Чародейка с луначаркой

Вопреки опасениям Айрин, серое небо не разразилось дождём, а значит, размокание луначарке не грозило. Покинув полянку, они вышли на какую-то узкую проселочную дорогу и шли туда, куда показывал Никам. Здешний лес то казался обычным и знакомым, то внезапно оборачивался сном переутомившегося студента-ботаника после написания дипломной в последние два дня срока. Колокольные деревья встречались довольно часто, а кроме них – еще какие-то чудные, свисавшие с привычных берёз и осин пожухлые жёлтые то ли лианы, то ли вьюны, на которых росли пустотелые дырчатые коробочки, переливчато свистевшие на ветру. Грибов было полно, и вот среди них почти не встречались знакомые по средней полосе России сыроежки, подосиновики или подберёзовики – все сплошь синие, фиолетовые, зелёные, странных форм и размеров. Периодически в кронах деревьев кто-то немелодично, но призывно и протяжно кричал, и раз на третий Айрин заметила издававшее звуки существо. Это была не птица, а скорее какой-то небольшой пернатый динозаврик с когтистыми крыльями и зубастым клювом. Хотя дождь и не шёл, дорога была размокшая, и выбирать путь приходилось то между двумя полными жидкой грязи колеями, то в обход глубоких луж, то по бревнышкам и гатям. К счастью, в родном мире девушки, из которого её так бесцеремонно выдернул волшебник Клотагорб, стояли примерно те же погоды, и крепкие армейские ботинки, смазанные импортным влагоотталкивающим средством, держали влагу и не пропускали её внутрь. Не жаловался и выдр, обутый в мягкие сапоги из чего-то, походившего на очень мелкоузорчатую кожу крокодила бежевого цвета, и тоже смазанную чем-то поблескивавшим. Переживала ли она о своем внезапном перемещении? Скорее, нет. По той, оставшейся неизвестно где трассе, проходившей через Никольск, она ехала из ниоткуда в никуда. У неё не осталось дома – овдовевшая мать не могла из своей маленькой зарплаты ее кормить, на свое жилье заработать она была не в силах, общежитие потеряла после того, как после смерти отца здорово просела в успеваемости и вылетела из университета, и мыкалась со вписки на вписку, из города в город. И то сказать – поздней осенью никто, даже самые хипповые хиппи, от хорошей жизни автостопом не едет, под низким серым небом, по дороге, что в мелком дожде и тумане кажется тоннелем в сероватом ничто. Она хорошо понимала Никама, такого же бродягу, как и она сама, искавшего уютное место для зимовки и деньги, чтобы прокормиться и расплатиться за тепло и кров. Что о ней скажут на родине? «Ещё одна автостопщица пропала». Комфортолюбивые филистеры злорадно закивают, представляя себе, как девушку изнасиловал и убил один из множества воображаемых ими маньяков, которыми, по словам подобных филистеров, так и изобилует трасса. Криш, увидев поутру вещи, но не найдя её самой, решит, что она куда-то вышла в город и не вернулась. Должно быть, попробует поискать в отделении милиции, а не найдя – спишет на шалости местной провинциальной гопоты, после чего с чистым сердцем присвоит её походное барахло. Дорога тянулась, то сливаясь с другими такими же размокшими просёлками, то вздваиваясь на распутьях, до самого вечера, после чего Никам решил разбить лагерь на ночь. Она вызвалась помочь и принялась собирать хвойные ветки, чтобы сделать навес от дождя. Выдр принялся вырезать ножом жерди из самых прочных и упругих хворостин, что нашёл. Айрин, закончив со своей частью работы, разговорилась и поделилась с ним своими мыслями. - Тоже бродяжничаешь, значит? – хмыкнув, спросил он. – А из дома чего ушла? - Отец погиб – ответила она. – Мать небогата, а сама себя я кормить не особо могу. Недоучилась, грузчик из меня аховый, курьера с моим-то топографическим кретинизмом тоже особо не выходит. Ну вот и моталась по трассе, пела в электричках и переходах, аскала. - Нужда, стало быть, мять-перемять – протянул Никам. – Даже в иных мирах, в чудном Запределье, и там, значитца, есть богатые и бедные, те, кому всё, и те, кому шиш с маслом. Всё как у нас. Ну а я, можно сказать, бродяга по собственной воле. У меня и батя живой, и мамка, и при деньжатах вроде, да только дурная она. - Кто? - Да мамка моя, вот кто. Ты достань свою огнетворку да костерок разведи, а я передохну чуток и расскажу. Достав зажигалку – или, на местном наречии, огнетворку – Айрин вновь разожгла костёр, сложенный из забракованного выдром хвороста. - Мы, выдры, вольный народец – начал Никам. – Не любим, когда нами помыкают, не любим сиднем сидеть на одном месте. Да только это всё не про мамку мою. Словно бы и не выдра она вовсе, а сусличиха какая. Живёт осёдло, коммерцию держит, профит имеет. И помешана на благопристойности и воспитании. Никам, не ходи гулять вечером. Никам, не бери чужого. Тьфу! Да и из бати подкаблучника сделала. Он у меня так-то мировой, всем выдрам выдр… был. Когда-то. А сейчас, када он от ней далеко, вроде просыпаются мозги, а чуть только она рядом – и снова каблук. Она мне всегда говорила: «Живи по правилам, Никам, а не то долго не проживешь, умрешь молодым». И знаешь, когда я понял, что фуфло это всё? - И когда же? - Да когда сеструха моя, Пикет, от поветрия умерла. Кто бы мог подумать, что ежели кусать заразных больных беженцев, то можно захворать? Не спасло ее никакое воспитание. Не спасло ее то, что не гуляла по вечерам. Вот просто ваще, слегла и сгорела, как свечка. И Клотагорб не помог. Не, ты пойми, я его не виню. Старый хрен же и близко не всемогуч. И тада до меня дошло, что все мамкины правила – эт чушь. Не спасут они, махнёт костлявая косой, и не спросит, таскался ты по девкам, или нет. Тогда я и рванул из дома. Пусть она брательнику моему, да другой сеструхе на мозги капает, а мне не надо. Этот костёр разгорался куда хуже, чем прошлый – хворост был сыроват. Приходилось дуть и то и дело подкладывать смолистые сосновые щепки с чьей-то недавней вырубки, которые горели куда охотнее. Наконец, пламя заплясало, Никам достал из заплечного мешка недоеденные с утра две ножки бройлегхта и принялся греть в пламени. - Не общаешься, значит, с роднёй? - Нет, с батей общаюсь, вижусь иногда – ответил выдр. – Я ж грю, он када один, када без мамки, он мировой у меня. Денег иногда подбрасывает. А с мамкой нет, шла бы она. - А что твой брат и другая сестра? - Бестолковые они, чё с ними видеться… - махнул лапой Никам. – И раньше-то мозгов не было. А в последние годы и вовсе сдурели. Ладно бы просто чаропевцами себя возомнили – с кем не бывает по молодости да по дурости, иные, вот, себя то феями мнят, то пришельцами из Запределья. И ладно бы че хорошее пели. Так они у меня теперича рэперы. Айрин чуть не упала от удивления с пенька, на котором сидела, и попросила повторить последнее слово. - Рэперы, да. Бормочут глупые стишки под треньканье и называют это музыкой. Хотя даже у медведей с этого уши в трубочку сворачиваются. А ты бы слыхала, чё медведи зовут музыкой. - И до этого мира, значит, добрались… - вздохнула девушка. - Во-во, теперь ты меня понимаешь. И в твоём мире есть богатые жирные коты и бедные бродяги. И тута, в Теплоземелье, рэперы есть. - Знаешь, Никам, как говорят на моей родине? Рэп – это кал. Никам снова издал высокий, отрывистый, хихикающий смех. - Чё, правда так и говорят? - И говорят, и на стенах пишут. - Нравишься ты мне, любка. И родина твоя уже нравится. Во, гляди, твоя ножка уже разогрелась – и Никам протянул ей подогретую, слегка обугленную ножку бройлегхта. Пламя уменьшилось, и столбом повалил густой дым, причем в основном в лицо Айрин. Она поморщилась и пересела с пня на лежавшую рядом сырую трухлявую колоду, после чего принялась есть остаток Никамова дневного трофея. - А спой чего-нить со своей родины – предложил выдр. – Не, не щас, а как доешь. Заодно и проверим, колдуется или не колдуется. Что бы спеть? Меланхоличный настрой этого вечера, который в равной степени испытывали она и Никам, оживлял в памяти самые невесёлые песни из русского рока, который она так любила. И первой в голову полезла «Ой-ё». Контраст между мажорными аккордами этой песни и её протяжной тоской создавал как раз такое настроение. Закончив с ножкой и вытря руку об сухую траву, Айрин переложила луначарку на колени и затянула: От старых друзей весточки нет, грустно. И на душе от свежих газет пусто. И от несвежих невелика потеха. Правда вот, был армейский дружок, уехал. Уехал, уехал…. Песня закончилась, но никакого намёка на волшебство мироздание не показало. Перед костром не материализовалось ни одной газеты, свежей или несвежей, не возникла пачка чая или свежевыловленная рыба. Никам слушал с интересом. - Ну чё – наконец, сказал он. – Играешь толково. Поёшь вот, правда… Ну для вечернего костра еще куда ни ехало. А вот зарабатывать монету и петь по кабакам даже не думай. Нет, можа и кинут монетку, штоп ты заткнулась и убралась. Но могут и по морде насовать. И ниче такого типа чародейства я не заметил. - Я тоже – тоскливо ответила Айрин. – Может, инструмент не тот? Чаропевцы играют на обычных инструментах? Или на каких-то зачарованных? - А хрен их знает. По всякому бывает. Тот друган моего бати, про которого я тебе рассказывал, он свою дуару – ето навроде твоей гитары – нашел на дороге, вот на такой, как эта, где мы с тобой щас сидим. И у него с ней колдовалось. А потом она как-то сама по себе заколдовалась и стала особенной. А потом ее лучший в мире мастер переделал, и она стала ваще круче гор. - Если моя гитара и особенная, то разве что тем, что она совсем не магическая – вздохнув, рассудила Айрин. – Она советская. Была такая страна в моем мире, сейчас нет её. Там никакой магии не признавали. Разве что науку. Но точно не чаропение. Видишь, там внутри ярлычок? Она показала Никаму отверстие в деке гитары. Он с полминуты щурился, пытаясь разглядеть ярлычок, но ничего не разобрал. - Здесь написано: «ММП РСФСР. Главное управление по производству музыкальных инструментов. Фабрика народных щипковых музыкальных инструментов имени Луначарского». Среди советских гитар эта была одной из лучших. По звуку, я имею в виду. Но точно не по магии. - Можа и правда этот твой суар с талией такой каличный – развел лапами выдр. – Костёр гаснет. Давай уже на ночевку. Ты иди первая спи, а я костровым подежурю. Потом тебя растолкаю. Костёр, который Никам развёл вновь, горел достаточно близко к навесу, чтобы засыпающей Айрин передалась часть его тепла. Да и толстовка с символикой группы «Ария», так беспощадно раскритикованная её случайным спутником, была все-таки толстой и тёплой. Поэтому уставшая девушка быстро заснула, не обращая внимания на лесные звуки и шум ветра. Колокольных деревьев поблизости не было, и спать ничто не мешало. Выдр, как и обещал, разбудил ее среди ночи, чтобы улечься спать самому. «Будет кто проезжать, или хруст какой услышишь, или голоса – буди мигом» - оставил он распоряжения. Но ничто не побеспокоило девушку у костра. Она вновь сидела на пеньке и перебирала струны луначарки, и ей казалось, что всего этого не было – незнакомого мира, выдра, волшебника… Будто бы она всего лишь в походе или на ролёвке где-то в российской глуши, а сзади палатка, где спят нагрузившиеся водкой товарищи, и кругом, вокруг колодца света посреди лесного мрака, встаёт стеной никакое не Колоколесье, а простой лес средней полосы… Впрочем, когда на востоке небо просветлело и мрак отступил, Колоколесье вновь напомнило о себе. У костерка приземлился наглый давешний крылатый динозаврик и зашипел, будто бы чего-то требуя. - Тьфу на тебя – проговорила Айрин и кинула в существо остывшей головёшкой. После этого она решила тихонько, чтобы не разбудить спяшего спутника, побренчать на гитаре, и одними губами пропеть «Луч солнца золотого». И опять – ничего не произошло. Ни треска, ни блеска, ни света, ни огненных шаров, ни сверкающих искр, ни чего-то иного, похожего на то, как она представляла себе магию. Но все-таки она разбудила Никама. - Утречко-то какое, любка! – раздался со стороны навеса голос выдра. - Утро туманное, утро седое – меланхолично ответила Айрин. - Значит, так – принялся распоряжаться Никам, напяливая свою плоскую кепку. – Щас я сгоняю в лес, подстрелю какого-нибудь лимнигончика. Здесь, судя по запаху, недалеко болото. Жрать-то надо, а бройлегхт кончился. А потом, как позавтракаем, двинем в Гнилые Горшки. Тут недалёко, уже скоро увидим стены. Ты останешься снаружи, за стенами, а я пролезу через одно место, я знаю где, и вернусь со шмотьём. Дальше уже зайдём вместе. На тебе котелок, поищи ручей и закипяти воды, пока я не вернусь. Но вернулся выдр через несколько часов мокрый, грязный и недовольный. Причиной недовольства явно была не сырая шерсть – выдры звери плавающие и влаги никогда не боялись. Причина была ясна как день: никакого лимнигончика он с собой не тащил, а стрел в колчане поубавилось. - Да куда ж они все сдристнули… - ворчал он. Айрин пожала плечами, докуривая последнюю сигарету. Пока Никам охотился, она ещё раз решила попробовать почаропеть и исполнила «Пачку сигарет» Цоя. Но пачка сигарет, конечно же, не материализовалась. - Лады. Раз уж топать нам на голодный желудок, давай хоть поторапливаться. Э, да у тебя вода остыла. Ну тада помоги её во флягу налить, штоль… И вновь потянулась дорога, размокшая, непролазная. Им один раз встретился ещё один путник, ехавший навстречу им: это был енот в широкополой обвислой шляпе, верхом на двуногой хвостатой большеголовой рептилии со странным косым аллюром. Он покосился на Айрин, но не остановился, ничего не сказал и потрусил дальше. - Город близко – прокомментировал Никам. – И на дорогах тута поживей. Вскоре они и впрямь увидели стены Гнилых Горшков. Стены были сложены из дикого камня, похоже, совсем без чертежей и проектов, на глазок, формы были кривой и неровной и местами, кажется, собирались треснуть или разрушиться. Стены окружал… нет, не ров, а неглубокий кювет, наполненный бурой водой. Ветер приносил из-за стен вонь. Воняло дерьмом, воняло псиной или еще каким-то потным, немытым зверьём, воняло чем-то тухлым и кислым. Впрочем, Айрин приходилось бывать на вписках, где пахло почти так же. - Вона там, налево – дыра в стене – объяснил Никам. – Там и бревнышко удобное через ров проложено. Ежели полосатые его не убрали. Стену заделать денег нету, а вот бревно частенько убирают. Заберись в кусты и жди тут. На те ножик, разберись со своими застежками. Выдр вернулся через полчаса, неся с собой увесистый узелок. Айрин к тому времени уже успела избавиться от всех застежек-молний на косухе и зашить образовавшиеся прорехи черной ниткой. В узелке оказались некрашеные, серо-бурые мешковатые штаны с прорезью для хвоста, черная стеганая жилетка, несколько ремешков из ящеричьей кожи и кошель. За кошель Никам схватился первым, развязал его и принялся вытряхивать на тряпицу, из которой был связан узелок. - Дрянь – сказал он. – Медяки, много медяков, и чуть-чуть серебришка. Но лучше, чем ничего. - Никам, я что-то не припомню у тебя этого кошеля – с подозрением сказала Айрин. – Это что – ворованное? - А чё ты на меня так смотришь? Ты че думаешь, я не плачу взносов в Гильдию Воров? Всё честь по чести, чин по чину. Полосатые меня не видели, лох тоже. Давай, зашей хвост, ежели остались нитки, и одевайся. А кошель оставь мне. Жилетку Айрин надела поверх толстовки, так, чтобы под ней не видно было «колдунских символов», смущавших местных. Без молнии косуху больше не застегнуть, поэтому слои одежды лишними не будут. От джинсов пришлось отказаться вовсе, а жаль, джинсы были крепкие, ещё носить и носить. Она сложила их и завязала в узелок. Один ремень по длине вполне подходил для того, чтобы удерживать мешковатые штаны, но два других ремешка были безнадёжно коротковаты. Один из них Айрин сунула в карман, а из другого соорудила себе хайратник. «Жаль, нитки кончились. Последние извела на то, чтобы зашить дырку для хвоста…» - Ну вот – одобрительно кивнул Никам. – Уже на местную бродяжку более-менее похожа, и в городе на тебя пялиться никто не будет. Пошли к той дыре, там все нормалёк, бревно на месте. Нам надо зайти к местному кузнецу, вооружим тя чем-нибудь. А потом пожрём, раз уж лимнигон мне не дался. Пройти по мокрому, сколькому бревну труда особого не составило, но когда Айрин оказалась на той стороне кювета перед низким, треугольным проломом в стене, её чуть не стошнило. Вонь здесь была особенно убийственна, и через мгновение девушка поняла, почему: на том конце пролома виднелась открытая сточная канава. - Э! Э, любка, все-таки решила проблеваться? На меня тока не блевани! – быстро заговорил Никам, отодвигаясь вглубь пролома. Она сделала усилие над собой и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула ртом. Тошнота отступила, и, кажется, вонь уже не казалась такой ошеломительной. Пригнувшись, она пролезла в пролом и оказалась на той стороне. За сточной канавой виднелась улица из двух-трехэтажных домов. Некоторые дома были деревянные, некоторые – каменные. Народ, заметный на улице, поражал своим разнообразием. Здесь были и низкорослые работяги – мыши и крысы ростом Айрин по пояс, они мели улицу короткими мётлами и собирали в мешки выброшенный кем-то мусор. Здесь были прогуливавшиеся суслики и капибары, еноты и лисы, коты и волки. Кто-то быстрым шагом спешил по своим делам, кто-то без дела ошивался на углу улицы. И тут кот-ягуарунди и лис, мгновение назад никуда не торопившиеся, огляделись по сторонам и быстро зашагали прочь. - Топаем отсюда – быстро сказал Никам. – Полосатые. Обожают трясти незнакомых у дыры. Они быстро припустили в сторону улицы и смешались с прохожими. Оглянувшись, Айрин увидела причину беспокойства – тех, кого Никам называл «полосатыми». Два черно-белых хвостатых скунса в синих мундирах с бляхами и высоких шапках с полями, держа в лапах длинные деревянные трости, неспешно приближались с другой стороны улицы и оглядывали народ. - Вроде не заметили, что мы из дыры вылезли – прокомментировал выдр. - Полиция местная? - Ага. Им-то подавай, штоп все через ворота заходили да назывались, откуда, куда да зачем. А мы не хотим им лишний раз на глаза попадаться. Не любят бродяг. Но вроде всё ажур, они к нам не прицепились. Айрин оглядывала улицу. Запах её уже почти не беспокоил. Улица шла вниз, под уклон, и двухэтажные дома постепенно сменялись четырех-пятиэтажными. Время от времени над головой раздавалось хлопанье крыльев: то с балкона на пятом этаже взлетал какой-нибудь деловитый птах. А внизу, на первых этажах домов, стали мелькать вывески. Разобрать надписи Айрин не могла, но все они сопровождались какой-то картинкой или резной фигурой, демонстрировавшей, что продаётся в лавке. - Смотри, Никам – она кивнула на вывеску в виде скрещенных меча и топора. – Это, наверное, кузница. Нам не сюда? - Что? А, нет. Нам не сюда. Это лавка Дариана. Он кузнец-то отличный, прям дока. Клинки кует такие, что им ни затупа нет, ни щербины. Но не по нашим деньгам его оружие. У нас всего восемь серебряков, да еще два в пересчёте с меди. Мы щас к Кракмару идём. Он тожа кузнец, тока поплоше, гвозди делает, петли дверные, ножи да топоры. Его ремесло нам по карману. Ты это, чем владеешь? Мечом там, топором? Вопрос был хорошим. Туристическим топориком Айрин владеть умела, во всех возможных смыслах. Одиночный автостоп – такое занятие, что нужно быть готовым ко всему, особенно когда ты девушка, не лишенная некоторой привлекательности. Нет, до сих пор ей, несмотря на долгие путешествия, ни разу не попадался ни один из пресловутых маньяков, хотя раз пять приходилось сталкиваться с похотливыми водителями – но их в худшем случае ставил на место сам вид рукоятки топорика, выглядывавшей из рюкзака. Но удары наносить она тренировалась, на всякий пожарный, и не только на дровах и хворосте. С мечом было посложнее. Нет, она знала, с какого конца за него берутся, могла крутить восьмёрки, наносить простые удары и блоки. Но это был тупой ролевичий меч. Как обращаться с острым мечом и как им рубить, она плохо представляла, и окажись он у неё в руках, она оказалась бы в положении небезызвестного дона Руматы: защищаться – пожалуйста, а убивать – не особо. - Топорик, пожалуй – ответила она. – Ещё мачете, это тесак такой, не слишком длинный. - Ну вот и славно, потому что меч нам точно не купить за эти деньги, а ежели какой и купим, то это будет дрянь, а не меч – удовлетворенно кивнул Никам. – А топорик и тесак мы те найдём. Кракмар оказался бобром – приземистым, широкоплечим, в фартуке до того засаленном, что казался кожаным, ростом пониже Никама и уж тем более ниже Айрин. Его кузница стояла на узкой речке, протекавшей через Гнилые Горшки и крутившей водяное колесо, от которого работал массивный механический молот. Деревянные штыри поднимали молот и отпускали его, и тяжелая железная чушка опускалась на наковальню. Грохот стоял страшный, поэтому мастер не услышал, как они вошли. - Мастер! – окликнул Никам. Это бобер расслышал, вытащил из-под молота раскаленную докрасна заготовку и положил на остывающий горн. После этого он двумя лапами ухватился за какой-то рычаг и потянул на себя. Колесо со штырями отодвинулось и перестало цеплять молот, грохот стих. - Гвозди? Задвижки? Замки? Инструменты? – прогундосил он, шагая навстречу посетителям. – Или хотите сделать заказ? - Инструменты, пожалуй – ответила Айрин. – Нужен небольшой топорик и нож-тесак покрупнее. Если есть готовые, мы их купим. - Думаю, найдутся – ответил Кракмар и провел их вглубь мастерской. Там вдоль стены стоял длинный стол, где были разложены топоры, тесаки, кирки, тесла, долота, кувалды и многие другие железные орудия труда. Айрин взяла один топорик, потом другой, примерялась, ухватиста ли рукоять, удобно ли орудие в работе и удобно ли им будет в случае чего кого-нибудь отоварить. Наконец, подобрала один, больше всего понравившийся. Лезвие было почти прямое, обух – тяжелый и плоский, и весь инструмент более всего походил на привычный советский плотницкий топор, только поменьше размером и на более тонкой ручке. - Этот выкован позавчера – сказал Кракмар. – Средненький по весу, металл хороший, не оружейная сталь, конечно, такой у меня не водится. Но железо хорошо проковано, без шлака, без раковин. - Беру – решила Айрин и начала присматриваться к тесакам. Вскоре нашелся такой, что был ей по руке – похожий на недлинный бразильский «Трамонтино». - К этому в придачу ножны – прокомментировал кузнец своим гнусавым голоском. – Деревянные, правда, других не держим. - Сойдёт. Сколько всего? Тут за дело взялся Никам. Торговаться он умел великолепно, и вскоре сбил цену от запрошенных кузнецом девяти серебряных до семи. Дальше Кракмар уступать не желал, и пришлось ударить по рукам. Айрин опоясалась мачете в деревянных ножнах и засунула за ремень еще и топорик. Оружие было не ахти какое, и выйти против какого-нибудь длиннорукого обезьяна с длинной саблей она бы не рискнула. Но все же это было оружие, а на большее денег у них не было. Не просить же, в самом деле, Никама украсть еще один кошелёк? Он-то, может быть, был бы и не прочь, но сама Айрин была не любительницей уголовщины, да и неудобно было просить единственное дружественное ей существо в этом мире ради неё подставляться под «полосатых». Она догадывалась, каким образом здешние полицейские разгоняли и задерживали мазуриков: не просто так же все или почти все они были скунсами, знаменитыми своей зловонной струёй. Природная «Черёмуха», однако… - Итого, у нас остался один целиковый серебряный, и меди еще на два – подытожил выдр, когда они покинули кузницу и за их спинами вновь раздался грохот и лязг. - А на что этого хватит? - Не на много. Зайдем счас в таверну, пожрем, да горло промочим. Дело к вечеру, а я страсть как не люблю выходить на дорогу на ночь глядя. Заплатим пять медяков да подрыхнем в зале у очага. А наутро рванём. Уже напрямки к Древу. И еще немного останется купить че-нить у землеробов в деревнях по дороге. - А мы можем купить соли и табака? Вчерашний ящер был вкусным, но несоленым. И табак у меня кончился. - Эт можно! – одобрил Никам, и они направились в сторону базара. Там Айрин стала обладательницей небольшой курительной трубки из кукурузного початка и кисета местной махорки, которую немедленно опробовала. Махорка почти не имела вкуса и драла горло, но желание курить отбивала. Мешочек соли Никам спрятал в свой сидорок. Народ на базаре был не менее разнообразным, чем на улице, и здесь Айрин впервые увидела других людей. К ним-то и принадлежала пожилая торговка махоркой, отмерявшая свой товар медным стаканом. Старуха в платке и белом переднике выглядела почти что соотечественницей. Долго задерживаться на базаре они не стали, потому что Никам быстро зашагал в сторону маячившей со стороны центра города высокой, широкой каменной башни, зиявшей пустыми чёрными окнами. - Вишь? – спросил он, указав на башню. – Горелая башня, раньше звалась Хорьковой. Там Цанкреста жил. Потом он унёсся по делам и не вернулся, и пошел слух, что колдун сгинул в далеких краях. Слух, заметь, чистая правда. Тут-то народ в городе и взбунтовался, и сжёг клёпаную башню со всем содержимым ко всем демонам болотным, со всеми ядовитыми подарками и колдовскими зельями. Щас там бродяги ночуют, но мы туда ночевать не пойдём. - Боишься призрака Цанкресты? – шутливо подначила его Айрин. - Да не его, а полосачей. Они там шарят частенько. Как тока им для отчета не хватает мазуриков, набегают ночью в Горелую башню и цапают кого ни попадя. У них же теперича отчёты, с тех пор, как этот клепаный второй договор о полиции Двенадцати Графств подписали с подачи Цыгаксоса. Да и холодно там ночевать нынче. Нет, мы пойдём в «Пьяную жабу». Заведение не из дорогих, но и кормят, и наливают, и на ночь можно остаться, и полосатые без повода туда не лезут. Они туда даже на драку с неохотой прибегают.