О звездах и монстрах

Июнь 2010 года. Конец мира не начался внезапно - с апреля в новостях вскользь мелькали упоминания о странных нападениях, списываемые СМИ на последствия нового вида синтетических психотропных веществ. Управление по борьбе с наркотиками запросило специалистов моего отдела для помощи в определении личности варщиков и поиска схем сбыта предполагаемых партий по штатам через низшую касту дилеров, но наши кроты в картелях оказались бесполезны, мы не смогли идентифицировать ни создателей ни само вещество. Никто из старых наркобаронов или молодняка не заявил на черном рынке о новом наркотике, и я поняла, что эту версию можно исключать. Мы зашли в тупик и вернулись к старту. Затем начались перешептывания в кулуарах штаб-квартиры ФБР, начальство пропадало на долгих и тяжелых совещаниях, после которых на главе моего отдела Мелиссе Рихтер не было лица. Один за одним отменялись задания в полях и агентов, в том числе меня и моего напарника, Эрика Браймса, отозвали обратно в штаб, текущие расследования приостанавливались без объяснений, многие отделы, включая мой, едва ли не распустили - в поведенческом анализе не было необходимости, если анализировать было некого. Директор Бюро выпустил несколько обращений ко всем сотрудникам, призывая сохранять спокойствие и следовать приказам. Многих оперативников с опытом боевых миссий отослали в разные точки страны, засекретив файлы с деталями их заданий, но итак было понятно, что расследуются нападения, становившиеся все более частыми. Интернет пестрил всевозможными слухами и теориями заговора - то в Калифорнии вспышка мутировавшего вируса гриппа и переполненные до отказа больницы, то в Делавэре очередное жуткое убийство с разорванным в клочья трупом, то с неба распыляют психогенные вирусы, то вторжение инопланетян. Моя впечатлительная сестра верила во все и каждый день пересказывала мне новости, дополняя их своими умозаключениями и страхами, а я едва сдерживалась, чтобы не срываться на нее. Нервы были на пределе у всех. Многие штаты начали списывать происходящее на атаки диких животных - иначе казалось невозможным объяснить жестоко растерзанные тела. Практически никто не хотел предполагать, что человек мог голыми руками отрывать конечности и зубами выгрызать куски тел. Атмосфера сгущалась и накалялась - школы, детские сады и университеты закрывались на неопределенное время, по всей стране вводились повсеместные локдауны и комендантские часы, многих работников переводили на удаленную работу, в магазинх стремительно пустели полки, начались перебои с поставками продуктов, лекарств, товаров. ВОЗ совместно с ЦКЗ строчили неработающие рекомендации, власти молчали, изредка поддакивая организациям здравоохранения, пока Нью-Йорк внезапно не закрыли на карантин и не ввели войска - Таймс-Сквер теперь была похожа на военную базу, а не на жужжащий болтовней туристов центр города. Люди требовали ответов, выходили на митинги и полицию уполномочили применять огнестрельное оружие для разгонов, ссылаясь на введение в самых пораженных вирусом штатах военного положения. Истерия разливалась ядом, отравляла людей, с каждым днем становилось все тяжелее не поддаваться ей. Мелисса распустила отдел в течение недели после ввода ЧС в Виргинии. Все расследования Отдела поведенческого анализа были прекращены. Терзаемая чувством вины за незаконченные дела и хронической тревожностью, я взяла свою бордер-колли Бинди и уехала к родителям в Атенс - они перебрались туда после назначения папы на должность профессора английской литературы в университете Джорджии. Эйдан и Летиция уже месяц сидели дома из-за отмененных занятий в школе, скучали на онлайн-уроках и строили свои безумные теории, базу для которых черпали из интернета. Лишь раз после отъезда мне позвонил напарник и взволванно предупредил, чтобы я не вздумала возвращалась в Виргинию - ситуация там становилась слишком опасной. В Вашингтоне ввели военное положение, Белый Дом эвакуировали, и это вызвало новую волну ожесточенных столкновений граждан с полицией и военными. Некоторые СМИ заявляли о погибших, но власти официально этого не подтвердили. Мои приступы тревожности участились и стали интенсивнее, чем после первого года работы в ФБР - эвакуация правительства и роспуск многих отделов Бюро не могли означать ничего хорошего. На все мои расспросы Эрик отвечал краткое “не знаю, Джорджина”. Я злилась, пыталась по своим каналам пробить что происходит, но не знал никто. Или никто не хотел верить. Людям свойственно до последнего надеяться на лучшее, особенно изнеженным хорошей и сытой жизнью, не омраченной выживанием и отсутствием нужной информации. Но я заставляла себя верить в лучший исход, успокаивала родных и пыталась сохранять остатки спокойствия, соблюдая привычную и необходимую рутину, чтобы не сойти с ума. Я брала близнецов и Бинди на утренние пробежки, вставала ни свет ни заря, чтобы приготовить завтрак маме перед ее дежурствами в больнице, следила за тем, чтобы Эйдан и Летиция выполняли все школьные задания, три раза в день гуляла с собакой в одно и то же время, болтала вечерами с отцом о кино и слушала его лекции о Байроне. На все наши вопросы про положение дел с больными мама отмахивалась нервным “нормально”, сутками пропадая на работе. Я беспрестанно следила за новостями, собирая всю более-менее правдоподобную информацию, анализировала ее и убеждалась все сильнее, что как прежде уже не будет. Мир рушился на глазах, ускользая от людей песком сквозь пальцы, и пиздец разворачивался во всех странах с разной интенсивностью. Первая закрылась от остального мира Франция, в которой дела были совсем плохи. В страну нельзя было ни въехать ни выехать, и новостей оттуда больше не поступало. Затем по принципу домино последовали остальные страны Европы, Евразии, Африки и обеих Америк. Дольше всех в то время продержались Австралия, ЮАР, Намибия и Чили, и уже гораздо позже, когда я снова и снова прокручивала в голове первые звоночки предстоящей катастрофы, я поняла, что вирус с большой вероятностью появился в центре Европы, раз самые отдаленные от нее страны продержались на связи так долго. Моя уверенность в неизбежном конце окончательно укрепилась в моем сердце постоянным пульсирующим страхом в тот момент, когда мама в один из вечеров вернулась из больницы бледная, с каменным лицом, на котором отпечатались недосып и хроническая усталость. Она четкой, выверенной походкой подошла к холодильнику, достала початую бутылку вина и выпила залпом половину прямо из горла. Я с замиранием сердца смотрела на ее профиль, подсвеченный светом холодильника, и молчание в ответ на мои вопросы кричало громче слов. Все очень и очень хуево. Мама кивком указала на дверь во двор, взяла бокал для меня и вышла, а я последовала за ней с чувством обреченности, будто приговоренная к смертной казни. Мама закурила, протянула мне полный бокал вина и тусклым голосом рассказала о непрекращающемся потоке больных с жуткими гниющими ранами, лихорадкой и неконтролируемым психозом. Они зверели, кидались на персонал, и врачам приходилось вливать в них лошадиные дозы успокоительных, удерживающих беснующихся пациентов на короткие мгновения форы для медсестер, которые вчетвером привязывали одного к койке. Больницу патрулировали вооруженные до зубов спецназовцы в броне, пугая своим видом пациентов и персонал, и приказывали врачам размещать людей с малейшим намеком на температуру в отдельных карантинных боксах на изолированном этаже. Но даже со всеми принятыми мерами и карантином, многие из этих пациентов умирали в течение пары часов после поступления. Мама посмотрела мне в глаза и шепотом, будто не веря самой себе, добавила, что умирали пациенты ненадолго, вновь оживая через пару часов и кидаясь на стены боксов, не обращая внимания на разбитые в мясо лица и выбитые зубы, будто не чувствовали боли и пытались выгрызть себе путь к ошалевшим от ужаса медсестрам и врачам. Мама у меня была суровой женщиной, годы бытности травматологом научили ее скрывать эмоции и быть стойкой к чужим страданиям и боли. Она делала свое дело, мягкосердечности в нем места не было, и мне всегда казалось, что эта женщина ничего не боится. Наивная уверенность ребенка в непоколебимой силе своего родителя. Но когда я увидела, как дрожат ее пальцы с зажатой в них сигаретой, а по щекам текут слезы, то поняла, что точка невозврата пройдена. Никакой это не мутировавший грипп, и уж точно не инопланетяне. Это ебаный конец света. Я без слов оставила маму смотреть в одну точку и выкуривать одну сигарету за другой, едва доползла до своей комнаты и рухнула на пол в сильнейшем приступе тревоги, кашляя до хрипа и пляшущих перед глазами белых точек. В голове набатом звенело «пиздец», и удушающий страх скручивал внутренности, вызывая мигрень и желение блевать. Попытки провзониться напарнику заканчивались осточертевшим "Эрик Браймс, оставьте сообщение", телефоны Бюро и Мелиссы молчали, перекидывая на автоответчики. Осознание собсвтенной беспомощности и брошенности добило мою педантичную и контролирующую психику, мыльный пузырь лопнул и под броней спецагента ФБР, которую я носила не снимая во всех ситуациях, оказался обычный человек, такой же растерянный и напуганный, как все вокруг. Июль 2010 год. Месяц мы жили, словно на пороховой бочке. Новости о смертельном вирусе подтвердились официально, и на улицах все реже появлялись люди, никто не хотел подвергать себя даже мимолетной опасности заразиться. Правительство до последнего скрывало любую информацию о живых мертвецах, списывая все на радикалов, стремящихся дестабилизировать ситуацию. Что уж говорить о религиозных фанатиках и культах - по стране прокатилась волна массовых самоубийств в сектах, лидеры которых проповедовали второе пришествие Христа и начало новой эры. Я ежедневно боролась с собой, пылая яростью на ФБР - я должна быть там, выслеживать и убирать этих психов за решетку, а не бездельничать в родительском доме. Мои шестнадцатилетние близнецы изнывали от тоски, об учебе уже никто не думал - оба лишь торчали в интернете суткам и робко спрашивали, что мы будем делать. У родителей не было ответа на этот вопрос, но моя врожденная паранойя заставляла простаивать в огромных очередях сначала в магазинах, а затем, после окончательного коллапса поставок, у фур ФЕМЫ, которые выдавали еду - продуктовая корзина в одни руки. Я чувствовала себя фанатичкой, забивающей все кладовки дома запасами сухой еды, бутылями воды и средствами гигиены. Было понятно, что город ждет неизбежная эвакуация в ближайшие недели, и я собрала всем рюкзаки с самым необходимым, чтобы в случае людской паники свалить из города сразу. Я объясняла родителям и близнецам, что самое главное - не следовать за толпой когда запахнет жареным, держаться вместе, не провоцировать силовиков и уходить в сельскую местность. Эйдан фыркал и злился, тревожность ранимой Летиции улетела в стратосферу, и мне стоило гигантских усилий не орать на брата с сестрой, как мантру прокручивая в голове «они подростки, ты была такой же, успокойся». По ночам мне и Эйду приходилось успокаивать Летицию, которую стали мучать кошмары. Моя нежная, милая сестра рыдала в моих объятиях, а я мечтала забрать ее боль и страх, успокоить и подарить хоть немного надежды. Мы втроем лежали на кровати в ее комнате, похожей на клубничный маршмеллоу - все розовое, кремовое и пушистое - и я тихонько пела близнецам, совсем как в детстве, наблюдала как они засыпают держась за руки, и мое сердце разрывалось от беспомощности. Папа с головой ушел в чтение, предпочитая вымышленный мир реальному, мама пропадала в волонтерских медпунктах помощи и больнице, а я просто не знала, что делать дальше. Вся моя жизнь была расписана наперед, все мои грандиозные планы по карьере, но сейчас это казалось невероятной глупостью и блажью той, сытой и беззаботной меня. Мест в больнице не хватало и местный стадион превратили в военный закрытый госпиталь, мигом обросший городскими легендами - попадешь туда и обратно уже не вернешься. В доме повисло давящее чувство бессилия, Летиция и папа, оба с тонкой душевной организацией, все больше замыкались в себе. Вспыльчивый и упрямый Эйдан бесился с присущим ему максимализмом, негодовал на власти и патрулирующих улицы, охренеших от безнаказанности военных, пару раз обвинив меня и Бюро в бездействии, но я не могла на него злиться - отчасти он был прав, гражданских бросили на произвол судьбы, передав власть в руки устроивших тиранию солдафонов. Вряд ли, конечно, мой отдел поведенческого анализа мог как-то предотвратить наступление конца света, но посыл брата был понятен - вы проебались. Несколько раз мне приходилось вытаскивать Эйдана из драк - мальчишка будто специально лез на рожон, провоцировал полицейских, солдат, постоянно цапался с нашим соседом и каждый раз за это получал - пара дней домашнего ареста, сорок восемь часов за решеткой в полицейском участке, но в итоге коса нашла на камень - брат влез в драку с таким же вспыльчивым юным солдатом, который сломал ему пару ребер, нос и превратил лицо в одну огромную гематому, и я пообещала лично прострелить Эйду ноги, если еще раз сунется из дома без моего разрешения. Кошмары Летиции усилились после того, как военные на ее глазах насильно вытащили нашего соседа мистера Беннера на улицу, и несмотря на его жалобные крики о помощи, избили прикладами автоматов, пару раз с силой пнули тяжелыми ботинками в лицо и увезли в Госпиталь Смерти, как его называла мама. Сестра начала страдать от панических атак, постоянно плакала и превращалась в тень, стремительно худея и отказываясь есть. Я металась между ушедшим в себя апатичным отцом, беснующимся братом и потерявшей волю к жизни сестрой, срывала глотку в спорах с мамой, обвиняя ее в том, что пациенты ей дороже нас, хоть и понимала, как это несправедливо. Но я была истощена морально и физически. Я насильно впихивала еду в Летицию, держала под контролем вспышки ярости Эйдана, пыталась вытащить папу из депрессии, и когда дома становилось совершенно невыносимо, уходила с Бинди на еще разрешенные пробежки по пустым улицам, доводила себя до изнеможения, так что тело сводили болезненные судороги, а затем подолгу лежала в ванне, тряслась в остывающей воде и беззвучно рыдала. Когда мир перестал цепляться за прошлое, я вздохнула с облегчением. Все было лучше, чем ежедневный ад ожидания и неизвестности. Сначала по всем каналам стали крутить одно и то же - в Джорджии введено военное положение и комендантский час, вступает в действие право военного времени, оставайтесь дома, любое нарушение карается без суда и следствия. Пара человек пытались выйти на улицу вне разрешенного времени и были застрелены солдатами на месте. Продукты теперь доставляла ФЕМА прямо до двери, в коробках были скудные сухпайки и минимум необходимых туалетных принадлежностей: мыло, туалетная бумага - два рулона на семью из четырех - шампунь, зубная паста и две коробки тампонов. Для Бинди мне удалось выпросить еще и самый дешевый корм, который мне со скрипом одобрили. Затем перестали работать интернет и связь, и в городе разверзся хаос. Когда стало понятно, что никакой вакцины не ожидается, началась эвакуация обезумевших от ужаса жителей. Военные не отвечали на вопросы куда именно увозят людей и вели себя крайне жестоко с теми, кто смел ослушаться приказа. Они сполна прочувствовали власть и плевали на правила, мотивируя свои действия благими намерениями спасать жизни. Но в день, когда соседского мальчишку-наркомана Пита застрелили на улице за неподчинение приказу ублюдка в форме, которому вштыренный метом Пит показалось инфицированным, я сказала семье, что пора выбираться из города, даже несмотря на закрытые въезды и выезды. До военного положения, пока еще можно было выходить из дома, в очередях за водой я выловила слухи о безопасных зонах в Мэдисоне, Форт-Беннинге, Лоуренсвилле и Атланте. Решив, что быстрее всего добраться до Атланты, мы собрались за ночь, взяв приготовленные рюкзаки, документы, и оружие - мамин Смит-Вессон, охотничье ружье, которое к ужасу моего пацифиста-отца ему подарил на свадьбу мамин папа, и мой служебный глок. Отцовский джип был заправлен под завязку - за все время карантина никому из нас не приходилось садиться за руль. Ружье и револьвер я тщательно спрятала в салоне - военные шманали каждый автомобиль и владельцам огнестрела приходилось несладко. Я отдельно упаковала оставшуюся еду для Бинди, и мы выехали в сторону ведущей из города трассы, вклиниваясь в длинную процессию из машин. Мой значок агента ФБР помог выбраться из города без особых проблем - военные принимали меня за свою и пропускали машину вне очереди, под возмущенные сигналы и крики других. Мама неодобрительно косилась, когда я светила им на пропускных пунктах, но мне было некогда обращать внимание на ее недовольство. Я должна была увезти их в безопасное место, и если ради этого мне нужно играть не по правилам, то ей стоит с этим смириться. Я без особых угрызений совести поняла, что мне плевать на остальных, страх и стресс отключили способность к эмпатии, и я не могла думать ни о ком, кроме семьи. Если впереди нас ждёт выживание, о милосердии стоит забыть. Летиция рыдала в объятиях Эйдана, прижимая к себе притихшую Бинди, пока мы катили вперед к магистрали, объезжая машины и кидающихся под колеса отчаянных людей. Близнецы переживали вынужденное бегство тяжелее взрослых - они оставляли позади всех друзей, планы на будущее и привычную жизнь, скорбя громко, по-детски, с надрывом. Перемены ощущаются острее, когда тебе всего шестнадцать. Буквально три месяца назад они размышляли, в какой университет поступать, а теперь им предстояло выживать в мире, улетевшим в тартарары. Летти сокрушалась, что так и не сможет потанцевать на выпускном и дико смутилась из-за едкого замечания мамы, что сейчас есть вещи поважнее. Но Летиция была подростком, это было важно для нее. И они с Эйданом заслуживали нормальной жизни. Выезды на федеральную магистраль были перекрыты, мы встряли в огромную пробку, жужжащую раздражением как рой потревоженных ос. Люди сигналили, кричали, снующие между машинами полицейские и военные пытались держать в узде самых рьяных, не стесняясь применять силу. Я понимала, что ждать движения на заблокированной дороге бессмысленно и приняла решение идти пешком. Люди бросали машины, и мы вмиг оказались в толпе перепуганных, и от того опасных людей. Я оглядывалась вокруг, пока мы семенили к блокпосту, и будто в слоу-мо наблюдала за теряющим краски миром, который наполнялся горем, плачем и тотальной безнадежностью. Я жмурилась, пытаясь сдержать слезы - с каждым шагом вперед меня душил ужас. Папа же наоборот сумел затолкать депрессию подальше, понимая, как он нам нужен, и с деланым оптимизмом уверял меня, Летицию и Эйдана, что в карантинных зонах ждет помощь, что не все потеряно, подбадривал меня дурацкими шутками, хоть в уставших синих глазах сквозила грусть. Он ни на секунду не отходил от поникшей мамы, которая постоянно оглядывалась, словно пыталась что-то рассмотреть вдали. Я понимала, как сильно ее съедала вина и тревога за оставленных пацинетов. До блокпоста мы так и не дошли, попав в новую пробку - огромная толпа взвинченных, испуганных, озлобленных людей возмущенно требовала выпустить их из города, не обращая внимания на все попытки солдат угомонить их и выстроить в очередь к медицинским полевым пунктам для обязательных анализов крови. Мама смотрела на коллег с дикой тоской и даже завистью. Это была ее стихия, ей хотелось быть там, помогать людям, делать свое дело, быть врачом. Но когда она переводила взгляд на близнецов, жмущихся ко мне, и ласково улыбающегося папу, то лишь поджимала губы и кивала самой себе, принимая решение двигаться дальше. Когда рядом вспыхнула уже пятая драка, я отвела семью в сторону и объяснила, что здесь мы не пройдем и нужно валить в лес. Ситуация накалялась в геометрической прогрессии, в случае паники мы не смогли бы выбраться и сбежать, а бунт уже был не за горами - скоро люди попытаются снести ограждения, военные откроют огонь, многие погибнут от ранений или будут затоптаны обезумевшей толпой. Я взяла бледную Летицию за руку, укоротила поводок Бинди так, что колли бежала рядом, наступая мне на ноги, и наша четверка вернулась к джипу, всем видом показывая, что мы просто хотим переждать бурю у блокпоста. Отец вытащил ружье, спрятанное в чехле под гитарой, кинул на меня тяжелый, но уверенный взгляд. Он ненавидел насилие, но сейчас речь шла о жизни его семьи. Мама и близнецы были готовы двигаться по первой команде, я передала поводок Эйдану, и он нервно гладил Бинди по голове, стараясь успокоиться. Его бравада исчезла, и я видела перед собой напуганного мальчишку. Я крепко сжала трясущуюся Летицию за плечо и жестко приказала не отходить от меня ни на шаг. Большинство солдат и полицейских ушли вперед, сдераживать самых дерзких, но хаос начался через пару минут после того, как у блокпоста вспыхнула массовая драка - солдаты открыли огонь по тем, кто решил штурмом прорваться за ограждения, и все звуки слились в оглушительную какофонию криков и выстрелов. Началась давка, я рявкнула своим, что пора и мы перемахнули через дорожные заграждения, побежав в сторону леса. Оглядываясь на ходу я заметила, что многие решили сделать то же самое и последовали за нами, некоторые мчались вперед с совсем маленькими детьми на руках. Один из солдат кинулся за нами, стреляя в воздух и приказывая остановиться, Летиция и еще пара человек в ужасе закричали, когда он открыл огонь и несколько человек в самом конце нашей процессии рухнули на землю как подкошенные. Но в тот момент, когда солдат резко остановился и прицелился из винтовки в моего брата, я не думая прострелила ему голову, тяжело дыша и бешено оглядываясь на наличие новой угрозы. Эйдан потащил бьющуюся в истерике сестру дальше в лес, а я смотрела на убитого мной человека, не чувствуя ничего и словно издали слыша зовущую меня маму. Подбежав к телу, я забрала винтовку, швырнула ее отцу, сняла с пояса солдата рацию и убедившись, что преследования нет, а военные заняты проблемами похлеще убитого товарища, развернулась и побежала следом за своими, оставляя прошлую жизнь на этом чертовом шоссе. Август 2010 год, окрестности Атланты. Половина августа прошла в пути к Атланте. После побега с шоссе у нас стихийно образовалась группа. Двое братьев - Джим и Брайан Новак, бывшие морпехи, молчаливые мужчины с дробовиками на поясах, пятидесятилетняя Роза Голдстин, вся семья которой погибла от вируса, молодожены Эммет и Линда Питерсы - оба в прошлом брокеры, бывший коп Фил Чосер, суровый, бородатый великан с потухшим взглядом, двадцатипятилетняя художница Эстер Спектор и две семьи с детьми - от шестимесячного младенца до тринадцатилетнего подростка. Мы остановились в лесу - дезориентированные, напуганные, пытающиеся осознать, что мир каким мы его знали рухнул. Я собрала группу и сообщила, что нужно как можно быстрее уходить подальше от города, в первую очередь найти убежище, воду и еду - наших общих запасов хватало максимум на пару дней. Эстер робко спросила, кем я была раньше, намекая на убитого солдата, и после моего раздраженного "федералом", замолчала, держась поближе к братьям Новак. После пяти часов ходьбы мама остановила меня и сообщила, что всем нужна передышка. Мы разбили лагерь на небольшой полянке, окруженной густой чащей, и Фил с Джимом взяли первый раунд патрулирования. Но в ту ночь я так и не смогла уснуть, ворочаясь в спальном мешке, нервируя Бинди, которая постоянно вскакивала, крутилась и вновь ложилась обратно, прижимаясь ко мне всем телом. Через пару часов метаний, я сдалась и отправила мужчин отдыхать, взяв второй раунд дежурства и надеясь собрать мысли в кучу. Моей главной задачей было увести семью в безопасное место, а для этого нам нужны стены и крыша - в лесу мы как на ладони, никто из нас не знал, как выживать в апокалипсис. Мы ушли достаточно далеко от Атенс, но с утра первым делом нужно разобраться с дальнейшим маршрутом. Пока я бродила по периметру лагеря, в голове внезапно всплыло самое яркое событие дня - голова солдата резко откидывается назад, взрываясь алым цветом, его тело на земле в луже крови, ошметки мозга, раскиданные вокруг расколотого пулей черепа будто корона. Он был совсем пацаном, и я попыталась выдавить из себя сожаление, но не смогла. Эйдану грозила опасность и выбора у меня не было, рефлекс сработал быстрее осознания, и в момент, когда я нажала на курок, мои эмоции отключились. Я чувствовала сухое жжение в глазах, но слезы не шли. Может, я вообще перестала чувствовать что-либо кроме усталости? Никто еще до конца не понял, что случилось, и наша ночная стоянка напоминала мне кемпинг, а не лагерь выживших. Гротескный, гипертрофированный, сюрный кемпинг. Бинди тоже не спалось - она бежала рядом, прижимая уши и рыча на каждый звук неизвестного ей леса. Я ласково гладила собаку по спине, подбадривала мягким голосом в ответ на жалобный скулеж, и призрачное ощущение нормальности окутывало одеялом. Я все еще здесь. Я просто глажу свою собаку. В этот самый момент я делаю что-то нормальное, то, что делала каждый день - провожу время с Бинди, и этот крошечный оазис нормальности удерживал меня от панической атаки. Я смотрела на спящую семью - мама в объятиях папы, оба спали в полглаза, постоянно вздрагивая. Летиция и Эйдан, уснувшие лицом друг к другу, рука в руке. Горло сковал спазм и я в сотый раз спросила себя - что же нам делать? Справа пошевелился Джим - изможденное, осунувшееся лицо в морщинах, горбатый нос и густые черные усы. Он спал, хмуря кустистые брови, бормотал что-то несвязное, и я вдруг вспомнила взгляды людей, направленные на меня после инцидента на шоссе - в них искрились страх и надежда. Эффект свидетеля на лицо - люди смотрели друг на друга, не понимая, что происходит, и это было ошибкой - первой взять слово и начать действовать в самый страшный период их жизни. Я была уверена, что утром они придут ко мне с вопросами - что делать дальше? Куда идти? Где достать еду? Только я не знала ответов, потому что сама была дико напугана и пребывала в полнейшем ахере. Раньше я представляла много различных сценариев своей жизни - продвинуться по службе и стать главой отдела. Или уйти в отставку и заняться садоводством. Даже погибнуть при поимке очередного серийника. Читать лекции по поведенческому анализу в академии ФБР. Выйти замуж и родить детей, наконец. Но ни в одном из этих вариантов я не раздумывала про конец света и оживших мертвецов. Как там говорится? Человек строит планы, а Бог смеется? Что ж, сейчас он ухахатывается по полной. Живот надорвать, как смешно, блять. Когда наш импровизированный лагерь проснулся, ночные опасения подтвердились. Группа ждала моих указаний, люди озвучивали мои собственные вопросы, повторяющиеся в голове снова и снова, и я пыталась отвечать, держать себя в руках и не срываться. Все были напуганы, пребывали в диком стрессе, и мне необходимо было их успокоить, чтобы не допустить паники. Но когда давление стало невыносимым, я буркнула маме, что уйду прочесать лес с Бинди и ретировалась, не оглядываясь на остальных. Я искренне надеялась, что смогу прочистить мозги, но через три часа скитаний ситуация не изменилась. Группа все еще обращалась с вопросами ко мне, а я не могла понять, как убийство человека смогло убедить остальных довериться моим суждениям. Неужели никто из них не предположил, что я могу быть опасна? Вдруг я серийный убийца или просто психопатка? Вдруг зарождающийся жестокий мир выживания создан для таких как я - готовых без раздумий убивать? Или именно это привлекло всех этих людей - моя способность защитить и сделать то, что нужно? Когда я отвела семью в сторону и предложила пойти своим путем, мама посмотрела на меня так, будто я заживо варила щенят и ела их на завтрак. “Мы не можем оставить детей погибать в лесу, Джорджина”, - твердо сказала она и ушла обратно к лагерю, осматривать царапины и ссадины мальчишки пяти лет, который с самого шоссе не проронил ни слова, не плакал и смотрел своими огромными черными глазами куда-то сквозь снующих вокруг людей. Да, не можем. *** Вместе с Филом, который в 2001-ом участвовал в ликвидации последствий теракта одиннадцатого сентября и имел опыт организации людей, мы разработали временные протоколы безопасности - члены группы ходят в лес только по парам, никто не передвигается поодиночке, каждый носит с собой оружие, благо практически все были вооружены огнестрелом, ножами или электрошокерами. Те, кто не умел стрелять, могли обучиться у братьев Новак. Я создала разведывательный отряд во главе с Брайаном и отряд лазутчиков во главе со мной - первые уходили вперед и проверяли окрестности на наличие оживших трупов или враждебно настроенных выживших, вторые обшаривали городки и села, которые мы проходили на пути к Атланте, на наличие припасов. Джим очень четко дал понять, что при любых встречах с другими выжившими в контакт вступать запрещается, и я согласилась - мир и до апокалипсиса был опасным местом, сейчас же людей от зверств ничего не удерживало. Тихоня Фил проявил удивительные способности к коммуникации с другими, успокаивая и методично объясняя каждый наш шаг, и стал моей правой рукой. Мы все распределили роли - папа взял на себя обучение четверых детей группы, Летти отвечала за помощь с ними, особенно воркуя над самым маленьким - шестимесячным Джеком, пока его мама Лея Хоторн вместе с Карлой Смит и Линдой Питерс готовили, стирали и заботились о всех остальных. Мама с Розой, у которой был опыт ухода за тяжелобольными, организовали лазарет, а Эйдана я приставила к Филу - мальчишка постоянно порывался идти в вылазки со мной, но страх за его жизнь не давал мне дышать. Если бы с ним что-то случилось во время поиска припасов, я не смогла бы это пережить. Мне было гораздо спокойнее, когда Эйдан оставался в лагере и нехотя выполнял поручения Фила или мамы, постоянно ворча и негодуя. В течение августа мы наладили нашу своеобразную рутину, которая действительно работала, но мне все время казалось, что я живу в самом странном артхаусном роуд-муви. Несколько раз мы сталкивались с дохляками, и в первые разы не сразу поняли, что убить их окончательно можно только поразив мозг. Один из дохляков, еще не сильно разложившийся и достаточно прыткий, укусил Эммета Питерса за запястье, и мама спасла его, без раздумий отрубив кисть парня. Животный крик Эма и рыдания Линды еще долго преследовали меня в кошмарах. Но он выжил. Мы все выжили и практически дошли до цели. Эйдан признавался, что нам удивительным образом везло - никто не погиб от рук враждебно настроенных групп, жадных до плоти мертвецов, голода или болезни, и на его лице отражалось то, что крутилось в моей голове - сомнение. Мы словно жили на верхушке активного вулкана, все шло слишком гладко, насколько это возможно в условиях конца света, даже Эммет с ампутированной рукой чувствовал себя неплохо. Мои худшие опасения подтвердились едва ли не на следующий день после разговора с братом. Банальная простуда, проявившаяся в паре сопливых носов, перетекла в тяжелый грипп с кишечным расстройством, от которого молодая часть группы умудрилась быстро оклематься, но вот Роза и мой отец слегли с пневмонией. Мама, Летиция и Эйдан, взявшие на себя заботу о больных, сами были истощены и валились с ног от усталости. Летти не отходила от папы, и я пару раз видела, как сестра тихо плачет над ним так, словно он уже умер. Я дико злилась на саму себя, уходила к Джиму, у которого всегда была припасена пачка сигарет, и пыталась взять себя в руки. Каждый кашель и хриплый стон из палатки отца ощущался как удар плетью, страх за его жизнь зацементировался в моей груди и заставлял каждый день уходить все дальше и дальше от лагеря в поисках лекарств. Я не хотела рисковать большим количеством едва пришедших в себя людей, и на вылазки брала только Джима - у нас получился идеальный молчаливый союз, разговаривал он мало, действовал быстро и я прониклась к нему искренней симпатией. Но в самый отчаянный момент, когда измученные болезнью и дорогой люди тлели на глазах, когда мой папа едва не погиб и я не знала, что мне делать, как спасти его, появился Он. Человек, пообещавший убежище, медикаменты и безопасность. Прометей с огнем в руках. Мое спасение и проклятие. Моя самая фатальная ошибка в жизни, последствия которой я буду расхлебывать до конца своих дней. Филип Блейк.