В твоей власти

      Я больше не касалась земли. Меня оторвали и подняли в небо. Ветер свистел в ушах, кровь шумела в сердце, а сердце было готово выскочить. Безумство! Безумство...       Полет в невесомости привел меня в неописуемый ужас, но мне оставалось только сучить босыми ногами. Никогда прежде я не падала. Никогда прежде не летала, разве что во снах. Но настоящая реальность не оставляла мне выбора.       Безумство!       Я схватила уродливое существо за лохмотья его кимоно и потянула. Но куда тянуть? Ветер продолжал шуметь в ушах, волосы разметались по спине. Искры звезд, луны и огней городка превратились в сплошное крошево бесконечных лучей и огоньков. Все смешалось, сплелось и сталось фантастичным.       Я дернулась и попыталась отцепить эти когтистые лапы от себя. Вырваться на волю. Его мерзкое сухопарое тело плотно прижималось к моему. Существо выделяло едкий запах полыни. Запах крови мертвого. Когда кровь начинала загустевать и исторгать зловоние. Я открыла рот, и вихрь воздуха наполнил рот, очистил от подступающей тошноты.       Водоворот не прекращался. Я теряла надежду, что смогу освободиться. Я теряла последние крохи на спасение. Это моя последняя ночь. Обречена. Мгновения сокрушения удивительным образом растянулись и позволили пережить всю свою жизнь вплоть до мельчайших моментов. Удивительная память помнила все, когда жизнь прощалась с телом. Улыбка матери, теплые и нежные прикосновения, сильные руки отца, его седые волосы. Младший брат, пахнущий детским молоком, пухлые щечки и ручки, тянущиеся ко мне... Смех и воркование младенца.       Я снова импульсивно дернулась и позволила себе невиданную выходку — ударить мерзкое существо.       — Больно, не бей! Не обижай меня...       Его икающий старческий голос стал мне якорем, а гнилостное дыхание отрезвлением. Он вернул меня к действительности. К действительности, в которой я умру.       Нельзя сдаваться! Я сильнее пнула это омерзительное существо. Засучила ногами и плюнула ему в лицо, лицо, которое ненавидела и боялась как никогда в жизни. Но мои слабые попытки напрасны. Я не могла бороться с ним на равных, не могла бороться за свою жизнь. И не хотела мириться с таким укладом судьбы! Сейчас самое время урвать себе шанс на жизнь!       Неужели во мне пробудилась такая сила?       Существо, держащее меня в руках снова взлетело в воздух, да так резво, что от свиста ветра и давления потока воздуха я потеряла на краткое мгновение сознание. Голова безвольно откинулась назад, обнажая уязвимую шею. Я оказалась на грани понимания своего незавидного и несчастного существования. Ничего не получилось. Жалкая попытка!       — Девчонка не желает слушаться старших, обижает! Как мне с тобой поступить?.. — обиженно гнусавило существо, сжимая меня в объятиях, источая такой силы неподдельный голод, что готово было поглотить меня полностью и не подавиться. Но почему-то оттягивало, не спешило, будто наслаждаясь моим ужасом и беззащитностью. Впитывая каждую эмоцию, которое само и породило во мне.       Дьявол!       Я взбрыкнулась. Страх и злость взъерошили все мое маленькое существо от макушки до пят. Первобытные инстинкты взяли вверх. Я открыла рот и вонзила зубы в его горбатый нос. Вонзила так неистово, что вот-вот сломаюсь сама. Существо закричало и неожиданно ослабило хватку.       Я потерялась во времени и ощущениях. Все стало смазанным и стремительным. Падение выбило из меня весь дух. Я падала вечность и могла потрогать плотность воздуха пальцами.       Когда кусала его не думала, что все так обернется! Я просто хотела сбежать!       Зажмурив веки, я отдалась на волю случая. Так или иначе сегодняшняя ночь последняя в моей жизни. А ведь совсем недавно я оборачивала мушмулу, была прилежной и ответственной. Но отвергала внимание Даичи и обижалась на Эцуко, позволяла таким мелочным чувствам руководить собой. Какая же я глупая дурочка! Моя жизнь была вполне хорошей, а я недовольно фыркала и перебирала.       Резкое и холодное погружение под воду накрыло меня с головой. Я снова потеряла осязание и все чувства. Острая боль пронзила тело, ломая каждую косточку. Белая вспышка рассекла мрак сознания, затухая где-то в очаге вселенной. Круговорот неба, земли, воды и воздуха. И все это наплывом хлынуло в меня, не позволяя нормально вздохнуть.       Я засучила ногами и наконец всплыла на поверхность, почти захлебываясь от переизбытка. Барахталась в воде, путаясь в тяжелых юбках. Я глотала воздух, но с воздухом глотала и воду, начиная задыхаться и отплевываться. Наконец мне удалось привести в порядок свои мечущиеся мысли, привести в порядок устойчивость тела и мироощущения реальности. Бездонное небо взирало на мои неуклюжие попытки, все такое же далекое и прекрасное. Свет звезд отражался на темной глади озера, качаясь на мелких гребнях волн. Стало так тихо. Так спокойно. Только мое сердце стучало громко, будто многотысячные барабаны знаменовали кровавую битву. Где-то в зарослях камыша квакали лягушки, подпевая этим барабанам. Лягушки смеялись надо мной. Им не было дела до меня, они просто проживали свои короткие жизни. Такая обыденная летняя ночь никак не вязалась с демонами.       И эта ночь не знала конца, она продолжалась и продолжалась. Выжидала, как выжидало то существо.       Я неуклюже заозиралась, снова захлебываясь водой, крутила головой, пытаясь что-то рассмотреть на берегу, среди черных силуэтов деревьев, на кусок пастбища, промеж серебристых валунов, поросших мхом. Зеркальная гладь колыхалась, глубина озера отражала глубину неба, а мое суматошное состояние казалось на их фоне таким крошечным...       Плотно сжав губы, стараясь дышать носом, я поплыла к виднеющемуся берегу, как к спасательной кромке. Черная невидимая глубина под ногами приводила меня в ужас, но больший ужас внушал демон. Где же он? Неужели я спасена, а он исчез? В такую удачу я хотела верить всей душой.       С какой же небрежностью относилась ко всем предостережениям! К суевериям. Считала их пустыми выдумками, поучительными сказками для детей. А ведь ночь по-настоящему полна ужаса. Это не сказки, не чьи-либо выдумки. Она здесь, долгая, темная, коварная, и она несла смерть.       Лягушки притихли, когда я подплыла к берегу и боролось с самым меньшим из всевозможных препятствий — с водорослями, лентами завивающимися вокруг ног.       Превозмогая усталость, я ухватилась за столб маленькой пристани, на которой любили удить рыбу и прыгать в воду ребятня. С небывалым усердием я держалась за набухшее дерево, покрытое зеленоватым илом и присохшими ракушками, пытаясь выровнять учащенное дыхание.       Рядом в воде что-то забарахталось, затем последовал громкий всплеск. Мое воображение уже рисовало картину того, как страшное существо подбиралось ко мне под водой. Незаметно, бесшумно, внезапно. Как загнутые грязные когти впивались в меня, разрывая плоть на части. Это больно. И я совсем одна! Я замычала, не сумев скрыть плача и жалости. Страх душил, мысли метались. Я в ловушке, в западне. Эта ночь последняя.       Я обхватила столбец с такой силой, словно это было моим единственным верным спасением. Теплое дыхание вырывалось паром из рта. Вода становилась холодной, а я дрожащей. Озноб содрогал мое тело, пальцы и губы посинели, стали нечувствительными.       Белесый туман стлался над водой призрачной дымкой, водный екай где-то близко бил хвостом от негодования. От негодования, что не я являюсь его жертвой. Он боялся точно так же, боялся другого, более сильного хищника, поэтому не спешил затягивать меня на самое дно, не смел посягать на меня. Мы оба чего-то ждали, мучительное ожидание затягивалось. Что-то продолжало быть ужасно неладным.       Побеги камыша тревожно зашуршали. Я затаилась, боясь навлечь внимание, боясь быть живой, боясь быть кем-то. Измученная до невозможности тягостным ожиданием самого худшего, я смиренно приняла любой исход своей судьбы. Предписанная и уготованная судьба, с которой не поспорить и не умалить.       Мои губы чуть дрогнули в улыбке. Улыбка поражения и принятия. Последняя, на которую осмелилась. Улыбка обремененная скорой смерти, печальная, душераздирающая и полная несбывшихся надежд, хлопьями черной тоски медленно оседающими в сердце.       Двигая губами, я беззвучно повторяла сутру, которую никто не услышит, но главное, что боги разберут посланную им молитву. Во рту горчило — такой на вкус был страх.       — Я нашел ее!       Сначала раздался ликующий голос, а потом меня схватили и вытащили из воды одним махом, словно мокрого неугодного котенка.       Тело стыло. Вопль сорвался с моих губ, но так и не смог разбавить гнетущую тишину.       — Она — моя, я первый ее нашел! — снова разразился ликующий голос от восторга, полный радости от полученной эйфории.       Некто невероятно сильный сумел оторвать меня от столба пристани и держать одной рукой за шкирку, тряся моим тщедушным тельцем над землей как охотник добычей.       Моя голова завертелась из стороны в сторону из-за непрекращающейся тряски. Я открывала и закрывала рот, как оглушенная рыба, выброшенная на берег, но не могла издать ни звука. Не могла издать крик о помощи. Позвать хоть кого-нибудь! Пожалуйста!       Никто не придет. Меня никто не услышит.       — Это мы ее нашли, так что она наша! — сверху раздался второй голос, не скрывающий забаву и удовольствие от моей загнанности.       Я забилась в конвульсиях с новой неугасаемой силой, пытаясь отцепить от себя чужие руки, но мокрая ткань стягивала движения. С меня ручейками стекала вода на деревянную пристань.       — А ты своенравная, милая! Мне это нравится! — пропел голос около уха, более тихо, более интимно. Ненавистные губы едва касались кожи, горячечное разнузданное дыхание опалило мое побледневшее лицо. — Не зря мы затеяли все это, не зря! Такая крошка кого угодно может возбудить!       Разноцветные пятна плясали перед глазами, я поддалась чистой панике. Чистому хаосу мыслей, страха и дикости. Я металась как дикая кошка, пока меня не обездвижили одной сильной голой рукой и не прижали к телу.       Послышался смех. Веселый смех, он был повсюду, даже в моей голове. Кровь стыла в венах.       — И ради нее нам пришлось разделиться, Караку? Ты совсем безответственный! — третий грозный голос раздался где-то сбоку.       Я наконец открыла как следует глаза и решилась осмотреть своих мучителей. Почему их трое?       Тьма сгустилась, тени снова пришли в движение, становясь больше, плотнее. Из тьмы вышел высокий статный мужчина с посохом. Развернулись крылья теней, вспыхнули красные точки — горящие ненавистью глаза демона. Застывшая гримаса отвращения с перекошенным ртом и острыми зубами. Мертвенная бледность лица и грязные отметены вокруг глаз. Волосы, поразительно мягко спадающие на плечи. Это был дьявол. Настоящий, невыдуманный, пришедший из самой преисподней. С изогнутыми рогами на голове. Он пришел по мою душу!       Дьявол сжал посох, увенчанный металлическими кольцами, колечки ритмично звякнули, возвращая меня в сознание. Я могла поклясться, что это не просто посох. Это тигровый оловянный посох! Такой посох использовал монах в буддийском храме, когда монотонно читал священное писание, а по мне стекал пот от сидения в одной позе. Но зачем дьяволу такой символичный предмет?       — Секидо, не занудствуй! Дай как следует сегодня развлечься. И так постоянно нас сдерживаешь!       Хмурый Секидо вскинул голову вверх и надменно глянул на еще одного, на четвертого демона в этой бесконечной ночи изуверства и измывания надо мной. Я заплакала, больше не могла сдерживаться. Соленые слезы катились с глаз, падая на землю.       — Смотрите, что вы наделали! — Демон, держащий меня за шкирку, вдруг нежно прижал меня к себе, словно убаюкивая. Вздох удивления вырвался с моих мокрых губ. — Не надо плакать, ты мне больше нравилась строптивой! Давай же, не плачь, милая!       Он нежно прижимал к себе. Каких невероятных усилий ему стоило не переломать меня пополам своей нечеловеческой мощью! Его забота поражала, давала мне крошечную надежду на спасение. Его шелковистые волосы щекотали мне нос и лоб, а запах земли и травы дразнил обаяние, ставшее сверхчувствительным до предела. Все мое тело, пережатое в тисках и легкодоступное, стало чувствительным до одури. Мускулистые руки обнимали меня, поглаживали и лезли в интимные места, изучая мои изгибы и впадинки без разрешения. Без стеснения. Без извинения. С похотью и голодом. Он ощупывал меня, пока такой ласковый голос убаюкивал мои страхи. Поразительный абсурд!       — Ты слишком много урвал для себя, Караку! Ты здесь не один! — загоготал голос, парящий в небе. — Надо делиться.       Шум огромных крыльев, расправленных в полете, заслонил собой и небо, и звезды, и мою надежду на спасение. Я даже уразуметь ничего не успела, как оказалась в других объятиях. Демон с крыльями поднял меня ввысь, к самой луне, издавая какой-то гортанный клич, распугивая ночных обитателей в лесу и в небе. Громко заявляя свои права на обладания мной и беспрекословное неподчинение всем, кто осмелиться бросить ему вызов и отобрать желанную добычу. Эти новые руки неприлично обхватили меня за талию, хватая за грудь, а затем заползая под ворот платья, обхватывая женскую мягкость и теребя соски. Я безмолвно взвыла от ярости и обиды. Мои потуги издать крик еще больше раззадорили и развеселили демонов.       — Осторожно, Уроги, ты можешь ее уронить. Она хрупкая, не забывай...       — Айзецу, заткнись! — тут же последовал категоричный ответ Уроги, державшего меня в невесомости. — Давай, девочка, издай снова эти смешные звуки из своего рта!       Я слегка повернула голову и встретилась с глазами демона по имени Уроги. Меня всю передернуло. Это был совершенно невменяемый взгляд полного удовольствия. Обещания скорого удовольствия и насилия. Его заводила моя беспомощность и неполноценность, наверно, как никогда прежде. Демон радовался и не скрывал своих истинных намерений. Загнутые рога на лбу зловеще блестели.       Он потряс меня над землей, зубы опасно клацнули, из глаз посыпались слезы и искры с удвоенной силой. Болтающиеся ноги и ступни казались далекими, принадлежащие вовсе не мне, а какой-то другой девушке. Девушке, которая сегодня умрет от переизбытка страха и потрясений, если не будет съедена заживо. Земля внизу казалась огромной, опасно накренившейся в этой сумасшедшей круговерти. Зеркальная гладь озера белела под светом луны, раскинувшиеся поля скрылись под текучим маревом тумана, густой лес на холмах словно моховая подушка, а родное селение стало очень крошечным и ненастоящим, с блуждающими огоньками фонарей. Где-то там жили люди, занимались обыденными делами и не ведали ни о чем подобном.       Ноги Уроги не были человеческими, да он весь сам не был человеком! Его ноги напоминали лапы птицы. Это и были настоящие лапы птицы с когтями. Он — проклятый Тэнгу, спустившийся с гор!       — В прошлый раз ты упустил человека и тот разбился... Нам потом пришлось соскребать останки и раздавленную плоть. Все это выглядело печально и прискорбно. Поэтому, пожалуйста, отпусти ее, — спокойный голос среди всей прочей какофонии звучал ободряюще. Он единственный не издевался и не внушал первобытный ужас.       — Отпустить, говоришь? Тогда, лови! — Уроги насмешливо выделил каждое слово, будто подначивая четвертого демона.       Мое дыхание замерло, стук сердца остановился. Уроги подхватил меня за ногу и свесил вниз головой. Мир вверх дном, все перевернулось, кровь прилила к голове. Юбки сползли, оголяя мои ноги и все девичьи интимные места. Я собой уже не владела, хотела просто конца. Конец всего, где больше нет страха, унижений и боли.       Раскачивая словно тряпичной игрушкой, Уроги замахнулся и перебросил меня по воздуху. Долго падать не пришлось. Меня подхватили третьи руки по счету. Дыхание сбилось, боль пронеслась по телу. Столкновение с мужским крепким телом было не самым приятным в моей жизни. Но руки, словившие меня, отличались от всех предыдущих жаждущих рук. Многочисленных рук, рыскающих и ищущих по моему телу в стремлении безвозмездно обладать. Новый демон трепетно прижал меня к себе, в нем не было фальши. В заботливых касаниях не было похоти и издевок. Он по-настоящему хотел уберечь, защитить. Я поверила ему, доверилась и вцепилась в него как в свою последнюю надежду.       — Не бойся, это скоро закончится, — молодой демон с проникновенными синими глазами оглядел меня, странные кандзи на зрачках свидетельствовали о нем, как о высшей четвертой луне. — Потерпи, потом будет покой.       Я сжала его одеяние на груди, вмещая всю свою надежду, утопая в глазах цвета индиго. Безмолвно прося защитить и не отдавать на растерзание. Оставить себе. Он мог оставить меня себе? Демон удивился мольбе, печаль отразилась на красивых чертах лица. Правильные гармоничные линии и привлекательный разрез глаз, даже демонические рога не отторгали. Этот демон разительно отличался от других. Я не могла потерять его, я хотела остаться с ним. Из всех зол я выбрала самое меньшее. И пускай он тоже зло, но зло, которое внушало доверие и капельку безопасности.       Эта ночь, полная абсурда, не переставала удивлять. Я уже не понимала ничего в этой жизни. Все былые правила и наставления, мораль и духовное просветление рассеялись, как сон поутру. Беспрерывная работа и насмешки Эцуко, покровительство Наоки-сан. Мечта обрести истинную любовь и привязанность. Все истлело, как догоревшая свеча, и безвозвратно кануло в неизвестность.       Но самое главное сейчас, главная необходимая потребность — выжить, а обо всем остальном буду думать после. И в невероятном понимании, отбросив смущение и зажатость, прижалась к демону Айзецу, пряча лицо на его груди, хватаясь за его плечи и втистикаясь телом в его. Демон был теплым, и это тепло обманчиво дарило крошечное убежище.       Исходившие вибрации его заботы были утешительными. Я пригрелась тепле его тела и хотела улететь прочь от жестокой действительности, от всех демонов, от прошлых, настоящих и будущих. Хотела уцепиться за сильные плечи и парить вместе с ним, отбросив свою робость. Жаль, что я не могла ему этого сказать. Откровенно поделиться желанием.       — Айзецу, твой довольный вид делает меня ревнивым, — гаркнул демон Уроги с крыльями, образуя закрученные вихри. — Делись!       — Успокойтесь! Если хотите больше плоти, то можете отправиться в город и выбрать кого угодно, — грозный демон с посохом в категоричной манере немного утихомирил присутствующих. Властность так и сочилась из него. Он подавлял и внушал чувство беспричинного поклонения. — Девчонка одна, нас четверо.       — Вот и я о том же! Здесь действует правило первого. Она моя по праву!       Самый первый демон, выловивший меня из озера, разразился честным спором, принуждая других отступить и отдать ему пойманную добычу. Молодой демон по-прежнему сидел на пристани, вся его поза была расслабленной и томной. Ленивой. Заметив мой ужас, он оскалился в улыбке, демонстрируя белые заостренные зубы, склоняя голову набок. Он хотел играться со мной, как кошка с мышкой, медленно, извращенно, вонзая когти в тельце, а потом съедая под жалобный писк.       Яркая картинка расправы погрузила меня в чистое, неприкрытое отчаяние. Смерть ощущалась на кончике языка. Я сильней прижалась к Айзецу.       — Караку, ты забываешься! — Демон с крыльями совершил вираж, пролетая над нашими головами, не переставая хохотать. Крылья переливались серебром. Прекрасное создание из сказок воплотилось в ужасающий сон наяву. — Мы единое целое, то, что твое, причитается всем нам поровну!       — Знаешь, Уроги, это ты заблуждаешься. Или хочешь поговорить о другой девушке, которую поглотил, не моргнув глазом? Подлый поступок, который я буду тебе припоминать вечно. Да, можешь сейчас презрительно кривиться и дальше, — вальяжно растягивая слова и успевая облизываться, проговорил удивительно миролюбиво Караку, шире расставляя ноги. Клиновый веер, небрежно заткнутый за пояс, едва шевелился. Он шептал о немысленных восточных ветрах, сносящих целые города в щепки. Разрушающая сила веера дремала, но замысловатые символы и яркие цвета кричали о сверхспособностях данного предмета.       — А ты попробуй меня переубедить! Силенок не хватит, — продолжая парить, выставляя напоказ голую мускулинную грудь, задразнивал Уроги, виртуозно играясь на воздушных потоках.       Обернувшись ко мне, он улыбнулся, демонстрируя длинный язык с черными завитушками кандзи. Эта была радость. И все же в этот момент я не испытывала никакой радости. Потому что его улыбка больше походила на оскал. Я крепче обняла Айзецу, зарываясь в тепло, на что Уроги моментально злобно прищурился, но азарта не растерял.       Сердце печального демона под моей щекой билось в унисон со временем. Наши сердца бились в такт.       Прошу, только не отдавай меня им! Прошу!       Я подняла на него глаза, отыскивая проблеск понимания, сжимая ткань его кимоно в кулачках.       Посмотри на меня!       Немая просьба была встречена поднятием бровей и узнаванием моего безмолвного требования. Вытянутые уши демона встрепенулись и покраснели на кончиках. Выгравированное кандзи на его зрачках стали четче, ярче, странные письмена и ритуальные линии на лице разгладились. Айзецу видел мое состояние, понял мое обращение без лишних слов, но покачал головой. Мне сказали об этом его грустные глаза, отвергая просьбу.       — Одним человеком мы не насытимся. Давайте быстрей кончайте с этой игрой и займемся более важным, — указал Секидо, обращаясь сразу ко всем, словно имея над ними безграничную власть и управление.       Демоны высших лун. Я никогда не слышала раньше такого ранга в иерархии темных существ. Все четверо выглядели почти одинаковыми; высокими, статными, черноволосым и с признаками выраженной эмоции. Их пометили особой отметкой, наделили огромной нечеловеческой силой. Они способны сравнять горы и города в щепки, их способности выходили далеко за пределы нормального представления. Их мрачная алчная аура, витавшая в воздухе, твердила только об одном. Она требовала нескончаемых жертвоприношений. Демоны несли смерть и боль. И сегодня я буду одной из множества жертв, так неудачно подвернувшейся на их пути. Пустые существа, лишенные и толики тепла и сожалений. Бесчувственные оболочки некогда живых людей. Даже если бы я могла говорить, то моя участь все равно обречена, демонов не уговорить. Все напрасно. Моя судьба предрешена, как и все тленное в этом мире, до чего можно прикоснуться. Ни я первая, ни я последняя. Я буду съедена.       Они демоны. Ночные хищники. Не имело значения, кто они и что. Их дело — смерть.       Немая девушка Асами будет растерзана демонами.       Моя истинная печаль, которую невозможно выразить словами. Только прочувствовать. Но и в смерти есть успокоение, ведь она олицетворяет новое начало.       Я уцепилась за эту истину, находя в ней то утешение, которое было так необходимо.       — Тогда давайте насладимся сполна! Доума говорил, что самые вкусные девушки — возбужденные девушки. Проверим, так ли это... — воодушевился Уроги, забыв про перепалку. Он наконец приземлился на землю, твердо цепляясь когтями за валун, покрытый мхом и лишайником. Огромные крылья отбросили тень на наши лица.       — Обычно в твоих словах не больше смысла, чем в жужжании пчелы, но мне нравится эта идея. Доума никогда не станет обманывать насчет девушек и их питательности, — расслабленно подхватил Караку, вскидывая голову и будто проверяя направления ветра по выставленному пальцу. — С запада несет человечиной, а с восточной части никого. Мы здесь это сделаем? — в предвкушении спросил он, переводя взгляд с одного на другого.       — Ваши странные предпочтения лишены смысла, — внезапно заговорил Айзецу, продолжая обнимать меня, или удерживать, чтобы не смела сбежать вновь. — Зачем забавляться с едой? Она рождена не для того, чтобы умереть таким образом.       — Снова ты за свое. Скучно! — Уроги спрыгнул с камня и подошел ближе, звеня бусами на поясе, смакуя каждое слово, неотрывно наблюдая за мной желтыми глазами. Он пожирал одним лишь взглядом. — Скучно! Давайте веселиться!       Айзецу как-то сразу сник, опустил плечи и ссутулился, словно тяжесть за все прегрешения его братьев давили на него.       — Ты ошибаешься, Уроги, — ему оставалось лишь прокачать головой, сжимая губы и опуская красивые глаза, не найдя поддержки ни у одного.       Мои мысли стрелой проносились в голове, а взгляд продолжал метаться по саду, скользя по густо разросшимся кустарникам и диким виноградником. В горле внезапно пересохло. Ужас, леденящий ужас снова завладел моим разумом, как бы я не твердила о принятии своей судьбы. Разум противился и не хотел смиряться.       Я совершила попытку вырваться из объятий Айзецу, и мне это удалось! Он не держал меня так крепко, а потому я сделала один несмелый шаг, а потом опрометью кинулась бежать, не разбирая дороги.       С жутких гоготом, Караку наступил на подол моего платья и я упала на речную гальку, болезненно стирая коленки и ладони в кровь.       Моя уверенность в том, что смерть и судьбу можно обмануть, оказывается, была ошибочной.       — Секидо, ты присоединишься к ним? — оседлав меня сверху, спросил Караку, поглаживая мои растрепавшиеся волосы, перебирая как маленькой девочке. Я лежала не двигаясь, будто окаменела, чувствуя стыд и боль.       Секидо, стоящий где-то в шаге от меня, промолчал. Все молчали. Только тихо посмеивался Уроги, корябая когтями по изрезанной кайме озера, подходя ближе и опускаясь рядом на корточки. Протянул когтистую лапу и неуклюже отбросил волосы с моего лица. Я проводила глазами каждое мельчайшее движение его рук. Или лап. Омерзительное положение быть для них легкой добычей повергало меня в злость.       Я плотно сжала губы, чтобы случайно не издать звуки, которое могут лишь позабавить демонов.       — Секидо, что думаешь? Ты будешь первым? — Караку плотоядно улыбнулся, заглядывая мне в лицо, отодвигая руки Уроги и собственнически приподнимая мою голову за подбородок. — Она девственна. Видно сразу. Ты будешь первым или мне порвать ее?       После таких откровенно грубых слов по мне прошлась дрожь негодования.       Пожалуйста, кто-нибудь! Неужели во всем мире нет никого, кто бы мне помог? Боги и Будды! Прошу, спасите меня!       — Ты был первым в прошлый раз! — разом вспыхнул Уроги, зажимая мои щеки и наклоняясь ближе. Его влажный поцелуй в губы пошатнул во мне все ощущения, которые были раньше.       Все мысли мгновенно улетучились из головы, словно выпущенная стрела, уступив место безотчетному леденящему душу страху. От призывно наглого взгляда Уроги сердце жалобно сжималось в груди. Сжималось от боли и немилосердной несправедливости.       Разве могла я подумать раньше, что мой первый настоящий поцелуй произойдет вот так? Обездвиженной на камнях среди камышей в окружении дьяволов ночи? Никогда и ни за что.       Черные пепья на коленях Уроги почти касались моего носа, когда довольный он выпрямился.       — Вкусная, но этого недостаточно, — высказался он, противно причмокивая, словно специально хотел еще больше унизить меня своими выходками.       Ладонь Караку легла на мой затылок, пальцы погрузились в копну волос, он заставил меня запрокинуть голову назад, болезненно прогибаясь в спине. Мои сжатые губы, с неостывшим первым поцелуем, приоткрылись, выпуская вздох. Караку словно это было и нужно. Видеть мою уязвимость, наслаждаясь зрелищем.       — Моя очередь. — Непомерно довольный демон еще пуще сжал мои волосы и приблизил свое лицо к моему. Во мраке горели зеленые глаза. Белели рога и рот изгибался в предстоящем наслаждении. Его губы, более мягче, чем у Уроги, требовательно накрыли мои.       Этот поцелуй отличался от первого глубиной. Караку раздвинул мои губы своими и настойчиво просунул язык в рот. Облизывая мои зубы, а затем юркнул вовнутрь и встретился с языком. Я неразборчиво замычала, пытаясь выплюнуть его плоть. Слюна скапливалась внутри, но Караку ее проглатывал без остатка.       Мои глаза закатились, воздуха не хватало. Перед глазами все плыло, звезды снова падали за горизонт. Хотела бы я знать, почему звезды светились. Наверно, они вели нас за собой во тьме. Стрекотание насекомых мелодично дополняло ночь, как венец украшений на полотне совершенной первозданности мира. Из закутков сознания подкрадывалось заветное забвение. Караку очень сильно пережал мое тело. Боль граничила с первыми нежными ласками. Меня ублажали или распробовали как перед первой брачной ночью.       Я знала, что мое несчастье еще не кончилось, оно только начиналось.       — Ты не с нами, девочка, — прошептал Караку, лаская мои губы своими, растягивая нити слюны, образуя тонкую связь. Неправильную аморальную связь, которую надо разорвать не раздумывая! — Почему молчишь, если язык имеется? Ты всегда была такой неполноценной?       После его слов хотелось заплакать.       — Милая, не плачь. Тебе понравится, я обещаю! — убежденно заверил демон, не переставая кивать и поглаживать большим пальцем мои губы, проводя по линии носа. — Мы повеселимся на славу и ты не останешься обделенной.       В моей воспаленной голове мелькнуло понимание, понимание неизбежного грядущего. Меня изнасилуют и осквернят. Втопчут в грязь. И это будет делать не один, а все четверо... Такая перспектива быть униженной сродни смерти. Они нанесут гнусное оскорбление моей чести и достоинству, которое не смыть более... Это и будет смерть! Ведь потом мои измученные останки безжалостно съедят.       Я умудрилась как-то подобраться и незаметно спрятать в руках камни, готовая защищаться. Уроги это понравилось, он заметил мое воинственное изменение на краткий миг.       — Раздень ее, я хочу поглядеть на тело немой девочки. Ждать становится невмоготу. Хочется есть... — Уроги с завистью смотрел на меня, на мои полураскрытые губы, на зубы, что, наверняка блестели под луной, как маленькие жемчужины. Он высился темным силуэтом, ломаным и причудливым. Перья топорщились, ноги карикатурно сгибались, с птичьей кожей и выставленными когтями наизготовку.       — Я буду первым ею обладать, — заявил права Айзецу, которому не нравилось то, как со мной обращались. — Вы ее сломаете.       — Не смеши меня, твоя очередь будет последней! — нахально скривился Караку, поправляя на мне платье, проводя руками вдоль туловища, задерживаясь на выпуклых ягодицах. — Посмотри сюда, ей требуется опытный мужчина в первый раз.       Его ответ заставил Айзецу замереть и повиноваться, пока руки Караку раздвигали мои ягодицы в сторону, проведя ребром ладони по центру.       — Караку, ты слишком много на себя берешь, — гневно отчитал Секидо, голос его был громок и раскатист, как будто звучал одновременно отовсюду на этом берегу озера. — Здесь я решаю, кто из нас будет первым.       Властный голос Секидо и его крепко сбитая стать, таящая неудержимую и необузданную силу, ощущались предельно чувствительно, почти болезненно. Если бы я не лежала, то определенно бы упала, потому что коленки подгибались от такого давления ауры.       Он трижды ударил посохом по земле, встряхивая его, символизируя преодоление невежества и взывая к послушанию остальных демонов. Споры между ними прекратились.       — Тогда решай быстрее, а то мой член уже налился кровью и готов испробовать щелку этой девчонки, — глубоким и низким голосом призвал Караку, забавляясь с моей промежностью, просовывая пальцы все дальше и дальше. Надавливая на чувствительный комочек, посылая импульсы омерзения вкупе с острой потребностью по всему моему телу. Платье и нижнее белье было мокрым, но я могла поклясться, что от манипуляции его длинных пальцев, стало еще мокрее.       Я была не здесь. Все ощущения отдалились на странную бархатистую глубину. Голоса, смех и похоть остались за занавесом, не достигая меня.       Я помнила далекий зимний вечер в кругу семьи. За окном свистел ветер в соснах, в доме уютно горел очаг. Старинный чугунный чайник, оставшийся в наследство моей матери от ее матери, протяжно свистел. Каждый раз, заливая чистую воду, наполняя его бока, я любила изучать на нем узоры, искусно инкрустированные птицы и цветы. Какой-то умелец смог запечатлеть на обыденной вещи такую тонкую красоту, а когда чайник нагревался, то все эти рисунки начинали двигаться, дышать, словно живые, а птицы петь трели. Я садилась ближе, прислушиваясь и в воображении рисуя картинки из сказок, хоть матушка каждый раз остерегала, чтобы я не опалила себе лицо и волосы. Свист у чайника был двух контрастов — ближний и дальний свист ветра в соснах, но за дальним чудился еще какой-то звук, словно где-то там не переставая звенел крохотный колокольчик. Такое представление доставляло мне детскую радость. Но а самым приятным завершением зимнего вечера, были поджаренные булочки овальной формы со сладкой начинкой. Булочки лежали на железных щипцах, перекинутых через хибати. Чай с булочками наполнял дни моего детства счастьем и беззаботностью. И нежные руки матери, обнимающей меня перед сном...       Пока предавалась воспоминаниям, убегая от реальности, меня успели перевернуть на спину, уложив голову на колени Уроги. Его шерсть щекотала мне уши и служила подушкой.       Караку, видя мое секундное помутнение, длившееся целую вечность в пределах наваждения прошлого, исхитрился разорвать тесемки и пояс моего скромного платья. Возиться с такой посредственностью для него сродни бессмысленности. Он жаждал побыстрее увидеть все воочию, под ехидные слова одобрения Уроги, державшего мои руки.       С каким-то мстительным удовольствием, Караку отбросил разорванные полы платья и обнажил наконец молочную грудь с розоватыми сосками. Соски давно уже затвердели на мякоти полушарий, развратно вздрагивая от движений.       — Девочка, тебе уже пора возвращаться к нам, а то пропустишь все самое интересное! — выразительно двигая бровями и увлажняя губы языком, потряс меня Караку.       Я посмотрела на Айзецу, ожидая помощи или подсказки, но он стоял молча, как истукан или бессловесное животное. Его грустное лицо стало еще бледнее. Я почти слышала его мысли. Почему мы должны делать это? Не легче ее убить сразу, без лишних мучений?       Караку похлопал меня по щеке, пока я смотрела на него отсутствующим взглядом. Он спрашивал, слышу ли я его.       Я не хотела смотреть на него, не то, чтобы слышать.       — Караку, ты ее не возбуждаешь, а пугаешь, — вклинился Уроги, нависая сверху, поглаживая мои плечи с особенной заботой, будто желая загладить причиненное ранее потрясение.       — Умник, заткнись, я знаю, что делаю... Погляди какие у нее груди... Налитые... Секидо, раз ты молчишь, то я беру на себя первенство... — озабоченно пробормотал Караку, под негласным соглашением самого главного.       Непонимание, злость и унижение рассыпались обломками в моей груди.       Я вновь улетала прочь от действительности. Уже ни о чем не думала, не просила, не молилась о спасении. Просто смирилась, ждала и не противилась. Теперь уже никуда не деться, затравленно предоставляя демонам все кромки своего нагого тела. Но душа останется при мне, они никогда не смогут проникнуть и очернить ее, в отличии от бренного тела! Душа мой храм, она неприкосновена. Странным образом, стоило мне принять новую истину своего незавидного положения, как сверху, просачиваясь с частичками вселенной, снисходило благоговение, и душу омывало очищение. И раскаяние. Я лишилась собственной воли, и мне оставалось только подчиниться воле демонов, чтобы потом получить спокойствие и истинную независимость от всех тягот.       Руки Караку взвешивали мои груди по очередности.       — Они одинаковые, — заключил он, сжимая молочную мякоть в своих руках, оттягивая когтями тугие вершинки сосков, посылая едва ощутимую истому по моему телу. — Это настоящая редкость. Обычно одна больше, другая меньше. У наших бывших жен было разное вымя. И поделом им! Нечего было нас оскорблять, правда?       Караку разразился чистейшим ликованием, разговаривая со всеми и одновременно ни с кем определенно. Никто не ответил ему, а я тем более. Даже если бы могла.       — Ну и что? Тоже мне, редкость. Меня больше привлекают ее руки и ступни. Ее ножки такие маленькие, — захлебываясь от чувства голода, какой-то бесконечной алчности, поделился Уроги, облизывая кисти моих рук, оставляя мерзкие потеки слюны. Его длинный язык полностью охватывал запястья, как веревка.       — Пока вы заняты, я немного осмотрюсь, — подал голос Секидо, гремя тигровым посохом, богохульничая над всеми святыми. Ведь посох хакхара предназначен для использования в качестве ритмического инструмента во время пения и чтения сутры.       После слов Уроги, Караку сорвал все остатки одежд и оголил до сердцевины. Никто прежде не видел меня голой. Усевшись удобнее между моих ног, демон поднял мою правую ногу, рассматривая ее под лунным светом. Проводя костяшками пальцев по бледному полотну. Осторожно, неспеша, наслаждаясь текучестью и гладкостью. Он не использовал когти, чтобы не оставить кровавый след от царапин.       Стоило ему полностью оголить меня, как Уроги довольно зарокотал, что-то бормоча себе под нос, наклоняясь и цепляя зубами мой сосок, рассеивая горячее дыхание по коже. Всасывя вершинку зубами, а потом отпуская, с забавой наблюдая, как плоть колыхалась.       — С молоком было бы вкуснее, — цинично пожалел Уроги, проделывая то же самое с другим соском под одобрительное хихиканье Караку.       — Беременные девушки еще вкусней! — на ажиотаже поддакнул перевозбужденный Караку, раздвигая мои ноги, раскрывая полностью. Пятерня его руки провела дорожку от внутренней стороны бедра к спутанной поросли между ног, к самой промежности. Поросль густых волос выглядела словно примятая трава. От показательного усердия Караку показал кончик языка, он краснел между губ как кровожадная пиявка. — Поглощать их редкостное удовольствие...       — Советы Доумы очень пригодились!       — Нет, это мое старое предпочтение, — с довольным рокотом Караку разглядывал таинство женского естества, бесстыдно раздвигая спутанные волосы, чтобы пройтись по всей мягкости вверх и вниз. — Смотри, как блестит, словно у новорожденной!       Я извивалась, крутилась, как уж, пойманный на солнце. Слезы давно высохли на ресницах.       Успокаивающее и будто покаянное прикосновение к талии вывело меня из оглушительной паники. Айзецу приполз ко мне на коленях, приляг рядом. Глаза его обвели контуры моего растянутого тела, изучая и запоминая, не пропуская ни черточки, ни кусочка, пока не перевел синие томные глаза прямо мне в лицо. В его глазах незаданный вопрос, интерес вкупе с желанием.       Он просил прощения. Но это не умаляло его предательства. Он все же оставался демоном, одним из бесовской дюжины, и никакие печальные глаза уже не обманут и не введут в заблуждение. Он приполз, чтобы тоже полакомиться на пиршестве.       Уроги облизывал мои руки, загибая каждый пальчик, переплетал свои пальцы с моими, нежно ласкал себя ими по лицу. Ему хотелось заполучить девичье внимание, заполучить скупые касания. А я хотела вцепиться в его волосы и вырвать их с корнем.       — Отпусти свою злость, впусти скорбь. — Наставления Айзецу выглядели как высшая мера издевательств. — Скорбь бесценна. В скорби не действует правило обмена. Ты знала об этом? Ведь скорбь все обесценивает. Я столько раз видел, как смертный человек готов отдать весь мир, чтобы избавиться от нее, но при этом на скорбь ничего не получить взамен. Ее нужно только пережить...       Я безмолвно зарыдала. Такие проникновенные слова не оставляли выбора. Они проникали под ужас, под панику, растекаясь по полотну неба и стекая ко мне падающими лепестками слез.       — Ты удивительно трогательная в своей женской печали и боли. Проживи ее до конца.       Перед глазами все плыло. Казалось, что надо мной образовались облачные волны, перекатывающиеся под луной, они зазывали меня куда-то, звали за собой, разрешали понежиться на лазурных переливах. Но были достаточно высокими, чтобы поглотить мою душу.       — Прекрати! Что ты творишь? Нам нужно ее возбудить, а не опечалить. Отойди прочь! — В голосе Уроги слышался гнев на своего брата. Он отбросил руки Айзецу от моего тела, будто он был недостоин.       — Умолкните вы оба! — обуздал Караку. Вспыльчивый, высокомерный, эгоистичный. Смесь эмоций прокатилась по егу лицу, разбавляя похоть черными пороками. — Без вас было бы куда лучше, правда, милая?..       У нас дома когда-то была кошка, она привела котят. Они были такими крошечными. Маленькие комочки серого, белого и рыжеватого цвета. Они еще не могли мяукать, а только тыкались к соскам матери, слепые и такие хрупкие, как мимолетная роса на траве утром. Их немота стала моей немотой, я чувствовала связь между нами. И не сильно обижалась на свой врожденный недостаток, о котором так часто упоминали соседские дети...       Я сидела на веранде нашего домика, под выступающей крышей в пять сяку. Москитная сетка, свисающая с карниза, развивалась от дуновения лугового ветерка, принесшего аромат скошенной травы в поле. Там где-то орудовал отец косой. Каждый взмах косы сопровождался шипящим звуком, рассеянный по времени прошедших событий. Я снова вспомнила тот особый запах — молодых колосьев, полыни и одуванчиков. А в доме всегда пахло чем-то вкусным. С потолка свисали мандарины и стручки сухого красного перца. А еще разные сухие травы. Их подвешивали на балки, чтобы мелкие вредители не могли полакомиться. Кошка лежала в корзинке, блаженно прикрыв глаза. Котята едва копошились у нее под пузом. Солнце ласкало лучами веранду, пока матушка заплетала мне косы, вплетая цветные ленты в честь празднования Хидана. Она всегда вымывала мои волосы лавандой и почему-то глицинией.       Она приговаривала, что нельзя бороться с судьбой и обстоятельствами, повлекшие житейские трудности. Они все предопределены кем-то задолго до нас. Но кем именно? Кем-то, кто уже прожил жизнь задолго до нас и будет проживать каждый раз новую. Удача вела вперед, но зависела от благосклонности судьбы. Все взаимосвязано и циклично, вот как кошка, умывающаяся лапкой и приводящая котят каждую весну. Как я связана с немыми котятами. Будь честна, порядочна, трудолюбива, доброжелательна и покорна мужу. Верна богам и всем Буддам. Потому что вера и искупление уже половина исцеления. И тогда...       — Милая, смотри на меня, не закрывайся в себе, — вдруг закапризничал Караку, проводя перед моими глазами пальцами, неприятно щелкая по носу. — Вот так...       С удовлетворенной улыбкой, демон вернулся к своему занятию. Айзецу, задетый грубым обращением, притих и молча наблюдал. Глаза демонов жадно впитывали каждое мое движение, каждый вздох, а когда терпеть стало невмоготу, Уроги подал знак. Караку, действующий и поступающий только по своему эгоистичному усмотрению, смочил пальцы у себя во рту и, растягивая нити слюны, приставил к моей промежности.       — Она слишком сухая, не войдет. — Недобро полыхнули зеленые глаза демона.       — Как будто тебя это раньше останавливало! — промурлыкал Уроги, снова припадая к вершинкам груди. Он слюнявил мне грудь с таким же увлечением, как до этого руки, кусая до боли, но большего себе не позволял. Я неразборчиво мычала на его коленях, пока волосы демона щекотали голое тело, чувствительное до предела.       Чудовища.       — А в чем-то ты прав!       Пальцы Караку продолжали скользить по складкам. Я задрожала от отвращения. От странных ощущений, когда кто-то чужой касался интимного местечка. Даже в самых смелых мечтах я не подозревала от таком... отклике своего тела.       Уроги отпустил смешок, видя мое настроение. Они все трое видели, как я сдерживалась, закатывала глаза и цеплялась за предплечья Уроги, утратив самообладание.       — Признайся, тебе понравилось, милая! — подзуживал он, ослепительно улыбаясь во весь рот полный клыков. Желтые дьявольские глаза горели вожделением и страстью, подпитываясь кровью огромного тела. Его намерения и голод были настолько осязаемы, что можно было потрогать в воздухе. Я сглотнула, и пересохшее горло царапнуло горечью.       И сразу же взвилась и застонала, когда пальцы Караку начали теребить складки естества, размазывая слюни и мои выделения по плоти. Голова закружилась, воздуха не хватало и мое дыхание стало затрудненным. Улыбка Уроги надо мной расползлась вширь. Он понял.       — Ей нравится, Караку, — прошептал он, преисполненный гордости, будто сам лично поглаживал.       — Вижу, — слово вылетело сквозь стиснутые зубы Караку с шипением. Вены и жили вздулись на его шее и лбу.       Нет, не нравилось! Эта мысль пугала меня больше всего! Я противилась всем своим маленьким существом, заталкивая как можно глубже.       Мои пальцы, освобожденные от тисков Уроги, нащупали камень. Долго не думая и не взвешивая затею на абсурдность, я резко замахнулась, вкладывая всю свою силу в один замах. Камень рассек воздух и полоснул Караку по лицу, столкнулся с рогами и отскочил куда-то за пределы моего видения. Караку застыл на мгновение, ошарашенный, а затем засмеялся, хохоча во всю глотку, запрокидывая голову и обнажая кадык. Струйка алой крови стекала с виска по скулам и на шею. Кровь демона, густая, запретная и ядовитая зловеще контрастировала с мертвенной бледностью его кожи.       Уроги подхватил заразительный смех брата, а затем наклонился и расцеловал мое лицо, неумело возя языком, как ребенок.       — Девочка хочет играть по-взрослому, — специально растягивая слова, наконец проговорил Караку.       Я раззадорила азарт монстра! Воплощение дикости и возбуждения, желание причинить боль — все это можно было прочитать в его многообещающем взгляде.       Не теряя больше время, под тихое бормотания Айзецу, продолжающего сидеть поодаль и уговаривать не совершать насилие, Караку вытер кровь тыльной стороной ладони и рассмотрел ее вблизи, перебирая пальцами, рассматривая со всех сторон.       — Давно такого не было. Я слишком расслабился... — почти миролюбиво пробормотал он, вдруг очнувшись от секундного замешательства.       С одержимым рвением, отбрасывая все крохи человечности, Караку выкинул в сторону кленовый веер, стянул с себя пояс и хакама одним махом и с напыщенной самоуверенностью выставил напоказ свой мужской орган. Не утруждая себя никаким приличием и человеческим стеснением. От вида его подрагивающего, налитого кровью и силой органа, с блестящим наконечником у меня внутри все нервно стянулось в один сгусток напряжения.       Он не поместится внутри!       Непредсказуемый Караку смаковал мой ужас, который, наверно, отразился на лице. Просто наслаждался себе на потеху с маниакальным азартом. Натравленный голодный зверь — вот кем он был и кем всегда будет.       Поглаживая свой орган, увитый толстыми венами, размазывая влагу по всей длине, Караку сначала хитро оскалился, откровенно провоцируя, а затем, следуя подсказкам Уроги, взялся за мои бедра, широко расставляя ноги в стороны. Я снова принялась вырываться, но мощные руки Уроги разом угомонили и придавили к земле. Запахло шерстью и по́том. Запахло скорой кровью.       Время встало. Удивительно, но я ощутила порыв ветерка, пронесшегося между нами. Он отсудил мокрую кожу, охладил мое пылающее лицо. Растущие рядом цветочные головки на кустах затряслись так, что, казалось, вот-вот разлетятся на крошечные клочки.       Нет, это я сейчас сломаюсь на клочки. Мое сознание кричало, вопило, умаляло. Но все напрасно.       Ладонь Караку легла на лобок, надавливая на чувствительное местечко. Учащенно дыша, уворачиваясь от контроля Уроги, я с трудом приподнялась, цепко и с накатывающей волной паникой наблюдая, как сначала губы демона растянулись в ухмылке до ушей, а потом его палец ворвался в сердцевину моей промежности.       Он истязал мою плоть когтем, протискиваясь все дальше. Рвал. Глубже!.. Невыносимо...       — Тише, девочка, это сначала так... — гнусное утешение Айзецу потонуло в черте адской боли.       Слова боль и унижение не могли описать те ощущения, которые я испытывала.       Я открыла рот в который раз и в который раз закричала. Отрывки хрипов и верещания. Карикатурное, малозначимое хныканье исходило из глубин горла и сердца, и растворялось в пустоте без следа.       Когда шум в ушах стих, послышался самый кощунственный звук. Чавкающий влажный звук. Это пальцы Караку терзали мою плоть с особенной одержимостью. С наказанием за неповиновение и ослушание.       Чудовища...       По бедрам потекла горячая жидкость. Я не смогла сдержаться. Я уже ничего не понимала и не осознавала.       Чудовища. Чудовища. Чудовища.       Острая, жгучая, выворачивающая наизнанку боль. Это все, о чем я могла думать и испытывать наживо. Смех Уроги. Меланхолия Айзецу. Насилие Караку. Был кто-то еще...       — Она описалась... Караку, ты испортишь ее прежде, чем мы приступим к поглощению...       — Не вмешивайся, твоя очередь — твои правила. — Караку облизал пальцы, измазанные кровью и другими выделениями.       Он разворотил, сломал и уничтожил меня. Забрал девственность одними только пальцами. Исцарапал нежное лоно когтями. Бесчеловечно.       Чудовище.       Мои затуманенные глаза, лишенные больше возможности плакать, смотрели куда-то в пространство. Чистое, прямое, многозначное пространство без времени и расстояния. Без света, без жизни. Пустое, просоленное ничто. Мир, в котором я жила и радовалась, немного грустила и надеялась, резко стал холодным и отстраненным. Недосягаемым. Ему стали безразличны страдания.       Я раздавлена. Я больше не хотела жить. Ничего другого не оставалось, как верить в такую скорую возможность.       — Прими эту печаль. Только приняв ты сможешь чувствовать хоть что-то, — где-то очень и очень далеко утешал Айзецу. — В принятии нет ничего плохого.       Дочиста облизав пальцы, Караку приподнял мои бедра и направил свой член прямо в окровавленное месиво девичьего входа. Подминая меня под собой и утверждая право быть первым. Проводя головкой по скользким складкам, собирая кровь и еще больше измазывая свой бледный орган влагой. А затем, без намека на нежность и жалость, одним толчком погрузился в тело. Ему надоело терпеть и он пущенной стрелой проникал в раскрытую щель.       Один грубый толчок погрузил меня в беспамятство. Я выгнулась дугой, жаждая освободиться от порчи и вновь стать чистой...       — Я чувствую запах ее возбуждения! — Изголодавшийся Уроги лихорадочно втягивал воздух носом. Он выглядел словно под дурманом, ловя каждый толчок члена Караку в мое тело. — Она становится сочной!       Я мысленно боролась с ними, испытывая гремучую ярость и отчаяние. Опустошение. Осквернение. Не хочу, не хочу...       Раскрыв мои бедра еще шире, обвив онемевшие ноги вокруг своей талии, Караку приподнял за ягодицы и с небывалым рвением начал насиловать, использовать женское тело по предназначению в самом ужасном из всех возможных способов. Столь интенсивно, столь мгновенно. Столь остервенело.       Толстая пульсирующая плоть, налитая силой и испачканная кровью по всей длине, показывалась на мгновение, а потом снова погружалась вовнутрь, плотно и громко соприкасаясь с моей плотью. Его и моя темная курчавая поросль сплетались воедино.       Запах мускуса и крови стал настолько сильным, что практически чувствовался на вкус.       Руки и живот демона напряглись, стало видно каждую жилку и мышцу, блестящие от пота на лунном свету. Облизав пересохшие губы, Караку выставил язык с печатью удовольствия, наблюдая за мной своим откровенно собственническим взглядом с клеймом кандзи на расширенных зрачках.       Мое тело и сознание превратились в одно сплошное дрожащее месиво. В этакое студенистое варево. Лоно болело как никогда прежде от жесткого обращения. Глубоко внутри, в самых истоках женского начала, образовалась пустая, гложущая боль, когда член Караку заполнял меня вновь и вновь, раздвигая набухшие складки. Раздвигая меня напополам. Проникал настолько глубоко, что дальше невозможно, от чего низ моего живота, казалось, раздувался изнутри. Демон продолжал врезаться сильными, полными потребности толчками. Терзал и терзал. Это длилось бесконечно... Я разрывалась на части и умирала целую вечность.       Отныне и никогда не смогу иметь детей...       — Теперь моя очередь! — жадно прошипел Уроги, ритмично покачивая бедрами у меня под головой, но продолжая наглаживать и щипать покрасневшую грудь уже больше по привычке, нежели осознанно. Над головой слышны были хлопки — это бешено хлестали исполинские крылья. И я это понимала с какой-то ужасающей завороженностью. — Дай мне!       — Нет! — зло рыкнул Караку, натягивая меня на себя, скорее насаживая на раскаленный жезл, а потом пустился в неудержимый хохот. Так смеялись бесы из преисподней Нараку. Выдержав эффектную паузу, он вдруг стал откровенничать: — Вот так, вот так!... Как же хорошо!.. Те никчемные монахи ничего не смыслили в житейской премудрости. Истина одна единственная. В получении удовольствия. Плоть тленна, так чему все эти навязанные устои и догмы?.. Удовольствие единственное, что важно! Девочка, ты даришь мне истинное наслаждение о котором буду вспоминать еще очень долго...       Его руки обвились вокруг меня, оставляя вдавленные следы на тонкой коже. Он держал меня на весу обеими большими, сильными руками, как будто я лучшее, что он когда-либо видел и пробовал. Настоящее самодовольство обладать мной сверкало в прищуренных горящих глазах.       А я видела перед собой только дьявола.       — Ты всегда был ближе к пониманию первостепенных истин, брат мой. На то они и изгнали нас из храма. Потому что не смогли противостоять нашим доводам. Но мы потом сожгли его им в отместку! Радостно было наблюдать, как они горели заживо, — мечтательно смакуя зверское преступление, почти нараспев поддержал Уроги.       Я хочу чтобы все это закончилось! Последняя мольба наполнила меня беспомощным разочарованием и отвращением к себе. К себе... За свою наивность, за свою судьбу, за все ошибки...       — Весело горели заживо, представляешь, милая? — спросил Уроги совсем по-человечески, несмотря на пугающий смысл сказанного.       И без того слабый свет начал меркнуть, сознание раздваивалось, а все слова обратились в сонм невыразительных звуков. Моя истерзанная плоть горела между ног. Демон не думал останавливаться, неустанной пружиной вкалачиваясь вновь и вновь. Заталкивая член с такой прожорливостью, что наши тела сталкивались с громкими хлопками.       С неуравновешенной пеленой на глазах, Уроги смотрел на меня сверху с такой кипящей похотью, что я сжалась. Как будто завладеть мной, как сейчас владел Караку, — это вдруг единственно правильное, чего он когда-либо хотел в своем грешном существовании.       Я... не знала, что делать. С отрешенностью смотрела в ответ, придерживая свою колышущуюся грудь. Он склонился в очередной раз и лизнул разбухшие соски через мои пальцы шершавым языком.       А потом раздвинул мех на своих бедрах и вытащил член наружу, поглаживая медленными, дразнящими движениями. Головка плоти блестела влагой прямо перед моим носом.       Я противилась и мотала головой, но он настойчив. Его лапы схватили меня за уши и притянули впритык. Он хотел накормить меня своей плотью?..       Задиристо улыбаясь, Уроги провел членом по моим сомкнутым губам, обводя головкой и размазывая образовавшуюся мокроту.       — Какая сладкая непристойность, — приторно простонал демон, закатывая глаза. Его полуулыбка была живым воплощением цинизма.       Мое тело все время дергалось от толчков, губы шлепались об его член, будто целуя. Новое уничтожительное положение вызывало рвоту.       На лице Уроги новое дикое и блаженное выражение. Глаза горели, губы приоткрыты, клыки обнажены в гримасе. Он весь самозабвенно дрожал от вожделения. Резкий вкус выделений демона стоял во рту. И никуда нельзя было деться. Где то забвение, которое обещало забрать меня?.. Мне нужен пурпурный яд инь, поражающий в самое сердце, и тогда муки прекратятся.       Караку простонал, весь напрягся и испустил протяжный вздох. Его выдох был тяжелым и медленным, будто со дна глубокого колодца. Массивная грудь расширялась и опускалась. Два разных звука, сменяя друг друга, повторялись снова и снова, а между ними повисали секунды тишины. Слушая это размеренное и многозначное дыхание, я ощутила себя в абсолютно чуждом мире.       Член его уже свободно проникал в меня без затруднений, смазанный кровью и еще чем-то. Толкнувшись одним жестким движением, он погрузился внутрь до самого основания. На мгновение лицо Караку скривилось в высшей мере проявления бессмысленности и экстаза, а затем он резво выскочил из лона и обрушил свою плоть на мой живот, извергаясь белым семенем. Разбрызгивая чрезвычайно густые потоки, сильно, бурно.       Выпрыгивающая жидкость попала на мою грудь, на щеки и даже на волосы. Или еще дальше.       Следом закончил и Уроги, пачкая мое лицо и губы. Какая-то часть мерзкой жидкости попала мне в рот и там осталась.       Это больше не я. Такой, как прежде, не буду уже никогда.       — Да, наши руки сожгли тот храм... Но кто мы такие, чтобы противиться голосам? Святому провидению?.. — язык Караку заплетался, выдавая его благоговейное помешательство.       Распластанная и с широко разведенными ногами, я лежала ни жива, ни мертва. Все закончилось... Испорченное тело ломило, жгло клеймом. Места, где прежде была цельная и здоровая плоть, превратились в источники бесконечной муки. Наверно... никогда больше не смогу ходить или сводить ноги вместе. Влагалище разорвано, лоно — сплошное месиво с кровавыми сгустками. Мое маленькое нутро разворотили огромным и твердым членом.       Я вынесла больше страданий и боли, чем по совести мне полагалось за такую короткую жизнь.       — Только наш господин повелевает нашими голосами...       Караку беззаботно посмеивался, откинувшись назад, бормоча какие-то отрывки давно истлевшего прошлого. Его скукоженный член повиснул между ног, весь перемазанный алым цветом.       — Наш господин неприкосновенен. Он — высшая мера кары для всех неугодных... Наши руки принадлежат ему.       Они больше не сдерживали меня, разморенные и расслабленные растянулись рядом. Точно плодовитые самцы, угодившие самке. Я лежала неподвижно, смотря вверх пустым взглядом. Тело ощущалось одеревенелым куском. Не ощущались ни пальцы ног, ни пальцы рук. Ничего. Только рыдание давили горло и сердце билось, билось, билось. Как назло не могло остановиться. Чувствовала себя раздавленным муравьем на огромных татами несправедливости. Почему... За что... Я горевала от разлуки со своей прежней жизнью, от всего, что было знакомо и дорого.       В мое душе что-то переломилось — отныне и до конца дней. Вот оно, настоящее бессилие. Самая страшная мука на свете. Она сжирала душу после того, как над телом поиздевались.       — Как хорошо... Где Секидо?       Голоса демонов перестали быть в моем обособленном мире, который я выстроила, чтобы укрыться от всего. Не выходила за пределы своих мыслей, только странные мяукающие звуки выходили из моей гортани.       Небо, раскинувшееся надо мной, было таким же насыщенно синим, как перья зимородка. Птицы сновали над головой, но когда я попыталась схватить их, разлетелись ворохом перьев, подпитываясь иллюзией живой реальности.       Далеко-далеко подмигивали звезды в обрамлении молочной Небесной Реки. Целые скопления нефритовых созвездий, проросшие из зернышек прошлого и будущего — место, до которого я никогда дотянусь, сколько руку не протягивай, и куда уже не надеялась попасть.       Я повторяла заученную молитву. Снова и снова. Привычные слова проникали в истощенную душу. Их уверенная, нерушимая мощь успокаивала нервы, отгоняла наползающий страх, выравнивала дыхание.       — Одна боль часто заменяет другую боль, — позабытый голос Айзецу прозвучал совсем рядышком, извлекая меня из обморочной дурноты. Он снова осмелился приползти на карачках.       С искренними следами жалости на лице и с горьким изгибом на губах, он заправил мне локон за ухо, провел пальцем по скуле и повернул лицо к себе. Наверно, хотел вновь заполучить утраченное доверие, но ни о каком доверии к нему не могло быть и речи.       — Ты такая слабая, такая красивая, — как зачарованный повторял мантру Айзецу, вытирая остатки засохшего семени с щек и лба. — Скорбь тебе к лицу.       Обвязанная сяминэва вокруг его торса шуршала и пахла соломой. Вены и пятна вокруг глаз и рогов стали четче.       — Не отрицай ее, прими ее. И тогда смерть украсит твое лицо еще больше. Твоя жизнь есть страдание, смерть принесет избавление.       — Заканчивая со своими поучениями! Возьми ее! Возбуди, как говорил Доума. — Сытый Караку перекатился на живот и приподнялся на локтях. С искрами в глазах и плутовской улыбкой на губах он уговаривал Айзецу.       Айзецу не торопился приступать, заметно, что он в замешательстве, взвешивая данное предложение. Я лишь взирала на него безмолвным, беспомощным взглядом, давно поняв, что он ничем не отличался от других, просто не такой грубый и беспощадный. Словно чувствуя муки и видя, как блестели мои глаза от еще больше невыплаканных слез, он пристыженно опустил свой взгляд.       Печаль омрачила его выразительные глаза цвета индиго, и он склонился и одарил быстрым невесомым поцелуем.       Соль оседала на наших сухих губах наравне с горчайшими сожалениями.       Айзецу уселся на колени и стянул с себя сначала пояс, а потом приталенное кимоно, крепленное на завязках. Его демоническое копье давно лежало где-то у кромки воды. Ему оно сейчас точно не понадобиться.       Я отвернулась, не в силах следить за неизбежным. Уроги приподнял голову, с любопытством поглядывая за раздеванием Айзецу. Копошение рядом прекратилось и руки демона приподняли меня за плечи. Голова моментально закружилась и я уже заваливалась набок, но Айзецу мягко придержал за спину.       Прижавшись к его груди, я без сил вздохнула сырой воздух смоченной тины. Вспоминала, как нужно дышать. Его руки нежно гладили по спине, укачивая и согревая. Объятия излучали тепло и наши голые тела льнули друг к другу за поддержкой. Мы находились лицом к лицу настолько близко, что я могла чувствовать легкий запах вереска и вдыхать его дыхание.       По какой-то непонятной причине у меня напряглись соски от таких нежных и заботливых прикосновений. Мурашки покрыли кожу. Не от ветра ли?.. Неужели этот издевательский обман заботы способен вызвать реакцию? Почему я испытывала дивное чувство интимности? Или я настолько отчаялась, что снова искала у него утешения?       Айзецу словно давал мне выбор. Спрашивал разрешение. Внезапно я становлюсь пугливее олененка, не совсем понимая, что от меня требовали и как верно поступить. Меня всю трясло.       — Чего ты медлишь! — поторопил Караку и развеял чуткое чувство уединения.       Не слушая его, Айзецу занялся изучением моего лица, отдаваясь этому прихотливому занятию сполна, несмотря на всю мою посредственную убогость и нанесенное уродство.       Демон трепетно проводил кончиками пальцев по лицу, прослеживая прямой нос и миниатюрные брови, разглаживая морщинки, будто смахивая беспокойство. Облюбовал плоский лоб, затем спустился вниз по скуле и обвел аккуратный рот по контору верхней губы, нарушая плавные изгибы. Касания легкие, не тяжелее крыльев мотылька.       — Твоя женская тоска настоящее чудо... — пробормотал он, пристраивая мою голову у себя под подбородком и с пристрастием перебирая спутанные волосы. — Обремененная и полная печали.       Его большое тело подавляло мое маленькое в этих неправильных объятиях. Неправильно, неправильно. Все, что он делал и говорил — неправильно, все, что я позволяла ему говорить и взамен получать крохи нежности тоже неправильно. Я разрывалась между отчаянием, болью и потребностью быть убаюканной нежностью. Каплей нежности в океане клыкастых чудовищ.       Потерянная и раздавленная, все же принимаю утешения, чувствуя неправильное облегчение. Пусть так, чем иначе. Пусть так, чем больно.       Но долго мое спокойствие не длилось.       Айзецу едва елозил, потираясь возбужденным членом, зажатым между нашими телами. С каждым усиливающимся толчком темная головка плоти показывалась между моих грудей и снова пропадала. Он тихонько постанывал, загребая меня в охапку, языком тела выказывая всю благодарность за ласки.       — Хочу погрузиться в тебя, хочу стать единым целым.       Каждое слово — извинение. Извинение за причинение новой боли.       Разведя шире мои бедра, в коих абсолютное отсутствие чувствительности, Айзецу удобней усадил на коленях и плотнее прижал к себе. Обхватив рукой тугой и уверенный член, он опустил его чуть ниже, пока головка не коснулась моей плоти, а потом направил в раскрытую щелку, с исступлением погрузившись в недра. Погрузился не полностью, и остановился, словно позволяя привыкнуть и примерить новые ощущения. А затем погрузился еще дальше, наполняя своей объемностью. И снова меня наполнили большим орудием пытки. Как он мог поместиться в столь миниатюрном влагалище...       Я задыхалась. На коже появились бисеринки пота от неистерпимой боли. Плоть горела пламенем, и никакие нежные ласки не смогут ничего изменить и исправить. Ноги судорожно подергивались, заставляя остро осознавать, что он внутри... И очень напряжен.       Бессловесные рыдания прорывались наружу, но у меня не было больше сил плакать. Но Айзецу не прекратил. Медленно, плавно, но неумолимо он двигался во мне, придерживая за ягодицы. Засохшая кровь и семенные выделения Караку покрывались свежими, и открывались новые раны.       Но эти движения не были ненавистны. Вовсе нет. А может я уже не могла ничего чувствовать, кроме опустошения?..       Я закрыла глаза, и перед мной распахнулась сумеречная пропасть, в которую можно провалиться и падать до самого центра Земли. Вокруг мерцали разноцветные сполохи: то ли мириады осколков заката, то ли просто пылинки или цветочная пыльца. А может, и еще что-нибудь.       Внутри меня, вопреки всем противоречиям, нечто томительно задевало тонкие поломанные струны. Что-то теплилось там, в самой серединке естества. Я не знала, как назвать это новое чувство.       Мои губы шевелились, безмолвно лепеча слова, лицо окрасилось румянцем, а дыхание стало протяжным и несдержанным. Я спрятала лицо на шее демона, боясь быть живой, боясь быть другой, боясь просто быть.       Айзецу управлял моим телом, заботливо поправляя мои волосы и успевая насаживать на свою плоть до самой утробы. Намного глубже, намного интенсивней, намного... Одурманенное наваждение, не иначе.       Я ухватилась за выступающие дьявольские рога. Сжала своим пальчиками и не отпускала. Будто они единственное, что осталось. Единственное, от чего я зависела. Расслабленный и немного сонный Айзецу с удивлением глянул на меня, приоткрывая губы в немом вопросе. Сейчас он был такой же уязвимый, как и я, опьяненный очевидностью чуда.       — Поэтическое совершенство тела... — слова похвалы сорвались с губ Айзецу.       — Айзецу, у тебя получилось!       Я не успела распознать вспыхнувшие томные оттенки. Глумливый голос Караку все развеял.       Демон бесшумно возник позади. Подкрался и бесцеремонно дернул меня на себя, вынуждая болезненно выгнуться. Я только и успела запомнить промелькнувший голодный и совершенно невменяемый взгляд. Намотав клок волос на кулак, демон запрокинул мою голову и вонзил зубы в открытую шею.       Я взвыла от мучительной боли, белой вспышкой полоснувшей в сознании. Мои руки взвились вверх в попытке выцарапать глаза Караку. Он смял мои руки без какого-либо труда.       Зубы Караку порвали кожу, она треснула, как лоскуток ткани, и вырвали кусочек. Меня кромсали наживо, выворачивая наизнанку. Меня насиловали и поглощали наживо. Все потонуло в сумраке. От прежней меня ничего не осталось.       Язык конвульсивно прилип к нёбу, из носа потекла густая кровь, моя голова откинулась и безвольно повисла. От боли я ослепла. Горячие брызги перламутровой крови покрыли наши тела, она потекла изломанными струйками вниз, по плечам, груди и животу. Аромат свежей крови привел демонов в восторженный экстаз. Они скопились вокруг меня голодными падальщиками, слизывая все дочиста. Воплощение дикости.       Чудовища.       Уроги распрямил крылья и накрыл нас всех разом, словно в кокон. Губы Айзецу нежно целовали мою шею, а зубы Караку вгрызались, расплескивая кровавый дождь. Кто-то из них продолжал вкалачивался в мое лоно. В то, что от него осталось. Они все питались мной, словно обезумевшие. Я обезумела от ужаса. Края тьмы расползались все больше и дальше.       На краю сознания проскользнуло негодование из-за своей наивной рассеянности и невнимательности. Потому что не прислушалась к словам таинственной незнакомки. Остановилась на половине дороги домой и протянула злосчастное яблоко демону. Мои действия переписали предначертания.       Шквал новой агонии обрушился на меня откуда-то сверху. Демон отгрыз мой сосок. Брызнул фонтан крови. Все потонуло и потянуло меня в бездну. В нее я падала бесконечное количество раз, и ни разу не взлетала.       По смерти нет сознания. У смерти нет лица. Потому что смерть надела мое лицо, и на ее лице глаза темнее ночи.       Послышалась тягуче-дрожащая мелодия сямисэна на задворках памяти, которая была помещена туда когда-то давным-давно. Там, в том прошлом, я училась играть на нем в детстве.       Деревья по-прежнему шумели, качаясь на ветру жестоких событий. Ничего не изменилось. Окружающий мир не дрогнул и продолжил быть. Тот самый мир, которому я отныне не принадлежала и где меня больше нет.