***
Виктория
Больничная палата — последнее, что я хотела сейчас видеть, но значит всё не так гладко, как должно было быть. Прошло уже больше недели, а Давид так и не пришел ни разу. Прошло уже больше недели после смерти отца. Я так и не смогла быть на его похоронах. Слишком больно от одних лишь мыслей об этом. Мама постоянно говорила о том, что я сильная, ведь стойко держалась и не раскисала в слезах. Но она всё равно знает, что это всё очень быстро утягивает меня в пропасть. Это худшее, что могло случиться со мной. Еще и накануне родов. Нельзя поддаваться стрессу, именно поэтому врачи выписали мне новые успокоительные, что не повлияют на дочь. Я превращаюсь в овощ, ничего не хочу, ничего не приносит радости. Раньше я могла часами рисовать или писать, а сейчас проведя за этими делами близь минуты становилось противно. Отец никогда не увидит внучки. Никогда не улыбнется ей. Не успокоит, когда та будет плакать. Не увидит ее первые шаги, не услышит ее смех и первые слова. В дверь постучали, мама, что сидела на кресле в полудреме оглянулась на дверь, пока я всё еще пыталась уснуть обратно, дабы не слышать и не видеть мысли в своей голове. — Можно? — тихий, обеспокоенный, прокуренный голос, такой родной. С моих глаз невольно потекли слёзы. Неужели он пришел? Всё таки пришел. — Конечно. Я оставлю вас, — слышу шорох, а затем пихтой хлопок двери и такие же безумно тихим и аккуратные шаги. — Привет, — открываю мокрые и тяжелые от слез веки, гребаный букет ромашек. Обвиваю его шею руками, сильно вжимаясь в его грудь, на его рубашке останутся мокрые следы слез, — Тише, тебе нельзя волноваться. — Почему ты не приехал раньше? — бормочу себе под нос. — Не смог, — отстраняюсь от него, рассматривая улыбку на его лице. — С Днем рождения, малышка, — черт! Как я могла забыть о собственном дне рождении?! — Спасибо, — замечаю, что на его руках содраны костяшки и небольшая ссадина под скулой, — Дамиано, что это? — провожу пальцами по его руке, глядя в янтарные глаза. — Ничего, — его настроение резко изменилось. — Черт, Давид. Скажи, что это такое? — он опустил голову вниз. — С отцом повздорил, ничего такого, — в глазах ничего, кажется, они отражают только что сказанную ним фразу, словно зеркало. — А по подробнее, — он закатывает глаза и кладет букет на прикроватную тумбу. — Не переживай, ничего серьезного. — Ничего серьезного, что аж синяк под скулой и царапины на руках? — кладу ладонь на щеку мужа, всматриваясь в темные глаза, — Пообещай, что я последний человек, которому ты будешь врать и что-либо умалчивать. — Обещаю, — я не ожидала столь быстрого и положительного ответа глядя мне в глаза. — Тогда… — Может расскажешь как вы себя чувствуете? Что врач сказал? — Ты переводишь тему, — Дамиано нагло перебил меня, а сейчас улыбается и кивает головой, — Ладно, — буду играть по его правилам, зная его, я всё равно не вытащу из него ни единого слова, — Врач сказала, что до родов всё еще остается неделя, но случится это может в любую секунду. Еще из-за расположения малышки могут быть осложнения при родах и из-за пережитого стресса тоже. Выписала новые успокоительные, а еще строгую диету и какие-то таблетки для улучшения кровообращения. Я даже не могу съесть чего-то сладкого в свой же день рождения, — закрываю лицо рукой, не давая слезам пойти снова. Дамиано убирает мою руку с лица и заглядывает в душу пронзительным взглядом. — Не переживай, когда всё закончится я обязательно куплю тебе двухъярусный торт со свечками. — Та куда мне этот торт?! Я набрала уже более двадцати килограмм! Я выгляжу ужасно! Я никогда не вернусь в прежнюю форму…- снова закрываю лицо руками, отчаянно хныча. И за что мне все эти проблемы?! Мне всего то девятнадцать! — Ты не выглядишь ужасно. — Да что ты? У меня всё тело отекшее, а мне даже встать с кровати тяжело! — Послушай, — он обхватывает ладонями моё лицо, — Это всё временные проблемы, малышка. Ты не выглядишь ужасно. Ты всё преодолеешь. Слышишь? — Это ты меня поддерживаешь? — Дамиано снова недовольно закатывает глаза. — Да, Де Анжелис. Я тебя поддерживаю, чтобы ты окончательно не рухнула в депрессию. Твоя мать рассказала о том, что за эту неделю ты не сказала ни слова, обливаясь слезами. — Ты хочешь этим унизить меня? — Нет. Ни в коем случае. Я не хочу видеть как тебе плохо. Я не хочу терять тебя. — Звучит как признание в любви, — но, оно ведь уже было. Хотя звучало это довольно мимолетно, будто невзначай. Но и в тоже время те слова всё еще грели душу, отдаваясь тихим эхом в каждом ее углу. — Частично. Это больше про переживания. — Разве переживание это не часть любви? — он умолк и задумался. — Ладно, твоя взяла. Я действительно не помню как это — любить. — Будем учится на друг друге, — смеюсь, поглаживая его по волосам. Это всё звучало так странно. — Ваш завтрак, — в палату зашла медсестра с подносом еды и оставила его на другой тумбочке, — И таблетки, которые нужно выпить во время еды, — медсестра покинула палату, теперь мы снова одни. Дамиано встает с корточек, обходит койку, берет деревянный поднос и ставит его на кровать. — Тебе нужно поесть. — Не хочу. — Вик, — голос с укором. Поворачиваю на него голову, рассматривая крайне недовольное лицо, — Мне снова кормить тебя с ложечки? — смеюсь вспоминая то, как он это делал. — Влюбленные иногда так делают. — Серьезно? — смеется и подвигает кресло, садится, берет вилку и накалывает кусок индейки, — Открывай рот, — отворачиваю голову, — Вик, — это «Вик» звучало так сладко, грубо и раздраженно, но в тоже время с нежностью и любовью, которую он всё еще, по какой-то причине, не проявлял в полную силу. — С каких пор ты называешь меня «Вик»? — поворачиваюсь обратно, а Давид пользуется этим моментом и чуть нажав пальцами левой руки на мой подбородок, так чтобы я открыла рот, и впихивает кусочек отварной индейки мне в рот. Недовольно хнычу, но теперь остается только жевать. В ответ на мой вопрос он лишь пожимает плечами, продолжая пихать в меня еду. — Тебе нужно есть. Если не думаешь о себе, то подумай о дочери, дорогая, — забираю у него вилку и накалываю уже другой кусочек индейки, пытаясь всунуть его ему в рот, — Что ты делаешь, это твоя еда, — уворачивается от вилки. — Создаю романтическую атмосферу, — он смеется, но всё же съедает индейку. Накалываю порезанный сладкий перец и снова сую ему, но Дамиано забирает вилку. — Всё, всё, хватит. Тебе нужно есть, я уже свое съел.***
Спустя неделю…
07.05: — Вы как? — откладываю книгу и улыбаюсь вошедшему в палату мужу. — Хорошо, — говорю я, расплываясь в улыбке. Мама улыбается любуясь нашими счастливыми лицами. — Я привез клубники, — Давид указывает на пакет с корзинкой больших красных, почти бордовых ягод. Смотрю на цифровые часы на тумбочке. — В пол восьмого вечера? — Уж извините, когда получилось, — он оставляет пакет на небольшом столике. Мама всё время поглядывала на нас из-под тонкой металлической оправы своих очков и книги. — Мне уже нельзя, — его лицо застыло в неком ужасе и недопонимании, а мама тихо рассмеялась. — И почему? — Я уже поужинала и выпила таблетки, — муж закатывает глаза и пожимает плечами. — Значит, ее съем я. — Эй! — Вы будете, синьора Джанет? Она чистая, — мама заливалась смехом. Отложила книжку и положила на нее очки. — Нет, спасибо, Дамиано. — Ну ладно, мне больше достанется, — достает одну ягоду и отправляет в рот, — Остальное будет тебе на завтра, раз тебе нельзя. — Спасибо, Вам, синьор Давид, за Ваше великодушие и снисходительность! — все в палате заливаются смехом. — Что врач говорит? — садится на корточки рядом с моей кроватью. — Если я не рожу в ближайшие три-четыре дня, то будут вызывать роды. А так всё хорошо. — Что-то звучит не очень хорошо, — закатываю глаза и рассматриваю янтарные глаза под желтым светом небольшого светильника, что стоял на тумбе. — Всё нормально, — уверяю его, делая максимально серьезный голос, пытаясь испарить волнение. — Волнуешься? — положительно качаю головой, опуская глаза в пол. Я старалась не думать о всём, что случится и может случиться со мной. Но всё равно волнение и переживание давало о себе знать, посылая тревожные мысли. А если что-то пойдет не так? А если с малышкой что-то случится? Чем ближе я к этому, тем страшнее. Слова врача о трех-четырех днях меня пугали, ведь уже понятно, что таком случае всё уже не хорошо. Давид берет мою ладонь в свою, легонько сжимая. Он меняется на глазах. Даже за эту неделю. Благодаря ему она прошла неимоверно быстро и не так депрессивно и скучно, как могла. Да, он приезжал не каждый день, а если и приезжал, то ненадолго. За всю неделю он был здесь всего три раза и в один из них он остался на целый день. Кажется это так мало, ведь третий день сегодня. Но и это уже было приятно. Дамиано становился более открытым и радостным и я вместе с ним. Обычно он приезжал вот так вечером, дабы было куда меньше глаз. Время для посещения заканчивается в семь часов вечера, но не для Давида и мамы. Маме еще тогда разрешили находиться здесь круглосуточно, а мужу не говорили ни слова. Данную проблему решила энная сумма денег, которую мне Давид так и не сказал. Но, лучше так, нежели никак. — Ты на долго? — Нет, — смотрит на наручные часы, — через час уеду, — улыбается и заправляет прядь моих волос мне за ухо. — Хочу спать, — цепляюсь пальцами за его волосы, перебирая кудрявые пряди темно-каштановых волос. — Спи. А мы пока с твоей мамой съедим клубнику. — Дамиано! — черт, когда он уже успокоится?! Смеюсь и укладываю голову поудобнее на смятой подушке. — Всё, спи. — Нет! Взбей мне подушку, — хнычу я, а муж снова заходится от смеха. Приподнимаюсь на локтях, он заберет подушку, тщательно взбивает ее и кладет обратно мне под голову. — Прошу. — Спасибо, Дами, — расплываюсь в улыбке, укутываясь в одеяле, и слушая тихий смех мамы.***
Пробуждение оказалось совсем скорым от резкой боли внизу живота. Хотелось вскрикнуть от боли, это было невыносимо. — Что случилось, — Дамиано всё еще здесь. — Живот заболел. — Я пойду за врачом, — мама вышла в коридор. — Как ты себя чувствуешь? — Давид заглянул мне в глаза. — Не знаю. Мне страшно, Дамиано, — еще немного и я расплачусь. Теперь мне не на шутку страшно. Я знала, что это может случиться в любую минуту и, вроде как, была готова. Но оказалось, что нет. Он прильнул ко мне с объятиями, поглаживая рукой по волосам. Я вцепилась в его плечи так сильно, насколько могла. — Не бросай меня, слышишь? — поднимаю заплаканное лицо. — Я буду рядом, — коротко целует в лоб, — Обещаю, — снова вжимаюсь в его грудь, пытаясь хоть как-то успокоиться, но все попытки тщетны. — Как Вы себя чувствуете? — в палату вошла врач. — Я почувствовала резкую боль в животе. — Мне нужно отсмотреть Вас, — темноволосая женщина по имени Дженис осматривает меня, слушает дыхание, пока все замирают в немом ожидании. Вновь боль, — Отходят воды и начинаются схватки. — Уже? — Да, Виктория. Слушай, каждая схватка длится от тридцати до сорока секунд. Промежуток между схватками около пяти-четырех минут. Они будут становиться чаще со временем. В среднем схватки длятся от двенадцати часов. За это время шейка матки должна раскрыться на десять сантиметров в диаметре. Я буду наведываться к тебе. Медсестра рядом, — она потерла моё плече и вышла из палаты. Это всё слишком невыносимо! Как же больно и страшно. Схватки стали частыми уже спустя несколько часов. Я даже не знаю сколько прошло времени. Сколько я уже так мучаюсь?! Меня перевезли в родильную палату, а Давида оставили за дверью. Я сойду с ума от боли! Каждая минута длилась словно вечность, а голоса тонули в каком-то тумане, так же, как и окружающие предметы перед моими глазами. Врачи говорили что-то, поддерживая меня. К черту из поддержку, когда я так мучаюсь! Поскорее бы всё закончилось! Спать хотелось до безумия. Но еще совсем чуть чуть и мы увидим нашу долгожданную дочь. Нашу с Давидом дочь. Со мной была частичка Дамиано. Кулон. Оберег, талисман, не важно. Хотя как-то я чувствую, что он рядом. Снова крики, снова сильная боль. Всё еще перед глазами все плыло. Пот с лица и всего тела лился рекой. Еще совсем чуть чуть! Виктория, давай, ты сильная! Их крики смешались с моими, хотя через боль я уже не различаю ничего. Но ее крик я не спутаю ни с чем. Громкий и звонкий крик ребёнка, а затем поздравления и слова о том, что у нас прекрасная девочка. — Восьмое мая 10:08 утра.***
Я отключилась почти сразу, как меня перевезли обратно в палату. Но, нужно было покормить эту крошку. Меня разбудила медсестра. Рассказала всё что нужно делать, со всем помогла и лишний раз спросила о моем самочувствии. Благо со мной и с ней всё хорошо, только спать хотят обе. Поглаживаю крохотную головку на которой были тоненькие, слегка волнистые волосы темно-каштанового цвета. На меня смотрели круглые серые глазки с легкой голубизной внутри. Хочется улыбаться ей каждую секунду.***
Просыпаюсь от яркого солнца в глаза. Верчусь в теплой кровати, чувствуя, как ноет тело, но это мелочь. Передо мной возникает картина в виде Давида, что сидел около люльки, рассматривая собственную дочь. Он повернулся на шорох и улыбнулся. — Доброе утро, соня, — улыбаюсь ему в ответ, — Она похожа на тебя. — Не правда. На тебя, — Дамиано гладит ее по голове, не переставая улыбаться ей. Они выглядели так мило. От строгого и холодного Давида ничего не осталось. Лети тихо кряхтела и видела сны, пока ее отец не мог оторвать глаз.— Добро пожаловать, Летиция Давид.