Тысяча лет пути

Откуда этот урод взялся, Е Байи сперва не понял, — чëрная фигура просто выросла из-под снега, как гнилой гриб, сбросив маск-халат, и рванула на вниз по склону. После того как расстреляла по нему всю обойму. Дурной, суматошный день. До этого они с Бэйюанем с неделю собирали на Чжао Цзина всë, что могли. Картинка получалась приторно-сусальная: холëный, улыбчивый миллионер из семьи, поднявшейся на фармацевтике, любитель фотографироваться с видными партийцами. Разумеется, меценат. Владелец лыжного курорта и огромного, на несколько гектаров, поместья в стиле эпохи Мин… или Тан, в этом Е Байи не особо разбирался: что-то изящное, деревянное, с белыми галечными дорожками и прудиками. — Но зачем ему Сюань и торговля старьëм? — Е Байи закрыл очередное фото, на котором усатый, гладкий миллионер жал руку Ху Цзиньтао, и потянулся, кряхтя. — У этого мужика всë есть! — Так было не всегда, — возразил Цзин Бэйюань. Для удобства они устроились прямо на кухне, поближе к кофе и сваренной У Си лапше. Сидели друг напротив друга с ноутбуками, как в коворкинге, а А-Се в это время… — То есть это не корпорация его семьи? — Он названный сын, ставший зятем семьи Ли, — Цзин Бэйюань задумчиво погладил хорька, лежащего у него на плечах, как воротник. — К тому же, мне слили интересную налоговую отчëтность. Насколько я понимаю, финансовая империя Чжао Цзина не так уж неуязвима. Она приносит доход, достаточный, чтобы пускать пыль в глаза, но не может конкурировать с такими игроками, как «Сино» или «Асимкем». Тогда возникает вопрос, на чëм держится благосостояние этого Чжао? — Можно отмывать деньги через благотворительность. У него тут всякие фонды помощи малым народностям, жертвам домашнего насилия, детям-сиротам… — Торговля наркотиками или антиквариатом тоже вариант, — Цзин Бэйюань почесал хорьку розовый нос. — Он мог использовать исторические знания Жун Сюаня, а после убить его, так как тот стал слишком опасен. Е Байи вздохнул. Конечно, Сюань стал слишком опасен. Слишком дерзкий, слишком себе на уме. Такие в мафии долго не живут. — Подписал на убийство Сюаня пятнадцатилетку, — он ещë раз пролистал списки фондов. Дети-сироты, значит… Дети, которых можно использовать как угодно, а они тебе ещë и благодарны останутся. Дети, которых можно научить приëмам из краденых древних свитков… — Вряд ли это была случайность, — спокойно отозвался Цзин Бэйюань. — Убийствами можно неплохо зарабатывать. Если Се не единственный… Возможно, это и есть наш источник дохода. Впрочем, опытные бизнесмены не складывают все яйца в одну корзину. До этого Е Байи, думая о смерти Сюаня, представлял, как тот бьëтся в судорогах на полу туалета, и бело-кровавая пена пачкает чëрный, в золотых прожилках, кафель. Представлял, как его сын, его мальчик, задыхается в одиночестве, беспомощный… Как в тот раз, когда у него, ещë малыша, случился ложный круп. Но теперь перед глазами возникло другое: тонкий, как веточка, подросток, бледный, с большими тëмными глазами. Изо всех сил уговаривающий себя не бояться. Первое убийство, лëгкое дело — воткнуть шприц в руку пьяного. Добрый папочка рассказал ему, как и что делать. Может, даже дал конфетку, поцеловал в лобик, или как там было у них принято. И мальчишка старался. Всë сделал, как надо, потому что он же такой упорный, этот А-Се, так стремится порадовать, чтоб всё было как следует… Е Байи захлопнул ноутбук и встал. — Это всë прекрасно, но я иду искать пещеру, — бросил он. Цзин Бэйюань тоже поднялся. Хорëк немедленно соскользнул по его руке на тëплый стул, довольно попискивая. — Но по данным спутника ничего не… — Буду искать сам, по старинке. Пойду на лыжах. Я помню, где нашëл А-Се, раз у него не было переломов, значит, вряд ли лавина далеко его протащила. Цзин Бэйюань нахмурился. — И вы пойдëте один? Это опасно. — Ни тебя, ни Да У брать не собираюсь, — отрезал Е Байи. — Я обещал позаботиться об А-Се, и я позабочусь. А ты поищи что-нибудь, чтоб посадить Чжао. Красиво это звучало на тëплой кухне. Но вот когда на слепяще-белом склоне Люлишань первая пуля просвистела из ниоткуда и ушла в снег, Е Байи пожалел, что где-нибудь не сидит У Си с биноклем. Он покатил вниз, к повороту скалы, петляя, как заяц, а пули свистели и свистели вокруг: невидимый снайпер тоже понимал, что за скалой он цель уже не достанет. И сколько у него там обойм… Обойм оказалось две. И одна пуля всë же вспорола лыжную куртку на плече, но, к счастью, не поцарапала, лишь обожгла неприятно. А потом снайпер пошëл в лобовую атаку. Он был старше А-Се: мужик с длинным печальным лицом. Тоже похож был на патлатого шамана, и ножом орудовал не хуже: Е Байи едва успел скинуть лыжи, как убийца, летевший по склону в цингун, обрушился на него. В глубоком снегу уклоняться было неудобно, поэтому Е Байи перехватил лыжу, как тренировочное копьë, подняв повыше… Под весом убийцы лыжа сломалась с оглушительным треском. Но так стало даже удобнее, теперь острым пластиковым краем можно было орудовать, как острием меча. Е Байи сделал пару колющих выпадов в шею, ни на что особо не надеясь, увернулся от ножа. Сейчас бы волшебным образом понять цингун и самому проскакать по снегу, но чуда не случилось: всë, что он мог — пятиться к скале, держать противника на расстоянии. Он вспомнил А-Се. У него была такая же привычка атаковать то сверху, то снизу, то с боков, словно стоять напротив ему было неуютно. Сколько раз он из-за этого оказывался в сугробе, а так и не научился. Если и этот такой же… Убийца снова прыгнул, целя в голову, но Е Байи ждал прыжка: отбросил лыжу, обеими руками вцепился в щиколотку подонка, и, крутанувшись изо всех сил, приложил его плашмя о скалу. Получилось: обмякшее тело сползло, оставляя на снежной стене кровавый след. Е Байи связал шаману руки его же кушаком, так, чтоб не смог выбраться, даже сломав кисть, и лишь потом проверил, дышит ли. К сожалению или к счастью, тот дышал. Втянул разбитым носом кровавую юшку, застонал от боли, захлебнулся. Лоб у него тоже был рассечëн, кровь быстро примерзала на морозе, превращая лицо в кровавую маску. — Рассказывай, — потребовал Е Байи, когда убийца прокашлялся и перестал пытаться уползти. — Работаешь на Чжао Цзина? — На… Скорпионьего князя, — прохрипел убийца. Скорпионий князь. Се Ван. Е Байи пнул его, чтобы не выделывался. — Слишком быстро ответил. Подумай ещё. Но этот урод не хотел думать: изогнулся на земле, пытаясь атаковать обеими ногами, и успокоился только после удара в колено. — Ладно, не важно. — Е Байи схватил его за грудки, поставил, как игрушку, и показал отобранный нож. — Веди меня к норе, из которой вылез, или зарежу, как свинью. Он блефовал, но убийца, привыкший к жизни среди таких же, принял угрозу всерьёз: низко наклонил голову, чтоб не мешала кровь, и похромал вверх по склону. Е Байи следовал за ним, увязая в снегу, проклиная себя за то, что не взял ружьë. «И на черта тебе охотничье ружьë в пещере?», — возразил он сам себе, потому что представлял пещеру как узкий подземный ход, трещину в слоистой горной породе. Сперва так и было: в узкую щель, скрытую между двух скальных выступов, можно было протиснуться только боком. Ëрзая по обледенелой стене, Е Байи понял, почему никто столетиями не мог найти эту дыру: не так люди себе представляли обиталище бессмертных. Да и сами бессмертные на такое не польстились бы! Только выскользнув, как пробка из бутылки, на открытый простор, он осознал как ошибался. Потому что коридоры, отделанные мрамором, сами собой внутри горы не появляются. Не вырастают сталагмитами каменные фонари. — Это… что за?.. — не удержался он, осторожно ступая по похрустывающему льду, намерзшему на мраморных плитах. — Пещеры, — коротко отозвался убийца. Пещеры, как же: какие-то ниши, каменные фонари, обломки приспособлений, которым Е Байи не мог дать названия. Вмерзший в ледяной пол здоровенный каменный жернов, вставший на ребро, расколотый, словно какая-то сила швырнула эту махину сверху. Он достал из кармана фонарик, но тут же убрал: коридоры освещал сумеречный естественный свет, пробивавшийся с невидимого в вышине потолка. — Хрена с два это пещера, — он задрал голову, разглядывая ярусы и ярусы резных балясин, уходившие вверх на много метров. — Это целый дворец… Лёд под ногой снова хрустнул. Но мрамора под ним не оказалось. Всё, что успел Е Байи — кинуться вперёд тигриным прыжком и схватить ублюдского шамана за подол. Тот снова хотел было улететь в цингун, но лёд трескался слишком быстро — подошвы старинных сапог поехали по расходящимся льдинам, и прежде, чем наступила тьма, Е Байи ещё успел злорадно порадоваться страху на лошадином лице этой сволочи… *** Он очнулся от того, что мелкие льдинки падали на лицо, кололи замёрзшие веки. Бледный свет вверху почти померк, стал отливать красным — значит, солнце садилось за гору. Е Байи попытался сесть, и едва не взвыл от боли — спину будто приклеили ко льду. «Кровь», — понял он, бессильно раскинувшись, давая себе время отдышаться. Что-то вспороло куртку, значит, и оцарапало спину, да серьёзно. Он повернул голову, пытаясь взглядом найти убийцу, и понял, что именно это было. За долгие годы лёд намёрз белыми, плотными сосульками, непрозрачными, похожими больше на камни. Они свисали с колонн сталактитами и торчали из земли, будто пики. Е Байи, видно, повезло всего лишь задеть одну из них спиной, шаману повезло меньше — тот висел лицом вниз на такой ледяной пике, мёл косами снег. По сравнению с окровавленным льдом и чёрным халатом его затылок казался до странности белым и беззащитным. Е Байи вздохнул, зажмурился, собирая ци, и оторвался ото льда, заорав так, что эхо запрыгало по всему подземному дворцу. Если для лавины нужно было потревожить бессмертных на Люлишань, он тут расстарался лавины на три. Спину обжигало холодом, лоскуты термобелья прилипли к ране, но это его сейчас не волновало. Удачливый ублюдок Е, ничего себе не сломал, выжил… Но, может, на этом удача и кончилась? Он подошёл к трупу, цыкнул недовольно, поняв, что его не снять. — Прости, что сейчас не могу даже уложить тебя как следует, — убийца убийцей, хоть и заманил в ловушку, но человеческое погребение всё же заслужил. Душа должна отправиться в ад, как положено. — Здесь надо спиливать половину сосульки, а мне, видишь ли, нечем. Но я про тебя не забуду. Тебя вытащат. Труп промолчал. Ну и к лучшему. Е Байи достал из уцелевшего подсумка фонарик, осветил стены. На первый взгляд, шаман завёл его в ледяной колодец: кругом сплошная белизна, наросты волнами, как на оплывшей свече. О том, чтобы выбраться наверх, можно было и не мечтать: разве что попробовать использовать два ножа, как альпинистские крючья, но каждая ошибка грозила сосулькой в задницу. Висеть до скончания веков рядом с мудаком-шаманом Е Байи не улыбалось. Телефон внутри горы, естественно, не ловил, рация молчала тоже. Он осветил стены снова, подолгу задерживая фонарик. Ничего. Блеск на мутном матовом льду, только… Южная стена странно отличалась от всех остальных, Е Байи не мог понять, чем. Он медленно повёл фонариком снова, и понял вдруг: в одном крошечном месте луч пронзал ледяную корку и уходил куда-то вглубь. Значит, там стена была тоньше! Е Байи, удачливый ты засранец! Он усмехнулся себе и ударил ногой с разворота, целя в это слабое, проницаемое место. Место, впрочем, оказалось не таким уж слабым: лёд лишь затрещал, но звук этот был хорош. Е Байи отступил, принял стойку, приказав себе забыть про боль в спине, сосредоточил ци в ладонях. Старый хрен-учитель был всё-таки мудр, когда говорил, что меч и прочие выкрутасы — это ерунда, главное — руки и ноги. И ладонь можно сделать молотом. «Вот и проверим, шифу». Удар за ударом открытой ладонью, и лёд застонал, пошёл трещинами. Удар за ударом, удар за ударом. Давно его голова не была такой пустой и ясной: с того дня, как он встретил А-Се. Удар за ударом. Удар за ударом. Разве преследовать А-Се теперь не то же самое, что без толку долбиться об лёд? Он ведь не собирался так сразу. Хотел просто найти пещеру, а потом уже собрать снаряжение, и… И что? Ворваться в поместье, полное боевых мастеров, схватить за руку парня, который сбежал сам, и героически помереть? Удар за ударом. Удар за ударом. На потрескавшемся льду — кровавое пятно в форме ладони. А даже если так, то что? Умри он в поместье Трёх снегов, Цзин Бэйюань спустит на них свору полицейских. Если, конечно, труп найдут… Бред, никто ничего не найдёт. Чжао Цзин не из тех, кто оставляет следы. И всё-таки теперь отступить не получится. Кто знает, вдруг дома уже ждут другие шаманы, поумнее и посильнее. Вдруг самого А-Се отправят его убивать… Удар за ударом, удар за ударом. Нет. А-Се этого не сделает. Не потому что такой добренький, конечно, просто в глубине души он лучше. Лучше, чем любой из этих уродов может себе представить. Он умеет любить, иначе не тосковал бы, изменяя своему… кому? Кому?! Лёд хрустнул в последний раз и поддался, ломаясь, беспомощный, розовый от крови. За ним дышала холодом и пылью тьма, ветер гудел как в трубе. Е Байи вытер израненную руку о куртку, снова включил фонарик. Одной болью больше, одной меньше — плевать. Он вошёл в тёмную утробу горы, и странный покой снизошел на него. Словно когда-то он уже ходил по этим мраморным коридорам, будто у себя дома, и не видел вокруг ничего странного, ничего незнакомого. Место из далёкого сна, вот что это было. Только подробной карты сны не дали. Луч фонаря выхватывал из тьмы проход за проходом, но сколько их было на самом деле? Может, он просто топтался на месте? В конце концов Е Байи сел у стены отдохнуть, стараясь не прижиматься к холодному камню спиной. Оторвал лоскут от порваной подкладки, кое-как замотал руку — на спину уже не хватило. Переодел свитер задом наперёд, чтобы хоть как-то защитить рану от холода. Позволил себе почувствовать боль. Чтобы идти дальше, чтобы не заснуть. Может, А-Се его и не ждёт. Но это ничего, главное, чтобы он узнал — был человек, который шёл спасти его. Пусть увидит, что заслуживает спасения, что не всё потеряно. А Сюань? Сюань знал, что может вернуться? Что есть семья, которая примет его любым… Наверное, он просто не хотел возвращаться. С чего ему этого хотеть? С чего А-Се этого хотеть? Мысли начали путаться. Е Байи тяжело поднялся и побрёл дальше, туда, где завывал ветер. Свет наверху давно померк, но что-то блестело вдалеке. Е Байи ускорил шаг, стараясь не топать: если А-Се знал про этот ход, может, и этот Чжао знает тоже? Сколько шаманов со снайперками вместится в одну пещеру… Но отблеск был тёплый, не от электрических ламп. Это светились огоньки в каменных фонарях: масло горело ровно, ярко, будто его только что залили. Сначала Е Байи попался один такой фонарь, потом, через несколько метров — следующий, а дальше уж они шли кучно, пока не привели его к озеру. Тогда он и убедился, что видит сон, а может, предсмертный бред, потому что озеро светилось изнутри, скованное льдом, и лёд этот был чистейший, как кристалл. Под ним можно было разглядеть синеватые камни и пузырьки воздуха, будто где-то в вышине сияло солнце, отражаясь в застывшейй воде. Как зачарованный, он попробовал лёд сперва пальцами, потом осторожно ступил ногой и двинулся вперёд, сосредоточенно рассматривая голое дно, замёрзших блестящих рыбок, замершие водоросли, пытаясь понять, что же, мать его, может светиться под землёй… пока не увидел их. А-Се был прав. А старинные легенды врали. Бессмертные действительно оказались мужчинами. Невидимое течение разметало полы их одежд, красный шёлк соединился с синим, растревожило волосы — белые пряди смешались с чёрными. Может, это были и не люди вовсе, а мраморные скульптуры работы какого-нибудь гения, но нет, только люди могли так нежно прильнуть друг к другу — белым виском к тёмной прядке на лбу, держаться за руки так надёжно. Мимолётно улыбаться во сне… «Да, они спят. Если бы умерли, озеро не светилось бы», — подумал Е Байи, чувствуя, что засыпает сам, глядя на этих двух идиотов, которые спускают лавины, если им приснится какая-нибудь ерунда... Он сел прямо на лёд, любуясь. Есть ли где на свете ещё такая красота? Люди, которым нечего больше желать, бессмертные, достигшие совершенства… Подумать только. Лёд казался совсем не холодным. Можно было и отдохнуть немного, перевести дух… …отдохнуть немного… — Дай старику отдохнуть немного! — крикнул он Сецзелюбо, и тот замер на горной тропе среди стройных бамбуков, опираясь на посох. Закатное солнце вдруг осветило его, и в этом свете он снова показался Е Байи двадцатилетним мальчишкой, лёгким и проворным. Выдавали возраст лишь белые волосы, да тяжесть, с которой он опирался на посох. Всё проходит. За годы он привык к такому Сецзелюбо: был как ивовый прут, стал как сухая зимняя ветвь, не утратил ни гордой осанки, ни жгучего взгляда больших тёмных глаз, и даже зубы почти все сохранил, но скулы заострились, морщины испещрили лицо, будто карта рек, побледнели губы. Нежные цвета одежд, идущие молодым, сменились на скромный бежевый и серый, как и пристало целителю. Исчезла привычка красить глаза и пудриться, осталась любовь к побрякушкам, да нудная манера втирать в себя омолаживающие мази по утрам и вечерам. Но кто бы жаловался! За годы и он, Е Байи, стал похож на сушёного седого богомола. И как только красавец Сецзелюбо решил с ним остаться? — Ты уже отдыхал, — и голос у него был прежний, глубокий, низкий. Разве что хрипотца появилась. — До Поместья Времён года осталось два шага. Если не хочешь туда, так зачем мы идём? Е Байи прищурился, глядя на сияющую в лучах солнца Люлишань. Двурогая гора нависала над ними, дыша морозом, белая и обманчиво мёртвая. Интересно, как там эти два прохвоста… — Как только явимся, сразу нападут дети, начнут шуметь, требовать истории. Что тебе, своих спиногрызов не хватает? Сецзелюбо самодовольно усмехнулся. — Мои ученики — прилежны, тихи и уважительны, они — драгоценные жемчужины Долины целителей. Мне нравится в этом убеждаться раз за разом, глядя на неотёсанных варваров Чжэн Чэнлина. Е Байи только отмахнулся. Он прекрасно знал, что Сецзелюбо этих неотёсанных варваров обожает: кто ещё на него смотрит, как на живую легенду? Ужасный Скорпионий князь, про которого им столько рассказывал шифу, и он же — «Неутомимый Яошоу», божественный лекарь, возродивший Долину целителей. Бессмертный, особенно переставший быть бессмертным, их не восхищал: у них перед глазами было двое вечно молодых старейшин поинтереснее. Е Байи потянулся, разминая поясницу, и в два прыжка догнал его. Сецзелюбо стоял на обрыве, где тропа делала крутой поворот, и любовался пейзажем: Поместьем Времён года, утопающем в зелени и розовых цветах ниже по склону, ледяными скалами вокруг. — Прекрасно было бы тут умереть, — вдруг сказал он. — Почему бы не велеть ученикам похоронить нас здесь? Е Байи скрестил руки на груди. Они оба не мальчишки, это был не первый их разговор о собственных похоронах, но раньше Сецзелюбо всегда отворачивался от Люлишань, как от места своего позора, как от места, убившего его названного отца. Что теперь случилось? — Почему не на Чанминшань? Мы с тобой одна семья, значит, и Чанцин с Сюанем, и Юйлань твои родичи. И могила твоего ифу тоже недалеко, у подножья горы. Что ты выдумал? Совсем выжил из ума… Сецзелюбо бросил на него недовольный взгляд исподлобья. — И кто же будет прибирать могилы? Может, первая пара поколений и посетит нас на Цинмин, но следующие забудут. К тому же, настоящая могила моего ифу здесь. Странно, через столько лет это не должно было уколоть, а всё равно укололо. Сецзелюбо сам уже вырастил столько детей, а всё ещё оглядывается на этого подонка… — Если боишься, что забудут, ляжем в землю в Долине целителей, чтоб постоянно всем глаза мозолить! А тут, в глуши, какая-нибудь дикая собака меня раскопает и нагадит сверху, как пить дать. Думаешь, бессмертные будут с нами возиться? Сецзелюбо рассмеялся, тёмные глаза превратились в блестящие щёлочки. Как же Е Байи любил его смех! — Хорошо, пусть наши ученики сами решают, где нас похоронить. В конце концов… какая разница? Главное, встретиться в следующем рождении. Е Байи промолчал, глядя, как закатное солнце окрашивает Люлишань в кровавый цвет. Любовь — это прекрасно, но он знал, что в следующем рождении у него будет другое дело: найти Сюаня, уберечь его. А-Се искупил свои грехи, он будет счастлив и так. Но Сюань… Сюань… Он встал со своей узкой койки в Фанъюане, потому что в дверь звонили: несколько нетерпеливых звонков, как обычно — думает, все вокруг глухие! Встал, открыл все замки, распахнул дверь, но на лестничной клетке никого не было. Ну ничего, пусть. Наверное не дождался и вышел покурить, он вернётся, главное, не закрывать дверь, а то опять начнёт трезвонить… …Сюань… Пятнадцатилетний глазастый мальчик со шприцем в руках, уговаривающий себя не бояться, пока сердце бухает громче, чем басы на танцполе. А-Се, А-Се! Сюань… Почему снова — так? Они сделали недостаточно. Они все сделали недостаточно, и обречены просыпаться в этом кошмаре снова и снова… «Ты опять ходил во сне, лао Е». А разве всё это — не сон? — Что это ты удумал, глупая старая черепаха? Я тебя третьим не звал, развалина! — прикрикнул в голове странно знакомый, но неизвестный голос, и Е Байи подскочил, как от пощёчины. Никакого озера не было — холодно светились вокруг галогеновые лампы. Не было каменных фонарей, вместо них — ящики на паллетах, какие-то тюки. Он поднялся, шатаясь, чувствуя, что сон распадается на обрывки, истаивает. Какие-то бессмертные, постаревший Се… Значит, рухнул, едва дойдя до цивилизации… плохо. Силы нужно беречь. Из любопытства он ткнул ножом в один из тюков, завёрнутых в брезент, вытянул из дыры уголок старинной жёлтой бумаги. И присвистнул. Вот оно, благосостояние Чжао. А сколько ещё тут всего интересного! Стоит того, чтобы устроить тут фотосессию прежде, чем отправляться дальше. *** Ах, как же Се Уян просчитался! Се-эр не мог не улыбаться, думая об этом. Этот маленький ублюдок мечтал, верно, что будет надсмотрщиком, развернëтся, издеваясь над «шисюном», но поздно понял, что он как лиса, сунувшая голову в винный горшок: и освободиться не получается, и горшок разбить нельзя. Простые слуги и приживалы поместья Трëх снегов, «люди Персикового источника», как называл их ифу, относились к Скорпионьему князю и другим ицзы с почтением, будто к настоящим принцам. Ифу учил, что для простолюдинов семья господина должна смотреться картинкой: братья любят и поддерживают друг друга, претворяя принципы сяо, а названного отца почитают превыше всего. Они — образец другим детям, юноши старого, правильного склада, прекрасные и душой, и телом. И если младший ицзы среди бела дня начнëт унижать старшего — вместе с ним окажется в холодном храме на отшибе. Ифу ненавидел, когда что-то шло не по плану, а план был, Се-эр вспомнил теперь — вырастить идеальных сыновей. Послушных. Приносящих доход и не рассуждающих. Се Уян был не совсем идиотом, поэтому на людях едва ли не нежничал: «Шисюн, тебе велено было перебрать все эти ягоды», «Шисюн, тебе велено было выстирать всю эту одежду», «Шисюн, тебе было велено вычистить отхожие места». И смотрел так сочувственно, даже не ухмылялся. Се-эр всегда улыбался в ответ. «Конечно, шиди». Если ифу хотел унизить его тяжëлой работой вместе с простолюдинами, он просчитался. Шинковать овощи и вощить полы было не труднее, чем взбираться по отвесным скалам или готовить яды. Рутинная работа оставляла больше пространства для мыслей, и мыслям этим никто не мешал: люди знали его характер и сторонились. А он получил возможность поближе присмотреться к тем, кого считал неудачниками. Все, ушедшие за Персиковый источник, в поместье Трëх снегов, отказались от жизни в цзянху: погони за деньгами, хвастовства перед другими, бесконечных соблазнов, бесконечного поглощения мусорной еды, чужих мусорных мыслей, мусорных новостей. Ли Сяохуа, вечно склонëнная над кухонными котлами, коротконогая и полная, как все деревенские женщины, бежала за Персиковый источник, когда поняла, что вот-вот потеряет сына. В цзянху она влачила жалкое нищее существование, пристрастилась к вину и опиуму, но однажды, очнувшись, увидела своего голодного ребëнка, клетушку, полную полузнакомых грязных людей, и в ужасе сбежала от этой жизни. Теперь еë сын, такой же плотный и розовощëкий, как мать, преуспевал в боевых искусствах, а Ли Сяохуа каждый день просила богов за «Благодетеля Чжао». Фа Чжэцзян, заведовавший теплицами, потерял руку на работе, и кое-как прозябал в своей нищей деревне, пока не явился «благодетель Чжао» и не помог им с женой избежать голода. Унылый, забитый и согбенный «начальник Фа» расхаживал теперь, как господин, шутил с работницами, беззлобно покрикивал на молодых парней, чтобы не ели с грядок клубнику. И Фа, и Ли были как будто счастливы, раньше Се-эр не спрашивал себя, какой ценой. Но теперь, глядя на них, думал о том, понимают ли эти люди, что им никогда не вернуться больше в цзянху? Или они добровольно отреклись от выбора, отдав свои жизни в чужие руки? Юношам и девушкам, которые решали покинуть поместье, никто не чинил препятствий. Единственное условие — они не могли больше связываться с родителями, не имели права передавать весточки. У ворот они, закинув на плечо котомки, трогательно прощались с родными, выслушивали напутствие от «благодетеля Чжао», спускались с горы, полные светлых ожиданий… И там, на перевале, попадали в руки Скорпионов. Се-эр без жалости вспарывал их тощие шеи, и последнее, что видели эти идиоты — его язвительная улыбка. Как они могли поверить, что кто-то отпустит их из тщательно хранимого рая? А как он сам мог верить, что это — рай? Утирая ядовитые слëзы над бесконечными горстями лука, распадающимися на кольца под его ножом, он украдкой плакал о своей невинности. Забыть бы всë, что наговорила ему Ло Фумэн, и просто верить. Просто жить, как раньше… Забыть Байи. Ночью, когда он медитировал в заледенелой кумирне, греясь лишь свечами на алтаре, ему вдруг пришла мысль, простая и ясная: Байи ведь тоже страдал. Цзянху покалечил его, как Фа и Ли. Так почему бы ему не прийти сюда, за Персиковый источник? Как хорошо они могли бы жить вместе… Если бы Байи любил его. Если бы ифу любил его настолько, чтоб благословить, как положено отцу. Он горько усмехнулся про себя. Пустые мечты. Байи наверняка уже мëртв, и кто в этом виноват? Скорпионий князь, так хорош в своëм деле, что убивает словами на расстоянии. Дверь отворилась, впуская волну ледяного воздуха, младший Скорпион осторожно проснулся внутрь. — Шисюн? — Я не сплю, — раздражëнно бросил Се-эр. Скорпион исчез. До следующего часа. По приказу, младшие должны были сидеть рядом с ним, мешая уснуть, но с этими мышатами он легко договорился. «Однажды моë наказание кончится, и вы продолжите служить мне, — ласково сказал он им. — Зачем нам портить отношения?» Младшие, прекрасно знавшие оттенки его улыбок, тут же согласились заглядывать для проформы каждый большой час. Но даже без их усилий Се-эру не спалось. Мысли об ифу, о Байи, о наследстве вертелись в голове всë по кругу, по кругу… Кому ифу приказал убить Байи? Кому доверяет, кроме своего Се-эра? Кому-то из женщин, чтоб взяли коварством? Кому-то из мужчин, чтоб побороли грубой силой? Проклятый отшельник слишком хорош, ифу не может не знать. Так кому же он доверяет… кого стоит опасаться… какая тварь осмелилась угрожать Байи… нет, — занять место любимого сына… Он потëр глаза. Которая уже это ночь без сна? В конце концов ему начало казаться, что Будда на алтаре дрожит от холода, и пламя свечей пляшет по-особенному… Но когда посыпалась штукатурка, он понял, что это были не видения. Алтарь дрожал, потому что кто-то толкал его с другой стороны. Се-эр вскочил, выхватив нож. В неверном свете свечей фигура, выползшая из-за алтаря, не похожа была на человека: пахнущий кровью злой дух в облаке пыли, осторожно пробующий ладонями пол. Вот он поднял взлохмаченную голову, криво ухмыльнулся обветренными пухлыми губами. — Ну привет.