Как ещё бывает

Проводница Агриппина смущённо укладывала упаковки с бельём для будущих пассажиров. Однако её смущение было не беспричинным. Пять минут назад во время утреннего обхода вагона она услышала довольно странный диалог. Любопытство заставило её остановиться и вслушаться в происходящее. – Надо подумать, прежде, чем вставить, Серёж. – Ой, да тут всего две дырки, не ошибусь, небось. – У тебя вообще есть в этом опыт? – Дед как-то в детстве показывал, так что, да. Проводница уже хотела уйти, как послышалось громкое пыхтение. – Володя, не могу. Он у меня в эту защиту не лезет. – А я тебе говорил, надо сначала смазать, а потом уже пихать, а ты… – Да, я хочу быстрее! – Нетерпеливый какой. Ладно, дай сюда, а то на твои пальцы уже даже смотреть больно. Девушка, поняв, что не может покраснеть ещё больше, поспешила скрыться в комнате персонала. *** – И всё же, Есенин, – вздохнул Владимир, принимая из покрасневших пальцев парня сломанную гирлянду, – ты уверен, что не перепутал полярность? – Да какая разница, Володя? Если не включится, просто поменяю их местами и всё. – Да, собственно, разницы не будет. Пока ты не вставишь батарейки и не включишь её. Серёж, ты физику в школе учил? Знаешь, что от неверной полярности может случиться мини-взрыв? – Ой, да брось. Тут батарейки-то на пару молей. Владимир проглотив своё замечание о том, что моли есть либо в химии, либо в шкафу, разобрал коробку с батарейками, чтобы убедиться, что его парень точно не ошибся и единственная гирлянда, которую взял Есенин «для антуража», не сгорит. Серёжа же, радующийся успешному перекладыванию обязанностей, вытащил из пакета с едой булку, щедро намазал её сгущенкой, купленной у той самой бедной проводницы (в то время она ещё была довольно счастливой) и принялся довольно жевать. Маяковский же, ловко приладив оторванные контакты, протянул замученное съёмками электрическое устройство Есенину. – Во-одя, вот за фто я тебя лблу, так эт за твои злафые руки, – смачно жуя булку, поблагодарил Сергей. – И-и фуда, овниму. С этими словами он поднялся с полки с раскрытыми руками. – Серёж, да будет тебе, ты, хоть, булку свою дожуй сначала. – Та я ж акку-атно… Как можно догадаться, аккуратности в Сергее было мало. По крайней мере, явно меньше, чем сгущёнки на злополучной булке. Огромная капля сладкого сгущённого молока неторопливой лавиной сбежала с хлебобулочного изделия и приземлилась на серую футболку Маяковского. Есенин застыл с булкой в руке. – Серёжа, етить твою, я ж просил, положи ты эту сра- Договорить ему помешала следующая лавина лакомства, приземлившаяся на этот раз чуть ниже живота. Опомнившись, Есенин приложил руку к той самой стороне, откуда капало сгущённое молоко. – Володя я… – Ничего мне не говори, чёртов сладкоежка, – пригрозил пальцем Владимир и скрылся за дверью купе. *** Сегодняшний день явно можно было назвать одним из самых странных и неловких в жизни Агриппины. Сначала она услышала какой-то неприличный разговор, а когда она спустя полчаса решила пройти в вагон-ресторан, то столкнулась с мужчиной, выходящим из того самого купе. – Прошу прощения, – с плохо скрытым раздражением пробурчал он, – видите, что устроил мой…сосед. С этими словами он показал девушке футболку, на которой красовались вязкие подтёки чего-то белого. – Придётся пойти застирать, – вздохнул мужчина и быстрым шагом удалился в сторону санузла. Но всё было бы не столь плохо, если бы через несколько секунд из купе не выбежал светловолосый парень, держа левую руку, измазанную чем-то влажно-белым, как можно дальше от одежды. – Володя, да прости меня, я ж ненароком! Я просто слизнуть не успел! И, не заметив проводницу, помчался за разгневанным соседом. Агриппина сплюнула три раза через левое плечо и ушла обратно в комнату персонала, твёрдо решив сказаться больной, чтобы не ходить больше мимо этого проклятого купе. *** – Володь, ну хватит обижаться. Давай на следующей остановке выйдем, я тебе мороженное куплю. – Есенин, я устанавливаю правила: ехать нам ещё пять дней. И если я увижу у тебя в руках хоть что-нибудь, что может случайно, капнуть, то иду меняться купе с кем-нибудь из вагона. Ты меня услышал? – Ладно, ладно. Но всё равно, давай выйдем на следующей? Хоть воздухом подышим. – Хочешь – выходи. Мне воздуха и тут хватает. Есенин хмыкнул. Неудобно, конечно, получилось. Особенно неудобной оказалась стирка в условиях поезда. Особенно неудобной оказалась стирка для Маяковского, который еле-еле руки свои мог уместить в раковине, что уж говорить о футболке. Поэтому он, плюнув на это дело, отпер дверь санузла и, увидев Есенина, неуверенно мнущегося в предбаннике, бросил лишь «Твой косяк – ты и корячься» и вышел, оставив футболку в раковине, а Есенина – в ступоре. Когда через двадцать минут поезд прибыл на станцию «Пышные Авьёфки», Есенин гордо вышел из купе, внутренне надеясь, что Владимир последует за ним. Однако, эта надежда не осуществилась. «Что ж, ладно. Может, мне и не нужен никакой Маяковский», – мысленно приободрял себя Сергей. – «Я, может, сейчас такое видео сниму. Точно залетит». Он запустил руку в карман шорт… и нащупал там лишь скомканный пакетик приправы из-под Роллтона. Первой его мыслью было вернуться в купе. Второй мыслью было то, что это станет унижением. Третьей мыслью стало одиночество, которое светило ему следующие десять минут. *** Осмотрев ассортимент ларьков на станции, Есенин стал оглядываться по сторонам, стремясь разглядеть архитектуру этого древнего города со старым названием. Вдали пестрели новостройки всех возможных цветов. Они придавали окружающему пейзажу жизнерадостный вид, отчего Сергей даже повеселел. «Интересно, а поезда мешают им спать по ночам?», – подумал он. «Или до них не доходит весь этот шум? Или, может, у них утолщённые стены… Хотя, какие утолщённые стены в нынешних новостройках. Вот раньше – было дело…». Предаваясь таким незатейливым мыслям, Сергей прогуливался по перрону, пиная лежащие камни. За своими размышлениями он не заметил хода времени и очнулся лишь тогда, когда громкоговоритель объявил, что поезд отправится через минуту. Подойдя к вагону, блоггер бросил последний взгляд на яркие дома вдали и забрался в поезд. По пути к купе он гадал: отошёл Владимир от своей обиды или нужно будет его отвлекать. Или привлекать. Однако Есенин ещё не знал, что в своё купе он вернётся ещё не скоро. *** Маяковский пощупал футболку. Та показалась ему довольно сухой. Выдернув её из-под матраса на верхней полке (а как ещё незапланированно сушить вещи в поезде?), он придирчиво осмотрел одежду. Однако никакого намёка на пятна он не заметил. Свернув и отложив футболку, Маяковский вернулся на свою полку. Поначалу он пытался скоротать время в телефоне, но надолго этого не хватило. Тогда он принялся смотреть в окно. Ему в глаза бросились чересчур цветастые дома. От их вида Владимиру стало несколько грустно. Такие яркие высотки построены где-то на отшибе города, куда, вероятно, сложно доехать, особенно в час пик. И ведь люди в этих домах, наверно, смотрят бессонными ночами на прибывающие и отбывающие поезда, смотрят на силуэты людей, которых никогда в жизни более не увидят. А может, они сами жаждут уехать на таком поезде куда-нибудь. Лишь бы отсюда. Владимир помотал головой, стараясь отогнать пессимистичные мысли. Он взглянул на часы. До конца стоянки оставалось ещё четыре минуты. Можно сходить за чаем, пока земля не ходит ходуном под твоими ногами. Маяковский взял свой стакан в подстаканнике и уже собирался уходить, как вдруг обернулся, взял во вторую руку термокружку Есенина и вышел в коридор. Вернувшись, брюнет услышал объявление, что поезд отправится через одну минуту. Значит, Серёжа должен скоро прийти. Напустив на себя самый невозмутимый вид, Маяковский прилёг на свою полку и начал увлеченно листать рабочий экран телефона, то закрывая, то открывая приложения. Но Есенин не появился ни через минуту, ни через пять… А поезд уже набирал скорость. Владимир выглянул за дверь купе. Проход был пуст. Вернувшись, он быстро набрал номер Есенина и вздрогнул от неожиданности, когда тот завибрировал на подушке Сергея. Разумеется, он поставил устройство на зарядку, чтобы снять ролик на станции. Чёртов Есенин. Владимир грузным шагом направился в комнату персонала. – Я прошу прощения, но скажите пожалуйста, – распахнув дверь и напугав несчастную Агриппину, начал мужчина, – вы не видели на перроне парня такого, ну, светлого, метр с кепкой, – он помахал рукой на уровне груди. Агриппина лишь судорожно вздохнула и перевела взгляд на свою коллегу, Селениду Агаповну, грузную женщину лет шестидесяти. – Там много таких было, молодой человек, – неприятно растягивая слова, заметила Селенида, – может, вы, хоть, одёжу его помните? – Красные шорты такие. И майка белая. – А, этого, – загнусавила женщина, – да, видела. Он прогуливался по перрону. – Он зашёл обратно в поезд? Селенида призадумалась. – Да вродь зашёл. – В каком смысле «вродь»? Он ваш пассажир, между прочим! – закипая, заметил Владимир. – А вдруг он через другой вагон пройти решил? Теперича что поделать? Или зашёл к Танюшке Златовой из третьего вагона на «чай». Ты его чего-сь потерял? – Да не мог он ни к кому зайти. Видите ли, он телефон забыл в купе, а я волнуюсь. Вдруг он там остался. – Так иди к старшему по поезду, в первый вагон. У нас теперича, вишь, – проводница махнула рукой в воздухе, словно обрисовав какой-то узор, – поезд нового поколения, камеры у входов есть. Так иди к нему, попроси показать друга своего. Авось, он и там остался. Безразличие женщины до крайности раздражило Владимира, поэтому он, бросив лишь краткое «спсбо», быстрым шагом пошёл в первый вагон. Перейдя в следующий вагон, Маяковский уловил приятную энергичную мелодию, разносящуюся по всему пространству. Он хотел пройти мимо, однако, ненароком заглянул вовнутрь и застыл. От увиденного Владимир захотел расшибить себе голову о дверной косяк. *** Десять минут назад Есенин, отсчитав своё купе, нажал на ручку двери, но та не поддалась. «Ох, поглядите, какую сцену мы устроили из-за какой-то футболки», – мысленно закатил глаза блоггер. Затем, Сергей постучал в дверь. Ему не ответили. Он постучал ещё раз. Дверь отъехала в сторону и взору Есенина предстал парень чуть старше его самого. – Чем могу помочь? – дружелюбно осведомился тот. Сначала, Есенин не понял. А потом Есенин подумал, что понял, но на деле ушёл от истины на сотни миль. – Где он? – Кто? – с непонимающей улыбкой уточнил незнакомец. – Ой, не надо тут придуриваться. Где тот, с кем вы поменялись купе? – Ни с кем мы… – Эй, Сева, чего ему надо? – окликнули парня сзади. Есенин взглянул вглубь купе и обомлел. Весь антураж, который он с таким трудом обустроил на своей полке, нагло заменили грязными полотенцами. Ах да, кроме того, что его эстетичная полка превратилась просто в полку, в купе находились четыре парня и две гитары. – Мне надо знать, где тот парень, с которым вы махнулись купе. Сегодня утром я опрометчиво решил, что он шутит. Но нет! А я ведь даже мороженного не принёс!.. Изумлённые путешественники несколько минут слушали странный, нелогичный и обрывочный рассказ этого смешного парня, но самый уставший из них вскоре не выдержал: – Эй, как тебя там… – Серёжа. – Сергей, значит. Так вот, Серёг, это купе мы купили ещё месяц назад, когда собирались в тур. Мы же, как ты, наверно, понял, – он показал на гитары, – музыкальная группа. Ты, наверно, слышал наши песни. Мы – Си-4, философская группа, поём о смысле этой бренной жизни и вообще... – А, точно, я слышал! – радостно воскликнул Есенин. – У вас ещё один из участников в порно индустрию ушёл. В купе воцарилась тишина. – Да ну сколько можно! – не выдержал парень, который открыл Сергею дверь. – Куда не придём, везде только и слышим «скандально известная группа», «все мы помним о громком уходе из группы Антона Землицына, более известного как…». Ну сколько можно! – Ребят, вы извините, правда, – Есенин пожал плечами, – но я кроме этого про вас вообще ничего не слышал. – Я считаю это преступлением, – пугающе серьёзно заявил самый крепкий и самый тихий из группы. Есенин сглотнул. Но в следующую секунду мужчина ухмыльнулся: – Эй, Петь, достань свою гитару, споём ему самую известную нашу песню. – А как она называется? – осторожно спросил Есенин. – Так и называется: «Самая известная песня». «Да, очень скромно», – буркнул про себя Сергей. Но вслух он ничего заметить не успел, потому что парень, названный Петей, уже настроил гитару и начал бренчать незамысловатые аккорды. Перроны, вокзалы – увы не Мальдивы. Я полежу, полежу лениво. Вагоны, нахалы – впервые болтливы. Я прихожу, прихожу игриво… *** Маяковский застал эту благостную сцену, когда было спето уже пять песен из которых Есенин не запомнил ни одну, но сполна пропитался духом поездки в поезде. – Есенин, мать твою, – наконец Владимир зашёл в купе, отчего песни стихли, – я тебя уже обыскался, вот, шёл к начальнику поезда, чтобы по камерам тебя искать. Есенин пару секунд пытался вспомнить, где он находится и зачем, а потом, вспомнив, что Маяковский его наглым образом подставил, перешёл в наступление. – Это я куда пропал? – он издевательски поднял одну бровь. – Это не я, между прочим, поменялся купе с группой Ди-5 – Си-4, вообще-то, – поправил его самый уставший участник команды, который всё это время сидел в углу и тихо ненавидел этого весёлого блондина. – Извини, не ебёт, – бросил Есенин через плечо, – или ты отошёл от обиды и вот, решил заставить меня извиниться? Ну уж нет, Маяковский. Иди в своё купе, а я тут с ребятами останусь. Владимир ошалело моргнул, пытаясь понять, что (чёрт возьми) только что наговорило это горе луковое. – Ты хочешь сказать, что я поменялся купе с какими-то музыкантишками? – А почему тогда тебя здесь нет? Или это не тринадцатое купе? – спросил он, обернувшись к парням. – Ну, тринадцатое, – ответил тот самый крепкий и тихий. – Вот, – торжествующе обернулся Сергей к мужчине. – Ага, – еле сдерживая смех, согласился Владимир, – купе тринадцатое, а вагон – пятый, так ведь, ребята? – он нарочито проигнорировал удивление на лице парня и перевёл взгляд на музыкантов. Те кивнули. – А у нас, балда ты рязанская, шестой вагон. Если у тебя не хватило пальцев на одной руке, чтобы сосчитать, то можно было бы и другую руку задействовать. Если только она не была у тебя занята. А она не была, потому что телефон твой модный на зарядке лежит. Есенин на минуту пожалел, что он не сможет выпрыгнуть в окно. Потому что форточка была так же мала как, судя по всему, его математические способности. Посему, опустим завесу жалости над финалом этой сцены.