В твоей власти

      Отец говорил, что сумеет позаботиться обо мне, но свое клятвенное обещание так и не сдержал. Тогда я выучила главный урок в жизни — любым словам нельзя верить.       — Сюда, моя госпожа, — позвал Фудо, и слегка сжал мое плечо своей огромной рукой с толстыми пальцами. Можно было испугаться, что он сейчас сломает мне кость, но я знала, что его прикосновения всегда мягкие. Мягкими только по отношению к женщинам.       Следуя заданному направлению, я невидящим взором напоследок обвела улицу и наклонила голову, переступая порог одного из домиков, стоящих плотной стеной вдоль улочки. Дверь глухо стукнула, оповещая о приходе гостей, гэта деловито зацокали по дереву. Стеклянный оберег из бусинок и стекляшек под карнизом по-птичьи защебетал. На входе в чайный домик нас никто не встретил, но были слышны приглушенные голоса из недр обители.       Фудо убрал руку с моего плеча и тихо посоветовал подождать минутку, пока сам зайдет следом и закроет ставни, струсит зонт от обилия дождевых капель и подаст мне руку.       В помещении сильно пахло различными благовониями, настоящая какофония из ароматов зеленого чая, цитруса, лаванды и курительных паров. Пары ни с чем не спутаешь, этот кислый запах пробирается в нос и не думает выветриваться. Мой нос слишком чувствителен, и порой такие запахи вызывают сильную головную боль и тошноту. Нужно что-то придумать, иначе не смогу продержаться здесь долго.       Фудо, которому идеально подходило это имя, чуть не споткнулся на возвышенном пороге и наделал шума. Теперь наш приход не был таким уж незамеченным — к нам приближались шаги, и по этим быстрым, кратким шагам я узнала хозяйку.       — Неужели прошло так много времени? Вроде казалось только утро наступило! Проходите, проходите! Все уже приготовлено заранее.       Хозяйка этого дома схватила мой рукав кимоно и потрясла им в воздухе, моя рука безвольно потряслась туда-сюда.       Хозяйка тем временем принялась увещевать нас и просила располагаться в ее заведении. Между делом, пока я разулась, а Фудо поставил мои башмаки на нужную обувную ячейку для посетителей, и прошла по коридору, хозяйка, госпожа Оками, принялась расспрашивать меня насчет массажа и жаловаться о нестерпимой боли в пояснице, которая скоро в могилу сведет. Фудо громыхал своими ступнями где-то позади. Несколько сёдзи пооткрывались и тут же позахлопывались, когда кто-то из остальных гостей поспешно попытались скрыться за слабой преградой, стоило им увидеть мимо проходящего великана. Фудо всегда вызывал подобные эмоции у окружающих людей, недаром же работал вышибалой в нашем квартале. Душа его еще не успела очерстветь от каждодневной рутины и обязанностей, — которым не позавидуешь! — но многих пугал его устрашающий вид.       Иногда внешний вид являл собой неверное представление в отличии от того, что находилось внутри самого человека.       Мы никогда об этом не говорили, никогда не делились разговорами, потому что явились из разных миров. Мы были похожи. Оба были несчастными узниками собственной судьбы и обстоятельств, что свели нас в этой жизни. Правду говорят; несчастные понимают друг друга.       — В следующий раз, ока-сан, вы можете изложить свою просьбу в записке и передать моей матушке, и тогда я с удовольствием почту вас. Сделаю массаж и уделю внимание каждой мышце. Не стоит терпеть боль, когда есть лекарство, — участливо порекомендовала я ей.       — Если бы все было так легко. У меня нет даже свободного времени, чтобы расчесать свои волосы, настолько стало больше клиентов. Каждый день, как пчелка опыляешь цветы, а на себя после и сил не остается, — забегала языком так же шустро, как и ногами, хозяйка.       — Я не могу судить о вашем внешнем виде, но скажу, что кто-кто, но вы, ока-сан, никогда бы не махнули рукой на свои волосы. А вот спина дело серьезное, рекомендую вам как можно скорее заняться здоровьем. Клиенты будут всегда, независимо от состояния ваших волос или спины.       Фудо положил свою пятерню мне на плечо и сдавил. Я послушно остановилась, выжидая знака. Хозяйка как-то странно завозилась рядом, точно снующие мыши в кладовке. Она стояла так близко, что надушенные волосы почти касались моего лица, а запах изо рта говорил о том, что у нее проблемы с желудком.       — Мужчины приходят сюда не ради меня, а ради развлечения и веселого настроения, желания побыть с девочками. Кто, как не я, сумею им все это предоставить и обеспечить? Твоя забота, Акеми, тронула меня, старую женщину.       Я склонила голову, промолчав. Молчанием было все сказано лучше лестных слов, которые она бы предпочла услышать, но переигрывать я не любила.       — Я пыталась пару раз выкупить тебя у матушки, но ничего не получалось. Она настоящий сухарь, и отлично ведет свой бизнес. Наш разговор тогда зашел в тупик, и я не придумала ничего, как можно тебя оттуда вытащить. Поэтому приложу усилия, чтобы заработать больше денег. Просто помни об этом, Акеми. Сто йен — это сто йен, независимо от того, какой мужчина их приносит, и как невыносимо болит моя спина.       Каждый раз, когда я посещала этот дом, она каждый раз говорила одно и то же. Если в начале я могла довериться ей по наивности, то теперь я лишь кивала, соглашаясь. Мы обе знали, что это просто слова из вежливости, ничего не значащие. Она никогда не выкупит меня, да и незачем. Даже если представить такой исход, то ничего не изменится, я просто перейду от одной хозяйки к другой.       — Я рада слышать, что ваше дело приносит плоды. Моя матушка считает, что я должна создать себе хорошую репутацию и стать востребованной, на это потребуется еще несколько лет. Того же рекомендует она вам, что сначала нужно стать известным в кругах квартала и обзавестись щедрыми постояльцами.       — Твоя матушка Тацука действительно знает толк! В следующий раз я посоветуюсь с ней, смеяться мне или нет.       После сказанных слов хозяйки, в которых сквозила хорошая доля сарказма, словно в довесок послышался мужской хохот и еле слышимое женское хихиканье за соседней стеной. Гости веселились и ни на что не жаловались.       Рука Фудо на моем плече стала в разы тяжелей, он наклонился к моему уху и басом прошептал:       — Акеми-сан, оставляю вас здесь, вернусь через два часа, как и договаривались.       — Да-да, я позабочусь о Акеми! — поддакнула хозяйка, принявшись сметать с ворота моего кимоно оставшиеся капли и поправлять пояс, пока я боролась с чутким ощущением, что играю роль дождевой капли, струшенной на циновку в коридоре. — Один цветок лучше, чем сто, передает великолепие цветка.       — Чем больше цветов, тем лучше! — задумчиво проговорил Фудо, не поняв истинный посыл, спрятанный в изречении.       — По тебе и видно, толстяк! На тебя наверняка уходят все запасы окейи, — насмешливо поддела хозяйка дома, на что Фудо сконфуженно крякнул, но не смел вымолвить ни толику упрека.       Я слегка повернула голову и примирительно улыбнулась, пытаясь сгладить острые углы. Всматриваясь в небытие совершенно спокойным лицом, я могла с точностью предсказать, как краснел Фудо и смущенно отводил глаза. В его голове происходило что-то, напоминавшее улицу, переполненную людьми и транспортом.       Через пару секунд, показавшихся вечным ожиданием, Фудо потопал обратно, скрипя расшатанными половицами, через мгновение его шаги и вовсе растворились в разнообразной шумихе, царившей сегодня в чайном домике.       — Вот и все, давай теперь я проведу тебя внутрь комнаты и представлю нашим гостям. Они уже заждались… Внутри Варабихиме, — как бы между прочим тихонько предупредила хозяйка.       Я внутренне сжалась и насторожилась, в горле появился неприятный спазм, то ли от страха, то ли от отвращения. Наверное хозяйка уловила изменения в моем состоянии, потому утешающе положила ладонь на мою руку, прежде чем постучать в сёдзи.       Планки распахнулись, голоса людей стали громче, на меня хлынул поток горячительной смеси табака и пара. В комнате оказалось довольно натоплено, по сравнению с прохладой общего коридора. Доброжелательно приветствуя гостей, хозяйка завела меня внутрь, придерживая под локоть. Я покрепче сжала футляр для музыкального инструмента, который держала при себе все это время.       — Кого ты к нам привела, ока-сан? Новую девушку? Смотри, чтобы наши девушки от ревности не лопнули, — неизвестный мужчина, обронивший неуместную шутку, сам же несдержанно засмеялся в голос, пока хозяйка на пару с девушками пытались неловко отмахнуться.       — Вы просили музыку? Вот к нам пришла Акеми…       — Может она имеет больше талантов, чем вы хотите нам показать? — отозвался еще один мужчина, сидевший по правую руку от меня.       Хозяйка завела меня внутрь и аккуратно посадила на диванную подушку. Я поставила перед собой футляр и замерла, сложив мокрые ладошки на коленки.       Снова послышались развеселые голоса, кто-то ополоснул чашечку из-под саке в ведерке, от чего крошечные брызги долетели до меня. Некто стал набивать свою трубку и пытаться раскурить. Табачный дым, выпущенный в воздух, казался гарью и путал мысли.       Я прислушалась к голосам смеющихся, пытаясь понять, нет ли среди них голоса, смеющегося надо мной.       — Вы нас прервали на самом интересном моменте, ока-сан, теперь обязаны дослушать историю, которую рассказывал господин… Как ваше имя? Я уже забыл! — подвыпивший мужчина, от которого несло табаком, чуть поддался ближе, неуклюже задевая на столике стоящую бутылку. Сидящая рядом девушка испуганно ойкнула и схватила звенящую посудину. Снова раздался смех, когда остальным показалось это забавным.       — У Оками-сан много дел, помимо нашей болтовни, не задерживайте ее, пусть возвращается к своим обязанностям, а мы, так уж и быть, вернемся к своим, — вдруг раздался голос, которого я больше всего остерегались услышать. Голос звучал вкрадчиво и надменно, словно девушка привыкла помыкать всем и каждым, даже самой хозяйкой этого дома. А сама хозяйка и не против, что ею командуют. Заверила, что ее заждались в другом месте и скоропостижно вышла из комнаты. Теперь я осталась одна.       — Варабихиме, о каких таких обязательствах ты упоминала? — лукаво напомнил мужчина, сидевший где-то в самом углу комнаты, доселе хранивший молчание.       — Присягала, присягала, но нам ничего еще не досталось, — подхватил мужчина, который чуть было не разбил бутылочку саке, его слегка покосило, и его плечо почти прижалось к моему. — Обычно, когда я являюсь на службу, то веду работу соответственно требованиям, но пока что мы не заметила за тобой ничего подобного.       — От вас требуют, потому что вы мужчина, и не обладаете даже долей той красоты, которой обладаю я. А для этого вам сначала придется сменить работу, — специально делая ударение на последних словах, лениво протянула та самая Варабихиме, о которой ходили слухи, перерастающие в темные легенды. Она всегда предпочитала быть центром внимания, а о ее славе среди ойран даже старейшины поговаривали с уважением, недаром же нарекли ее химе.       В этот момент все разразились бурным хохотом, что комнатка задрожала.       Я сидела, словно на раскаленных углях, любые движения дико неудобные. Я не могла понять, почему так нервничаю и чего так боюсь, ведь бывала на таких вечеринках много раз и много раз была слушателем пошлых шуток. Ведь это моя основная обязанность — посещать чайные дома и играть на сямисэне или биве для гостей. Делать все для утоления их желаний. Иногда позволять извращенные действия по отношению к себе. Но в основном я вела себя так же тихо, как композиция икебаны, всеми забытой и незаметной.       — Вот именно, станешь женщиной и тогда заглядывать под женские платья будешь не ты, а будут тебе! — сказал тот самый мужчина в углу, обращаясь к пьянице.       — Это меня изрядно опечалит и я не смогу сделать вот так!.. — Вдоволь пьяный мужчина по правую сторону от меня громко зашкреб себе подбородок, словно расчесывая, затем схватил в охапку девушку, успевшую удивленно пискнуть, и с причмокиванием осыпал поцелуями ее лицо. Все в комнате захлопали в ладоши, все, кроме Варабихиме. Смеха ее голоса слышно не было, я даже не представляла себе, что она умела смеяться. Но другим это не казалось странным, они были одурманены моментом и не замечали очевидного.       Я была благодарна, что развязный пьяный господин повалился на пол, не задев меня. Пойманная в тиски девушка завозилась под его тяжелым телом, многослойные юбки мешали ей обрести утраченное равновесие.       — Пьянице и море по колено, правда же? — наблюдая со своего угла, сказал мужчина. — Пока нас не прервали, я рассказывал историю, которая недавно приключилась со мной. Но я вижу, что уже никакие истории не смогут оторвать нашего господина Арашино от женских прелестей.       — Господину Арашино теперь даже корова будет казаться прелестницей, — как-то совсем недобро хихикнула одна из присутствующих девушек.       Бедная девушка, погребенная под телом того самого господина Арашино, протистующе замычала, но ее старания просто потонули в гамме шума.       — Ты любительница сравнивать девушек с коровами? Невысокого же ты мнения о себе самой, — презрительно шикнула Варабихиме. Ее голос был до боли прекрасен и в такой же степени неприятен. Казалось, он властвовал над всеми голосами в этой комнате, не теряя своего нежного звучания. — Кстати, об обязанностях… Кто-нибудь, дайте знать Акеми, что можно приступать.       — К-какой Акеми? — заикаясь, спросил господин Арашино, оторвавшись от влажных поцелуев и кое-как сумевши сесть на колени. Его снова повело из стороны в сторону, точно штормило в море, но он упрямо постучал трубкой и снова принялся ее раскуривать, а затем повернул лицо ко мне. Я поняла это, когда на меня дыхнули помойной ямой, перебродившей уже несколько дней. — Это ты Акеми?       Пьяный господин пару раз щелкнул пальцами перед моим носом, но я и бровью не повела, только плечи инстинктивно поднялись в стремлении защититься. Такое поведение было не впервой и не в последний раз.       — Эй, ты слышишь меня? Давай, принимайся за дело… — приказал он мне, а потом обратился к остальным: — Кто она вообще такая? Я раньше ее не видел. Она новенькая?       — Мы называем ее помойщицей песен, — кратко пояснила Варабихиме, наполняя увеселительной жидкостью чашечку. — Эта пигалица всегда незаметно приходит, исполняет песни, а затем незаметно уходит в свою окейю. Ока-сан приглашает ее в наш дом, потому что у нас пока нет девушек, которые могли бы играть на инструментах. Была одна… Но случайно оступилась и разбилась насмерть, когда чистила чердак. Трагический случай. Наши девушки больше обучены в других, в более древних искусствах. Этот дом служит сугубо для удовольствий тела, а для ценителей музыки придется посетить другое заведение.       — Варабихиме, никогда не поверю, что ты не умеешь играть, — с напускным удивлением произнес мужчина, и залпом опрокинул в себя сакэ. Тыльной ладонью шумно вытер губы и снова заговорил: — То, как ты виртуозно играешь на струнах моей души, не сравнится ни с какой другой мелодией.       Я мысленно представила, как поджала линию губ Варабихиме от столь плоского комплимента, наверное, в ее работе почти каждый мужчина говорил одно и то же, теша ее исключительное самолюбие. Я представила, как засверкали ее глаза, подведенные тушью, и лезвием сверкнула высокомерная улыбка, больше вынужденная, чем благодарная. Мне не получилось представить женское милое личико, мне представилось лицо хищного тигра в обличии невинной овечки. Эта простая мысль была лишена сомнений.       Пока господин Арашино пускал клубы дыма мне в лицо, я открыла футляр и вытащила сямисэн.       — Да, да! Я помню ту девушку! Как же ее звали… — воскликнул Арашино, но запнулся на полуслове и зашелся в жутком кашле. Такой хрип и потуги не предвещали ничего хорошего для его здоровья.       Я была уверена, что все сидящие вокруг люди брезгливо поморщились.       — Ты смотри, у тебя совсем беда с запоминанием имен!       — Ту девушку я помню, — начал было Арашино, откашливая последние силы. — Она играла очень красиво, и выглядела очень красиво! Она была как жемчужина в куче пыли… Как жаль, что бедняжку постигла несправедливая судьба. Как знать, может я бы ее выкупил и оставил себе, то этого не произошло бы?       — Ты и до конца месяца не доживешь, если будешь так пить, — не унимался все тот же мужчина, но было видно, что ему безразлично здоровье Арашино.       — Долго же вы решались ее выкупать, господин Арашино, — грудным голосом посочувствовала Варабихиме, но ни капли сочувствия не было в той интонации. — Сейчас Акеми занимает ее место, и как знать, может вы и ее в скором будущем захотите выкупить?       Все, кто находился в этой комнате, обратили взгляды на меня. Это чувствовалось кожей.       Именно для таких ситуаций, я долго заучивала дежурную и скромную улыбку для гостей. Не знаю, как она выглядела со стороны, но надеюсь, что в ней была та доля невозмутимости и любезности, на которые я очень рассчитывала. Как только я научилась использовать ее преимущества, то все язвительные слова и упреки просто отскакивали от непроницаемости этой улыбки. Я решала воспользоваться ею и сейчас, и это сработало.       — У нее, безусловно, неотразимая улыбка, — завороженно пролепетал Арашино, позабыв про свой недуг.       — Это все, чем она может похвастаться, — притворно-льстиво пропела Варабихиме, желая показать ничтожность моей жизни по сравнению с ее. Она не терпела соперниц. Наверняка мужчины, будучи настолько очарованные красотой, даже не замечали злобности, исходившей от ее ауры. — Что может быть хуже, если у девушки только одно-единственное достоинство? Хуже разве только родиться уродиной с третьей рукой или глазом. Такие девушки не могут зацепить мужчину, и им приходится довольствоваться тем малым, что остается. Это печальная участь. Баклажан на стебле дыни не вырастет, так и дети у такой женщины страшнее чумы. Лучше лечь и умереть.       — Не слишком ли ты резка, Варабихиме?       — Правда всегда звучит резко, как бы ее не пытались умаслить, — моментально последовал ответ.       — Может я вам сыграю? — мягко предложила я, и также мягко улыбаясь, скрывая смятение.       Мои слова прозвучали так отчетливо в комнате, как будто кто-то ударил в колокол, и тот продолжал резонировать. Стал слышен стук дождя по крыше и бегущие ручейки по водоотводу.       Варабихиме громко вздохнула, безымянная девушка рядом с ней выпустила кроткий смешок, словно говоря друг другу, что их вечеринка безнадежно испорчена. Это то, что она хотела показать, на самом-то деле Варабихиме наслаждалась угнетением других.       — Все же ты должна оправдать свое появление здесь. Начинай, — несдержанно приказала она.       Какая-то раскаленная волна прошлась по мне. Испарина покрыла спину и лицо, и макияж, который мне помогли нанести накануне, мог вот-вот превратиться в растекшуюся лужицу у меня на коленях. Понимая, что это не прибавит мне миловидности, я постаралась успокоиться и начать играть.       Если бы мне сказали, что, играя сегодня, я буду чувствовать себя словно перед казнью, со связанными руками за спиной и опущенной головой перед палачом, то ни за что бы не поверила. Ведь ничего не предвещало подобного, даже в мыслях такого не допускала. Никакие другие чайные церемонии, театральные представления, храмовые праздники и прочие людные собрания не заставляли меня так нервничать.       Иногда, чтобы начать играть мне требовалась нужная сосредоточенность. Тогда я представляла своего отца. Не то, чтобы я скучала за ним. Вовсе нет. Может отчасти, совсем немножко… Я возвращалась к прошлому и вызывала приятные воспоминания, наполненные запахами родного дома, истертыми образами и чувствами. Мой маленький мир югэн, как нечто сокровенное только для меня одной.       Моя медитация заключалась в том, чтобы мысленно воссоздать прекрасную лакированную поверхность. Отец занимался тем, что изготавливал зонтики. Он относился к своей работе, которая, к слову, приносила совсем мизерную прибыль, со всей серьезностью. И никогда не позволял мне наносить лак на готовые изделия. Только опытная рука, прошедшая тысячи взмахов, способна совершить идеальную покраску. Настолько идеальную, настолько и естественную, часто твердил он.       Я представляла, как мои руки повторяли уверенные движения отца, и тогда разлитая мелодия наполняла пространство, словно целым полем цветов и ветром и беспредельным небом. Тонкие волны вибрации струн рисовали бесконечно красивые и фантастические узоры, и вот тогда я могла почувствовать себя счастливой и оказаться в месте, докуда нельзя дойти, но можно перенестись. Перенестись домой.       Я ужасно скучала по дому, которого уже нет. Он существовал только в богатстве воспоминаний, где я и обитала большую часть времени, и уже никуда не хотела возвращаться. Ни в настоящее, ни тем более в будущее.       Девушки, танцующие под музыку в едином ритме, вдруг попадали на татами, когда господин Арашино потянулся и схватил одну за подол кимоно. Девушки возбужденно и с придыханием заохали, норовя проучить господина и засучили ножками, отбиваясь от его похотливых касаний.       На этой ноте мои пальцы дрогнули, струна заплакала резонансом. И мой призрачный дом, возведенный на воде воспоминаний, стал расходиться кругами.       Я не стала отвлекаться, и снова заиграла, но уже без желания. Под аккомпанемент сямисэна кто-то наливал и распивал саке, складывал и раскрывал веер, грубо отрыгивал и переговаривался. Одна из девушек визгливо засмеялась, когда Арашино задрал подол платья и защекотал ей ноги.       — Подождите, подождите! На нас все смотрят! — с тревожной поспешностью заголосила девица, отталкивая Арашино под треск рвущейся ткани, когда тот уже предпринял попытку оголить ее юркое тело.       — Я могу потерпеть, но он больше не хочет. Стало уже совсем тесно в штанах. Разве ты этого не чувствуешь? — Арашино говорил с жутким акцентом, его язык заплетался и половина слов вылетала из рта свистящим бормотанием.       — Взгляды других всегда прибавляют остроты, — присоединился мужчина, рядом с Варабихиме. — Групповое совокупление всегда раззадоривает аппетит. Это все равно что перед голодным помахать мясом, слюна наполняет рот, но он только смотрит и сглатывает, борясь с желанием заполучить заветное.       — Смотрите сколько хотите, но я больше не могу терпеть! — с остервенелой дикостью просопел Арашино, глухо толкаясь тазом в раскрытые бедра девушки.       Он двигался неуклюже и суматошно, девушка под ним беспомощно мыкалась, но ничего не могла поделать. Видимо, она больше прибавляла ему азарта своим сопротивлением, нежели по-настоящему пыталась вырваться. Ее тихие стоны и жалобы уже перестали быть искренними, и больше походили на наигранную фальшь. Каждый играл свою роль, девушка — пленницу, а пьяница — насильника.       Я отвернулась и опустила голову, когда раздались явные звуки соития, хлопки плоти об плоть, когда член Арашино зверем пробирался внутрь норки девушки, доводя ее до исступления. Мужчина тужился и хрипел, толчки становились все громче и неистовей, стоны все гортанней. Один демон похоти поглотил их обоих.       Пальцы девушки судорожно двигались и хватались за все, до чего могли дотянуться. Пару раз она брыкалась и ударяла меня пяткой.       Когда хлюпанье стало совсем громким и пересилило все другие звуки, Арашино замер и испустил длинный вздох, будто получил высшее блаженство. Он плюхнулся на девушку и, неразборчиво что-то заблеяв, наконец затих.       — Однако, лучшее представление, — отозвался мужчина, — Он так старался нас впечатлить, что забыл вытащить свой член, и девица может понести.       — Всегда есть способы избавиться от нежелательной беременности. Иначе все девушки сидели бы с животами, — отмахнулась Варабихиме, и я услышала, как она набила кисет и медленно затянулась. — Но несколько девушек и вправду родили на свет младенцев. Но проку от них уже никакого, заняты только своими отпрысками.       — Такие женщины не приносят прибыли? — подсказал мужчина, осушая очередную порцию саке. — Маленькие дети приносят убыток и мороку, но позже их можно выгодно обучить и использовать в работе… Да в чем угодно!       В момент, когда мужчина стал более откровенным и расслабленным в разговоре, я размяла пальцы и по привычке разгладила складки кимоно на коленях. Нужно было создать видимость каких-либо движений, это успокаивало. Но упоминание детей глубоко ранило меня. Не то, чтобы я строила иллюзии насчет собственной судьбы. Все женщины, которые попадали в этот квартал, обречены постоянно утолять нужду и похоть мужчин, не более, и сказки о чудодейственном спасении только истязали душу. Ведь известно — чем меньше ожиданий, тем меньше разочарований. Да любая женщина со здравым смыслом оставила бы все свои надежды. Вот поэтому я не строила иллюзий, так проще жилось. Я буду служанкой всю оставшуюся жизнь, и это было так же очевидно, как то, что черепаха останется черепахой. Очень часто я повторяла себе, как целебную мантру, потерпеть еще минуту, еще один час, еще один день. И, наверное, другие женщины тоже так делали.       Не привлекая внимание, я слегка отсела от места, где барахтался Арашино, девушка рядом с ним уже давно привела в порядок одежду и заняла место за столиком.       — Вы так заботитесь о детях или о женщине, господин председатель? Или, возможно, предпочитаете девочек помладше? Даже до нас доходят слухи, особенно до меня…       Мужчина, сидящий рядом с Варабихиме, резко замолчал и перестал пить. Это было так заметно, что даже ощутимо.       — Много же вы слышали… — беззаботно сказал он, то ли спрашивая, то ли утверждая.       — Предостаточно, можете поверить. Мои уши повсюду, как и глаза. И то, что вы распускали обо мне свой грязный язык, а потом, как ни в чем не бывало, приходите сюда и наслаждайтесь моим обществом, меня выводит из себя.       — Когда пьяный, всегда говоришь то, что в голове, — легкомысленно отмахнулся председатель. — Это прощает все твои поступки. Иначе мы бы все не разговаривали друг с другом из-за нелепой обиды, если бы не умели смотреть на некоторые вещи проще.       — Намекаете, чтобы я вам все простила? И дальше старалась вас развлекать? — голос Варабихиме перестал быть мягким, она стала резкой, ядовитой. Она напоминала хищника, выслеживающего жертву.       Председатель откашлялся, шибко сильно растерявшись перед ней, и мысленно недоумевая, почему подобное происходит, почему она себе такое позволяет. Варабихиме обладала огромным влиянием, заставляя нас всех замереть в преддверии угрозы.       — Я плачу за развлечение, и не жду, чтобы женщина меня попрекала в каких-то мизерных повинностях, — сухо отрезал председатель, предумышленно спокойным голосом. — Если бы я выслушивал здесь всех и каждого, то никогда бы не оказался на том месте, где я сейчас. Мои требования и предпочтения всегда должны исполнятся, так устроен мир, Варабихиме, тебе ли не знать?       Я держалась за сямисэн так, если бы он смог удержать меня в этой напряженной обстановке. Он стал казаться мне тяжелым камнем. Не знаю, на самом деле ли он был тяжелым, или в моей груди стало тяжело.       — Я знаю такое, что вам даже не снилось, — дьявольски ласково пропела она, от чего у меня волоски на макушке зашевелились, а по коже прошел холодок. — Видела такое, что вам за несколько жизней не увидеть…       — Выдумщица ты, Варабихиме.       — А вот и нет!       Нас всех прервал Арашино, забарахтавшись на татами и издавши стон умирающего животного. Девушка рядом с ним спохватилась и поволокла его по полу, открыла окно в сад и кое-как перевалила его почти бессознательное тело через порог. Арашино заскулил, а потом мы все услышали как его обильно вырвало прямо на декоративные цветы под верандой.       — Если вы напились до такого состояния, господин председатель, и продолжали злословить за глаза, то вы отвратительны. Мне надоело вас лицезреть, вы не стоите ни ноготка на моей руке! Я могу уничтожить всех вас по щелчку пальцев!       Варабихиме начала показывать истинную сущность. Происходило именно то, за что ее недолюбливали и побаивались.       — Хватит, достаточно, Варабихиме, — хлестнул как плетью словами председатель. — Налей мне еще сакэ и мы будем считать, что ничего не было.       — Не командуй мной, когда вздумается! — истерично взревела она и опрокинула столик, содержимое попадало на пол и разбилось. Брызги долетели мне на руки и даже попали на лоб, я зажмурилась. — Разве тебе разрешено вставать?       Девушка, намеревавшаяся тихонько встать и сбежать, снова села на колени. Варабихиме теряла контроль, уже ни о каком приличии речи не могло быть.       — Ты превращаешься в взбалмошного, глупого ребенка! Хвала Будде. И тысячи и тысячи его святых проявлений, прошу тебя, Варабихиме, давай помянем, — попытался образумить председатель.       — Оставь свои жалобные просьбы, они уже не помогут тебе, — ледяным тоном, не терпящим возражений, пресекла Варабихиме, поднимаясь на ноги. — Я не просто так согласилась на эту встречу, не просто так потыкала прихотям, как ты выразился, целый вечер. Мне претит твое уродливое лицо, оно вообще не должно быть повернуто в мою сторону!       — Кажется, ты не вполне здорова… — заикнулся было председатель, но его голос оборвался.       — Братик! — капризно закричала Варабихиме, непонятно к кому обращаясь. — Братик!       Происходило что-то безобразное.       Я часто бывала свидетелем ссор. Бывали и драки, как и женские, где вырывали друг другу волосы, так и мужские, где победителем становился вышибала, выдворяющий клиентов за порог. Пьяным все кажется в пределах возможного, вот только эта игра ни к чему хорошему не приводит. И вот сейчас, мне не хватало Фудо. Неповоротливого, доброго Фудо, который мог спасти меня из этого назревающего скандала.       Какая-то девушка испуганно охнула.       Наверное, я настолько была обеспокоена и погружена в себя, что не заметила, как все затихло.       Вдруг стало казаться, что все изменилось, что все безвозвратно кануло и как прежде уже не будет. Словно я нырнула в пустоту, и в этой пустоте, такой тихой, вязкой, чужой, был кто-то еще. Кто-то, кто тянулся ко мне растопыренными пальцами и мог причинить боль.       Я перестала дышать, сердце забилось где-то под горлом. Стало холодно. Открытое окно привносило в комнату запах остывшего дождя и ночного бриза. Я вцепилась в сямисэн одеревенелыми пальцами. А потом в этой гулкой пустоте послышался ломкий мерзкий звук, словно кто-то отрывал мясо от кости.       — Братик… Они обижали меня, представляешь? Посмели смеяться и сомневаться. А он… он разговаривал со мной, как с жалкой проституткой!       — Ну-ну, перестань, они не стоят твоих слез… — закряхтел новый голос в сегодняшней ночи. Он появился так внезапно, если был вызван проклятьем.       — Я решила их всех разом проучить! — не унималась Варабихиме, становясь все громче и визгливей. — Их мерзкие тела не хочу даже пробовать…       — И не надо, не надо… просто выкинь и забудь! Как грязь, что остается после.       Не пойми откуда взявшийся незнакомец клацнул зубами и издал странный смешок, забавляясь от своего остроумия. Он плохо произносил слова, словно не умел правильно разговаривать и страдал от заикания.       Я крепче прижалась к сямисэну и болезненно прокусила губу, да так перестаралась от напряжения, что выступила кровь. Мысли жестко спутаны, и я более, чем когда-либо, была подавлена чувством усилившегося ужаса — чувством, в котором таилась какая-то неземная сила.       Но трогать меня никто не собирался. По крайней мере прямо сейчас, но если прислушаться… А я навострила уши до такой степени, что распознала хныканье одной и успокаивающие жесты другого. Можно было принять это за поглаживание головы.       Так странно… И больше ничего. Ни уличных звуков, ни соседних. Все пропало, или отдалилось на такую глубину, откуда уже ничего не могло доноситься. Какая-то восторженная пустота, в которой и был, разве что, шелест затухающего дождя. Я знала, что около веранды росло персиковое дерево, и от него исходил едва уловимый аромат свежести и сладости, будто из другого мира. Именно из другого мира, — иначе и не назовешь, именно в другом мире, — стиралась грань между нашим и выдуманным.       — Сестренка, а это кто?       Я хотела отшатнуться, но не успела. Тот, кто появился в этой комнате, все же протянул руку и схватил меня за волосы. Я ощутила его нервное и учащенное дыхание, похожее на гниль.       — Ты слышишь меня, малышка? — желчно спросил он, запрокидывая мою голову и горячо дыша мне прямо в лицо.       — Она слышит тебя, но не видит, Гютаро. Она — никто, можешь убить ее или съесть, как тебе больше хочется. Я про нее и вовсе забыла.       Я беспомощно проморгалась и завертелась, когда его хват на волосах стал до невозможности нестерпимым.       — Тише, тише, я только хочу убедиться в твоей слепоте… Не обманываешь ли…       Сямисэн упал на татами, раздался звон струн. Чужие пальцы провели вдоль моего подбородка линию и переместились на губы, смазывая проступившую кровь. Вкус его касаний можно было определить как отторгающий.       — Ты действительно слепая… И не видишь меня, — страшно заикаясь и вульгарно сминая мне губы, сделал вывод он. Его жуткий смех проникал в мои недра и отражался внутри эхом. — Но разговаривать хоть умеешь? Или ты уродились такой ущербной?       — Умею… — кое-как выдавила из себя слова, но они получились такими слабыми и эфемерными, что я усомнилась в их реальности.       — Чего не кричишь? Не плачешь? — спросил Гютаро и втянул воздух около моего уха, насмехаясь и самозабвенно смакуя мой страх. — Пахнешь вкусно, впрочем, как и все людишки. Но все равно слаще… Неужели слепые отличаются по вкусу от других?       Мое сердце на секунду остановилось, чтобы тут же забилось смятенно и беспорядочно.       — Братик, покончи уже с ней! — властно приказала Варабихиме.       Гютаро фыркнул, тем самым показывая негодование.       — Подожди… Ты куда-то спешишь, сестра? Дай и мне развлечься.       — Зачем она тебе? Разве тебе так необходимо играть именно с ней? Тем более она слышала предостаточно, убей ее и покончи с этим!       — Даки, ты развлеклась, дай мне теперь развлечься. С твоим разборчивым характером мы вынуждены постоянно менять места, прятаться и маскироваться. Но раз мы покидаем это место, то я хочу еще немного побыть здесь.       Я забыла как дышать и двигаться. Отчасти была спокойной, когда он вот так парализовал меня в железных тисках, отчасти испуганной. Выбирая между двумя крайностями, я не могла определиться, что же именно мне испытывать в данный момент. Продолжать оставаться спокойной или начать его слезно умолять отпустить?       Какие же сильные у него руки! В них прям таилась звериная мощь, почти неестественная!       — Потому что эти ублюдочные охотники постоянно выслеживают нас! — Своенравная Варабихиме плевалась от брезгливости и оправдывалась перед братом.       Неужели они по-настоящему брат и сестра?       — Потому что ты оставляешь вокруг себя много следов и трупов, а это кого угодно привлечет.       Пока они пререкались между собой, пытаясь обвинить друг друга в сложившихся обстоятельствах, я обессиленно повисла на его руках, отбросив сиюминутное желание сорваться и сбежать.       Не сдержавшись, я стыдливо захныкала, принимая безысходное положение.       — Прекрати, малышка, тише, тише… — скрипучий голос Гютаро настойчиво лез мне в уши, подхлестывая душевные метания и щекоча уязвимое местечко на шее. — Мы сейчас продолжим, потерпи еще немного…       — Хочешь тут остаться? Ну и ладно! Только не обвиняй меня потом!       Протестующие хлопнули сёдзи, Варабихиме покинула комнату. Шелест ее шелкового кимоно звучал весьма отчетливо и безжалостно. После ее ухода тут могло все вспыхнуть адским пламенем, но не вспыхнуло. В коротком промежутке раздался взрыв хохота из глубин коридора, мне казалось, что это потешались демоны. Но самый главный демон был передо мной.       — Моя младшая сестренка обиделась. Нужно ее задобрить. Ведь она моя самая главная отрада в этом жестоком мире. Я должен о ней заботиться. А о тебе кто-то заботится? — Гютаро оскалился и визгливо гоготнул. Его холодный нос упирался в мою щеку, а беспорядочные волосы лезли в рот.       Я глубоко сожалела, что пришла этим вечером в этот ненавистный дом. Почему не возникло никакого предчувствия, что произойдет нечто ужасное? Ни капли, ни единого сомнения не возникло.       Мне хотелось вернуться в тот солнечный день, где я напевала песенку пойманному утром сверчку в нашем стареньком домике. И ничего не знать о взрослом мире несправедливости, смерти и злобы.       — Кто о тебе заботится, малышка? — продолжал допытываться Гютаро.       Гютаро сжал мои плечи и суматошно затряс в разные стороны. Мои зубы клацнули, голова безвольно закачалась туда-сюда. Он мог вытрясти из меня душу, не прикладывая никаких усилий.       — Кто-то должен был заботиться о такой красавице! Ты же слепая, как новорожденный котенок. Не видишь ничего, совсем нечего… Кто помогал тебе все это время? Не говори, что все сама. Такой, как ты, нужен покровитель…       Пока говорил, он не прекращал потряхивать меня. Наверное, ему все же удалось вытрясти мою душу и загипнотизировать, а потом переместить на краткое время в царство мертвых. Я почувствовала головокружение и тошноту, смесь чувств, ввергающих в панику. Ввергающих в какую-то гигантскую невидимую воронку.       — Отпустите, прошу! Я никому ничего не скажу… Не обманываю! — вырвались у меня непроизвольно.       — Прекращай! Как же опротивели эти слова. Все, как на подбор, говорите одно и то же… Одно и то же, постоянно. Надоедает! Вот если бы у тебя все время спрашивали: почему слепая? Что ты видишь и подобную чушь. Тебе это очень быстро надоест. Вот и мне надоело… — заикаясь на каждом слове, он притворно пожурил меня. Это было чистое глумление.       Я покачала головой, не согласившись с ним. Мне нужно быть более чистосердечной, более ласковой. Может тогда отпустит?       — Вы правы, это надоедает. Все вокруг удивляются, как я могу жить и ничего не видеть. Иногда случаются несчастья, которые влекут за собой черную полосу. Приходиться самому учиться заново познавать мир. Это как любовь. Ведь любви никто не учит…       — Закрой… Закрой рот! — внезапно взвыл Гютаро, ударяя меня по лицу.       Пощечина пришлась так резко, что я даже опомниться не успела, как вскрикнула и сжалась в клубочек, пытаясь спастись от последующих ударов. Но они не последовали. На глазах выступили слезы, но если заплачу, то будет еще хуже. Нужно терпеть. Нужно смиренно принять. Сёганай, сёганай, сёганай… Часто говорил отец. Ничего не поделаешь, нужно смиренно принять судьбу. Я предпочла сохранить спокойствие любой ценой.       — Любовь это, любовь то… Любовью сыт не будешь, это враки, выдумка! Любовь — отребье! Нравится вам прикрываться ею… Вот на что ты надеялась? Что я вдруг сжалюсь и пожалею тебя? Такого не бывает, не бывает, малышка!       Я прикрыла голову руками, чтобы отгородиться от побоев. Слезы помогли мне обрести душевное равновесие, в них не было слабости.       — Чего ты спряталась, ммм?.. Не бойся, больше не обижу, если будешь вести себя послушно. Раньше, еще очень давно, ты тогда еще не жила на свете, я как-то взимал долг у одной женщины… — Гютаро зачесал подбородок, словно обшелушивая орехи, и продолжил вынимать прошлое из памяти. — Так вот, эта старая бородавочная ведьма пыталась выцарапать мне глаза. Представляешь? Ты слушаешь меня вообще, для кого это я все рассказываю?       — Да, слушаю, господин Гютаро, — ответила я, осторожно приподнявшись на локти.       — Господин Гютаро! — передразнил он, протянув скрюченные пальцы и зачесав мои выбившиеся из прически волосы за ухо, которые сам же и растрепал. Я вздрогнула и зажмурилась, ожидая худшее. — Ко мне так давно никто не обращался. Господин Гютаро! Вот если бы та женщина была такой же вежливой, как ты, то может быть я не стал ее душить.       Гютаро засмеялся почти насильственно. С холодеющим сердцем я поправила ворот открывшегося кимоно и протянула руку к лицу, когда Гютаро убрал свою. Он удивительно мягко заправил мои мельтешащие волосы перед лицом, оставив после себя озноб мурашек от прикосновения.       — Зачем вы убили ее? Разве долг был настолько огромен, что смерть являлась платой?       Я понимала, что мой вопрос мог спровоцировать, но все же задала. Так, по крайней мере, смогу определить степень его безумия, если у него есть черта, за которую он не переступает. Это казалось маловероятным, очень маловероятным, его неуравновешенность и злоба так и вились клубами в воздухе.       — Конечно убил! Чтобы другим не повадно было! Чтобы они знали Гютаро и боялись его. Я заслуживаю уважения, хоть мое лицо и уродливо, в отличии от их лиц. И меня боялись, меня уважали, хоть за спиной презирали. Знаешь, на что способны такие люди? На то, что ты от них никогда не ожидаешь, — придушенным, злым голосом отозвался Гютаро.       — За уродство не должны презирать, это неправильно, — возразила я, подбивая его на мирный разговор, тая в душе крошечную надежду на спасение.       — Да что ты можешь знать об уродстве! Ты же не видела ничего более уродливого, — Гютаро выдохнул желчные горячие слова мне прямо в лицо, и я могла почувствовать на своих губах его вкус. Но на моем лице не дрогнула ни одна жилка.       — Знаю об уродстве предостаточно. Если я не вижу, это не значит, что не знаю. Ведь слепой я не уродились, а стала по причине жестокости, а не уродства. Уродство всегда вызывает у людей сомнения и отторжение. Но не уродство определяет чудовищность поступков.       Я хотела, чтобы мой голос успокоил его, при этом не обладая никакой чарующей женственностью. Сколько раз наблюдала за тем, как мастерски и тонко другие куртизанки проворачивали свои нехитрые манипуляции для соблазнения. Волшебная сила слов, движений и взглядов. Не обходилось и без прикосновений, воспламеняющих в мужчине желание. Единственное, что я хотела произвести — теплоту, усыпляющую Гютаро. Это был мой шанс, и я им пользовалась.       — Если я сейчас выдавлю тебе глаза, то будет ли это милосердно? Все равно ты уже слепая, а сейчас станешь и уродливой. И тогда увидишь, как поменяться отношение людей к тебе. Они будут разбегаться от тебя, как от прокаженной, — деланно призадумался Гютаро, беря меня за подбородок шершавыми пальцами и поворачивая мне голову то влево, то вправо. Я сжала руки до такой степени, что стали трещать кости.       Трудно даже измерить глубину молчания, воцарившегося в комнате.       — Может и так. Тогда моя жизнь просто закончится, меня выгонят на улицу или отдадут на растерзание мужчинам, которым будет все равно на мое лицо.       — И ты так об этом спокойно говоришь? — коверкая слова, живо поинтересовался Гютаро.       Он облизнулся, если бы имел привычку причмокивать, и накрыл мне веки двумя большими пальцами. Я стоически терпела и ждала, понимая, что сама загнала себя в ловушку. Сердце стало болезненно ныть и заходить в бешеном ритме.       — Просто я представляю, что будет, если это произойдет.       Его руки были огромными, ладони полностью обхватили мою голову. Он возвышался надо мной, как какой-то поломанный великан, возомнивший себя вершителем судеб. Так, если бы сверчок попал к нему в руки и он решил побаловаться и оторвать ему лапки, глядя на его предсмертные конвульсии.       — Вот так, чуть надавить… И станет обезображено, — в предвкушении уговаривал Гютаро, голосом, похожим на камень, шлифующий острие меча. — Сможешь ли ты тогда играть и петь?       — Для музыки лицо не важно, — тихо шепнула я пересохшими губами.       Я обвила оба его запястья пальцами, если бы касалась мокрых червей после дождя.       — А если я сломаю тебе один палец за другим? У тебя больше ничего не останется. Ты будешь обезображена и искалечена, растеряв всю свою юную весеннюю свежесть. И тогда, может быть, сойдешь на уродца. Вот такая девушка может быть и прельстилась мной. Она не стала бы воротить нос и отказывать мне в соединении. Сделала бы все, лишь бы заработать на пропитание.       Гютаро притянул меня вплотную и медленно облизал мою щеку. Вязкая слюна растеклась по коже, зубы надавили на податливую плоть, но не проткнули. Затхлое дыхание щекотало мой висок. Я охнула и ненароком прижалась к его костлявой груди. Даже сквозь ткани моего кимоно, эта грудь выпирала колесом и причиняла неудобство.       Никогда прежде я не касалась высохшего мертвеца, теперь я имела явное представление.       Его кожа была тонкой, как дешевая рисовая бумага, и туго натянутой на кости. Это нескладное тело никак не могло быть живым. Не могло быть таким сильным. Но необъяснимым образом было сильным и нерушимым, как отвесная скала.       Я положила руки ему на грудь, пару раз коротко вдохнула, приводя в порядок мысли и сердце в птичьей клетке, и, когда уже силы готовы были покинуть меня, подняла выше и коснулась его лица. На кончиках пальцев я увидела его истинное лицо. Обнаружила в темноте его характер и намерения, почувствовала истинное во всех вещах. И оно меня не ужаснуло.       Гютаро странно обмер, не препятствуя внезапному изучению. Мне даже почудилось, что он подставляет свое лицо намерено, как бы специально.       — Ничего уродливого я не заметила, — выдохнула я где-то на его груди, почти сжавшись в него всем телом.       — Значит твои пальцы врут, как и ты сама, — издалека донесся голос Гютаро, но, о чудо, он не оттолкнул меня и не высмеял. Мои легкие прикосновения приворожили его, если бы имели некую власть над ним, если бы в каждом пальчике, водящем по его скулам, носу и лбу была магия, и он послушно подчинялся этой магии.       Сейчас не хватало веера, чтобы остудить жар во мне. Опьяненная успехом и собственной уверенностью, мои пальцы полезли в его волосы и погрузились в них сполна. Из его горла раздалось гортанное бульканье, похожее на полувздох или полустон.       Еще никогда прежде мне не доводилось учиться обольщению так быстро, и, конечно же, никогда не предоставлялась возможность изучать кого-то столь непредсказуемого. Необходимо всеми возможными способами усыпить бдительность демона.       — Я очень редко прибегала к лжи, и сейчас не прибегаю. Верить или нет это уже на ваше усмотрение, господин Гютаро. Без обмана тоже долго не протянешь, иногда он необходим, чтобы выжить.       Я сказала это мягко, будто успокаивая ребенка. Наверное, у меня это почти получилось.       — Ну что же, ложь простительна красивым людям. Она словно создана для них, как и их красота, которая является даром. Моя сестра тоже дар свыше, без ее красоты… А впрочем тебя это не касается, малышка. Удобно устроилась на моих коленях? — плотоядно спросил он, хватая меня за бедра и подталкивая ближе к своему паху.       Я запоздало встрепенулась, сообразив в какой позе меня держал Гютаро, и тут же обмякла, позволив ему управлять собой. Хуже быть уже не может. А если и может, то не до такой степени.       Приняв свое положение как должное, я спрятала пылающее лицо в изгибе его шеи. Будто здесь, на его плече, можно было найти потаенное убежище.       Мои колени беззастенчиво раскрылись, кимоно давно уже не выглядело как кимоно, все разошлось и смялось. Да и назвать его приличным кимоно язык не поворачивался, просто обыходность из-за неимения лучшего. Прохладный воздух из окна обдувал мою голую кожу и пробирался под ворот на груди. Сейчас казалось, что вокруг меня пульсирует мир в круговороте хаотичных запахов.       — Покажи, как ты отрабатываешь свое пребывание в таком месте. Определено тебя обучали чему-нибудь, а не только бринькать по струнам.       — Я вас не понимаю, господин Гютаро!       — Вот и вторая ложь из твоего маленького розового ротика. Твои пальцы до сих пор в моих волосах, а что мешает им опуститься чуть ниже и еще ниже? Хи-хи-хи…       Окутанная горячим голосом, я сама не понимала, где мои руки, где его, наши конечности и тела переплелись. Его тощее и физически ущербное, но могучее тело вдруг стало таким скользким, как трясина, которая засасывала утопающего.       Он схватил мои пальцы и дразнящим движением провел по своему лицу, по шее и выпирающей колесом груди. Под грудью у него оказалась некая пропасть, где кожа туго обхватывала каждое ребро. Я не смела отдергивать пальцы и проявлять брезгливость. Мною овладело покорное смирение.       Его живот был впалым, таким впалым, словно хрупкая тростинка. Зато бедра поражали своей мужской силой. Жгучая волна стыда и раскрепощенности накрыла с головой, под таким натиском я выполняла все то, что он требовал без малейшего протеста. Но где я была в этот момент? Точно не здесь.       Как и в тот раз, когда надо мной поиздевался один гость, я просто воспользовалась темным уголком сознания, чтобы избежать боли и реальности. И намеревалась воспользоваться этим спасением прямо сейчас, отыскав способ спрятаться в укромном одиночестве.       — Твои пальцы должны быть вот здесь… Умение ими работать может помочь тебе в дальнейшем, — коротко всхрапнул Гютаро, направляя мою руку себе в пах. — А сладкая ложь с сочетанием красоты обеспечит тебе безбедное существование. Эта невинная слепота будет служить тебе украшением. Поверь. Ничто так не будоражит мужское достоинство, как слепая женщина, нуждающаяся в помощи. Кто отвергнет такую красотку? Будь я твоим покровителем, то давно бы обогатился.       — Слепота всегда обуза для других.       — Обузой станет, когда постареешь и будешь никому не нужной. Но сейчас… Сейчас совсем другое дело.       В его словах звучала истина, от которой я всегда старалась малодушно спрятаться. Она, эта истина, жалила ядом каждый раз в каждое утро, когда я просыпалась и обнаруживала, что это был не сон.       Объятия демона стали крепче, но это не пугало, вопреки всему происходящему. Новые чувства щекотали нервы, только и всего. Их можно было назвать приятными. То, куда именно доведут эти ощущения и куда приведут его руки.       — Может быть превратить тебя в демона? Но сестренка собственница, и не потерпит рядом еще одну красавицу… Нет, нельзя сравнивать вас обеих. Для меня Даки настоящее сокровище… А ты лишь украшение для сегодняшней ночи. Да… Так будет правильно. А потом я сожгу этот дом и всех этих людей, чтобы никакие падальщики не пришли сюда.       Его последние слова вызвали не беспричинный озноб.       — Если девушка красива, то этого вполне достаточно?       — Вполне достаточно любому мужчине. Такая женщина, как игрушка в витрине для привлечения внимания, куколка, приносящая неплохой доход. И желаемая добыча для меня, потому что плоть красивых людей увеличивают демоническую силу.       Если бы можно было вместить всю злобу, тщеславие и зависть в один голос или в одного конкретного человека, то Гютаро олицетворял собой эти пороки.       Я вмиг оробела, когда моя рука обхватила его мужской орган. Гютаро удовлетворенно причмокнул, достигнув цели.       — Вот так… Поводи своими пальчиками туда-сюда… Хи-хи-хи…       Я почувствовала, как перехватило горло, а во рту пересохло так, словно туда посыпали песком.       Член был сморщенным и податливым, но стоило моим пальцам обхватить у основания головки, как он воспрянул. Стал наливаться и увеличиваться в размерах. Теперь он едва помещался в ладони. Внутри органа били токи крови, он едва подрагивал.       — Впервые трогаешь член? — догадался Гютаро, приобнимая меня за напряженные плечи, а другой рукой задавая нужный темп у себя в паху.       Мы вместе начали плавные движения. Моя нервозность и возбужденность подскочили до немыслимых пределов, голова кружилась, а из горла вырывалось хриплое дыхание. Это все Гютаро со мной сотворил.       Его член достигнул своего предела. Жар его плоти и моей руки образовали влагу, а может влага сочилась из головки.       — Опытность нужно получать раз за разом. Невинность тоже хороша, но все должно быть в меру, — подсказывал демон, сжимая мои пальцы.       Этот кривой член мог проникнуть в меня до самого упора. Погрузиться внутрь теплоты, наполнить через край и причинить боль. Плотно обтянуть меня вокруг своей толщины.       Я затрепетала, застигнутая врасплох вспыхнувшей во тьме фантазии. Несомненно, внутри меня предназначалось нетронутым достаточно места для него. И сейчас эта пустота заявила о себе.       От смущения и внутренней ноющей боли я заелозила у него на ноге, потирая укромное женское естество и ощущая, что не только его член стал влажным.       — Малышка Акеми, хочешь, чтобы я стал твоим покровителем на сегодня?