Non avere paura

***

Виктория

Мудак, ублюдок, кретин. Какой же он мерзкий! И как можно вообще себя так вести?! Меня брала сильна злость, он ужасный человек. Как можно его любить?! Как можнобыловлюбитьсявнегокогдато Он не дает мне заснуть уже несколько часов, точнее мысли о нём и его частые взгляды в моё окно, которые я почти всё время замечаю, сидя на этом ебаном подоконнике с книгой в руке. Прочитанная информация не лезла в голову, так же как и сон. Хочу кричать и плакать. Есть этому выход, это пойти к Давиду и снова начать какие-то разборки, но он безмерно бесит только одним своим лицом и этой ухмылкой. Нам еще и влюбиться как-то нужно, хотя почему и зачем я об этом думаю? Всем же плевать и мы можем просто строить из себя дурачков и клоунов! О, это лучшая мысль за сегодняшний вечер, поздравляю, Виктория. Нужно просто терпеть, да, да. Через какое-то время мы просто скажем, что не срослось, не ужились, не поделили одеяло и просто разорвем эти узы брака. Практика моей сестры показывает иное, но я ведь не она, правильно? Я сильнее и не стану прогибаться под мужа, ставя себя в ничто. Когда-то всё изменится. Может в худшую, а может в лучшую сторону. Это всё невыносимо. Почему все счастливо живут со своей любовью, а мне прийдется еще очень долго терпеть этот брак. Я больше не могу верить в то, что смогу снова что-то почувствовать к нему. Сегодня он упоминал обиды, но можно ли их таковыми назвать, я не знаю. Я не была обижена конкретно на что-то. Я скорее собрала их всех в одну — в него. Именно он сам был той обидой, для меня шестнадцатилетней. Много чего поменялось за два года. Когда-то я была влюблена в него до беспамятства, еще бы. Его внешность, манеры, голос, одежда, общение с другими людьми, улыбка — настоящий аристократ, только вот это он со мной так обращается или он действительно такой? Тогда я так не думала. Он был идеалом для моих наивных глаз. В свои шестнадцать я была полной дурочкой и даже пыталась с ним флиртовать. Что тут поделаешь, его не интересовали шестнадцатилетняя девочка, которая посвящает ему любовные стихи и письма, которые он никогда не прочитает, ночами представляет его рядом в постели, играясь пальчиками под тонкой тканью трусиков. И такое было. Его семья часто приходила к нам домой на ужин, что старательно готовила мачеха, она любит готовить, но это не значит, что это всегда вкусно. Я не отрывала от него взгляд, а когда он смеялся или смотрел на меня в ответ, я чувствовала как пылают щеки, твердеют соски и мокреют трусики, прямо за столом я незаметно скрещивала ноги, чувствуя пульсацию возбужденного клитора. До конца ужина губы ставали алыми от укусов зубами до крови. Затем я бежала в комнату и закрывала ту на ключ, после чего слышала крики Марии и то, как она просила отца убрать этот замок. Я затыкала уши берушами или наушниками, погружаясь в свои мысли и, выливая их на бумагу старого блокнота. Тогда во мне только просыпалась женская сексуальность и все формы тела становились слишком женственными, плавными и сексуальными. Его взгляды часто гуляли по моему телу, но он не решался, видимо из-за того, что я несовершеннолетняя. Если бы мне тогда рассказали, что через два года мы будем стоять у алтаря, я бы прыгала от счастья, но благо, мне это не сказали и я еще тогда увидела его темную сторону, не для публики, не для родителей. Что же случилось? Да ничего такого. Просто моя тупая голова решила, что было бы хорошо признаться ему в чувствах на словах у нашем саду. Звучит, словно мы из пьесы «Ромео и Джульетта», только вот исход совсем иной. Что же дальше? «- Де Анжелис, ты еще маленькая, глупая девчонка, которая не разбирается в чувствах. Это всё временно…», — тогда мне было обидно, повторюсь: я по уши влюбленная, шестнадцатилетняя девочка и мне было пиздецки не приятно это слышать. Мои глаза были на мокром месте, а в горле застрял ноющий ком, моё сердце раскололось на мелкие крупицы от его остро заточенной стрелы. Сейчас я понимаю насколько я глупо выглядела. После его слов мои чувства рассеялись, словно туман, словно их и вовсе не было. Нет, вру. Сначала было неприятие, куча слез, затем злость, ненависть, и наконец равнодушие, я больше не смотрела на него теми глазами, больше не посвящала отдельные страницы его персоне. Слова Давида звучали, словно насмешка. Он был моей первой серьезной любовью, мне казалось, что я больше никогда никого так не полюбил, как его, казалось, это навсегда. С тех пор мы практически не общались, всё стало как раньше, когда мне было от десяти до шестнадцати лет. Мы здоровались, сидели за одним столом, что позже стало происходить крайне редко. Отец часто упоминал его в разговорах с Марией или с кем-то из своих подручных, мол какой он молодец и тд. Не скажу, что я тогда что-то чувствовала, но было неприятно. Хватаю синий блокнот и ручку с прикроватной тумбы. Пролистываю множество исписанных страниц почти до самого конца и вдавливаю ручку в начало первой полоски, на ее месте появляется жирная точка, но в голову так ничего и не лезет, точнее лезет, но превратить это во что-то нормальное было сложно. Эмоции берут верх и я оставляю на странице острые линии, что почти рвут желтоватые страницы. С громким хлопком закрываю блокнот вместе с ручкой внутри и кидаю его в другой угол комнаты. Он попадает прямиком на комод из темного дерева и переворачивает пару баночек с кремами и духами, но ничего не разбивается. Да что со мной такое?! Почему меня это снова задевает? Сворачиваюсь комочком посреди огромной кровати, зарываясь пальцами в светлые волосы и оттягиваю их до ноющей боли кожи головы. Неужели меня так задели эти блядские воспоминания?

***

Плохие сны стали для меня уже обычаем. На этот раз он был страшнее всех тех, что были за всю мою жизнь. Начиналось всё так мило, если бы не Давид. Он впервые снится мне за столь долгое время, если точнее, то с шестнадцати. На самом деле все было бы ничего и сон действительно был ужасным, если бы мне не было приятно. И я сейчас говорю не о нашем совместном времяпрепровождении, а о сексе. Ладно, это тоже является частью первого, но мне было приятно, да настолько, что с утра мои трусики были непристойно мокрыми и, черт, я всё помню! До малейшей детали и прикосновения! Это просто ужас, мне снова хочется расплакаться, но это, блять, не то, на что стоит тратить слезы. Мы целовались, так страстно, словно боролись, кусались и вновь целовались, пытаясь выиграть у друг друга роль доминирующего, но оба были сильны, в тоже время это было с какой-то любовью и трепетом, это пугало, бабочки в животе так приятно ласкали его низ, что хотелось скулить и плакать. Мы касались друг друга где только можно было и где нельзя, чуть ли не рвали волосы, раздирали кожу до темно-красных полос. Изводили до стонов, что переходили в крики на высоких тонах. Это было так пошло и грязно, я в жизни такого не видела, но как же мне понравилось, еще бы. Было две проблемы: первая — я всё еще ненавидела его; вторая — мне чертовски хотелось этого в реальности. Просидев в комнате до двенадцати, пока не спадет пыл. Спускаюсь по деревянной, винтовой лестнице вниз, заставая картину «спящий, полуголый, укрытый одеялом Давид». Невольно прикусываю губу, но тут же разворачиваюсь в сторону кухни, желая найти что-нибудь из еды, желательно так, чтобы больше сюда не возвращаться и тихо читать книгу в комнате под замком. Что-то мне это напоминает. Из еды не густо, но найти что-то можно. Вдруг слышу шум в прихожей и громкий звонок в дверь. Тихо вздыхаю, уже проклиная того кто за дверью, ибо если проснется «любимый муж» я не вывезу очередных подколов или что-то в его манере. Плетусь по коридору к двери, поправляя халат, заглядываю в глазок — на пороге Белла. Ну по крайней мере у нас будет завтрак, правда совместный, как мило. — Добрый день, синьора, — низкая, пухленькая женщина улыбается небольшими зубами. Киваю ей и пропускаю внутрь, — Простите, я должна была сегодня приехать раньше и приготовить вам завтрак, но увы забыла ключи от вашей виллы, что выдал ваш отец в домике, — ее темный глаза выражали сожаление. — Ничего страшного, — она снова улыбается и поправляет идеальные темные волосы, что выбелить из довольно тугого пучка каштановой копны. Она тащила за собой два пакета, я предложила ей помощь, но та отказала и бегом дошла до нужного ей места. Мы наконец доходим до гостиной, где проснулась «спящая красавица» и еле стояла на ногах в одних только трусах. Закатываю глаза и молча иду за Беллой. — Доброе утро, синьор Давид, — здоровается женщина, улыбаясь из кухни, но тот лишь издает короткое «Мг», подбирает свои вещи и отправляется в ванную на второй этаж с мега недовольным лицом, — Извините за такой вопрос, но вы разве не спите вместе? — черт, если она узнает правду, то что процентов донесет отцу. — Эм, это только сегодня. Вчера был очень насыщенный день и синьор решил выпить, ну а на второй этаж его ноги не донесли, я уж тем более, — криво улыбаюсь, чувствуя, как сильно пылают щеки от стыда. Хотя это почти правда, если вычеркнуть почти всё остальное, кроме выпивки. Женщина кивает головой и начинает разбирать пакеты, которые принесла с собой. Благо она ничего не сказала на счет моих слов, как же я надеюсь, что она поверила и никто кроме нас об этом не узнает. — Что вы будете на завтрак? — Я как обычно салат и омлет, а Дамиано… Пойду спрошу у него, — что-то день с самой ночи идет не по плану. С Беллой мы знакомы еще с моих семнадцати и она уже хорошо знает мои предпочтения в еде, хотя их можно пересчитать на пальцах одной руки, ибо я почти ничего не ем. Бегом подымаюсь на второй этаж и подхожу к двери ванной комнаты, как та распахивается и из нее выходит Давид облеченный в рубашку с коротким рукавом, светло коричневые брюки, а отросшие, мокрые волосы зализаны назад. У меня перехватывает дыхание то ли от его резкого появления перед моим носом, то ли от своего внешнего вида. — Ты не знала, что подглядывать не хорошо, Де Анжелис? — места в коридоре было не много и поэтому между нами было лишь десять сантиметров, от него приятно пахло гелем для душа, черт, зачем я вообще обращаю внимание на это?! Я испуганно смотрю в его глаза. — Я всего лишь хотела спросить, что ты будешь на завтрак? — Тебя. — Что? — Что? — он ехидно улыбнулся, довольствуясь тем, что еще больше поставил меня в не удобное положение. Молча изучает моё тело, — Шучу. Двойной эспрессо, думаю его будет достаточно, — снова улыбается и закидывает полотенце на плечо, спускается вниз, пока я всё еще стою в коридоре, пребывая в шоке с покрасневшими щеками, который довольно быстро сменяется очередным гневом. — Белла, сделай двойной эспрессо, пожалуйста. — Вы не будете завтракать? — обеспокоено спрашивает женщина. — Нет, пойду прогуляюсь, а то в доме слишком тесно, — снисходительно улыбается в мою сторону и молча покидает дом.

***

Из головы не выходили мысли о том сне. Всё мелькали мутные воспоминания о нашей страсти. Снимаю босоножки и ступаю на пирс из темного дерева. В пятки сильно пекло, из-за нагретого жарким солнцем, несколькими часами ранее, дерева. Уже около шести часов вечера и небо окрасилось в ярко оранжевые цвета, это завораживало, небо пылало, словно в огне. Сажусь на край, поправляя платье и опускаю ноги в прохладную воду, устремляю взгляд вдаль. За горами огненные язычки облаков, что местами понемногу переходили в красный и розовый. Небо стало на несколько тонов темнее, готовить через пару часов утонуть во мраке, показывая звезды и яркую луну. Так я часто проводила время в детстве летом, когда мы с родителями уезжали сюда на каникулы или когда отец был в бегах. Хотя обычно если он был в бегах мы не находились в Италии. Но я помню эти пейзажи. Я знаю каждый оттенок этого неба и шорох листочков на деревьях, я часто описывала их в том самом блокноте, что я кинула сегодня утром. Я уверенна Дамиано не ценит этого, даже не видит, мы абсолютно разные. Он видит плохое во всём, не видит прекрасного. Хотя это может только казаться… Но с каждым днем я уже так не думаю. Он слишком черств и сух для всего этого, ибо, возможно, он бы увидел, что внутри я тоже другая. Но я всё еще схожу с ума от этого чёртового сна. Его руки меж моих ног, губы, что нежно целовали мою кожу. Он кусал, целовал грубо и беспощадно, но всё же так чувственно, словно ждал этого всю свою жизнь. Низ живота снова приятно сводит и я откидываю голову назад, прикрываю глаза, болтая ногами в темно синей воде. Он так прекрасен. Неужели я снова та шестнадцатилетняя Виктория? Нет, этого не может быть, это невозможно. Моя фантазия играет с нервами, а ноги снова скрещиваются, но резко приходит осознание того, что я делаю и сразу успокаиваюсь. — Отдыхаешь? — как вспомнишь… Какого он пришел? Опускаю голову вниз, чувствуя как жжет плечо, как на свадьбе, — Я хотел поговорить. — Неужели? Синьор Давид соизволил поговорить нормально без упреков и криков? — Де Анжелис. Перестань всё портить. Если ты думаешь, что я пришел извиняться, то никак нет, — смеюсь. Спасибо, что предупредил, как бы я жила без этого. — Даже и в мыслях не проскакивало, что ты можешь извиняться, — тяжелый выдох Давида и я снова смеюсь. Его легко вывести из себя. И он рвется в мафию? — Через неделю приезжают наши родственники. — Что?! — оборачиваюсь, но Дамиано уже идет обратно к дому. Достаю мокрые ноги из воды и бегу к нему, — Что это значит? — Ты меня плохо услышала? — Я всё прекрасно слышала. Но зачем?- отец снова за свое, ему нужен контроль, чтобы шло по его какому-то не ведомому плану. — Через неделю у тебя будет прекрасная возможность узнать это, а теперь оставь меня одного, милая. Конечно, сама буду рада это сделать, мой любимый муж. Смотрю ему в спину, как он расхаживает по дороге у пирса, бесконечно поправляя волосы от ветра. Коротко улыбаюсь, но затем закатываю глаза и недовольно хнычу. Снова поймала себя на мысли, что засматривать на него и нахожу его таким же красивым, когда он молча погруженный в свою темную голову. Я обязательно узнаю все его тайны, какими бы они не были устрашающими.