Радикальная терапия. Часть 2.
Я слушала маму внимательно, не перебивая. Хотелось как можно больше понять произошедшее хотя некоторые слова вызывали неприятные эмоции из-за чего всё мое нутро отвергало реальность. — Когда он говорил, что не хочет, чтобы мы появлялись в вашей жизни, я думала, что он отталкивает нас из-за мести за несчастное детство. За нелюбовь. Марк так гордо говорил о том, что вы живете самостоятельно, как все у вас хорошо. Успокаивал мол всё сложилось так, как сложилось. Может когда-нибудь наша семья придёт к примирению. Я ему поверила. И вот за год до своей кончины Марк снова объявился. Приехал в Сочи, вымолил встречу. Сказал, что попал в большие неприятности и ему нужны деньги. Она сделала глубокий вдох и рваный всхлип на выдохе. — Он так страдал, Алина… Эти люди заставили моего мальчика страдать, — мать начала захлёбываться в слезах. — Мне тяжело говорить… — Мама, пожалуйста, умоляю, — прошептала я и сделала глубокий вдох. — Алина, что-то там произошло и он подсел. Подсел и очень жестко. Врач сказал, что он подвергался насилию… я не стала уточнять какому. Они уничтожили его… сучьи ублюдки. Меня как будто ударили обухом. Я «оглохла» от этой новости. Мне стало плохо и неприятно настолько, что подступила тошнота. — Что? — Деньги нужны были на лекарство. Чтобы ВИЧ не стал СПИДом нужно регулярно принимать комплекс таблеток, а это очень дорого. Не знаю лечился ли он реально или спускал всё на наркотики. Я… ненавижу себя. Ненавижу. — Мам… Мы разговаривали несколько часов обо всем. Я понимала, что это наш первый и последний глубокий, серьёзный разговор. Я высказала всё, что копилось годами и болезненно осознавала то, что у нас никогда не будет этих семейных отношений, придётся отпустить. Я видела безумную тоску в маминых глазах, такую искреннюю и теперь уже мне понятную. Да, ей тоже очень жаль и мысль, что так произошло по их вине больно жалела. Но где-то мелькало успокоение, словно груз с её плеч спал и теперь она может вздохнуть полноценно. Мама давно посещает психолога и теперь сконцентрирована на той семье, которую она имеет сейчас. Хорошо, что рядом с ней достойный мужчина. Может сейчас она будет счастлива. — Вы мои дети, я люблю вас. Всегда. — прошептала мама, обнимая. — До свидания, — попрощалась я и вышла из квартиры. Не смогла сказать ей «прощай»… Стало легче, но всё равно как-то погано. Я брела по улицам города с резко опустевшей от мыслей головой. Истерика явно смыла с меня тонну переживаний и отчистила меня от злобы и обиды. Но разгребать ещё предстоит очень долго. Добравшись до отеля, я засела у барной стойки в ресторане, который находился слева от ресепшена. Виски с колой отлично заполняли пустоту во мне и голова приятно тяжелела. Матвей умудрился провести сеанс терапии и записать весь пьяный бред, который я несла когда мои губы отрывались от бокала. После серии стопок настоек я уже не совсем была уверена, что у меня вообще получается говорить. Самое стремное — это постоянно бегущие по моим щекам слезы. Я не просыхала во всех смыслах этого слова до рассвета следующего дня.***
— Мотя, выруби свой телефон, — застонала я, укрываясь одеялом ещё больше. Телефон продолжал настойчиво вибрировать, а голова раскалываться. Меня накрывал нервный срыв и я готова была разбить этот чертов телефон лишь бы мерзкий звук прекратился, но тело настолько было ватным, что шевелиться было просто невозможно. — Ма-а-а-твей, — зло прорычала я. — Выруби, выруби, выруби! — захныкала. Я уже собиралась встать и кинуть что-нибудь, но мольбы были услышаны раньше и комната снова погрузилась в тишину, но не надолго. Что-то странное показалось мне во всем этом. — Что за нахуй? — выпалила я, когда разлепила свои сонные глаза. Я отлично знала эту комнату и этот диван. Всё, что происходило в квартире Ракитана вообще трудно выбросить из головы, хотя очень бы хотелось вычеркнуть все эти эпизоды. А вот ответы на вопросы «Как я оказалась в Москве и у Егора дома?» найти в уголках своей хорошей памяти не получалось. Всплывали только короткие обрывки: вот мы сидим у бара, потом в номере я выпиваю коньяк, а вот мы уже идём по трапу, а дальше… Я пьяная летела домой. О, Господи, какой ужас. Подняться с дивана для меня — это значит позорно с него скатиться, ударившись локтем о журнальный столик и потянув за собой одеяло. Вертолёты словила ужасные, комната крутилась как чокнутая карусель. К пересохшей глотке подкатила отвратная жижа и я с силой заставила себя доползти до туалета. Рвоту пришлось дважды проглотить, но с третьего раза она оказалось в унитазе, оставив капли на бортике и ободке. Всё, чем я усиленно заполняла сосущую бездну души, а точнее желудок, стремилось в другую дыру. Моему веселью пришёл конец, но где-то там из глубины гостиной оно только начиналось заливистым смехом. — С воскрешением, крошка, — раздался над ухом издевательский тон. Не трудно догадаться кому он принадлежит. Ляхов в очередной раз решил проявить заботу и собрал мои волосы в свой кулак, чтобы они не мешали пока вся моя сущность утекала в белую «вазу» от которой пахло химическим средством для обработки и коньяком. Рядом на корточках сидел Егор и держал стакан с белой полупрозрачной жидкостью. Ненавижу этот день. Отстрелите мне голову. — Пей до дна, — командует он. Ну а я обмякла, оперевшись на унитаз и состояние у меня «жмурик», потому что только так можно назвать человека, чьё лицо белее листа А4, а глаза закрыты настолько плотно, что даже сравнить не с чем и всё это украшено огромными синяками для большего эффекта. Жалкая и ничтожная! Существовать было больно до опиздахуения. Эту дрянь в меня влили и через две минуты она вышла также как и зашла. Зрителей стало больше. В дверном проёме стоял Рома с полотенцем и двумя стаканами — обычная вода и белая мерзкая жидкость. Когда вся эта сцена с ниагарским водопадом закончилась, Гриша вытолкнул всех за дверь, а меня затащил в ванную. Тёплая вода помогла прийти в чувства. Случился предел моих мечтаний. Сам Григорий Алексеевич Ляхов, строгий и непоколебимый, очень серьёзный и важный человек в дорогущей, брендовой футболке намыливал мне голову, осторожно массируя подушечками пальцев кожу. Вечно занятой, постоянно с холодным и отчуждённым взглядом и самым апатичном видом, сейчас нежно улыбался едва приподняв кончики губ. Гриша мягко касался меня и поливал душем, а я как дура лыбилась от этого расцветающего во мне чувства. — Очухалась? — спросил он, надевая на меня футболку. — Угу. Я сидела на бортике ванной, Гриша стоял передо мной и подсушивал волосы полотенцем. — Маленькая моя, — нежно произнёс он, — наконец-то дома, — Ляхов мягко обхватил своими ладонями мою голову и поцеловал в макушку. Мое сердце отбило чечетку, подпрыгнуло в горло и упало в пятки. Я подняла на него глаза и столкнулась с парой зелёных и усталых. Снова не спал. Я села за стол на кухне. Дымилась чашка с кофе, остывала рисовая каша и бутерброды. Девушка блондинка сидела напротив и накручивала прядь на палец. — Привет, Алинка, — поприветствовал меня Настя и кивнула кому-то за моей спиной, затем встала и скрылась в другой комнате. Я сделала обжигающий, но целебный глоток и откинула голову назад. Всё мое существо стремилось в другую плоскость. — Ничего не хочешь спросить? — Нет, — прохрипела я. Я ничего не хочу знать. Мне итак паршиво. Гриша и Егор сидели со мной за столом, а Артём и Рома расположились по периметру кухни. Я продолжила хлебать кофе и как жаль, что еда не лезла в горло. А че тут думать. Мы наверное с Матвеем вернулись в Москву, а Гриша все узнал и встретил нас в аэропорту, повез зачем-то к Ракитину. Теперь все всё знают. Надо будет потом написать Матвею. Кстати, где мой телефон? Где мои вещи вообще? Я сидела в домашних шортах Егора и его футболке. Свою дорожную сумку с вещами я не наблюдала. Всё-таки непонятно зачем мы поехали к Ракитину. — Мне надо позвонить, — заявила я, вставая со своего стула. Я вернулась к дивану, осмотрела, но ничего не нашла. В куртке его тоже не было. Пришлось вернутся в кухню с дебильным чувством немощи — зарядка кончилась. — Никто не видел мой телефон? — выдохнула свои последние силы. Бесило то, что они все предательски молчали и загадочно переглядывались, а потом о чем-то двусмысленно говорили. — Зачем тебе он? — ехидно спросил Гриша. — с учётом того как ты им пользуешься, он тебе совершенно не нужен. По телу пробежала дрожь. Казань. Сейчас случится публичная казнь в лучших традициях Ляхова. Он будет злится, возможно, начёт орать и говорить какая я бестолковая клуша, не знающая что такое «уважение» и позабывшая своё дурацкое положение. Пускай. Так будет лучше для меня, потому что намного страшнее когда Гриша просто молча улыбается. Я уже триллион тысяч раз пожалела, что вздёрнула тот дурацкий телефон, ведь всё полнотело к чертям. Мой карточный домик рухнул и начал тонуть, а я погрязла до такой степени, что остаётся жалко ловить ртом воздух. Умолять, просить прощение, плакать и еще раз умолть. — Гриша, пожалуйста, — начала я- я ничего не помню, мне нужно позвонить. — Своему другу? — Ну… да, наверное. Матвей видимо назвался другом. Ну ладно, ещё не всё потеряно. — Алина, я понять не могу… Началось. — Ты считаешь, что мы тут все идиоты? Почему нельзя сразу обо всём сказать? Новогодняя ночь, а мы её по всей Москве ищем. Только Алиночка вот оказывается в Сочи! Да, я всё знаю у меня же «связи-хуязи». Ну конечно. Никто никогда мне не позвонит просто так. Всё слышал… — Ты был очень занят, я и не тревожила, — жалко оправдываюсь. — Я спрашивал тебя, говорил тебе, но ты молчала. Из тебя же надо клешнями вытаскивать. В чем проблема, Муранова? Скажи мне, в чем твоя сраная проблема, — повысил голос Ляхов. Кухня резко опустела. Нас оставили одних, чтобы мы снова выяснили отношения. Если бы ты оставался со мной, то всё бы знал из первых рядов. Я бы доверилась. — Ни в чем! — больно натянулись голосовые связки. — Ты всегда занят, у тебя никогда нет времени за исключением тех моментов, когда можешь поиметь какую-то выгоду. Но при этом пытаешься меня контролировать, перекрывая воздух. Гриша, хватит строить из себя гребного благодетеля когда на самом деле это не так! Пошёл ты к черту… мне не нужна твоя помощь, твоя опека и вообще ты мне не нужен! Кричала хоть и на Ляхова, но больше пыталась убедить себя. Всё, что делает Гриша — это заставляет чувствовать меня виноватой во всех грехах. Да, мне следовало написать ему, позвонить, попросить помощи, но почему-то внутри так больно колит. — Я тебе дал шанс, работу, знакомства, но ты как дура предпочитаешь всё проебывать. — Я пытаюсь решить проблемы. — Какие, Алина? Черт! И почему в такие моменты голова пустеет. — Я решаю все твои проблемы. Ты же уничтожаешь себя и не даёшь помочь. Наверное, ты даже не в курсе сколько раз я выпрашивал у Яникса шанса для тебя. Охрану приставил, сглаживал странные ситуации, чтобы у тебя хоть что-то получилось. Если ты не замечаешь то, как для тебя стараются, это не значит, что этого не происходит! У меня по всюду глаза и уши, я сам все вижу, но твоё поведение во всем этом просто невыносимое. Ладно, страдаешь ты по брату — это я могу понять. Утрата близкого человека большое горе. Но знаешь, что самое дебильное? Ты не знаешь своего брата! Ты страдаешь, потому что тебе хочется страдать и ждёшь, что тебя пожалеют так, как это делал Марк! Ты же скорбишь по незнакомцу, Алина, и сама не даёшь себе жить. — Всё сказал? — обозлилась я, сдерживая слезы. Слова Ляхова больно полоснули по ране, которую я зализывала. Мне стало так горько от обиды, что Гриша может знать больше, чем я, хотя кончено это не так. Но они с Матвеем правы в своих обидных высказываниях- я не знаю Марка. — Нет. Ты будешь жить в загородном доме со всеми, чтобы быть под постоянным моим личным присмотром. Докатаешь тур с Янисом, а потом найдём тебе новую работу или может пойдёшь учиться. Ты уже там сама решишь. Сейчас мы доедем до квартиры, ты соберёшь вещи. — Я никуда не поеду. — Поедешь. Я закусила губу от досады. В ситуации бесило всё вплоть до песочного цвета штор на кухне, которые никак не спасали от яркого холодного солнечного света. Рома протянул мне мою одежду, пахнущую стиральным порошком и свой телефон с серией историй. Смотреть доказательства своего неадекватного поведения под градусом — это себя ненавидеть. Я в каком-то клубе вливаю в себя четыре шота текилы подряд, потом иду по набережной и ору что-то про неблагодарную работу менеджером, последняя запись — это угроза телефону. Теперь понятно, он покоится на дне моря. Я выкинула его в воду. — Черт, — тяжело выдохнула я. — Твой телефон у меня в машине, — сообщил кучерявый. — Что? — Подумала, что выкинула в море? — усмехнулся он. — Хороший у тебя друг… уберёг, — с ноткой ревности прокомментировал Рома. Я с облегчением выдохнула. Не хотелось бы ходить с кнопочным, когда предстоит еще половина тура. Господи стыдоба-то какая. Вот нахуя столько пить? Ну хочешь расслабиться, выпей ты бокальчик чего-нибудь, два, но я же нахуярилась так, что последнии два дня вообще не помню. Кошмар. — А как я оказалась у Ракитина? — Ты ему позвонила, попросила забрать из аэропорта и просила не говорить об этом Грише. Мы встретили тебя и повезли сюда. — Почему не ко мне домой? — Ты была… очень против и потом плакала, сказала, что у Егора тебе будет спокойнее и почему- то решила, что Гриша тебя не найдёт. Да мало ли что там моя пьяна голова решила. Кто вообще слушает нетрезвого человека?! Хотелось провалиться в землю и копать до самого ядра. Но тень позора всегда будет меня преследовать и напоминать мне в басонные ночи. Расспрашивать Рому не хотела к тому же той информации хватило, чтобы я горела заживо. Мы вышли из подъезда, Щуров помог мне сесть в чёрный джип, а сам ушел на другую сторону парковки, где его ждал Артём. Ляхов невозмутимо сидел за рулём и даже как-то расслаблено смотрел перед собой. Мы вдвоём. Давай, Алина, попроси прощения, скажи что-нибудь нежное… — Снова решил со мной нянчиться? Охренеть как нежно. Гриша просто ухмыльнулся и машина мягко тронулась с места. Ехали мы как обычно молча и напряжённо. Вещи летели в чемодан в хаотичном порядке. Я всё собирала в кучу даже не разбирая. Голова была ватной, Гриша разговаривал по телефону и изредка поглядывал в мою сторону. Ловить его колкий взгляд на себе — это вызывать у человека аллергию на своё никчемное существование… сегодня вообще всё никчемное. Ненавижу этот день! — Кажется я уже говорила об этом… — бубню я. — О чем? — Гриша осмотрел чемодан с каким-то сочувствующим взглядом будто ему жаль, что у вещей такая дурная хозяйка. — Мысли вслух, — отмахнулась. — Ты готова? — спрашивает Ляхов. Умолять, умолять, умолять простить. Любым способом. — Гриша прости меня, я клянусь, что больше никогда не совершу таких необдуманных действий… — Не начинай, Алина, с этой песней точно покончено, — усмехнулся Гриша. — Лимит доверия исчерпан, моя дорогая. Ну вот и всё… Можно подумать, что до этого это доверие было. Секс был, а доверие — нет! Обмениваться любезностями с Ляховым совершенно не хотелось, поэтому я предпочла молча собирать вещи. Сейчас лучше быть покладистой, а когда переждем скверное настроение Гриши можно будет обсудить и вторую часть радикальной терапии под названием «отец». Переезжать всегда трудно. Особенное, если тебе это совершенно не нужно и ты готов ногтями впиваться в пол дома, к которому прикипел душой. Такие вещи всегда знаменуется чем-то новым, например, как стрижка. Хочется поменять имидж, стереть старого себя и зажить абсолютно по-новому. И как глупо теперь вспоминать недавние события во всей этой канители. Я носила парики, воровала деньги, какие делишки — сделки, Кулик, Дагги… почему это сейчас кажется таким далеким будто всё это было не со мной? Мне вроде бы нужны деньги, но руки не чешутся взять что-то «мимо». Может потому что теперь всё мое время, вся жизнь крутиться вокруг Марка… нет, всё крутится вокруг Григория Алексеевича Ляхова. Какая глупость! Конечно, дело не в этом ненормальном. Я зациклилась на «помощи». — Живая? — Гриша спросил это так резко, что я вздрогнула и ударилась лбом об стекло. — Что? — Ходила вся такая недовольная, бубнила, ворчала, а как в машину сели так и затихла, — легко поддел меня шатен. — У меня похмелье, энергия закончилась, — нехотя ответила я ему. — Не дуйся, сладкая, там будет намного лучше. Будет не так одиноко, — мягким голосом успокаивал меня Гриша будто я маленький ребёнок. Только вот сердце предательски забилось чаще и глаза прилипли к его красивому профилю. Взгляд застыл на напряжённых руках, которые сжимали руль. Отвернись, Алина, отвернись! Приедем, там будет Кристина и ты снова станешь прозрачной. Очень круто — потратить весь свой день на создание уюта там, где его в априори быть не может. Одно меня приятно удивило — комната, которая выглядела неказистой при первой нашей встрече, теперь выглядела вполне готовой к тому, чтобы в ней кто-то жил. Стол, мягкое кресло, шкаф, заставленная кровать, торшер — всё в идеальном состоянии. — Это я повешу в эту сторону, — суетилась Кристина. Я лежала на кровати не в силах разбирать вещи, поэтому просто наблюдала за моделью и кивала головой. Девушка помогла мне обустроить комнату, старалась поддерживать беседу и осчастливила меня своей лучезарной, заботливой улыбкой. Как только мы закончили, нас пригласили на поздний ужин. Я пошла мыть руки и внимательно разглядела себя в зеркало. Как жаль, что это всё ещё была я — темно-русая, с серо-голубыми глазами, средней фигурой и роста. На мне идеально сидел серый спортивный костюм. Он точно передавал цвет лица в похмелье. — Алиночка, пойдём, — звал меня сладкий голос. Сидеть за большим столом в кругу людей, которых ты знаешь поверхностно, но все они тебя видели насквозь — неуютно. Я могла бы чувствовать неловкость, дискомфорт, могла бы смутиться, заерзать, но к счастью, мне было сказочно похуй, поэтому я с превеликим удовольствием съела всё, что стояло передо мной и шлифанулась идеально заваренным зелёным чаем с лимоном. День говно полное, но вечер не так уж и плох — Большое спасибо, — сказала я домработнице, а больше никого в столовой и не было. Я ушла самая последняя, насладившись минутным уединением. По закону Архимеда после плотного обеда полагается и сигаретка Натянув случайную шапку и куртку, запихнула босые ноги в чьи-то ботинки, пошарила руками по карманам. Пачка сигарет нашлась вместе с зажигалкой. Морозный воздух ударил в лицо, на улице горели фонари, освещая большой заснеженный двор. — Спасибо, Иван66, за куртку и папироску. Дай Бог Вам здоровья и долгих лет жизни, — глухо посмеялась я. Лёгкая, едва ощутимая радость покрыла мое израненное сердце. Простой момент жизни, почти неуловимый, так неожиданно вписался в этот ужасный день. В этой приятной зимней атмосфере накатился сон. Сбросив одеяние, я вернулась в свою комнату, надела пижаму и упала на кровать. — Уже ложишься? — раздался голос из-за полоски свата. — Мне всё ещё плохо, — выдавила из себя я. — Завтра уже всё будет хорошо. Мы же тебя откачивали, — смеётся Рома. — Как встреча с мамой? — осторожно поинтересовался он. — Нормально, — нехотя ответила и отодвинулась от края, чтобы кучерявый сел. — Спасибо, что спросил. Щуров поднял одеяло как бы заставляя меня залезть под него. Брюнет накрыл меня и мягко похлопал по бедру. Я рассматривала чёрный силуэт, который почти не двигался и даже толком не дышал. Я потянула за край его футболки и Рома лёг рядом со мной. Горячее дыхание опустилось на уголок подушки. — Гриша переживает за тебя, — шепотом сообщил Щуров. — А ты? Я всё ещё пьяна?! Как я могла такое сказать сейчас…что за игра с чувствами. Болтать о Грише не хотелось. Я вообще ничего не хочу о нем знать, говорить, слышать и видеть его тоже не хочу. А вот о Роме очень хотелось знать, потому что его интерес ко мне был непонятен. Когда Гриша занят его всегда заменяют три человека — Артём, (в первую очередь), Лёша Сими и Рома. Первое впечатление о кучерявом было нейтральное — грубоватый, нахальный парнишка за спиной Ляхова. Конечно, он его помощник, ответственный и честный как и полагается первому хулигану на районе. Скромный и стеснительный, когда дело касается симпатии. — Ты немного спустись, крошка, — глухо смеётся он и замолкает. — Немножко, — смущенно отвечает он. Рома касается рукой моих волос, убирает прядь за ухо и гладит щеку. Его жест заставляет меня краснеть, черты лица плывут перед глазами. — Скажи это, — шепчу я и пододвигаюсь чуть ближе. В комнате так тихо, что мне слышно собственное сердцебиение. — Что? — Правду, — намёк неопытной старшеклассницы. Хочу знать тебя… — Какую? Это игра и он не сдаётся. Вынуждает меня сказать эти до ужаса неловкие слова, затем краснеть всё больше. — Скажи, Рома, — я к нему так близко, что чувствую жар дыхания на своей коже. Глаза Ромы хитро прищурены, а на лице явно ехидная улыбка. — Ты мне нравишься, Алина, — выдыхает брюнет в мои губы. Поддавшись моменту, я впиваюсь в его мягкие губы своими сухими и целую так невинно и легко. Как дьявол целует послушника в образе дитя. Отстраняюсь и жду. Он тоже поддаётся, его ладонь обхватывает щеку и я целую ещё раз уже более страстно. Бесстыжая, безбожная дрянь. Я засыпаю в его объятиях. Засыпаю с грехом на устах.