***
— Курт, от тебя исходит очень много негативной энергии, — спокойно сказала Рейчел, как обычно, основывая свои утверждения на чем угодно, только не на фактах или логике. — …ладно? — Курт закатил глаза и взял жареную картошку с подноса, внимательно осмотрев её, и осторожно откусил, признавая её безопасной. — Я серьезно! Ты такой напряженный. Мне становится дурно. Это мне от тебя становится дурно, подумал Курт, но ничего не сказал, потому что это было «социально неприемлемо» и «некрасиво». Но она была права. Он был напряжен. Он был так взвинчен, что при любом внезапном движении тут же распался бы на части. Потому что он промахнулся. Он промахнулся, и Куинн знала. Он не знал, как именно она узнала, но это было не важно. Он совершил ошибку. Он слишком широко улыбался Блейну или шутил с ним слишком часто, и теперь всё могло обратиться в прах. Иногда он забывал, что это было неправильно. Что они были чем-то неправильным. Потому что этот человек, этот парень, который сбегал из дома, который урывал поцелуи между уроками и участвовал в совершенно нелегальной деятельности — это был не Курт. Не совсем он. Это была отдельная сущность, человек, которого Курт всегда считал бунтарем, своеобразным Ноа Пакерманом своего внутреннего мира. Но когда он был с Блейном, они существовали в другом мире, где эти правила не действовали. Курт никогда не считал это неправильным, потому что он вел две разные жизни. Но Куинн преодолела это расстояние, и всё происходившее за последние недели обрушилось на него в одну секунду. Спокойные воды океана вдруг были встревожены цунами и ураганами. И без жертв не обойдется. Поэтому вполне можно было сказать, как выразилась Рейчел, что от него исходило много негативной энергии. — Ты выдумываешь. — Нет, не выдумываю. Называй меня сумасшедшей, сколько хочешь, но у меня никогда не было галлюцинаций, — настаивала Рейчел. — Ты что-то скрываешь. Эти слова заинтересовали Финна, который обвинил его в том же этим самым утром. — Успокойся уже, Рейчел, — прервала её Куинн. — Я, конечно, знала, что ты — жалкая неудачница, но это уже просто грустно. Ну и что, что ты не выиграла в этот раз? Да, Курт обошел тебя. Мы тебя обошли. Это же не значит, что теперь ты можешь выдумывать всякие глупости. Весь стол шокированно замолчал. Рейчел пыталась что-то сказать, но изо рта вырывался только возмущенный писк. Куинн встала, чтобы выбросить мусор как ни в чем не бывало. Она остановилась, проходя мимо Курта, и наклонилась, чтобы самодовольно прошептать «не за что», прежде чем направиться к мусорным бакам. Курт отдал оставшуюся картошку Финну, резко потеряв аппетит.***
Вместо того чтобы проверять работы, Блейн без устали искал квартиру. Его стол буквально трещал под грудой лабораторных работ, когда кто-то вошел в класс. Он знал, кто это, даже не поднимая глаз. Безошибочное цоканье ботинок по плитке тут же выдало его. — Разве ты не должен быть дома? Курт пропустил подначку мимо ушей и сел рядом с Блейном, откидываясь на стуле и закидывая ноги на стол, между тем заглядывая в монитор. — Чем занимаешься? — Ищу квартиры. Убери ноги со стола. Курт убрал одну ногу. — Тебе нужна квартира с большой кладовкой. Ты удивишься, но в стольких квартирах нет такой простой вещи, как кладовка. Блейн, как можно аккуратнее, спихнул вторую ногу Курта со стола, игнорируя ворчание. — Обязательно. А теперь иди домой и готовься к завтрашнему тесту. — К какому завтрашнему тесту? Блейн даже не стал притворяться, что удивлен, хотя рассеянность Курта не переставала изумлять его. — Я готов заплатить, чтобы узнать, что твориться в твоей голове. — Обычно в ней проносятся бесконечные «фу» и «неа» в сопровождении с периодическим «не могу поверить, что он решил выйти в этом из дома». В целом, ничего интересного. Блейн усмехнулся, сомневаясь в этом. — Позвонишь мне сегодня? В смысле, когда я буду не так занят. Тогда сможем поговорить более… свободно, — добавил он. Делать это на территории школы, по понятным причинам, было тревожно. — Ладно, ладно. Я знаю, когда мне не рады, — пошутил Курт, поднимаясь и направляясь к двери. — Я позвоню. — Не забудь подготовиться к тесту, — впустую напомнил Блейн, отлично зная, что Курт найдет себе более важное занятие. Никогда в жизни он бы не подумал, что прокрастинирующий ученик мог быть настолько очаровательным. Но он знал, что в мыслях Курта это было не откладывание важных дел на потом, а скорее отсрочка чего-то банального на фоне более значительных вещей. Для того, кто планировал изменить мир через слова и музыку, уроки химии в 11-м классе казались глупой детской игрой. И по идее, это должно было оскорблять Блейна, веди он посвятил химии большую часть своей жизни. Но было что-то в альтернативной гениальности Курта такое, отчего всё остальное сникало. Говоря проще, он был совершенно без ума. И это должно было беспокоить его, учитывая, чем всё обернулось в первый раз. Но если Себастиан был уверенным и убежденным, то Курт был юным и неловким. И это придавало Блейну уверенности, потому что наконец-то не он один совершенно не понимал, что между ними происходило. Ему нравилось. что они оба были идиотами. Даже если для Курта это был краткий период до окончания школы. Блейна и самого никогда не влекла идея «вместе навсегда». Время разрушало всё хорошее. Так что он не станет переживать из-за чего-то настолько безобидного, как долговечность.***
На дворе было два часа ночи. В голове Курта что-то лихорадочно кружилось. Такое случалось, когда вокруг наступала абсолютная тишина и он оставался наедине со своими заботами. Иногда он писал — ничего связного, небольшие зарисовки, которые из-за рваных краев никогда не будут достаточно хороши для Бродвея. Обычно он звонил Мерседес, потому что та днями и ночами пересматривала то «Принца из Беверли Хиллз», то «Няню». Но он знал, что она ложилась спать раньше, когда их не показывали по телевизору. Его догадки подтвердились, когда он заглянул в программу передач. А кому еще можно было позвонить так поздно он и не знал. Написать, может быть? Но в мире, лишенном человеческого контакта, Курт иногда жаждал услышать чей-то голос. Тогда он вспомнил о Блейне. И об обещании позвонить. Но, возможно, у слова «позже» были временные ограничения. Может, он уже давно спал. Курт чувствовал себя эгоистом из-за надежды на то, что и у Блейна были проблемы со сном. Но он был, за неимением лучшего слова, напуган. Ведь его проблема, в своей простейшей форме, заключалась в самом Блейне. Но вместе с тем он был и ключом к её решению. Этого было достаточно. Он позвонил, надеясь, что Блейн не спал. Сердце ёкнуло, когда учитель ответил после первого гудка знакомым «привет». — Привет. Как ты? — озадаченно спросил Курт, услышав смех Блейна. Вечно он смеялся невпопад: то хохотал без причины, то не реагировал на самые смешные шутки. И всё же, это было очаровательно. Он был очарователен. — Что смешного? — Ничего. Просто… ничего, — пробормотал Блейн, в его голосе слышалась улыбка. — Просто ты… обычно люди не звонят в такое время, чтобы просто поговорить. — Зачем тогда люди звонят, по-твоему? Блейн снова рассмеялся, успокоив тревоги Курта. — Ты так и не ответил на мой вопрос. — У меня всё потрясающе. А у тебя? — Да ничего вроде. — Ничего. Просто ничего? — Ага. — Будь я из какого-нибудь клише, я бы спросил, что на тебе сейчас надето. Курт нервно рассмеялся. — Эм… пижама? — Господи, какой ты скучный, — пробормотал Блейн. — А чего ты ожидал? — Наверняка, на тебе пижама, сшитая слезами детей из стран третьего мира. Курт фыркнул. — У меня нет дизайнерской пижамы. По твоим словам, я какой-то сноб. — Не надо стесняться… — Повежливее. Во время разговора с Блейном все переживания Курта по поводу Куинн казались глупыми и бессмысленными. Он просто накручивал себя. — Тебе уже, наверное, пора спать, — вдруг предложил Блейн. — Нет. — Да. — Я дже нустал, — пробормотал Курт. — Нет, устал. И завтра нужно в школу. — Приму к сведению, мам, — насмешливо ответил Курт. Эти слова застали Блейна врасплох. Ассоциировать матерей с придирками было частью культуры. Но если этой самой матери больше не было, можно ли использовать это выражение? Это был вопрос, на который невозможно дать однозначный ответ. Блейн обычно задавался подобным, когда должен был заняться делом. Если сердце ребенка разбито, но никто этого не замечает, разбилось ли оно на самом деле? — Блейн? Ты меня слышишь? — голос Курта прервал его мысли. В нем звучала нотка беззащитности и чего-то необъяснимого. — Прости, что позвонил так поздно. Просто я очень хотел с тобой поговорить. — Всё нормально. Я даже не спал. Но я всё равно думаю, что тебе лучше пойти спать. — Не могу, — просто сказал Курт. Он делал это не из вредности — просто другого выбора не было. И вдруг Блейн всё понял. — Ты хотел, чтобы я помог тебе? Уснуть, в смысле. — Было бы здорово. Может быть, начнешь читать лекции, как на уроках? Я всегда под них засыпаю. Блейн бесстыдно рассмеялся, ни капли не обидевшись. — Я могу рассказать тебе сказку? — Ты не похож на выдумщика. — Мне и не нужно им быть. Это история произошла на самом деле, — соврал Блейн. Теперь нужно было что-то придумать. Что-то потрясающее. Что-то, что заставило бы Курта улыбнуться, даже если он сам этого не увидит. — Жили-были мальчик и девочка… — Типичное гетеро-нормативное начало любой сказки, — пробормотал Курт. — Тихо. Ты хочешь сказку или нет? — Прости. И хотя Блейн никогда не был хорошим рассказчиком, он смог рассказать историю любви и потери, историю о втором шансе. Его слова и тихое дыхание Курта соединились в нечто изумительное. Затем Блейн выдумал сказку о принцессе и конюхе, которые влюбились друг в друга — Как оригинально, — пробормотал Курт, — но они не могли быть вместе. И не из-за классовых различий, а потому что они выросли в деревне, где каждый рождался с определнным отпечатком руки. Кружки могли быть только с кружками, звезды — с другими звездами, и так далее. Поэтому они решили сбежать туда, где люди рождались без каких-либо отметин. Где ладони были чисты, как холст. — И по пути они наткнулись на целое поле лилий и гвоздик, — он был на середине истории, когда Курт перебил его. — А ты знал, что лилии — символ радости юности? А гвоздики… гвоздики означают «о, мое бедное сердце», — изумительно продекламировал Курт, хотя глаза уже слипались. — Поэтому я в смятении. — Почему? — Как эти цветы могут быть в одном поле? Радость и сердечная боль не могут ужиться. — Конечно же могут, — настаивал Блейн, зная, что на этом строилась вся человеческая жизнь. — Но не в сказках же. В сказках всё так однозначно. — Я же тебе уже сказал, это произошло на самом деле. — Ладно, ладно. Продолжай, — но едва Блейн заговорил, Курт тут же перебил его снова. — Подожди, подожди. Цветы — это метафора? Они бегут навстречу юности? Или от неё? — Не знаю, Курт. Я выбрал названия наугад. Они просто красиво звучат. — Ладно. Больше ни слова. Честно. Он продолжил рассказ и минут через 15 осознал, что его давно не перебивали. Замолчав, он прислушался к ровному, спокойному дыханию Курта. Ему удалось успокоить беспокойные мысли ученика, на время погрузить его в тишину. На следующее утро пришло сообщение. Курт: Чем всё закончилось? Блейн: Они отрезали ладони, чтобы избежать преследований Курт: Отвратительно. Мне нравится. Блейн только рассмеялся, потому что Курт так слепо верил во всё, что он делал. Нарисуй он две полоски, Курт точно назвал бы это мозаикой. И по какой-то причине это пугало до глубины души.