Тоска по весне

Холодный, серый кабинет по вечерам напоминает тюремную камеру. Тусклый свет лампы падает на ворох бумаг на рабочем столе. Пахнет сыростью и дотлевающей папиросой. За окном шумит март, стуча в запертое окно холодными ветрами. И хотя рабочее время, которое Феликс ежедневно обозначает мелом на двери кабинета, ещё не закончилось, посетителей сегодня больше не предвидится. Значит, он может позволить себе немного расслабиться. Ему поручили разгребать авгиевы конюшни, конца и края которым не видно, и пока он успешно справляется, отдаёт всего себя делу… жаль только, что резервы человеческого организма не бесконечны, и нужно спать. Хоть иногда… Он не может. Ему снятся повторяющиеся сны. Кошмары, заставляющие бодрствовать как можно быстрее. Собственные похороны, шикарная процессия, заполненный людьми костёл. Женщина в белом. Она приходит без приглашения, заставляет писать ей стихи — ужасные с литературной точки зрения — но, получив дар, она временно покидает его, чтобы вернуться вновь. Он не хочет ложиться спать. Достаёт старую газету, которую отложил для ознакомления в свободное от работы время. Разгул печати поражает воображение даже самого отъявленного графомана — какую чушь только не пишут, каких только экспертов не рождает возможность свободно высказаться. Очень выделяется, в последнее время, профессор Кулагин, пишущий пасквили на советскую власть один за другим, прямо без устали, будто бы забросивший даже научную деятельность ради того. Надо бы с ним переговорить. Феликс вспомнил тот прием около года назад, когда профессора заменила его жена, едва увидев, какой фамилией подписана разоблачающая писанина. Вспомнил с усмешкой — та встреча, несмотря на неловкость, оставила ему исключительно тёплые воспоминания. Анна Николаевна — вроде бы так зовут жену профессора — давно забыта за ненадобностью, в памяти мелькают лишь колючие отголоски прошлой весны: нежные женские руки, живые карие глаза, флирт-насмешка… Он рдеет, стирает непозволительную эмоцию с лица, становится вновь бледным, как мел. Он любит взрослых эмансипированных женщин, и они, как бы он с собой не боролся, до сих пор вызывают знакомые шевеления в сердце. Он решает идти к профессору сам. Без приглашения. К черту светские условности, когда речь идёт про возмутительные заметки, о которых с профессором очень хотелось бы переговорить с глазу на глаз и как можно скорее. Холодная голова крепко убеждает, что причина посетить квартиру доктора, а не вызвать на допрос прямо в кабинет, исключительно деловая, но горячее сердце опаляет изнутри за бессовестное враньё самому себе. Погода шепчет оставаться в помещении — в кабинете, в котором он предпочитает ночевать — но Феликс упорно следует намеченному пути. До квартиры профессора всего пара улиц — даже не успеет ощутить все прелести мартовских ветров, подгоняющих в спину. Мелкий снег хрустит под ногами, тишина вечерних улиц сбивает с толку, заставляет подозрительно осматриваться слишком часто. Вглядывается в темноту, замечает лишь редкое мелькание безразличных теней, следует дальше — и так до нужного дома. Поднимается в квартиру. Вечер пятницы… возможно ли, что Феликс заявится на какое-либо мероприятие без приглашения? Вполне. Он останавливается около двери и прислушивается. Обрывки мелодии патефона доходят до него, но больше ничего различить не удаётся. Посторонних голосов, шагов, шума не слышно — у профессора выдался скучный вечер. Феликс звонит в квартиру и вскоре слышит, как мелодия стихает. Тяжёлые шаги прекращаются около двери, и он понимает — не Анна Николаевна. Она бы подошла мягко, либо задорно стуча каблучками, в зависимости от настроения сегодня. — Кто там? — спрашивают низким женским голосом. — Здравствуйте, я к Евгению Демьяновичу, — мягко говорит Феликс. — Он сейчас не принимает, — отвечают ему за дверью. — Я по важному делу, — настаивает Феликс и слышит, громкий щелчок задвижки после непродолжительной паузы. Дверь открывается, на пороге его встречает тучная женщина в белом переднике. Она смотрит внимательно своими маленькими глазами, но в квартиру все еще не пускает. — Он сейчас ужинает, — говорит женщина. — Я не отниму у него много времени, — бархатно и почти без акцента говорит Феликс. Он умеет быть милым и обходительным, когда это нужно, что всегда действует на женщин наилучшим образом. Больше нет причин держать его за дверью — Феликса, наконец, пускают в квартиру, он раздевается, вешает промокшее от мелкого и противного снега пальто на крючок и ждет, пока не вернется женщина, ушедшая, по всей видимости, оповестить профессора. Вместо нее из гостиной выходит сам доктор. В домашнем халате, совсем седой и осунувшийся, он больше напоминает живую мумию, нежели человека, которому нужна молодая жена. — Кто вы? И чем могу быть полезен? — спрашивает старик тоном министра, которого какой-то холуй оторвал от важных дел. — Председатель ВЧК Дзержинский. Хотелось бы побеседовать с вами по одному важному вопросу, — деликатно представляется Феликс, рассчитывая обнаружить в профессоре приятного собеседника, вопреки первому впечатлению. Старик мгновенно меняется в лице — страшно бледнеет, и Феликсу кажется, что он вот-вот схватится за сердце и упадёт без сознания. — Вы один?.. — боязливо интересуется доктор. Феликс с трудом сдерживает снисходительную ухмылку и демонстративно оглядывается, разводя руками. — Как видите, — отвечает он. — Пока я пришёл только поговорить. Старик розовеет; кажется, что потусторонние силы, которых, конечно же, не существует, возвращают жизнь в иссохшую мумию перед ним, и Феликс, в голове которого то и дело мелькает это сравнение, наконец понимает, почему не видел отторжения в глазах Анны Николаевны на приёме. Ежедневно ей приходится лицезреть картину пострашнее больного узника «Бутырки». — В таком случае, прошу в гостиную, — профессор выпрямляется, приглашающим жестом указывает на дверь за спиной и тут же бросает в сторону: — Любонька, будь добра, убери со стола, а после сготовь нам чаю. Или вы предпочитаете что-нибудь покрепче? — Благодарю, — отвечает Феликс, — мне ещё работать. Доктор участливо качает головой, мол, какая работа вечером, когда все приличные люди отдыхают? Перемена в поведении старика кажется Феликсу забавной, но, одновременно, вызывает резкое отторжение неумелой наигранностью. Отвратительнее может быть, только если доктор начнёт откровенно лебезить перед ним. Молча они проходят в гостиную, где расторопная Любонька заканчивает прибираться. Профессор указывает на круглый стол с четырьмя стульями, на котором теперь, кроме белоснежной скатерти, ничего нет, и предлагает Феликсу выбрать место самому. Сев на место, он замечает, что профессор подходит к патефону, и незнакомая мелодия исчезает совсем. В комнате воцаряется гнетущая тишина, во время которой профессор добирается до стола и усаживается напротив. Феликс нутром чувствует чужой страх, видит его в глазах старика, но не хочет действовать угрозами — он уверен, что способен убедить кого угодно силой праведного слова. — О чем вы хотели поговорить? — украдкой спрашивает профессор. Феликс тянет время — откидывается на спинку стула, вглядывается в пустые глаза собеседника перед тем, как начать разговор. — Видите ли, Евгений Демьянович, — наконец говорит он, — третьего дня мне довелось ознакомиться с вашим, если можно так сказать, творчеством в одной известной медицинской газете… Феликс хотел бы продолжить мысль, но неожиданный скрип межкомнатной двери привлекает внимание обоих. — Котик, я могу… — ласковый женский голос вспоминается сразу же. Пристальный взгляд падает на глубокое декольте, будоража самое нутро редким, почти забытым напряжением, и Феликс тут же смотрит выше. Чудная белая шейка переходит в округлое лицо, на котором отчётливо выделяются глаза. Он ловит женский взгляд и не может понять, почему поэты так часто сравнивают красоту взора с безжизненными, холодными звёздами где-то вдали, когда намного прекраснее видеть в женщине огонь страсти, который есть сама жизнь. — Прошу прощения, — говорит Анна Николаевна без тени смущения, когда замечает, что муж не один. — Я не знала, что у нас гости. Иначе… Она прерывается на слове, зачаровано глядя в глаза незваному гостю, как будто бы не узнавая, но чувствуя, что они знакомы. — Иначе что? — спрашивает доктор. — Иначе… — за десяток секунд эмоции на лице меняются с удивления до странного нервного возбуждения. Анна прерывается, но не разрывает зрительный контакт и, в конце концов, с понятным только ей наслаждением добавляет: — Вышла бы в костюме Евы. Она говорит с вызовом, ожидая увидеть смятение на лице обоих. Она хочет наслаждаться чужой растерянностью, как делает хищница, заманив жертву в угол. Она прекрасна и безжалостна в своём коварстве. — Какая ты у меня все-таки шутница, — смеётся профессор, а на лице Феликса появляется неестественная, дежурная улыбка — одна из тех самых, которые нужны для того, чтобы окружающие не догадывались, что шутки и насмешки гордый шляхтич воспринимает слишком близко к сердцу. К счастью или сожалению, но существует малочисленный тип женщин, которые и в дорогом аристократическом платье, и в мешке из-под пшеницы будут выглядеть великолепно. От Анны в домашнем платье за версту несёт женским эротизмом, который заключается во взгляде, в манерах и мелких движениях, в чувственно-приоткрытом ротике и пленительно пульсирующей жилке на белой тонкой шее. Перед ним стоит Ева — но не та, что соблазнилась запретным плодом, а которая способна скрутить любого змия в бараний рог, заставив принести к ее ногам все яблоки мира. Бороться с влечением к ней — все равно, что отрицать красоту природы. Когда-то давно Феликс смирился с тем, что такие женщины приносят лишь боль и разочарование, зарекся раз и навсегда забыть о собственных чувствах и влечениях ради революции и близких людей, но сейчас он вновь ощущает себя… живым. Анна Николаевна скрывается за дверью, и в комнате вновь становится слишком пусто. Не желающий более терзать себя непозволительными мыслями, Феликс переводит всё внимание на старика — смотрит на него холодно, без укора, но собеседник глядит так, словно чувствует вину. — Прошу прощения, гражданин Дзержинский. Аннушка — порой сама непосредственность. Трудно в мои-то года приучить ее вести себя согласно статусу замужней женщины, — объясняет старик, словно забыв, что Феликс говорил до того. Неужели думает, что сможет заболтать? — Полно. Не за что извиняться, — отвечает он и тут же добавляет: — Вернёмся же к сути беседы, если позволите. Не дождавшись ответа, Феликс достаёт из внутреннего кармана свернутую газету, медленно расправляет ее и деликатно кладёт перед доктором нужную статью. — Не могли бы вы объясниться? — предельно вежливо просит Феликс. Доктор снимает очки, протирает их, и только после этого изволит взять газету в руки. Пробегает взглядом до чёрным строчкам, хмурит брови, поправляет очки на носу. — Что вам здесь непонятно? — спрашивает он тоном строгого учителя. Феликс на мгновение вновь ощущает себя учеником Виленской гимназии, а собеседник теперь вызывает необоснованное отвращение. — Если позволите, то всё. От двусмысленного, на мой взгляд, подтекста, до выражений, которыми вы изъяснялись, — прямо, но осторожно говорит Феликс, боясь спугнуть не слишком отважного собеседника. — Это только ваше мнение, — отмахивается доктор. — Я всего лишь позволил себе высказаться, почему считаю политику нынешней власти в области здравоохранения полной глупостью. Среди именитой профессуры не первый год проводятся семинары и конференции, на которых присутствуют специалисты исключительного таланта, а не эти ваши… — он жует губы, чтобы не ляпнуть что-нибудь нелицеприятное, как вдруг продолжает: — …советские власти. — Не ваши, а наши общие, Евгений Демьянович, — холодно поправляет Феликс. В комнате воцаряется тяжёлая пауза, которую прерывает вновь открывшаяся дверь. — Евгений Демьянович, — холодным тоном произносит его жена, — там Воронов… — Что? Опять? — возмущается старик и встаёт из-за стола, хотя беседа ещё не окончена. — Прошу прощения, гражданин Дзержинский, я должен срочно отлучиться в квартиру на несколько этажей выше. Тяжело больной пациент может не пережить предстоящую ночь, а наша с вами беседа, при всем моем уважении, может продолжиться в любой удобный вам день. — Я подожду вас здесь, если вы не против, — настаивает Феликс, не желая откладывать дело в долгий ящик. Лицо старика искажается неприязнью, оно мгновенно покрывается маской холодной вежливости. Профессор говорит совсем не то, о чем думает на самом деле. Ему искренне неприятен незваный гость, хотя старик и пытается скрыть это всеми способами. Феликс почти уверен, что дело не в личной неприязни, а в политической неблагонадёжности, но бросаться такими серьёзными обвинениями пока рано. — Может так статься, что я задержусь у больного до утра, — бросает профессор, наспех собирая чемоданчик с лекарствами и приборами, — впрочем, я вас не выгоняю. Ежели хотите — оставайтесь. Анна Николаевна будет очень рада составить вам компанию, пока я не вернусь. Феликс переводит взгляд на женщину и замечает, что ее щеки отчего-то слегка порозовели. Странно видеть смущение на лице той, которая только что пыталась играть на тонких струнах мужской природы. Феликс задумывается о причинах ее реакции, но пока не может найти однозначного ответа.