***
Виктория
Мы снова не разговаривали. Снова смотрели друг на друга как на врагов. Это чертово напряжение. Оно и переживание за здоровье отца разъедало меня изнутри. Как только мы прибыли в Рим, мы так же молча разошлись по своим комнатам и легли спать, а вот сегодня, спустя три дня, мы едем домой к отцу по его приказу. Лечился он так же дома. Ни о какой больнице не могло идти и речи. За всю свою жизнь я очень редко бывала в подобном месте, только в крайних случаях, которые можно посчитать на пальцах одной руки. Это было нормой, у нас дома был не один врач, которым доверял отец. Часть из них отправлялась вместе с остальным персоналом в любую поездку. Поэтому тогда на озере ему смогли оказать первую помощь. Он всегда осторожен, даже сейчас будучи чуть ли не в предсмертном состоянии он отказался от медицинской помощи в лечебнице, он продолжал доверять только своим врачам. Больница — публичное место и случиться может всё, что угодно. На улице был сильный ливень, а небо погрязло в серых тучах. Погода такая же, как и моё настроение. Хмурое, серое и хочется рыдать. Я сильно волнуюсь за состояние отца, что-то неладное, да, у него были проблемы с сердцем, но… я всё равно чувствую подозрение, всё так резко, неожиданно, еще и на торжестве. Виктория, что за бред? С чего я взяла эти подозрения? Врач сказал, что это могло случиться где угодно и когда угодно. Еще и Давид пропал во время этого всего. Что он прячет? Всё-всё, прочь эти мысли, абсолютно необоснованные выводы. Мне было очень обидно, когда он не удосужился даже обнять меня, черствый и холодный, как камень, а мне приходится в очередной раз это терпеть. Но я всё еще помню его мягкие губы на своих, надеюсь он тоже помнит. Это лучший поцелуй в моей жизни, я ни с кем не чувствовала такого удовольствия от одного лишь поцелуя. К сожалению или счастью, всё, что он сделал за последнее время — только отдаляло нас после таких широких шагов навстречу. Или мне так показалось? Ведь тогда, на прогулке он не захотел открываться, он не рассказывал о своём прошлом. Ему однозначно тяжело и неприятно. Мне тоже неприятно, ибо я не стена и не такая уж бездушная, как он, к тому же мы немного похожи. Кажется моя ненависть к нему расставила после тех жарких поцелуев, но сейчас, когда мы едем в совместной машине, я не хочу и смотреть в его сторону, противно. Господи, Виктория! Что с тобой творится?! Это точно какое-то расстройство? Невозможно чувствовать к человеку ненависть и что-то еще! Или возможно? Видимо к Давиду — можно. Он сам заставляет это делать, при этом ничего не делая. В глазах отца он всегда будет идеальным, ведь он прекрасно справляется со всеми проблемами и задачами. Я люблю своего отца, даже после всего того плохого, что он сделал мне. Волнуюсь за него. Последние мне было плохо, я не находила себе места, но даже дома Дамиано не подошел ко мне и слова не сказал, молча ушел во двор прокуривать легкие, чем он и сейчас занимается, выпуская дым из окна машины. Нет, Виктория, он — не идеальный! Если бы мы сблизились еще больше, то скорее всего ты бы убедилась в этом! Выхожу из машины, игнорируя его галантно поданную руку и зонт, уверенным шагом направляюсь к огромному особняку с высокими дверьми из дуба. Здесь я провела всю свою жизнь и подростковые годы, вплоть до восемнадцатилетия. Более восьми лет назад это место было Раем, да у него были изъяны в виде мафии отца, но те года определенно лучшие. Мама всегда читала и рассказывала нам сказки на заднем дворе, конечно, брату и сестре не очень было интересно их слушать, ведь они куда старше, но я, будучи мечтательным ребенком с бурной фантазией, внимательно слушала ее и взахлеб читала с ней книги. Она была и остается идеальной для меня. Она - настоящий пример для подражания. Женственная, ухоженная, очень умная, смешная, нежная — она прекрасна. У входа меня встречает Мария и брат — Томас. Все такие серьезные, словно мы собрались на поминальный обед. — Что за срочное «собрание»? — спрашивает Дамиано, равняясь с моим шагом, перекладывает зонт в левую руку, чтобы нейлоновая ткань уберегла мою голову и одежду от капель дождя. Он обращался к дворецкому за нашей спиной. — Синьор хотел о чем-то оповестить всех, — говорит дворецкий, что шел за нами, — он в своих покоях, — мы подымаемся по широкой, каменной лестнице наверх. Иду к нужной двери, в которую раньше мне было запрещено входить без разрешения. Из-за Марии, конечно же. Отец сидел полулежа на кровати с абсолютно серьезным лицом. — Виктория, милая, — я сажусь на край его постели, поглаживая его теплую, даже горячую руку. Его лицо поменялось, когда в комнату вошла я, он стал улыбаться и его глаза были наполнены нежностью. Приобнимаю его за плечи, стараясь не пустить слезы. — Зачем ты нас собрал здесь? — спрашиваю я. Он снова становиться серьезным и осматривает присутствующих, словно пересчитывал. Собралась вся семья. Кроме бабушки и мой матери, которую никуда не приглашают, даже на мою свадьбу. Его взгляд немного дольше задерживается на Давиде, после чего он начинает: — Как вы можете заметить, болезнь резко подкосила меня, — он улыбается своим словам, — и поэтому, я уже не могу в полной мере руководить своим детищем, — он прокашлялся и поправил одеяло на ногах, — я долго думал о моем «наследнике» так, как Томас отказался от всех дел мафии, — он остановился и посмотрел на сына, а тот лишь качнул головой, — я думаю, что достойным моим «наследником» станет Дамиано, — моё сердце замирает на три секунды и я медленно перевожу голову в его сторону. Он тоже был сильно шокирован этим заявлением. Черт, снова мафия. Прикрываю глаза и массирую правый висок, — за столько лет, что я за ним наблюдаю, могу с уверенностью сказать, что он достоин этого. Но, есть одно условие, — отец снова останавливается, чтобы откашляться, моё сердце бешено колотилось в ожидании того, что он скажет. Не может быть всё так легко и просто. Это не про моего отца, — У вас должен появиться первенец, — тут я окончательно отправляюсь в неизвестность. В ушах стоит противный писк, а сердце болит от этого ранения. Я разворачиваюсь и отхожу к окну. Это ужасно, настолько, что меня терзает страх. В комнате повисла гробовая тишина, словно мы на похоронах. Казалось, никто не дышит. А может, это я уже не слышу ничего или не дышу? — Вик? — окликает меня отец, пока я всё еще прожигаю глазами внутренний дворик через окно. Дождь закончился, но тучи стали еще на порядок оттенков темнее, из-за этого и в комнате стало темнее. В душе снова вчерашнее чувство, я сама на один со своими чувствами и переживаниями. Вроде же ничего плохого не произошло, нет, произошло. Теперь это окончательный крах моей жизни, теперь моя жизнь — их жизнь, их всех, тех, кто стоит за моей спиной. Что должно произойти дальше? Что я должна сейчас сказать? Спасибо? Послать? Расплакаться? Молча уйти? Отпустить и смириться? Слишком много вариантов, среди которых нет и частично правильного. Меня загнали в угол, словно добычу. Поворачиваюсь обратно ко всем с натянутой улыбкой, поправляя волосы пальцами. — Я тоже считаю, что ты достоин этого, — резко вмешивается Мария, прерывая тишину с приторной улыбкой на губах. Но обстановка всё еще была натянутой. В глазах Даниэля заплясали огоньки и гордость за сына. — На этом у меня всё, можете быть свободными. Но попрошу Викторию остаться, — все двинулись на выход, кроме меня, естественно. В дверном проеме Давид бросает на меня странный взгляд. Неужели это переживание? Виктория! — Вик, милая, я понимаю, это — тяжело, но и ты меня пойми… — Я не понимаю тебя, пап, — резко поворачиваюсь к нему, отчаянно сдерживая слезы, — Если ты не справляешься, то почему бы просто не отдать ему свою «должность»? И почему вообще Дамиано? Почему не муж Ники? Разве он не достоин? Почему я? — Вик, я понимаю, он твой муж, а это рисковое занятие, но поверь он знает всё, и даже больше. Я в него верю. Он ни за что не бросит тебя, не имеет права, — еще бы! — Пусть так. Зачем ребенок? — подхожу на пару шагов ближе, сложив руки на груди. — Ты молода, красива, если что-то случится с Давидом — ты можешь потерять всё, — он что-то подозревает? — Ты ведь сам говоришь, что он хорош в своем деле, тогда почему думаешь, что я останусь ни с чем? Да и в конце концов есть ты. — Милая, это мафия, — улыбается и смотрит мне в глаза, — ты ведь сама всё знаешь, — я молча сглатываю ком в горле и прикрываю глаза, пытаясь прогнать прошлое из головы. — Я всё равно не понимаю зачем. — Если с твоим мужем что-то случится, то все перейдет его отцу, в том случае если он будет жив. — Ты имеешь ввиду, что он может оставить меня, а если будет ребенок, то нет? — он коротко качает головой, поджимая губы. Даниэль, его подручный, правая рука, лучший друг с молодости, — не может взять на себя власть над мафией, а его младший сын может? — ты сомневаешься в собственном друге, но не в его сыне? Я тебя не узнаю, пап. — Ви, так нужно…- ему было больно это говорить. Опустил пустые глаза на одеяло, пока я всё еще молча стояла и смотрела на дверь. Странно, но мне даже не боль, не страшно, нет ненависти, обиды. Что изменилось? Или я успела смириться за такой короткий промежуток времени? — Иди сюда, — отец похлопал рукой возле себя. Повинуюсь его словам и крепко обнимаю его, тот в ответ так же обнимает мои плечи. Чуть отстраняюсь и он пальцами берет мои щеки, снова тягая их в разные стороны от чего я смеюсь. Он всегда так делает при встрече или когда я грустила. Однажды я устроила ему бойкот и не разговаривала с ним два дня, но этот жест прогонял все обиды, он был таким родным. Через его глаза я попадаю в детство. Да, он сделал немало плохого, но так или иначе он любит меня, а я его. Он всё равно останется для меня лучшим отцом. — Ну всё, беги к мужу, у вас куча дел. — Не хочу. — Виктория, — хлопает меня по плечу и целует в щеку, — Мне нужно принимать уйму таблеток, словно я старый дед, — шепчет и смеется, — Давай. Я люблю тебя, принцесса,- вытираю пальцем скопившиеся слезы в уголках глаз и выхожу за дверь его комнаты. Он часто называет меня «принцессой» и это всегда меня смущает особенно на людях. Но это прозвище только для него, только для него я могу быть принцессой.