И вся королевская рать

Наркина 5. Сверху здание тюремного цилиндра напоминало эмблему Империи. Семь серых строений посреди водной глади озера, окружённых снежными горами. Внутри преобладал белый цвет: цвет стен и формы заключённых (с рыжими вставками), работавших здесь на благо Империи. Охранники были в чёрной, специфической тюремной униформе, похожей чем-то на спортивные костюмы, за исключением, конечно же, кепи — классических, военного кроя, столь любимых сенатором от Набу. И ещё пояс имелся в комплекте. Особо стоит отметить обувь охранников. Массивные ботинки серого цвета на толстой рыжей подошве. — Добро пожаловать в Имперский тюремный комплекс Наркина-5, — как всегда начал начальник охраны. Это было последнее и единственное, что, так или иначе, соотносилось с обычной рутиной. Дальше не было ничего и близко похожего на «как всегда». Во-первых, прибыл не очередной транспорт с новыми заключёнными, а первоклассная космическая яхта с эскортом из нескольких ДИ-истребителей. Во-вторых, с трапа спустилась женщина (чего вообще никогда раньше здесь не случалось), сенатор в сопровождении пары элитных штурмовиков в чёрных доспехах, так называемых штурмовиков смерти, особо популярных среди военной элиты в последние несколько лет. Можно даже сказать модных, подчёркивающих кроме всего прочего, особый статус и особую важность охраняемых ими персон. Сенатор от Набу желает провести инспекцию. Их поставили в известность о прибытии высокой гостьи всего каких-то полчаса назад, будто желая застать врасплох, но у них тут всё и так идеально, так, что беспокоиться не о чем. Так думал лейтенант Валенси. Политикой, Сенатом в частности, тут мало интересовались. Поэтому при слове сенатор в женском исполнении Валенсии представилась этакая старая карга, закутанная в длинный балахон. На худой конец женщина средних лет, но тоже в длинном, как там у них в столице модно, одеянии. Или что-то около военного покроя как вариант. Лейтенант Валенсии ошибся по всем фронтам. Сенатор от Набу. Алмаз Менезис оказалась стройной высокой блондинкой (собранные вверх пышнее волосы могли поспорить белизной с окружающим тюрьму снегом, и спорили), молодой, на вид не старше, а может и младше, тридцати лет, но разве точно угадаешь? Эти столичные штучки без возраста… Ко всему прочему одета была она в латексный, обтягивающий тело второй кожей комбинезон, более подходящий стриптизёрше, нежели достопочтенному сенатору. При каждом шаге материал провокационно поскрипывал. — Лейтенант Валенсии, к вашим услугам, мэм, — произнёс надсмотрщик, встречаясь взглядом с женщиной. Голубой против неестественного фиолета. Его помощники смотрели прямо перед собой на стоящих по бокам женщины солдат в чёрной броне, все непристойные мысли пропадали сами собой, капитулируя ввиду грозного вида штурмовиков, главным образом из-за устрашающего вида гротескных маск, и а уж потом и бластерных винтовок в их руках. — Приятно познакомиться, лейтенант Валенси, — ответила женщина, глубоко вздохнула (высоко поднялась, а затем опустила на место, пышная грудь). — Показывайте свою образцовую фабрику. — Большая честь для меня, — начал мужчина, включая на полную катушку своё очарование, обычно припасаемое для увольнительных. — Но сначала вы и ваши сопровождающие должны переобуться. У нас очень специфическая система сохранения порядка здесь. Обычно он демонстрировал эту систему новоприбывшим заключенным с самого начала на практике. Но в этом исключительном случае не могло быть и речи, чтобы поступить как обычно. Пришлось объяснять словами систему. Про полы, облицованные тункстоидной сталью, специальные ботинки, запальные прутья и волшебные кнопочки на пультах управления, портативных и стационарных. — Безопасность превыше всего, — согласилась сенатор. Охранник переобулись не тут же, но в ближайшем охранном пункте. Сенатор заявила, что будет переобуваться в офисе лейтенанта Валенси. Сенатор присела на кожаное кресло, положив ногу на ногу. Лейтенант принёс ей пару ботинок подходящего размера, хотя пришлось ещё поискать самые маленькие на миниатюрные ножки женщины. — Прошу, помогите мне снять сапоги, — сказала сенатор, невинно хлопая глазками. Мужчине пришлось опереться на одно колено, чтобы разобраться с этим вопросом. Сапоги, точнее ботфорты, доходили до середины бедра женщины. Мужчина взялся за бегунок молнии, намереваясь расстегнуть её. — Медленно, — выдохнула женщина, а затем пояснила: — Очень капризная вещь, требует деликатного с собой обращения. — Медленно, — эхом повторил мужчина, — как прикажете. И он начал расстегивать молнию на длинных ботфортах, медленно, зубчик за зубчиком, опускаясь вниз. Левая нога, правая нога. После ткани бридж начинается шелк чёрных чулок. Вот что он бы оставил на месте, сняв всё (абсолютно всё) остальное с неё. Он смотрит на неё снизу вверх. Сапоги сняты, стянуты им с её длинных, стройных ног. И, кажется, сейчас инспекция закончится, так и не начавшись. Ограничится офисом лейтенанта Валенси вместо всего комплекса. Ладони мужчины разминают уставшие ступни женщины, очень рискованный поступок с его стороны. Но сенатор лишь коротко, поощрительно улыбается, глядя на мужчину у своих ног. Из-под кепи можно увидеть только волосы на висках, белые, вероятно бывшие раньше рыжеватого оттенка, какими остались ещё брови, и россыпь веснушек на лице, а там, наверняка и по всему телу… И конечно же светлые, голубые глаза — устоять невозможно. Ещё чуть-чуть и он рискнёт перейти к более решительным действиям, предугадывая её желания, воплощая в реальность свои собственные. Оказывается, он только сейчас это понял, но ему всегда хотелось трахнуть имперского сенатора, стать, так сказать членом Сената… — Давайте сюда ваши модные ботиночки, — произносит сенатор, и он вынужден подчиниться. Он помогает ей обуться, помогает ей встать с кресла. Как-то неожиданно и как-то само собой она оказывается в его объятиях, неожиданная дерзость, главным образом, для него самого. Он ожидает пощечины за своё непозволительное поведение. — Не спешите, ещё успеете меня трахнуть после инспекции, — произносит Алмаз, прижимаясь к нему ещё ближе вопреки своим словам. — Сначала дело, развлекаться будем потом. Она дразнит его, пробует на прочность его выдержку и самообладание. Он её не разочаровывает. — Прошу за мной, — обычным своим голосом, надзирателя, говорит он. Пятый этаж. Дневная смена. Сенатор, её охранники, и лейтенант Валенси стоят на платформе, сенатор внимательно осматривает помещение. Семь столов, за каждым из которых трудится по семь человек. Двенадцать часов в сутки. — Я хочу спуститься, — произносит сенатор. — Вы считаете, это будет разумно? — спрашивает Валенси. — Нет, но я хочу этого. Не переживайте, я уверена, всё будет хорошо. Этот ваш пол, шикарные ботиночки. Валенси медлит пару мгновений, а затем делает знак опускать платформу. On Program. Заключенные мгновенно прекращают работать. Ноги на ширине плеч, руки за голову, смотреть прямо перед собой. Все, за исключением одного. Главного на этаже. — Смотрите-ка, на этого не действует ваше магическое заклинание, — игриво произносит Алмаз, пристально разглядывая стоящего перед ней заключенного. — Имя. — Кино Лой, менеджер пятого этажа, дневная смена, — отвечает мужчина чуть хриплым голосом, привыкший отдавать приказы. Голубые глаза воровато и быстро пробегают по женской фигурке, жадно впитывая эту соблазнительную картинку в сознание, впечатывая в память образ. В одном из углов кто-то свистит. — Кто посмел?! — восклицает лейтенант Валенси, активируя электрическую дубинку. Синие искры пляшут на двурогой вилке. — Полагаю, это подразумевалось в качестве комплимента, — женщина предостерегающе поднимает руку, останавливая охранника от поиска и наказания виновного. — Имперская шлюха! — выкрикивает кто-то ещё, поощрённый безнаказанностью свиста. — А вот это уже грубо, — женщина недовольно кривит губы. — Заткнулись! — резко командует Лой, опережая лейтенанта Валенси, наводя порядок. — О! Они вас слушаются, — женщина широко улыбается. — Это очень хорошо. Кино Лой хочет что-то ответить. Что да, они его слушаются. Ещё как слушаются. Попробовали бы они не слушаться. Но он не успевает ничего произнести, как женский пальчик, в чёрной кожаной перчатке (ну зачем она носит эти криффовы перчатки?) касается его губ, призывая к молчанию. Женщина прислушивается. Никто не издаёт ни звука. Слышится лишь потрескивание электричества. — Выключите, — коротко приказывает сенатор, не сводя взгляда с заключённого. Лейтенант нехотя подчиняется. Тишина такая, что можно резать ножом. Вода, капающая с потолка. Полумрак, в котором можно разглядеть вымокших до нитки заключённых, вырвавшихся из-под контроля… они бегут, нападают на охранников. Они стоят на краю обрыва. И посреди всего этого хаоса, неподвижный, словно статуя Кино Лой, зачарованный. Заколдованный. «Я не умею плавать». Она убирает палец с его рта. Ему стоит больших усилий не отреагировать на это никак. Палец касается его лба, и теперь прочерчивает по лицу линию, спускаясь вниз: лоб, нос, снова губы (верхняя, нижняя), подбородок, кадык, шея. И вот уже палец добрался до края тюремной робы, чуть оттягивая ткань, любопытствуя, что же там есть под тканью интересного… Наверное, много чего. — Как думаете, я пересеку «красную линию», если? — спросила женщина у лейтенанта, оставляя неназванным свои намерения, но и без того вполне очевидные. — Как по мне, так уже, пересекли, сенатор, — ответил Валенси. Пальчик прекратил свою разведывательную операцию. Ворот теперь некрасиво топорщился. Непорядок, который сенатор решила исправить, принимая ткань ладонью. — Увы, господин Лой, господин лейтенант говорит, что я уже пересекла черту дозволенного. — Вы сенатор, вы можете позволите себе всё, — отвечает Лой, понимая, что он об этом ещё потом пожалеет. Валенси заставит его пожалеть. Вон уже и палец лежит на кнопке активации дубинки, сползает в сторону, когда охранник заметил, что солдаты сенатора покрепче перехватили свои винтовки. — Ух! Мне нравится ваш настрой, господин Лой. — Кино. Алмаз смеётся. — Так ну всё, хватит! — вмешивается Валенси, намеренный не допустить ничего такого, чтобы могло бы повредить репутации сенатора. Ещё больше, чем сейчас. Валенси явно не читал светскую хронику, иначе бы знал, что нечего там уже спасать. Репутация давным-давно упала в самую низкую пропасть греха и разврата. — Да не будьте вы таким занудой, лейтенант, не мешайте мне развлекаться, — сквозь зубы и веселую улыбочку произносит Алмаз. — Вы находите всё это забавным? — негодующе произносит лейтенант. — Конечно, всё это так весело, — она хлопает ресницами. Белыми. Хлоп. Хлоп. — Решено, сегодня у вас выходной, менеджер Кино. Справятся без вас, надеюсь? — Вы слышали леди, за работу! Of Program, — приказывает Лой. Все возможные возражения Валенси она останавливает, касаясь губ охранника своими тонкими пальцами. Двумя, сведёнными вместе указательным и средним. В то время как Кино удостоили всего одного, указательного. Заключённые возвращаются к работе. Наверх поднимаются четверо против спускавшихся троих. Лейтенант мрачнее тучи; эмоций солдат за шлемами не видно, но Алмаз точно знает, что они оба закатили глаза синхронно, когда она назвала заключённого по имени. Этого следовало ожидать. Алмаз улыбается, а Кино… Лой сохраняет серьёзное выражение на лице, из последних сил, ей-богу. Умом понимая, что лейтенант потом хорошенько на нём отыграется. Но что поделать… назад уже не отмотаешь. На «вышке» все, мягко говоря, охерели от происходящего. Самый молоденький заработал даже удар по морде лица за авторством одного из солдат сенатора. — Слишком громко думал, — пояснила Алмаз. Затем почесала начальника этажа из охранников как домашнего котика под подбородком, подмигнула даже. — Вот этот хорошо думает, тихо. В правильном направлении даже. Так держать. Молодец. Придётся наградить видимо. Алмаз смеётся, громко, до слёз, чувствуя, что инспекция рискует затянуться надолго. Но что поделать, ведь она крайне ответственно относится к возложенным на неё, заметьте — самим Императором! — обязанностям. — Вот это очень похоже на пересечение красной линии, — замечает Лой, провоцируя новый взрыв хохота. Алмаз смеётся и одновременно призывно машет руками, дирижирует, заставляя тюремщиков смеяться вместе с ней. Смеётся даже Валенси, вымученно, вынужденно. Алмаз машет руками вместо веера теперь, мол, мне жарко с вами тут, со всеми. Тяжело вздыхает и берёт Лоя под руку, тот непроизвольно вздрагивает, первый раз теряя контроль. — Ладно, посмеялись и хватит. Где тут у вас… комната для гостей? А? — спрашивает Алмаз. *** Какая-то часть, очень гордая (но маленькая), внутри Кино Лоя не хочет поддаваться. Хочет держать оборону и не соблазняться всем тем, что предлагает ему сенатор. Едой и напитками, настоящими, умопомрачительно вкусными, ведь он без сожаления прощается с остатками каких-либо моральных принципов. Он жадно набрасывается на предложенные угощения, не утруждая себя использованием столовых приборов, давно отвыкнув от этого простого удовольствия: есть по-человечески. Они превратили его в животное. Потом он будет рассказывать сокамерникам перед сном именно эту сказку: про персик, сочный, мягкий, нарезанный маленькими кусочками, тающими во рту. Про свежесваренные, не просто реплицированную из набора «просто добавь воды», а настоящую еду — нет, ну вы представляете! — самую настоящую еду. Которую вырастили, выкормирили, собрали урожай, забили скотину, а потом личный повар сенатора приготовил. Вот прямо настоящие овощи порубил в салат, поперчив, посолив, добавив капельку лимона… Тушеное мясо, нежнейшее, под белым соусом. Пушистый, пересыпанный травами, рис. Вино. Шоколадный пудинг на десерт. И только после того, как рассказы о еде потеряют свою популярность и когда они выиграют, оказавшись по итогам очередной смены на первой строчке рейтинга, он расскажет им, в качестве поощрения, как он поимел эту имперскую блядь. Она терпеливо ждёт, пока он утолит голод, ничуть не разочарованная подобной несдержанностью. Глупо ожидать утончённых манер от сурового менеджера пятого этажа в Имперской исправительной колонии. Она ждёт, не забыв первым делом отключить присутствующие в комнате камеры. Свидетели им не нужны. Все и так догадываются, чем они тут будут заниматься. Как минимум весь пятый этаж в курсе. А там и ночная смена будет смаковать слухи… Охранки уж точно засмотрят до дыр то, что уже успело попасть в объективы вездесущих камер наблюдения. Остаётся только надеяться, что Валенси не пустит дело на самотёк и не позволит им это делать, прежде всего, из-за своей ущемлённой гордости. Ведь она предпочла начать с заключённого… а то что дальше настанет и его черёд, лейтенант ни секунды не сомневался. Она же обещала, в конце концов. (Политик, выполнивший своё обещание? Не смешите мои тапочки. Но она в этом смысле — исключение, только подтверждающее правило). Жадно, зверем, он набрасывается и на неё, наваливаясь сверху, прижимая к скрипящему дивану. Шарит по телу, ища эти криффовы застежки, молнию или как это вообще всё снимается? Большие пальцы мужчины скользят по латексу в неуклюжей попытке порвать материю. Он стягивает с себя ненавистную робу, чтобы хоть что-то держать под контролем. Целует её, рвано, грубо, буквально присасываясь своими губами к её, красным, мать вашу, размазывая не так чтобы очень стойкую, скорее наоборот, пачкающую, его самого помаду. Пускает в ход язык, чувствует, как эта имперская сучка отвечает ему, столь же страстно, столь же жадно, впиваясь в ответ. Подаётся ближе, своими бедрами льнёт к его. Гребанный латекс! Большая ладонь ложится на шею женщины, замечая, наконец находящуюся на воротничке застежку. Тенят молнию вниз, обнажая нежную кожу, такую белую, такую нежную, тонкую. Его пальцы сами собой сжимаются всё крепче, начиная душить женщину. Кажется, даже всерьёз. Он с невероятным удовольствием сейчас бы задушил эту столичную суку. Эту Имперскую шлюху, как правильно выкрикнул кто-то… Но желание, в том числе остаться в живых вместе со здравым смыслом взяло верх. Ему осталось триста двадцать два дня. И он не собирается необдуманным поступкам добавлять к своему сроку ни одной секунды. Хватка становится мягче, нежнее, позволяя Алмаз снова дышать полной грудью. Резко, одним движением Кино дергает молнию вниз, расстегивая комбинезон до конца. Нижнего белья не предполагается. Он не утруждает себя лишним: не стягивает с неё латексный костюм, лишь убирая совсем уж мешающую процессу ткань в стороны, но спускает свои брюки вниз, переступая ткань. В комплект одежды заключённых нижнее белье тоже, кстати, не входит. На предварительные ласки терпения у него нет. Всё происходит резко и быстро. Бескомпромиссно и сразу. Твёрдый член вторгается в мягкое, мокрое, готовое принять гостя женское тело. Хриплый рык Лоя можно примерно идентифицировать как «теперь ты моя». Произносить членораздельные звуки не способен никто из них сейчас. Да это и не нужно в данный момент времени. Всё заканчивается предсказуемо быстро, учитывая долгий, вынужденный, период воздержания мужчины. Ко всему прочему, оказывается, здесь есть и сигареты. И пока он курит, она раздевается полностью. — Я с тобой ещё не закончила, мой милый, — произносит женщина. — Кто бы сомневался, — хрипло, одновременно со струйкой дыма вылетают изо рта мужчины слова. — Я тебе больше скажу: я с тобой ещё не закончил. Ей нравится его дерзость. Его самоуверенность. Его повышенная пушистость во всех местах. Серо-седые, зачесанные назад волосы. Борода. И, конечно же, завитки по всему остальному телу. В особенности повышенная степень волосатости на груди и внизу живота. На руках. Да, вот чего ей так не хватало. Дикого зверя. Волосатого, грубого. Приторно-сладкие, гладко выбритые столичные франты надоели ей. Все эти офицеры, все эти сенаторы и банкиры, которые готовы перегрызть друг другу глотки, но только метафорически. Он был готов сделать это буквально. Не перегрызть глотку, конечно, но убить собственными руками, в порыве неконтролируемой ярости. Животное. С хриплым, низким голосом, который будит в ней самой самые низменные инстинкты. Самые потаённые желания, ещё более дикие и неудержимые, чем обычно. — Говори со мной, — просит она. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? — Всё что угодно. Без разницы. Мне нравится твой голос, менеджер Кино. И он делает то, что она просит. Говорит. Говорит то, что обычно говорит каждому новичку, ступившему на пол пятого уровня. Это подразделение пять-два-д. Пятый уровень, комната два, д — дневная смена. Семь уровней фабрики, семь уровней комнат, семь столов в комнате, по семь человек за каждым столом. Меня зовут Кино Лой. Я менеджер подразделения 5-2-Д. Сорок девять человек в этой комнате подчиняются мне. Смена — 12 часов. Производительность поощряется. Оценка постоянна. Семь — это общее количество рабочих смен во всех других комнатах на этом этаже. Ты играешь против всех других столов в этой комнате. Я играю против всех других комнат. У меня есть полная свобода в том, как я управляю этой комнатой. Я привык видеть свою комнату в тройке лучших на этом уровне. Ты захочешь, чтобы это продолжалось. Я чувствую, ты меня понимаешь. Больной, раненый — ты говоришь со мной. Проблемы с другим заключенным — я узнаю раньше тебя самого. Теряешь надежду, свой разум — держи это при себе. Никогда не замедляй мою линию. Каждое произнесённое им слово приводит её в восторг. Губы женщины скользят по телу мужчины, исследуют свою новую прихоть, игрушку. Свой новый объект для удовлетворения субъективных желаний. Линия. Благодаря старательности, упорности и самозабвенной увлеченности процессом Алмаз, линия снова достигает необходимой прочности, твердости и целеустремлённо направляется во внутрь. *** — И даже думать не смейте, чтобы так или иначе навредить Кино Лою. Или его этажу. Знаю, вы сейчас согласно покиваете головой, а потом сделаете всё мне наперекор. Так вот, этот фокус не пройдёт. Через пару часов меня здесь не будет, ещё через пару — я буду далеко-далеко отсюда, — она подошла вплотную к мужчине. И прошептала в самое ухо, тихо-тихо, но отчетливо ясно. — Я узнаю, я всё-всё узнаю. И приду в ярость, если вы решите сломать мою игрушку. И это не та ярость, которая может вам понравиться. Вы меня поняли, лейтенант Валенсии? Пустая угроза. Лишь слова. Слова шлюхи, к тому же, пусть официально она и зовётся сенатором. Но в её взгляде, в этом искусственном фиолете он видит вдруг нечто, больше даже чувствует внутренним, безошибочным чутьем, что она не только искренне верит в свои слова. Но что все они — чистая правда, незамутнённая истина. Она узнает. Крифф знает как, но узнает. И вернётся наказать того, кто посмеет тронуть её игрушку… Вернётся, чтобы наказать его. Так, как ему не понравится. — Я вас понял, Алмаз, — он называет её по имени. Покорно. Будто прикоснувшись к тому неведомому, что течет по её венам. Той силе, которой наполнено каждое её слово. Зачарованный, околдованный, опутанный теми странными, необъяснимыми… волшебными нитями. Тонкими, звенящими, режущими в кровь неумелыми пальцами, не привычными к тому, чтобы их держать и при этом не порезаться. — Прекрасно. А теперь, давайте весело и приятно проведём оставшееся время. Помните, я обещала вам кое-что. План простой: делаем дела, развлекаемся. И поскольку дела мы уже сделали, предлагаю начать развлекаться. — И как именно вы хотите развлекаться, госпожа сенатор? — с лёгкой насмешкой спрашивает лейтенант. В общем-то догадываясь о предстоящей программе, но решая, что нелишним стоит уточнить, что именно ей нравится. Пусть озвучит, и он, так уж и быть, покажет этой самовлюбленной бемби, как развлекаются настоящие мужчины. — Что-нибудь на ваш вкус, лейтенант. Жёсткий вариант, я полагаю, — отвечает она. Взгляд Валенсии обращается на лежащую на столе электро-дубинку. — Не настолько. Я как-то пробовала, но мне не понравилось. Камеры… можно и оставить, хотя ваши бравые парни засмотрятся, потеряют бдительность. Этим воспользуются заключённые, ещё сбегут, не дай то звёзды. Массовый побег из тюрьмы — за это меня ласково по головке в Центре не погладят. Вас, тоже, кстати, так что выключайте. Лейтенант камеры отключил. По всему комплексу волной прокатилось разочарованное «ну как всегда, на самом интересном месте!» дежурных охранников. *** — И знаешь, что самое смешное во всём этом? Самое смешное, что мы занимались сексом, не снимая этих криффовых ботинок, — она рассмеялась, вспомним занятую картинку: два обнажённых человека, обутых в специальные ботинки. Целуются, обнимаются, сношаются в разных позах. И всё это в ботинках… — Кренник ты меня не слушаешь. — Слушаю, ботинки, — рассеяно повторяет директор, проводя ладонью по распущенным волосам Алмаз, которая облюбовала его колени в качестве подушки. — Хотя не могу понять, зачем ты мне всё это рассказываешь. — Как? Орсон, ты же любишь слушать мои истории. Находишь их всегда стимулирующими, — отвечает женщина, «прислушиваясь» и не слыша, точнее не чувствуя положительного отзыва со стороны мужчины. Это непорядок, это надо исправить, первым делом поняв, что не так. А что-то определённо не так. — Кренник, что-то случилось? Она меняет позицию, усаживаясь к директору на колени, беря его лицо в свои ладони, внимательно всматривается в любимые черты, изрезанные временем линии морщин, недовольно сжатые губы, потемневшие как предгрозовое небо глаза. — Кто посмел разозлить моего директора? — спрашивает она, ощущая, ладони Кренника на своих бёдрах. Бросает наугад первый, самый популярный вариант. — Таркин? Вот пожалуюсь Наташе, она его быстро поставит на место. — Таркин здесь не причём. Хотя пожаловаться всё равно можешь, — лёгкая тень улыбки вспышкой молнии на мгновение озаряет лицо директора. — Кто же тогда? — продолжает Алмаз, невесомым поцелуем касаясь губ мужчины. — Гален, — руки, до этого момента, гладившие ягодицы женщины, останавливаются. — Гален, — повторяет она. «Гален — это серьёзно. Ух, эта мне Галя…» — И что же конкретно он сделал? — Конкретно, ничего. Но у меня очень нехорошее предчувствие. Эрсо и нехорошее предчувствие Кренника. — Что-то с Проектом? Может дать посмотреть на чертежи Лемелиску? — она ничего не смыслила в технической части Проекта, но знала, что Лемилиск — гений, и не раз предлагала Креннику воспользоваться его мнение как эсперта. И каждый раз результат был один и тот же. Директор начинал злиться. — Я не подпущу близко к своему Проекту марионетку ублюдка! — воскликнул Кренник, под ублюдком имея в виду Таркина. — Твоему Проекту? Если не ошибаюсь, Проект — это часть некой «Инициативы Таркина»… Есть такая, если помнишь, — произносит она, он убирает её руки от своего лица: жест, красноречивее всех слов. — Ладно, ладно, не будем… Как насчет Джин Эрсо? — Джин наверняка мертва. — Наверняка и «я видел её труп собственными глазами, провёл экспертизу ДНК» это разные вещи, директор. Настоятельно рекомендую внести ясность в данный вопрос. Он не нуждался в её рекомендациях (хотя и прислушивался к болтовне, не всегда обязательно глупой). Но вынужден был согласиться в этом, одном, конкретном вопросе. — Так я и сделаю, — заключает он, прижимая женщину к себе. Гроза прошла. И путая все явления природы местами, наступает предгрозовая жара, духота, заставляющая раздеться и желать утонуть в неге женского тела. — Ботиночки, говоришь? Надевай свои красные туфельки, моя дорогая.