В твоей власти

      Я завернула мушмулу в тонкую ткань и положила на горку. Оборачивая каждую ягоду таким образом и укладывая на увеличивающеюся горку, я работала вот уже добрую часть вечера. С открытого настежь оконца доносился гвалт курей и гусей на заднем дворике. Крикливые гуси все время были чем-то недовольны. Их неприятные крики уже звенели в голове набатом. Стоило утке квакнуть или гавкнуть собаке, привязанной охранять амбары от посторонних, как гуси тут же разносили по округе клич.       — Асами, передохни немного, дай рукам посидеть в покое некоторое время, и так уже сделала всю работа за нас, — приятный голос женщины, сидящей по правую сторону разбил тишину молчания. Я непроизвольно выпрямилась, расправила затекшие плечи и немного повела головой. Перед глазами запрягали пятна. Я сидела сгорбившись и не замечала, что тело безмолвно просило смилостивиться над ним, ненадолго отложить обязанности и подвигаться.       — Когда мы пришли сюда, она уже самостоятельно собрала плоды, очистила от пыли и листвы. Нам с Эцуко ничего не оставалось делать, как просто оборачивать, — коротко засмеялась Юки, сидящая напротив меня в сереньком старом платье, отбрасывая черные волосы, прилипшие к вспотевшему лбу. Сегодня днем стояла такая жара, что воздух трескался от застоя. Вода просто испарялась на глазах, мне приходилось отрываться от работы пару раз, чтобы бегать на скотный двор и проверять поилки с водой у птицы.       — Да, за нас все сделала Асами, мы просто сейчас маемся от безделья, — подтвердила Эцуко с легкой насмешкой, не поднимая глаз от работы, пока ее пухлые пальцы неаккуратно проделывали те же махинации с мушмулой, что и мои.       — Ты точно сегодня маялась от безделья, уж молчала бы! — поучительно выдала Юки, снисходительно хмыкнув, чтобы слова не звучали слишком резко и грубо.       Юки была старше меня и довольно упитанной девушкой, недавно вышедшей замуж за местного крестьянина, который так же работал в найме у фермера.       Работая в найме у одного хозяина мы заслуженно получали свои деньги и причитающиеся десять мешков коку риса в год. Для вполне сытой жизни этого хватало. Иногда, в самые трудные сезоны, когда саранча и другие вредители уничтожала урожай, или год был неудачным, то приходилось туго. Самая старшая женщина, сидящая от меня по правую сторону, Наоки-сан, являлась старожилом и получала больше нас. У нее была большая семья, где внуки уже вовсю трудились в поле под палящим солнцем, а их руки и лицо имели золотистый оттенок. Мои руки пока что сохраняли бледность, но и в поле я не работала. Мне было поручено следить за виноградником, а другим глазом поглядывать за хозяйской птицей. Один из младших сыновей Наоки-сан проявлял ко мне интерес и внимание, отчего женщина старалась мне покровительствовать и оберегать. Ведь ее младший сын родился не таким, как все. При родах, как рассказывала она мне однажды наедине, начались осложнения. Муж и Наоки-сан были довольно-таки уже немолоды, когда она забеременела. Женщина очень переживала и каждый вечер молилась подле домашнего алтаря, а иногда, когда позволяло здоровье и самочувствие, отправлялась в кипарисовый храм и там уже усердно возносила мольбы и специальные подношения всем богам. Одна рука ее сына имела не до конца сформировавшиеся пальцы. Печаль родиться таким неполноценным ребенком накладывала на их семью тень невзгод, а то и грязных сплетен. Разное говорили, разное думали и не одно не оказалось верным. Обычно люди злословили, потому что их собственная жизнь казалась скучной. От скуки рождались небылицы и таким образом рождалась ложь. Ложь ранила иногда хуже всех плеток и мечей. Взяв меня в невестки, Наоки-сан хотела улучшить жизнь своего сына. И заодно, чтобы мой заработок и рис законно переходили в их семью, а она имела право распоряжаться и увеличивать благосостояние.       Я не испытывала к Даичи ни капли симпатии или девичьего восторженного состояния, только простое уважение и благодарность. Если любовь, о которой так много и часто говорили, выпуская томные вдохи, была реальной, то я была ею пока что обделена. Любовь обходила меня стороной. Может быть таков мой удел — стать невесткой в чужом доме, стать женой Даичи и родить ему вполне здоровых детей? Ну а таинственная любовь между женщиной и мужчиной придет после? Та самая страсть, о которой в тишине шептались и от которой подгибались коленки у многих молодых девушек, может будет и у меня? Но моя немота и рука Даичи определили наши судьбы без нашего вмешательства.       — Сегодня, однако, мы засиделась допоздна, — заметила Юки, вставая на ноги и беря веник в углу, пока другие отряхивали свои одежды от прилипших листков и остального мусора. — Как думаешь, нам снова придется идти через главную улицу или по короткой дороге?       Подметая пол, Юки принялась рассуждать вслух, пока мы перекладывали наши завернутые плоды в глубокие корзины. Больше всего оказалось у Юки. Она славилась усидчивостью и быстротой.       — Да что нам бояться? Только и знают, что пугают всех и вся всякими россказнями! А на деле то ничего путного, — нахмурились Эцуко, надув губы и с каким-то пренебрежением отнекиваясь от суеверных знамений. — Вечер сегодня тихий и спокойный, пальцы не зудят, а значит все будет хорошо. Правда, Асами? Что скажешь?       Она всегда обращалась ко мне так, словно ожидала услышать ответ. Ее отношение ко мне было натянутым и поверхностным, она не упускала возможности каждый раз отпустить пару колких слов, отчего получала неодобрительные взгляды со стороны Наоки-сан. И вот сейчас она заслужила предупреждающий взгляд.       — А что? Асами вечно где-то бродит по своей прихоти, словно хозяйка, — беззаботно и без извинений в голосе продолжила Эцуко, пожимая округлыми плечами. Собрав все плоды и перетащив корзину под стену, ближе к холодному месту, чтобы завтра их перенести в погреб. — О чем думает — не понятно. Может что-то замышляет, а мы не знаем?       — Зато она всегда вовремя выполняет свою работу, — вступилась за меня Наоки-сан, сложив губы в тонкую полоску, пока Юки хранила молчание и подметала пол.       Я заправила волосы за ухо и с подавленной уверенностью взглянула прямо в глаза Эцуко. На ее губах блуждала непонятная полуулыбка. То ли она жалела меня, то ли презирала. Оба чувства били по моей гордости и в поникших плечах я кое-как умудрялась скрывать обиду.       — Как всегда: молча выполняет любой приказ, — не желая отступать, насупилась Эцуко, отмахнувшись от замечаний Наоки-сан как от дурного запаха. — Какая прилежная Асами...       Она была довольно привлекательной молодой девушкой, но ее язык, длинный и сварливый, был длиннее ее самой и бежал впереди нее. Как Эцуко не запутывалась в нем каждый раз?.. Я задавала себе вопрос: почему она всегда тяготилась ко мне таким отношением? А потом до меня дошло. Мы с ней почти одновременно вышли из детского возраста, обе становились женщинами, росли на глазах друг друга. Она была незамужней, а потому отчаянно хотела заполучить мужчину и быть под его защитой. Даже сын Наоки-сан ей приглянулся, она не считала его врожденный недуг как нечто отторгающее. Иногда даже могла отпустить довольно похабную шутку, но в целом была бы не против внимания Даичи, если он перевел его с меня на нее. А может она не могла примиряться с тем обстоятельством, что именно меня, немую девушку, выбрали заместо нее? Женская зависть и уязвленность не давали ей покоя, а потому требовали отмщения. Принципиально мелочный человек.       Я лучезарно улыбнулась, за улыбкой пряча задетые чувства и обиду от ее колкостей. А затем демонстративно и гордо отвернулась, не выдержав ехидный взгляд, начав помогать Юки. Но даже так, я спиной ощущала волны неприязни и жар между лопаток от ее птичьих пронзительных глаз. Хотела ли я ответить что-то резкое, если бы имела такую желанную возможность? Да, много раз да. Но я предпочла просто не обращать внимания и спрятаться за спиной Наоки-сан. Так спокойней. Так всегда и поступала, потому что привыкла предоставлять другим не только говорить за себя, но и решать. Наверно поэтому не могла отвергнуть Даичи, смиряясь с обстоятельствами сложившейся судьбы. Характер мой мягкий и уступчивый, как скисший сыр тофу. И бесполезно лгать самой себе, что можно стать более твердой.       Горящая газовая лампа мирно разливала желтовато-грязный свет по комнатушке. В просветах кружились бесчисленные растревоженные пылинки, поднятые с пола метущим веником, точно шелест бесконечной песчаной бури. В деревьях за окном пели обезумевшие от дневной жары цикады, наверно будут петь до самого утра, пока не взойдет солнце. Гусей загнали в сарай, где они притихли, попрятали головы под крылья и лишь изредка издавали звуки.       — А вы слышали последнюю новость? — разбавляя повисшую тишину, заговорила вдруг Юки, отложив веник в уголок.       — А чего ты молчала и не рассказывала раньше? — притворно накинулась на нее Эцуко, расстилая на циновке мешок с собранными в поле травами, начав их перебирать и сортировать.       — Ждала, когда ты уйдешь домой, — беззлобно поддела Юки, немного с хитринкой скосив глаза в мою сторону, тем самым подбадривая.       Я почувствовала прилив тайного озорства от такого знака поддержки, и слабо улыбнулась, умываясь над чаном с водой, немного освежая щеки и шею. Вода беспокойно расплескалась вокруг, темными каплями брызгая мне на платье и стекая струйками по рукам. Я непроизвольно задрожала, но это была приятная дрожь отдохновения. Мой существенный изъян немоты, о котором постоянно напоминала Эцуко от скуки, наполнил меня печалью, ревностью, меланхолией и чувством, что жизнь вокруг меня несправедлива. И я дала воде смыть с меня все это, как порчу или сглаз. Нужно смириться с отпущенной мне судьбой и довольствоваться тем скромным, что я имела. Но почему-то, вопреки голосу разума, не умела ценить. Ведь только в гармонии и в смирении можно подружиться с собой и с жизнью. А иначе, как было завещано высшими силами, перейду в мир духов без очищения души и не смогу переродиться. Не смогу достичь просветления Будды. Мир приходит изнутри, не надо искать его снаружи, как говорил он.       Каждую ночь я шептала себе, глядя в потолок, потерпеть еще час, еще один день, еще одну неделю, и напоминала себе о награде, которую получу, если потерплю подольше… В конце концов, наша жизнь нам не предоставлена, ею всегда будет управлять кто-то другой.       Я заметила, что давно не доносились смех и крики со стороны речушки, где обычно по колено в воде деревенская ребятня ловила сетью карасей. Собака замолкла, она всегда остро реагировала на звонкое улюлюканье детей. Зато ночная прохлада накрыла землю, как раз потянув со стороны речного берега. Теперь на смену дневному лаю стали слышны перекличка птиц в бамбуковой рощице за домом и сонное кудахтанье курей. Одни звуки сменялись другими, как оно обычно и происходило на разграничении дня и ночи.       Где-то ходили люди за глинобитной стеной нашего двора, цокая по мощеной улочке своими гэта. Кое-где уже вовсю горели уличные фонари, освещающие дорогу и многочисленные крыши уютных домиков, вереницей растянувшихся друг за другом. Начиналось тихое размеренное времяпровождение после долгого тяжелого дня. Рокот селения набирал силу. То, что томилось днем под зноем, теперь полное энергии выползало наружу.       — Хочу огорчить, но нам идти домой по одной дороге, придется терпеть меня еще немного! — не осталась в долгу Эцуко, когда Юки присоединилась к ней на циновке, немного неуклюже опустившись на колени с тихим вздохом. — Давай уже, раскрывай свою новость, а ты уже вся от нетерпения лопаешься.       Юки рассмеялась, мелкие морщинки разбежались вокруг глаз. Она слегка игриво поддела плечом плечо Эцуко.       — Ладно, рассказываю, только не перебивайте, — все еще посмеиваясь, предупредила женщина, беря моток ниток для обвязывания пучков.       — Да кто тебя перебивает! — тут же перебила Эцуко, юрко облизывая губы, вдыхая аромат цветка и прикрывая на мгновение глаза.       Наоки-сан подсчитала заполненные корзинки с мушмулой, сделала соответствую запись в книге учета — только ей позволялось это делать, и навострила уши к предстоящей, возможно, занятной беседе. Теперь, когда все было сделано, она могла либо отправиться домой, либо сесть и отдохнуть. Ее обязанность заключалось в большей степени следить за порядком и чистотой в хозяйском доме, который сегодня пустовал, когда господин отбыл в гости еще утром. С ним отправилась жена и двое детей, а все оставленные хлопоты легли на плечи Наоки-сан, как самой старшей и главной среди нас, работников. Как раз сегодня она должна была мне выдать пару монеток за работу. Такое особое поощрение по отношению ко мне постоянно раздражало Эцуко, которая получала деньги только в строго обусловленный срок.       Я тоже прислушивалась одним ухом. Живя в маленьком городке знаешь все про всех, хочешь того или нет. Жизнь здесь как на ладони, со всеми кривотолками и неправдами, но с какой-то текучей постоянностью.       Прижав полотенце к лицу, впитавшее остатки влаги, я поглядывала в окно, где уже вовсю сияла прародительница ночи на небе, разливая холодный свет. Черепицы крыш и верхушки деревьев блестели серебром, словно омытые росой. Летняя ночь заполонила каждый уголок. Вечные звезды прошлого и будущего плели кружево песен пророчеств, а маленькие цикады под окном громко пели о своей быстротечности.       Любуясь идиллией красоты окружающего мира, мое сердце отчего-то замирало от неизъяснимой грусти, не способное выражать чувства словами, а только образами. Я была лишь молчаливой спутницей посреди многоголосия жизни.       — Вчера в нашем идзакая остановился один путешественник, — начала Юки, сменив тон голоса, став серьезной и собранной.       — Тоже мне новость! — цокнула языком Эцуко, за что сразу заслужила тяжелый вздох Наоки-сан, свидетельствующей не мешать. Эцуко почти незаметно закатила глаза, но замолкла и продолжила перебирать соцветия трав, опустив голову, отчего ее пухлые щеки сделали ее похожей на полевую мышку, сытую от зерна. — Что за чужак?       Юки немного помолчала, словно желая напустить побольше убедительности и важности для своего рассказа. Я даже отвернула голову от окна и сосредоточила все свое внимание на лице женщины. В комнате стало так тихо, что даже звуки улицы не могли пробиться через невидимый занавес, оставаясь послушно там, за пределами нашей хибары.       — Господин Кио шепнул жене, она мне, а я вам. Он разместил незнакомца на первом этаже, причем очень вежливым оказался, не выпил ни капли саке, что удивительно, был очень молчаливым и таким загадочным… — в голосе Юки все чаще звучала восторженная интонация, было заметно, что ей хотелось передать слова жены господина Кио в полной мере.       — Больно какой-то подозрительный, — подвела итог Наоки-сан, как обрубила, не дослушав до конца. — Сейчас таких полно, ходят по миру словно неприкаянные, нигде не могут приткнуться.       — Наоки-сан, говорите так, словно вы знаете все про него! — не сдержалась Эцуко,       — Дайте мне закончить, пожалуйста, — насупив брови и серьезно осмотрев каждую по очередности, потребовала Юки, терпение которой славилось удивительной стойкостью, но теперь выдавало в ней строгость. Или она просто немного занялась нравоучением над нами, как над своими детьми, которые любили баловство. — Никак не даете возможность мне сказать.       — Говори, — снисходительно разрешила Эцуко, поддев плечом плечо Юки. Ее полностью захватил рассказ сплетен жены господина Кио, которая слыла своей болтливостью также, как и она сама.       — Этот чужак имел при себе катану, а еще он является, как утверждала жена, истребителем демонов! — гордо заявила Юки самое интересное.       Маленький фурин, подвешенный на крыльце, внезапно встрепенулся и заявил о ветерке. Суматошно затрезвонил металлический язычок внутри стеклянного колпачка, а привязанная лента с надписями магического оберега от злых духов и несчастий, неистово затрепетала, готовая вот-вот разорваться на мелкие кусочки. В этом знамении чудилось нечто пророческое. Мне сообщил это ветер, наполненный скрытой мощью и влагой. Я хорошо знала этот зуд в ладонях, который бывает перед страшной бурей.       Тени за окном зашевелились и пришли в заторможенное движение необъяснимости мистики. Бамбуковая роща мелко-мелко застучала листочками, точно многочисленный стрекот неведомых существ. Или шевеление и пробуждение многоглазого зверя, которому не спалось в ночи. Я задрожала, но попыталась скрыть это не только от других, но и от самой себя, устыдившись проявленной слабости. Это просто глупое суеверие да и только! Нужно посыпать порог солью, чтобы отвадить зло.       — Глупости, — будто прочитала мои мысли Наоки-сан, пренебрежительно стряхнув наслоение неприятного наваждения с плеч долой. Она верила только в подлость людей и неурожайный год из-за непогоды. Годы труда и палящее солнце прокалило эту женщину до сердцевины. — Нечем ему заняться! Бездельник, вот кто он. Нечего тут и думать.       Юки как-то странно посмотрела на нее, но перечить не стала, словно в словах Наоки-сан звучал убедительный довод или повод не подаваться необдуманному страху. Вот как раз я и уцепилась за этот довод, прислушиваясь к такому рассудительному тону старшей наставницы. Потому что привыкла, когда за меня решали другие, а я только исполняю волю их поручений. Своей воли как таковой я не имела и не могла взрастить. Поэтому преклонялась перед покровителями, ведомая послушному и кроткому нраву.       — Я лишь передаю слова, как почтальон телеграмму. — Махнула рукой Юки, вернувшись к обыденному разговору. — А верить или нет дело каждого. Много ли по миру бродит всякого? Почему тогда такой, как он, не может бродить?       — Вот именно, бродить. Нужно заниматься полезными вещами, а не бродяжничать. — Наоки-сан сан была сегодня особенно резка на высказывания, озвучивая все, что приходило на ум.       — Тогда бы он не остановился на ночлег в гостинице, если был обычным бродягой. Деньги имелись у него, — насмешливо прищурившись, Эцуко ухватилась за такую важную деталь, которую все упускали. — Может он просто наврал?       — Зачем ему это делать? — задалась резонным вопросом Юки.       — Может хотел как-то выделиться?.. Например, важности себе придать? Но тогда бы он сказал, что служит в полиции или в эшелонах власти, — поделилась Эцуко своими размышлениями.       — Но он сказал, что является именно истребителем. Такое не говорят просто так, — сказала Юки, на что ответом ей послужило общее молчание невысказанных предположений. — Истребляет демонов...       Поднявшийся ветерок заглянул в комнату, навел беспорядок в моих волосах, пощекотал кожу, почти задул газовую лампу. Пламя всколыхнулось, но выстояло под внезапным натиском, отбрасывая на закопченные седзи всполохи. Несколько собранных травинок поднялись в воздух и закружились, а затем их раскидало по разным углам, где уже вовсю роились муравьи.       — Некотрые убеждены, что демоны существуют наравне с духами, мне однажды бабушка рассказывала, как однажды повстречала его в детстве, — очень тихо промолвила Юки, стараясь не глядеть в глаза Наоки-сан, ведь она была очень категорична настроена и против истребителей демонов, и самих демонов. Но она не успела рассказать всю историю. Снова была прервана, но уже другой необъяснимой силой.       Ветер не думал прекращаться. Отпугиватель злых духов фурин сорвался и звонко разбился о доски крыльца. Уличный фонарик давно сорвало порывом. Деревья раскачивались под порывами Фудзина, трещали стволы и срывались листья. Луна скрылась за слоем туч, пригнанных откуда-то с северной стороны. Сияние неба померкло, стало мрачно. Цикады перестали петь, а звуки городка пропали за стеной. Ночь утратила безмятежность.       Юки встрепенулась и стремглав накрыла горку трав краем мешковины, не позволяя сквозняку разметать все по циновкам, Эцуко только руки успела поднять, чтобы не быть зацепленной в этой неожиданной суматохе.       Среди трав я заметила герань и ромашку, а еще подорожник, но прежде чем я успела растормошить свое скованное тело, Наоки-сан громко позвала меня по имени, наверно, уже во второй раз, потому что я стояла словно оглушенная.       — Асами! Закрой окно!       Больше не мешкая, подавляя странный ступор страха, я кинулась исполнять просьбу, в которой звучали какие-то истерические нотки. Неужели сама Наоки-сан прислушалась к интуиции, твердившей остерегаться? Мы все были удивлены сменой погоды в тихую лунную ночь.       Я с глухим стуком захлопнула ставни и закрыла на крючок, шум поднявшейся бури немного притих. Оторопь как пришла внезапно, так и ушла, я встряхнула с себя это пугливое состояние и принялась помогать собирать раскиданные травы. Мои пальцы выхватили из ароматной горки голубую лилию, уже засушенную и поникшую.       — Асами, хватить ловить мух, помогай, — потеснив меня в сторону, назидательно процедила сквозь зубы Эцуко, больно царапнув мою руку ногтем. Я не удержалась и завалилась набок, где лежали ножи для обрезки.       Я почувствовала острое жжение, а из моего рта вырвалось глупое несуразное мычание, когда на бледной коже запястья появились алые капли крови. Кровь закапала на темные обветшалые циновки, бесследно растворяясь. Я быстро вытерла кровь подолом платья, оставляя розоватые следы, желая спрятать от других свое невезение.       Когда все было прибрано и расставлено на места, я позволила себе отвернуться и незаметно ополоснуть руку в чане. Сняла тасуки и приспустила рукава, чтобы и дальше скрывать свой порез от других. Я не хотела отвлекать от дел и привлекать внимание, потому что знала, как будет. Наоки-сан сан начнет причитать, а Эцуко посмеиваться. Все как обычно.       — Асами, что с тобой? — подозрительно мягко спросила Эцуко, неотрывно следя за моими движениями и скрытностью.       Я слегка повернула голову и качнула, безмолвно говоря, что все в порядке, краем глаза поглядывая на нее. Ее тонкие брови изящно изогнулись над лисьими глазами. Хитрость и склонность к обману так и проступали на этом лице. Что-то нечестное таилось под высоким скулами. Что-то скользкое пряталось в темной глубине этих глаз. Там было что-то такое… Я не знала, как понять выражение ее лица. Я бы подумала, что сквозь ее черты проступало нечто противоестественное. Зловредное. И танцующий огонь в одной единственной лампе лишь подчеркивали ее худобу. Ее резкие насупленные черты, перекошенное судорогой лицо.       Как такое возможно? Как она могла так преобразиться до неузнаваемости?       — Асами, неужели испугалась ветерка? — Эцуко не изменяла себе, задираясь в прежней манере и с нескрываемым удовольствием. — Не стоит, ведь ночь только начинается... Ночь, полная сладкой скверны!       Ее губы приоткрылись, из черной дырки рта показался красный острый язычок и облизнул губы. Свет снова преломился, и глаза Эцуко плотоядно заблестели, как блестят глаза кошки в темноте. На выпуклом лбу выступила пульсирующая жилка. Она неотрывно смотрела на мою окровавленную руку.       Милостивые Боги!       Я бездумно шагнула назад, задевая бедром треногу с чаном. Вода беспокойно выплеснулась через край. Юки и Наоки-сан продолжали тихо переговариваться, но слова не имели смысла, они не долетали до моих ушей, в которых стоял шум. И стук сердца. Я впервые испугалась Эцуко, не просто злилась или обижалась на ее обращение ко мне, а испугалась того, как в один миг она преобразилась до неузнаваемости.       Я отупело моргнула, тени в углах комнатки подпрыгнули и поменялись местами. Все переменилось, что невозможно уследить, но и в то же время оставалось прежним. Словно другая аллегория реальности, в которой все казалось ненадежным и призрачным. В которой мой привычный уклад жизни нарушился, а все, что я делала сегодня утром и до сейчас, стало далеким-далеким, как вершины фиолетовых гор в дымке. Такое провидение поселило в моей душе первобытный страх. Ему не нужны были причины, а только образы и разыгравшееся воображение.       Послышался громкий треск, когда я задела домашний цветок в горшке, выращенный Наоки-сан. Он слетел и разбился, черная земля вывалилась слипшимися кочками из разломанных глиняных частей.       То, что мне померещилось в образе Эцуко, испарилось. Дурной сон рассеялся, а глаза привыкали к свету. Она вновь стала надменно-тщеславной, как и прежде. Лицо пополнело, а черты смягчились. Зрачки глаз из вертикальных стали человеческими. Но мой страх не хотел успокаиваться. Он становился неуправляемым. Он безмерно ширился и затмевал разум. Я не контролировала себя больше.       Я распахнула седзи с восточной стороны домика и выскочила на деревянные настилы веранды, а затем спрыгнула прямо в кусты папоротника, разросшегося под полом. Обернувшись, я заметила удивленные лица всех трех женщин. Они что-то беззвучно мне говорили. Я не слышала, что именно, я не хотела слушать, что именно произносили их рты. Зрачки их глаз снова стали вертикальными, улыбки дьявольскими. Паника захлестнула с ног до головы. Могучее камфорное дерево черными ветвями обнимало избу, словно охраняя покой домочадцев. Но сейчас его ветви сбросили листья и щупальцами потянулись ко мне. Извиваясь и корчась, как побеги водорослей. Я отпрянула, потрясенная размером, открыла рот и издала вопль, закричав во все горло, но из меня выходили только хрипы, и бросилась бежать по гальке босиком, не обращая на боль никакого внимания.       Из дома послышался оглушительный жуткий смех. Казалось, они потешались надо мной. Казалось, все вокруг, не дожидаясь моего участия, впало в пляску безумства. Мир стал капканом, который существовал лишь затем, чтобы загнать меня в угол, а я металась в нем, как полоумный зверек.       Ворота не открывались, и я дернула их сильней. Они приближались! Скорей! Я спиной чувствовала их приближение. Волосы на затылке встали дыбом. В кронах декоративных сосен протяжно завыл ветер. Свирепствовал настоящий ураган. Откуда-то, вероятно из самой преисподней, несся смех. Внезапно над головой послышался шорох множества крыльев. Это с пронзительным криками взвилась в небо стая птиц. Наконец, боги услышали мои стенания и молитвы, и ворота со скрежетом отворились. Я очутилась в безлюдном проулке.       Я снова бросилась бежать. Обуреваемая взбунтовавшимися инстинктами, бежала босиком, бежала как могла, не разбирая дороги и предметы, бежала прочь и не оглядывалась. Все слилось в одно неразборчивое пятно.       Что случилось? Что произошло? Что мне делать? Я не могла успокоиться, пока бежала по узким лабиринтам улиц, задевая выставленные корзинки с овощами, перепрыгивая бочки и чуть было не сталкиваясь с женщиной, которая высекала искры из огнива на пороге своего дома. Ее испуганный визг летел вдогонку.       Дыхание вырывалось протяжными вздохами. Голова кружилась от напряжения, тело ломило и я остановилась, вкрай измученная. Прислонившись к каменной кладке стены, я пыталась отдышаться, нервно оглядываясь по сторонам. Мои глаза метались от одной тени к другой. Тени корчились и извивались, подступаясь все ближе.       Из соседнего дома послышался новый взрыв визгливого смеха. Бесы вырвались на свободу из подземного мира! Я испуганно отшатнулась и упала на землю. Мои ступни были грязные и окровавленные, коленки нещадно болели, руки тряслись как в агонии. Я сжалась в комок, закрыла голову руками и обмерла, надеясь отгородиться от ужаса ночи. По коже прошлись дюжина иголок, пронзающих каждый нерв.       Ураган, возникший просто из ниоткуда, ветер, скатывающийся с гор диким голодным завыванием, стихли так же внезапно, как и начались. Все было перемешано, словно сам Идзанаги перемешал океан копьем, чтобы снова возродить первые обетованные острова из упавших с острия в воду капель. С неба отвесно посыпался бесшумный сливовый дождь, он враз сделал меня насквозь мокрой и дрожащей. Я сжималась в комок и становилась все меньше и меньше, как гусеница под покровом осенних листьев.       Я обессиленно лежала, пребывая в разладе с собственными мыслями. В сговоре от окружающего мира, в котором мое крошечное существование было совсем незаметным. Ненужным. Я пребывала где-то посредине неопределенности. Неужели мне померещилось? Но уверенность, что увиденное было настоящим крепла во мне. Такое не могло померещиться ни с того ни с сего. Чудовищная напасть. Злые духи решили надо мной поиздеваться! Почему они так ополчились? Ведь я ничего не сделала…       Настороженно выглядывая из-под согнутого локтя, я немного приходила в себя, немного успокаивалась и снова могла трезво думать и дышать. Дождь продолжал лить, но все тише и тише, крупные капли разбивались вдребезги на осколки.       Приподнявшись, я повертела головой. Впереди раскинулись рисовые поля, прошитые серебряными нитями дождя. Я очутилась на краю селения, на холмистой возвышенности. Путь вперед приведет меня к залитым по колено водой рисовым плантациям, а путь назад приведет к дому, под безопасную крышу. А безопасна ли она после всего случившегося? Я не знала, что делать, но идти больше некуда, поэтому придется возвратиться и извиниться за свое сумасбродное поведение. Сказать, что плохо спала накануне ночью и мне привиделся призрак на лице Эцуко. Но как жутко она выглядела! Демонический образ останется в моих воспоминаниях навсегда, будет преследовать до самого конца. Теперь буду каждый день жечь благовония и молиться у маленького буцудана с яростным усердием, порожденным сознанием своей прежней небрежности, исполняла все предписанные ритуалы.       Волосы намокли, лентами прилипли к лицу и тяжелой вуалью покрыли плечи. Скромное платье с рисунком барбариса помялось и измазалось в грязи. Я туже затянула пояс. Хоть так.       На пустующей улице показалась фигурка женщины, едущей на велосипеде с привязанной корзинкой на заднем колесе. Скрип металлических механизмов сопровождал ее появление. Следом, будто предвещая новое знамение, зазвонил колокол в древнем храме наверху священной горы. Звон отозвался резонансным эхом в промытом дождем воздухе, и еще горше ошарашил меня. Женщина наехала на камень и велосипед накренился в сторону, послышался лязг и корзинка опрокинулась на землю. Красные яблоки в свете уличного фонаря покатились волчком вниз по тропинке.       Я наклонилась и распрямила подол платья. Катящиеся яблоки прыгали внутрь, как в ковшик.       — Не знаю, как тебя благодарить!       Я подняла голову и заметила, что передо мной возвышалась вовсе не женщина, а вполне молодая девушка немногим старше меня. Она опустилась на колени рядом и протянула руки, забирая яблоки и перекладывая к себе. Позади ее фигуры на земле валялся велосипед с погнутым передним колесом.       Я кивнула головой, но незнакомка этого не увидела, зато заметила странное молчание и подняла на меня любопытствующий взгляд. Даже будучи под покровом ночи и под бледным светом одинокого фонаря, я смогла углядеть ее лицо и удивительные глаза разного цвета нефрита. Эта ночь не переставала ввергать в ужас и по-настоящему удивлять. Ее глаза завораживали, затягивали и не отпускали. Между нами возникла связь, как магия экзотической алхимии. Незнакомка изящно склонила головку и мило улыбнулась, прекрасно понимая какое впечатление производила. Я знала почти каждого живущего в нашем крошечном городке, но ее прежде никогда не видела.       Чтобы хоть как-то развеять неловкость в повисшей тишине, я улыбнулась в ответ и еще раз кивнула, отпустила платье и постаралась жестами показать свою готовность и любезность оказать помощь.       Девушка улыбнулась шире, ярче, восхитительней. Умилительно трогательная ямочка показалась на щеке. За чувственными губами блеснули белые ровные зубки. Дождь закончился, тучи разогнались по краям света и на землю снова полился благодатный лунный свет. Под шелестом ночных звезд все сталось сказочным и серебристым, мокрая роса блестела и переливалась, как переливались глаза незнакомки. Опустилась какая-то восторженная идиллия.       — Полночь — иллюзия искушений. Пройди путь и не оборачивайся. Помощь сегодня не есть добродетель, сегодня все обман и смерть.       Незнакомка схватила меня за запястье и потрясла, произнося странные слова, лишенные какого-то либо смысла. Она пододвинулась так близко, что ее дыхание касалось моего лица. Яблоки были забыты. Я даже запамятовала свое имя. Настолько сильно сказалось давление со стороны этой загадочной девушки. Кто она? Меня затягивало в омут разноцветных глаз, тайника души на разграничении двух противоположных миров, что невмочь сопротивляться высказанному пророчеству. Ощущение нереальности не покидало меня.       Девушка напоследок окинула меня взглядом и улыбнулась, взмахивая ресницами с капельками росы, поднялась на ноги с собранными яблоками и также внезапно ушла. Исчезла, растворилась. Будто и не было ничего. А я все еще сидела на мокрой от дождя траве, слушала пение цикад под шумок ветвей деревьев и под убаюкиваюший стрекот ночи.       Я запуталась и растерялась, но долго пребывать в разобщенном состоянии не позволила собака, заливисто залаявшая из соседнего двора. Я снова дернулась от неожиданности и наконец поднялась на ноги, сжимая в руке одно яблоко, но даже не замечая этого. Он резкой перемены положения закружилась голова, чувствовался упадок сил.       Неудивительно, столько потрясений за ночь. Никогда в жизни подобного не случалось. Как теперь заснуть после всего? И буду ли вообще спать сегодня как ни в чем не бывало?       Оглянувшись, не заметив ни одной живой души, я последовала домой, держась осторонь темных закутков и выбрав путь против часовой стрелки, чтобы запутать злых духов и не привести их на порог дома. Персиковые деревья господина Якити по правую сторону отбрасывали карикатурные тени на белую стену напротив. Ржавые железные баки стояли полные дождевой водой. Мои шаги вплетались с окружающими звуками с особой осторожностью.       Где-то тихо и невнятно разговаривали люди в своих жилищах, где-то было слышно ржание лошадей и другой живности в сараях. Запахло пряной соломой, когда я заворачивала за угол одного заброшенного поместья. Трепались занавески при входе в дом или таверну у некоторых хозяев. Лавочка молочника и зеленщика сонно поскрипывала. Под сенью виноградной лозы сидел сгорбленный попрошайка. Он единственный повстречался мне на пути, будто возник из небытия в эту самую минуту, вызванный заклятием сегодняшней безумной ночи.       Ветер играл с волосами, бросая их мне в лицо, цикады пели и наслаждались отмеренным им кратким временем. В неживом свете все казалось неверным, даже мои руки, которые я прижала к груди. По венам растекался набирающий силу страх.       Щуплая фигурка что-то тихо бормотала себе под нос. Разобрать мужчина это или женщина не предоставлялось возможным. В этой несчастной, дрожащей, словно поломанной фигуре читалось смирение с тяготами жизни и безрадостная немощность старости. Жалость затопила страх, и я откинула сомнения, подойдя ближе.       Попрошайка весь затрясся и взмолился слезливыми причитаниями. Он испугал меня, а я испугала его.       — Не обижай, не обижай, — засопел он себе под горбатый нос, пряча лицо в каких-то лохмотьях, закряхтел и заплакал еще жалостливей. Мое сердце сжималось от подобного. — Я ничего не сделал…       Я впервые столкнулась с таким несчастным человеком. Это был дряхлый, очень худой мужчина. Сморщенный, будто иссушенный до костей страшным голодом. Темные жидкие волосы едва покрывали его голову, и мне виднелась кожа, покрытая чередующимися заплатками коричневатого и красноватого цвета.       Не зная, как вежливо утешить, чтобы он перестал плакать и дрожать, я присела и протянула яблоко. А имелись ли у него зубы, чтобы укусить фрукт?       Яблоко, протянутое от всего сердца, зловеще переливалось бликами. Словно измазанное густой кровью и кишащее белыми личинками падальщиками.       Бродяга поднял на меня лицо, длинное, угловатое, с огромным вздутым нарывом на лбу и заплакал. Нить слюны омерзительно свисала с уголка рта. Его голова напоминала оскал обугленного черепа. Лицо, изувеченное вечной скорбью и трусостью, делало его похожим на покойника, который вот-вот начнет разлагаться. Глубоко утопленные глаза своим тусклым сиянием напоминали ледники.       — Несчастный, несчастный… — заныл он с небольшими перерывами, запинаясь и глотая слюну.       Я не могла пошевелиться, прежний ужас, утихомиренный робкими уговорами, вновь бушевал во мне.       Несколько долгих секунд бродяга просто смотрел на меня, протягивая руку с длинными когтями к яблоку. Нет, не к яблоку. Он тянулся к моей руке, где виднелся порез! Он тянулся к крови!       Даже во мраке я ощущала чужой взгляд. Пристальный, испытывающий. Жадный. Этот человек не просто смотрел на меня, он вглядывался в самое нутро. Он мог видеть в темноте, как зверь. И глаза его едва мерцали на самом дне пропасти.       Это не человек! Это что-то иное…       Я не успела даже шевельнуть пальцем, как мгновенно была схвачена в тиски удивительно сильными руками немощного старика. Отвратительное булькающее харканье опалило ухо, а затхлое дыхание мое лицо. Обуявшая паника сковала тело. Я была на грани потерять сознание.       Скрюченное существо с нечеловеческой силой снова издало стон плача и прыгнуло в небо, прижимая меня к своей груди.       Яблоко упало на землю.