы договорились, что я без этих самых, без сессий. Похожу, погляжу, посмотрю, — говорит он.       — Ага, — говорит доминант. — А где твой куратор?       — Какой куратор? Я и без него ходить могу. И вообще, чего ты ко мне пристал? Иди к другим приставай.       Доминант теряется, по нему это видно, и Антон упивается его растерянностью, его неопытностью, его изумлением. Учителя никогда не позволяют себе ярких эмоций. Что бы не происходило, они могут крайне эмоцинально только попереживать, в остальные случаи они держат лицо нейтральным с упором или лёгким отливом в ласку. И им верить легко, но здесь, сколько бы этот юноша не пытался нацепить нечто подобное на себя, его образ рассыпался мелкими осколками на глазах. И от этого Антону захотелось ещё больше огрызаться.       — Расслабься, ты чего? — говорит вдруг другой молодой доминант, стоявший всё это время рядом. Он чуть ниже брюнета и весь рыжий, у него немного выступают передние зубы, приближая его внешность к кроличьей. Ему это в некоторой степени идёт, но Антон не обращает на это внимание. Он вдруг ощущает себя до того заведённым и загнанным в угол, что готовится защищаться по полной.       — Я расслабленнее вас, — говорит он с норовом, поднимая голову. — И вообще, я спокойно шёл, это вы ко мне пристали. А конкретно — ты. Тебя вообще никто не звал.       — Прости, если… — начинает говорить рыжий, но Антон отворачивает в сторону голову и пресекает его слова своим резким жестом руки и словами:       — Слушать не хочу извинения. Домы только и могут, что извиняться, — рычит он.       До него в этот момент доходит, что раньше он бы офигел, если бы услышал подобное изречение. Ведь доминанты никогда не извиняются, они буквально заставляют себя это делать, когда осознают свою неправоту. Только то было с небраслетными, с людьми и оборотнями, с другими доминантами. С сабами дела обстоят, как выяснил Антон, совершенно по-другому.       — Но, если мы и…       — Хватит оправдываться, — стонет Антон и двигается от них подальше спиной вперёд. — Я вообще не хотел затевать этот разговор.       Доминанты переглядываются между собой, в этот момент Антон врезается в какую-то пару. Сабмиссив начинает возмущаться, его доминант успокаивать её и бросать вопросительные взгляды в сторону Антона. На Антона, к слову, начинают смотреть уже почти десяток доминантов, и такое внимание к своей персоне его смущает и пугает окончательно. Он хочет сбежать от них от всех как можно дальше.       — Из какого ты пансиона? — спрашивает один из доминантов.       Антон стонет, закрывает глаза и с покрытым морщинами лицом вяло называет номер. Он выучил его ещё в первые две недели нахождения в пансионе, сам не знает зачем. Теперь знает, понимает — пригодилось. Доминант сразу начинает что-то писать в телефоне, и спустя две минуты к ним подходит Светлана Викторовна.       От домины Антону не по себе. К ней у него отторжение. В целом ко всем доминам, а не конкретно к этой. Они его не привлекают, зачаровывают, но только на дальней дистанции, а тереться о её грудь, сгибаясь при этом в три погибели, ему не улыбается. Он отходит и от неё тоже, не разрешая прижать или просто подтащить себя к ней.       — Я не хочу с Вами никуда идти, — говорит Антон.       И видит во всей красе удивления домиков и оставшееся практически бесстрастным лицо Светланы Викторовны. Вот он — опыт. Домики-растеряшки Антона, ясно понимает он, совсем не интересуют, даже не забавят, а лишь раздражают. Но взрослых доминантов в толпе практически не видно: они встречаются один на сорок или пятьдесят доминантов, рядом с ними уже есть какой-нибудь саб; да и подходить к ним он не решается, при мысли об этом возникает та самая робость. Сковывающая, выбрасывающая румянец на щёки и шею с ушами.       — Антош, что случилось? Кого мне позвать? — спрашивает Светлана Викторовна.       Антон чуть не называет имя Арсения, но потом в этом отпадает необходимость, потому что тот сам появляется за её спиной. Он движется невозмутимо, бодро, игнорируя остальных доминантов. На его лице та же палитра эмоций, что и у Светланы Викторовны, но чуть более смазанная, припудренная мужским лицом.       Не церемонясь, — как сперва хотела сделать Светлана Викторовна, — он подходит к Антону вплотную и прижимает его объятиями к своей груди. От него исходит яркий запах одеколона, крепкие руки не отпускают и не оставляют даже попытки на побег. Долго Антон не может сопротивляться; уже спустя пару секунд его напряжённые плечи опадают, и сам он будто вручает себя, доверчиво падает в чужие руки.       — Давай рассказывай, что случилось, — говорит Арсений. Звучит он, как понимающий родитель, древний мудрец, наблюдающий за тем, как жеребёнок впервые встаёт на ноги.       И Антона это задевает лишь немного. Он в целом понимает, что моложе, чувствует разницу в их характере и знаниях, а ещё доверяет, поэтому трётся ему носом о плечо и бубнит туда же:       — Я просто потерялся.       — А теперь нашёлся, — со смешком отвечает Арсений и чуть отстраняет его от себя, заглядывая сразу в глаза. — Пойдём в более тихое место?       Антон согласно мычит в ответ и уходит, даже взгляда не бросая на то, что оставил после себя. Потерявшие свои лица домики остаются позади него как глупый сон. Очень скоро он оказывается в довольно солнечном зелёном месте в достаточном отдалении от других. Метров десять, но ощущаются они, как все сорок-пятьдесят. Рядом с ними лишь деревья, трава, клетка высотой где-то в метр и чуть дальше лавчонка в виде циркового шатра, в которой продают-раздают лимонады.       — Подробнее не расскажешь, что с тобой произошло?       — Не хочу, — говорит капризно Антон и заинтересованно оглядывается вокруг себя. Рядом с Арсением ему всё так же хочется баловаться, но уже по-другому. Задирая больше не колко, а, как другие сабы, играюче.       Арсений глядит на него с кроткой улыбкой, словно видя насквозь все его цели и мысли, от чего Антон поскорее отворачивается в сторону клетки с преувеличенным интересом начиная её разглядывать.       — А это зачем? — спрашивает он, чтобы начать отвлечённый разговор.       — Настолько скучная теория в школе? — со смешком уточняет Арсений. — Это клетка. В ней закрывают. Она одновременно и сковывает и оставляет подвижность, хотя по сути лишает тебя возможности встать, уйти, даже повернуться. Часто используется в сочетании с наручниками, цепями на шею или ноги и реже с кляпами. Обычно это длительный атрибут, саб может провести в клетке до нескольких часов.       — И это кому-то нравится? Всё же затечёт, — говорит Антон, подходя к клетке и прикасаясь к её стальным нагретым на солнце прутьям.       — Нравится. У всех разные фетиши. Неужели заинтересовался? — со всё той же насмешливой манерой, слегка надменной, но так, в приемлемой мере, по-доминантному, интересуется Арсений.       Антон облизывает губы и резко поворачивает к нему голову.       — Может быть, — отвечает он.       — Хочешь попробовать? — уточняет Арсений.       В его голосе слышится оттенок удивления и, возможно, настороженности, но Антона это распаляет только больше, он сплетает руки за спиной и прижимается ею к клетке.       — Мне это можно? Это ведь не сессия, да? И под твоим присмотром.       Арсений даже немного приподнимает брови, хмыкает и кивает.       — Да, Тош, это не полноценная сессия. Ты уверен, что хочешь этого?       — А я думал — это я мнительный…       Наконец провокация срабатывает, и Арсений становится более собранным и серьёзным на лицо. Он молча кивает на дверь клетки, раскрывает её находящимся в замке ключом и приглашающе кивает.       — Садись на колени. Я тебя закрою. Без моей помощи выбраться ты не сможешь. Понятно?       Звучит в голове Антона это сильно, аж дыхание немного сбивает, он кивает в знак согласия.       — Словами, Тош. Отвечай словами. Тебе понятно?       — Да, понятно, — послушно отвечает он.       — Вот и славно. Залезай.       Антон понимает, прекрасно понимает, что это далеко не полноценная сессия. Что он полностью одетый, что вокруг полно людей, что у них не будет никакого продолжения, он просто примеряет на себе роль заключённого, но его сердцу это не мешает стучать в ушах, а глазам поблёскивать от возбуждения. Он делает всё не спеша, запоминая, с застывшим дыханием наблюдает и слышит, как перед ним закрывается на замок дверца тесной клетки, и как ключи оказываются в руках Арсения, а потом и в кармане его штанов. Весь мир отрезается вдвойне. Шум становится третьестепенным. Он обхватывает руками прутья и поднимает на Арсения свой поплывший взгляд, полный безропотного подчинения. Запертым в клетке Антон не может ничего сделать, даже руки протянуть. И его внутренняя натура, желающая доминанта перед ним, вожделеющая его, вдруг просыпается, да с такой ярой силой, с какой волны при наводнении разрушают дома и сметают деревья, а водовороты затаскивают многотонные корабли и отправляют на самое дно морское.       — И как тебе?       Арсений стоит в полный рост и бросает эти слова небрежно, неотрывно глядя в его глаза. Антон пытается вытянуться, пробраться сквозь прутья и притянуть его к себе ближе. На эту немую просьбу Арсений присаживается рядом с клеткой на корточки, но между ними всё равно остаётся большое расстояние. Большое для Антона. Большое и нерушимое, которое никак не получается преодолеть. Ноги начинают немного затекать, колени болеть от твёрдого металла, но он всё равно продолжает сидеть, цепляться за прутья и пытаться что-то передать без слов.       Шум становится тишиной, а яркая зелень и синее небо тёмным подвалом.       — Тош, я велел тебе отвечать словами на мои вопросы, — говорит Арсений.       — Да, — отвечает, как загипнотизированный, Антон. — Простите.       — Тебя выпустить?       — Да?       Антон не хочет выходить, он не отвечает прямо, скорее без всяких мыслей говорит первое, подвернувшееся под язык. Он льнёт ближе, врезается лицом, лбом в прутья, бодается о них, держится обеими руками за них и смотрит так, будто просит подойти к нему и испить его всего без остатка. Он вожделеет доминанта перед собой, хочет ему подчиниться, попробовать его, почувствовать его запах, его опеку и заботу, его силу, грубость и умение контролировать. Да и просто член его в своём рту Антон хочет. Очень сильно хочет. Потому что так правильно, так красиво, так оба останутся довольными. И змея, и крольчонок-зайчонок.       Арсений чуть приоткрывает подвысохший рот и одним лишь указательным пальцем проводит не то ему по щеке, не то по горяче-холодному металлу.       — Это не сессия, — напоминает он.       Они молчат некоторое время. Антон не различает взгляда Арсения, но неотрывно на него смотрит; его волнует лишь его собственное возбуждённое состояние, он готов покорно мурчать и ластиться, пить и есть из миски или вымаливать что угодно. И все его дёрганья направлены в основном не на то, чтобы размять мышцы тела, а чтобы оказаться ближе и показать себя, ощутить как можно сильнее всё эту скованность и тесноту, темноту и беспомощность. Отдаться.       Арсений достаёт из кармана ключи и, как будто издеваясь, крутит их на пальце.       — Пока я не захочу ты не выйдешь и не встанешь, понимаешь это?       Антон с готовностью кивает, а потом отвечает вслух на его вопрос. Арсений ещё раз оглаживает его щёку, проводит ключом по прутьям, вызывая неприятный громкий скрежет и лёгкие вибрации, от чего Антон секундно морщится, но не изменяет своего настроя, лишь ещё больше распаляется.       И тогда Арсений поднимается, выпрямляясь во весь рост.       — Тош, выходи. Попробовал, пока хватит.       Антон первые пару секунд не совсем понимает смысла приказа, затем разочарованно стонет, упираясь лбом в прутья, но, не смея возражать, говорит:       — Хорошо, как скажешь.       Арсений удовлетворённо кивает, раскрывает клетку и помогает ему встать на ноги, после чего запирает её обратно и оставляет в замке ключи. Антон смотрит на неё с благоговеянием и желанием вернуться. Ему на плечо ложится ладонь, притягивает к крепкому уже изученному постоянными объятиями телу.       — Мне понравилось, — говорит он шёпотом.       Арсений прижимает его голову к своей груди и шебуршит по волосам.       — Это хорошо, — говорит он. — Прости, что так рано прекратили, но тебе пока ещё рано глубоко углубляться в это.       — Меня в детстве это всегда пугало, — вдруг делится Антон. — Мне и сны пугающие снились. Будто я в подвале, меня заточили в клетку и пытают.       — Только в твоё удовольствие, — моментально отзывается Арсений. — Ты уверен, что это были кошмары? Может быть, стоит посмотреть на те сновидения иначе? Хочешь чего-нибудь?       Они начинают двигаться в сторону ларька, там Антон выбирает себе безалкогольный (алкогольного здесь ничего нет) мохито, потом тащит Арсения обратно к клетке. Они стоят надалеко от неё, по большей части на коротко стриженной душистой траве, и обсуждают праздник. Все подготовления к нему, количество участвующих пансионов и приблизительное — пришедших домиков. Так они постепенно доходят и до недавнего инцидента на площади. Антон уже менее капризно и замкнуто поясняет, что, какие чувства и эмоции сидели в нём в тот момент. Он пытается не анализировать собственные действия, а просто рассказывать о них, и по одобряющему взгляду Арсения понимает, что всё делает верно.       — Ты так строг, — задумчиво говорит по итогу Арсений. — Можно иметь какие-то определённые предпочтения, но к чему так резко реагировать на всё, что под них не подходит? Уверен, те доминанты не хотели тебе зла, ты можешь доверять им так же, как доверяешь мне.       — Не могу, — говорит Антон. — Я их не знаю.       — Но и меня ты не знаешь, Тош, — кротко объясняет тот. — Мы с тобой и виделись-то всего несколько раз.       — Ты другой.       — Как же ты это определяешь?       — Не знаю. Просто так чувствую.       — К собственным чувствам важно прислушиваться, ты абслютно прав. Но и других домов чураться не нужно, это не имеет смысла. Когда ты будешь участвовать в открытках, избирательность в доверии к другим может плохо на тебе сказаться.       — А если я не хочу открытки? Может, я хочу себе одного постоянного доминанта и всё? И публичность мне не нравится. Это мой сквик.       — Ты ведь даже не пробовал, к чему тогда это сослагательное наклонение?       — Но сейчас же по сути открытка.       — И я не заметил, чтобы тебя смутила толпа. В клетке ты был сосредоточен только на своих ощущениях. На открытках часто можно найти интересный инвентарь. Все новинки первыми выставляются туда, к тому же ты так сможешь найти себе новых друзей, получить новые эмоции. Будь открытым ко всему новому. Вот увидишь, тебе это понравится.       — Раз ты так говоришь, кто я такой, чтобы спорить, — пожимает плечами Антон.       Арсений с лёгкой усмешкой от его чуть льстивой интонации гладит его по волосам и говорит:       — Мне нравится, что ты перешёл на «ты». Я будто помолодел сразу.       Антон изумлённо округляет глаза.       — Я? В смысле? Когда? Я не, я случайно. А Вас-тебя-эээ-Ва… это неприятно для Вас?..       — Боже, Тош, не пугайся так, я шучу. Обращайся так, как тебе больше нравится, не задумывайся об этом. Зря я, наверное, акцентировал на этом твоё внимание. Не бери в голову. Лучше скажи, чем хочешь заняться?       Антон хочет сказать только одно: «что угодно, лишь бы с тобой-Вами», но он этого не говорит. Вместо этого оглашает второе, что приходит ему на ум, и они направляются просто смотреть за другими домами и сабами. Праздник уже находится в разгаре: некоторые сабы связанные, другие голые или полуобнажённые, кто-то, не стесняясь, стоит на коленях с завязанными за спиной руками и сосёт хуй или лижет пизду доминанту/домине, а кто-то во всё той же одежде пробует на себе шибари с подвешиваньем. Например, Оксана. Тихая, спокойная, кроткая, она отлично изгибается и довольно долго держит свою позу, находясь в трёх метрах от земли. Рому, как бы Антон не старался, найти у него не получается. Зато обилие звуков раздражает, поддёргивает и возбуждает его с каждым последующим получасом всё больше и больше.       Перед ним разворачиваются сотни фильмов, происходит несколько десятков сессий одновременно. Сабмиссивы ползают, сидят или лежат, стоят неподвижно, они связаны или одеты в латекс или тематическую одежду, у кого-то следы от паддла или стека, у других от розг, третьи растирают руки после крепкой обвязки. За всем этим со стороны наблюдают взрослые доминанты, и Арсений в том числе. Он как бы и вместе с Антоном, но того не покидает ревность от того, насколько внимательные взгляды его куратор бросает на других, даже незнакомых ему, учеников. Он хочет взять его за руку и повести за собой к какому-нибудь шатру с девайсами, вручить в его руки плеть и сказать: «вот я, я твой, не смотри на них, тебе что ли меня одного мало?». Конечно же, он этого не делает. Не позволяет себе, стесняется, стыдится. Он уже на чужие минеты и групповухи смотрит спокойно, хоть и немного краснеет ушами, но никак не может банально попросить понравившегося его доминанта о чём-нибудь. Не может просто пофлиртовать с ним по-нормальному, как это делает на постоянной основе Рома, да и не только он, а половина пансиона.       Антон устаёт от обилия всего и скудности собственных возможностей, поэтому просит Арсения проводить его в автобус, с горестью осознавая, что в этот момент им придётся расстаться.       Возле ворот припарковано около десяти похожих друг на друга автобуса, некоторые сабмисивы уже стоят рядом со своим и обсуждают что-то друг с другом. Атмосфера здесь царит спокойная и разреженная. У некоторых на теле видны следы от недавних сессий, у кого-то совсем усталый и довольный вид. Антон на некоторое время замирает возле дверей автобуса, не решаясь войти. Он хочет как-то попрощаться, но даже банальное «пока» не может выговорить.       — Тош, если ты ещё хочешь походить, — начинает Арсений, удерживая его возле себя за плечо.       — Это утомляет, — резко отвечает Антон. — Ходить, смотреть, но не пробовать. Просто не хочу… оставаться один, — выкручивается он.       Арсений хмыкает, заглядывает в автобус и возвращает на его лицо свой чуть смеющийся взгляд.       — Там уже есть один твой друг, — говорит он.       Антона эта информация настолько обескураживает, что он сам порывается проверить, кто уже закончил праздновать, и с удивлением замечает развалившегося на три-четыре места Рому, не то просто безмолвно лежащего, не то спящего.       — Серьёзно?       Арсений посмеивается и говорит:       — А ты мне не верил? Твой друг устал раньше, чем планировал. Не мучай его слишком сильно, войди в его положение.       — В его положение уже кто только не входил, — бурчит Антон.       — А ты и не завидуй, — кротко отвечает Арсений, вызывая у того поджатые губы: отчасти это было попадание в болевую точку. — Но распросить его можешь. Я тогда пойду, до скорой встречи, Тош.       Антон кивает ему и проходит в автобус, занимает место рядом с Ромой и с удивлением узнаёт, что тот, и в правду, отрубился. От лёгких толчков Рома начинает просыпаться, но весьма неохотно. Он бормочет себе под нос: «ну, пожалуйста, я ведь такой хорошенький, пять минуточек ещё, можно?», глаза раскрывать даже не планирует и накрывает их плечом, чтобы в них не проникал преломленный с улицы свет.       — Ром, а Ром, — елейным голосом говорит Антон ему на ухо, — а кто там до самого вечера собирался тусить, а?       Рома облизывается, зевает, ещё раз облизывается и пробует разлепить глаза.       — Ты не понимаешь, — говорит он заплетающимся языком. — Там… обстоятельства так сложились. Там была такая… и такой! Ох, такие они… конечно, такие…       Антон закатывает глаза.       — Рассказывай давай, — говорит он. — Где, с кем и понравилось ли?       — Везде, со всеми и да! — восклицает Рома, после чего убито падает обратно на кресла, как на мягчайший матрас, закрывается воображаемым одеялом и подкладывает под голову несуществующую подушку в полной уверенности, что находится сейчас у себя в комнате.       — Что ж ты за чудо такое? — вздыхает Антон и гладит его по волосам. — Доволен хоть?       — Ещё бы, — мурлычет тот.       Некоторое время Антон продолжает его гладить, потом, убедившись, что Рома вновь провалился в сон, встаёт с места и направляется на выход из практически пустого автобуса. Сперва он гуляет рядом с забором, проверяя, насколько тот высокий — метра три. Затем исследует окрестности, считая камеры. На пятнадцатой он сбивается и устаёт этим заниматься, поэтому возвращается к стоянке и подходит к столпившимся рядом с автобусом сабам.       — Я люблю, когда что-то с водой, — говорит одна девушка, — но с ним мне чего-то не хватило.       — Ты ещё пойдёшь? — спрашивает её другая.       — Думаю, да. Время ещё есть. А ты уже всё?       — У меня совсем нет выдержки, — печально делится та. — Я бы хотела, но отрублюсь от одного удара. А потом только открытки и ждать. И то там не так.       — Но ты же скоро выпускаешься. Тебе уже восемнадцать.       — Алиса говорит, что мне лучше ещё где-то полгодика у них поучиться. Я поздно попала в пансион, в пятнадцать, почти шестнадцать. Мне столько всего было непонятно. Я и до сих пор могу найти повод для удивления, если честно.       — А Алиса — это ваш психолог?       — Да. Она классная! Невероятная просто. Так много времени со мной проводила, когда я только попала в пансион. Поддерживала меня всегда.       — Это делает любой дом, — говорит третий сабмиссив: уже парень, выглядящий немного старше их, и пожимает плечами, будто не видит в этом ничего удивительного. — В каждом пансионе самый лучший психолог, но столько самых лучших ведь не бывает, правда?       — Миш, ты такой зануда, — закатывает глаза первая девушка. — Мне кажется, тебя не допороли.       — У меня на это есть свой дом, малышка, — подмигивает ей Миша.       — Вот и иди к нему, чего здесь тусуешься?       Он вновь пожимает плечами и отвечает:       — С вами забавно. Я иногда хочу вернуться в пансион. Ностальгирую.       — Почему хочешь вернуться? — вклинивается в диалог Антон. — Тебе там что-то не нравится?       — Там? Я живу со своим домом и у меня регулярные сессии, чего мне может не нравиться? — насмешливо интересуется тот. — Просто здесь всё как будто в новинку. Сессии ещё не стали нормой, как и отношения с домом. Наверное, мне нужно сменить моего постоянного. Не знаю, завтра пойду к психологу, наверное. Или не пойду. Я ещё не решил.       — Лучше сходи, — фыркает первая девушка. — Ты бесячий и неотдоминированный. Найди себе здесь другого дома и наслаждайся.       Миша сперва закатывает глаза, но после призадумывается, на его лице расцветает почти лисья ухмылка, он кивает и со словами:       — А всё же неплохая идея, — уходит от них в направлении праздника.       Антон пробегается глазами по его телу, останавливаясь чуть дольше на подвёрнутой штанине, под которой висит чёрный тонкий браслет, и возвращает взгляд на остальную компанию.       — А здесь много уже выпустившихся? — спрашивает он.       — Не особо, — отвечает вторая девушка. — Зачем им приходить сюда? Но некоторые индивиды встречаются, как видишь. А лучше бы не встречались, только настроение и портят. А тебе сколько? Ты откуда? И как зовут?       Антон отвечает на все её три вопроса и узнаёт имена и пансионы тех, с кем общается. Лена, Катя, Стас и Арина. Им либо семнадцать, либо восемнадцать лет, Стас и Арина из одного пансиона, остальные из разных, а здесь они собрались, потому что немного устали и захотели поболтать с другими. Лена перезаряжется на новый заход, Катя просто коротает время, как и Стас, а Арина ещё не определилась и в каком-то смысле не хочет определяться.       — Я ебал вибраторы, — говорит Стас. — Особенно, когда их пихают, когда надо и когда не надо. Понимаю, конечно, что ещё домики, но башкой-то думать надо. А вот Андреевский крест мне понравился. И домина, хоть и молоденькая, конфеткой оказалась.       — А я кнут попробовала, — говорит Лена. — Мне не зашло, хотя парень передо мной балдел от него, как от хорошенького кунилингуса. Может, тот домик не так хорошо им ещё управляет?       — Всё возможно, они же ещё домики, — говорит Стас. — А ты что пробовал?       Антон мычит.       — Мне Паша, это наш психолог, сказал воздержаться пока что от экшенов, так что по сути ничего и не пробовал.       — И даже не пытался? — уточняет Катя. — Неужели не хочешь?       — Вообще, — начинает Антон и по глазам всех своих слушателей понимает, о чём они все подумали и краснеет из-за этого. Конечно, как сабу не понять другого саба? Он облизывается и всё же говорит: — Немного посидел в клетке под присмотром куратора.       — Какого? — моментально интересуется Лена. — Марины? Вики?       — Арсения.       Ребята одобрительно присвистывают и кивают.       — С Арсом я бы не только в клетке посидела, — говорит Арина. — Он горячий. Особенно, когда сосредоточенный. Сразу распрямляется так, и взгляд так холодеет. Моё сердечко от такого трепещет, как не в себя.       — Солидарен, но мне всё же домины больше нравятся, — говорит Стас. — Так что моё сердце принадлежит Марине.       Антон булькает смехом, вспоминая об ещё одном поклоннике этой домины, лежащим сейчас в автобусе без задних ног.       — А они по всем пансионам курируют?       — По району, — отвечает Лена. — Домиков к нам водят. Хотя лучше бы сами пришли и не уходили. Ни разу не видела ни Марину, ни Арса, никого из кураторов в общем, с какой-нибудь плетью в руках или в латексном костюме… м-м-м, а воображения-то сколько. Хочу-хочу-хочу, — говорит она размеренно, облизывая под конец губы. — И как Арс? Просто наблюдал? Или поучаствовал как-то?       Антон воспроизводит в памяти этот недавний недоэкшен, силясь перестать ревновать, и говорит:       — Скорее наблюдал, но вовлечённо. Даже пару слов сказал. Типа, «ты выйдешь, когда я захочу». Что-то типа такого.       — Монами, да я уже теку, — говорит Арина. — Представьте эти слова баритоном Арса, — обращается она к другим. — Так и хочется сказать: «Да, господин, я вся в Вашей власти». Скажи, что ты так сказал. Ну хоть что-то подобное?       — Нет, — теряется Антон. — Даже не подумал.       — Как грустно, — говорит Катя. — Домам нравится подобное. «Господин», «хозяин», «владелец» и так далее. Возьми на заметочку. Может быть, Арс бы и посильнее вжился в роль. Так сказать, что запретил психолог, разрешил куратор, — она подмигивает ему и звонко смеётся.       Антон теряется ещё больше.       — А так можно? — уточняет он.       — Да всё можно, — фыркает Стас. — Другое дело, с кем и как. Здесь ведь одни домики по сути, поэтому сессии с ними могут фифти-фифти пройти, это понимать надо. И если ты не готов к среднему исходу, то лучше и не пробовать. А с куратором что может пойти не так? А ты давнно вообще в пансионе?       — Я бы сказал по вашим меркам только-только сюда попал, — говорит Антон. — Всего с апреля.       — С апреля? — хором переспрашивают все.       Антон терпеливо им кивает.       — Почему так поздно? — озабоченно спрашивает Лена. — У тебя так долго не появлялся браслет или что?       — Я… как сказать, не хотел расстраивать родителей.       — Боже, бедный, — говорит вдруг Катя. — Тебя тоже пугали всякими байками про то, что сабов за людей не принимают и издеваются над ними, как хотят? У меня так было, я из-за них как раз так поздно в пансион попала. Жалею теперь, что столько слушалась родителей и шла на их поводу. Люди ведь ничего не знают, а лезут не в своё дело и всякую чушь придумывают постоянно.       — Только дом поймёт саба, остальные лишь сделают вид или просто пройдут мимо, — говорит высокопарно Стас. Остальные важно кивают, пока Антон стоит и пытается вспомнить, откуда вырвана эта фраза. Вроде бы в Сабвижн он недавно видел пост с этой цитатой. Если ему правильно помнится, из какого-то старого фильма, приравненного к классике, где каждое второе предложение отправляется в золотую баночку цитат.       — Я понимаю, почему тебя не допустили до сессий, — говорит Арина. — Все поздние странные, у вас часто открытки ломанно проходят. У нас в пансионе где-то три поздних, одну девочку и спустя полгода Мирон не пускает на смежные с домами уроки.       — И она не хочет попробовать? — спрашивает Антон. — Я просто всё же упросил Пашу, но ничем хорошим это не закончилось, — признаётся вдруг он, удивляясь своей открытости.       — Вроде хочет. Я с ней особо не общаюсь. Но она покладистая очень. У неё родители-люди с прибабахом. Они узнали, что она саб, и стали считать себя доминантами, так что её приучили ко всякой… непотребщине. Мирон классный мужик, она его во всём слушается. И правильно делает. Он хуйни не скажет.       — Как я понял, никакой дом хуйни не скажет, — со вздохом говорит Антон. — Но неужели домикам вы доверяете так же, как и взрослым?       — Они же всё-таки домы, — говорит Стас с кроткой улыбкой. — В тебе тоже человеческие предрассудки? Хотя да, что это я. Ты же всего пару месяцев в нормальном окружении. Знаешь, я слышал от старших сабов, что поздним лучше поскорее найти постоянного. Домы из ФДиСа такие запросы в первую очередь обрабатывают.       — Какие запросы? Ты знаешь, как работает ФДиС?       — Относительно. Мирона заёбывал с этим. Интересно было. Домы, конечно, не любят с нами обсуждать свои домские дела, но всё же не молчать же им. А запросы банальные. На оформление опеки, одомашнивание саба, так сказать. Там же целая процедура, обязательный осмотр у психолога от ФДиСа, двести вопросов, пару домов, значения которых я так и не понял, и оформление всех документов, где по итогу надо поставить подпись. Всем остальным будет твой дом заниматься. В общем, обычная бюрократия. Домы по-другому не умеют. Я как к Мирону не приду, у него весь стол в бумагах завален.       Антон вспоминает, что и у Паши на столе то идеальный порядок, то он погребён под разными документами. И если в момент сеанса-разговора у него бардак, то определённую часть времени Паша обязательно потратит на то, чтобы свести его для начала к минимуму, а потом и вовсе спрятать поглубже, например, в свой ящичек стола, закрывающийся на замок. Он никогда не показывает эти бумаги и не объясняет их значения. Хотя Антон в целом и не интересовался подобным, считая это не столь важным.       — А с поздними, получается, не так? — уточняет Лена.       — Там быстрее всё, меньше промежуточных звеньев. Всё, так сказать, для саба. Но мне старшаки даже не про скорость оформления говорили. Как они сказали, многие поздние очень плохо приспосабливаются к открыткам и в целом к порядкам БДСМ, хотя я не понимаю, к чему здесь приспосабливаться, если честно.       — Погоди ты со своим, — фыркает Арина. — Причём здесь постоянный?       — Мне почём знать? — пожимает плечами Стас. — Просто сказали, что поздние очень плохо меняют домов, и в идеале им чуть ли не сразу после выпуска из пансиона кого-то ищут. Так сказать, чтобы бездомным не был.       — Какая дикость, — говорит Лена. — Хочу оргий, хочу двух, трёх, шестерых домов, а мне попытаются одного постоянного всучить?       — Тебе — нет, — закатывая глаза, говорит Стас. — Это только поздним.       — Но зачем они решают за них? — возмущается та. — Ты вот согласен с этим? — обращается она вдруг к Антону.       На него с интересом в ожидании ответа начинают смотреть и остальные. Спустя почти минуту раздумий он говорит:       — Так-то да. Не то, что решают за меня, — поясняет он на удивлённые взгляды. — Просто я бы одного какого-нибудь дома себе выбрал и всё. Мне все эти открытки, оргии, смены домов, как перчатки, не особо нравятся.       — Ладно, — говорит Лена. — Позднего поймёт только дом и поздний.       Антон не совсем понимает, что ей здесь непонятно, но не решается её спросить. Он общается с ними ещё минут двадцать, потом идёт в автобус, в котором помимо Ромы появилось ещё три человека. Спустя минут пять приходит взъерошенная Оксана с плывущим взглядом. Она падает на своё кресло, её глаза падают сами собой, а дыхание очень быстро выравнивается на равномерное. Её сон наступает неимоверно быстро.       Помимо сабов в автобусе обосновывается Паша. Он занимает самое переднее сидение, организовывает себе там перекус с бутербродами и чаем, мило о чём-то беседует с водителем и кидает тёплые взгляд на каждого вновь вошедшего. Не зная, чем себя занять, Антон идёт к нему и по радушному приглашению присаживается на соседнее с ним кресло.       — Как тебе день? Как праздник? — воркует первым делом Паша, отпивая из термоса чай. — Люблю свой, — делится он. — Будешь?       Антон хочет отказаться, но вдруг, сам не успевая за своими мыслями, соглашается. Потом и угощается бутербродом.       — Домам нужно всегда отвечать? — уточняет вдруг он с усмешкой. — Я в клетке сидел.       Паша удивлённо поднимает брови. На его живой мимике это смотрится довольно мило, к тому же от взрослых доминантов так редко исходят такие живые эмоции, что Антону они становятся невероятно приятны.       — С Арсом? В смысле, под его присмотром? Или ты с домик… с другим домом это практиковал?       — С Арсом. Арсением точнее.       Пашино лицо расслабляется, на него вновь возвращается тёплая улыбка, он отпивает чай и говорит:       — И как тебе? Понравилось? Ничего странного не испытывал?       — Непреодолимое желание это углубить и продолжить, — печально отзывается Антон.       — Считаю, это хорошим признаком, — ободряюще отвечает Паша. — Может, у тебя для меня ещё есть новости?       Антон думает некоторое время, потом мотает головой.       — Новостей нет, но… прям сейчас возник вопрос. Здесь же где-то и оборотни должны быть, да?       — Зачем тебе оборотни? Они в соседнем парке, тебе нечего бояться.       — Я не… с чего мне бояться? Просто вспомнил о Сергее.       — Оу, — тянет с умилением Паша. — Хочешь пообщаться с Серёжей? Думаю, он сейчас занят своими волчьими делами. Неужели ты по нему соскучился?       — Я просто спросил.       Паша лукаво смотрит на него, но больше не спрашивает и не дразнит, чинно продолжает попивать чай и принимается разговаривать на отвлечённые, но всё же связанные с БДСМ темы. Немного объясняет состояния его друзей, узнаёт подробнее про случай в начале праздника на площади, объясняет его по-своему, и расшифровывает поведение домов, и ещё выдаёт советы или просьбы. Будто бы между ними обычный сеанс, как в пансионе. Антон уверен, что это из-за чая и харизмы Паши, а тот и не спешит его разубеждать.