Тысяча лет пути

«Байи… Байи…» Он открыл глаза — и сразу же зажмурился, так резанул свет. — Сейчас… — голос Цзин Бэйюаня, шорох опускающихся жалюзи. — Так лучше? Е Байи сел. Больничная палата, приглушенные цвета, живые орхидеи на столике… — Где А-Се? Спина почти не болела. — В соседней палате. Не волнуйтесь, с ним все в порядке. Цзин Бэйюань умел говорить мягким, успокаивающим тоном, но Е Байи не собирался его слушать: слишком был занят, отдирая пластырь уходившего в вену катетера. — Стойте, стойте! Я попрошу привезти его сюда, — Цзин Бэйюань перехватил его руку. Он поднес телефон к уху, отдал короткий приказ, и через пару минут дверь палаты открылась. Санитары ввезли кровать с А-Се, стойку капельницы, какие-то мониторы, и поставили рядом с кроватью Е Байи. Повинуясь жесту Цзин Бэйюаня, придвинули ближе. А-Се признаков жизни не подавал. Е Байи взял его за руку, пальцы были вялыми, но теплыми. — Что с ним? — Просто спит. У Си дал ему обезболивающее и снотворное. Судя по виду парня, до этого он не спал неделю, к тому же, потерял много крови… Нож не задел внутренние органы, не переживайте. Ему просто нужно отдохнуть. Е Байи прикрыл глаза, переводя дыхание. — Что там произошло? Как вы нашли нас? Цзин Бэйюань странно поёрзал, словно ему внезапно начал жать безупречный белый костюм. — Спасатели засекли вас с воздуха… Точнее, не вас, а костер. Вы все лежали вокруг без сознания — ты, Се, Чжао Цзин, его люди. Проход в пещеры был открыт, полиция обнаружила там много интересного. Я и сам хотел бы знать, что произошло, господин Е. — А что, эти офицеры Чжоу и Вэнь вам не доложились? — Е Байи нахмурился. Эти двое могли быть из другого управления, между ведомствами вечно какая-то грызня, но чтобы совсем ничего не объяснить… Цзин Бэйюань нахмурился. И спросил: — Какие офицеры Чжоу и Вэнь? Е Байи открыл было рот, чтобы объяснить, но передумал. Тогда пришлось бы объяснять и про светящееся озеро, а это риск получить порцию галоперидола в задницу. Не важно. Может, это всë был один большой ночной кошмар, главное, что он закончился. Цзин Бэйюань поднял что-то с пола и протянул ему: бумажный пакет, в каком хипстеры носят булочки из пафосных кофеен, только побольше. — Лежало у вас на груди. Я решил… что полиции это видеть не обязательно. Е Байи осторожно развернул пакет, и едва не выронил — рука дрогнула. Он знал эту застиранную футболку с логотипом: «Пять озëр-2001», сам купил еë Сюаню на чемпионате Лиги Пяти Озëр. Он дрожащими пальцами развернул тонкую серую ткань, пыльную, покрытую ниточками липкой паутины. Много лет пролежала в подземном тайнике… Бамбуковый футляр со свитком. И фотография, старая, углы заломлены: Сюаню на ней лет пять, он сидит на плечах у Е Байи, сжимая нитку воздушного шарика с Микки Маусом. Чанцин одной рукой обнимает жену, неловко держащую на отлëте рожок с подтаявшим мороженым, другой — друга. Позади — разноцветные крыши киосков и ажурная громада американских горок, перед ними — Е Байи помнил, — одолженная у друзей ради поездки плёночная «мыльница». «Простите, вы не сфотографируете нас?» «Ань-эр, ты испачкаешь учителя! Дай мама подержит твоë мороженое!» «Лао Йи, шарик!» «Никуда он не денется, просто привяжем к руке вот так». «Чанцин, ты будешь посередине… нет, лучше брат Байи и Ань-эр… осторожно, мороженое!» «Я встану сюда, между вами. Смогу за всех держаться. Ань-эр, а ты держись за учителя». «Нет! У меня шарик!» Е Байи зажмурился. Глаза защипало, и невозможно было… «Моя семья», было написано на обороте корявым, скачущим детским почерком. — Это… свиток Шести гармоний? — Цзин Бэйюань указал на футляр. Е Байи быстро вытер глаза. — Да. Да, он. Не знаю, зачем этот… надо было продать, и всë. Цзин Бэйюань мягко коснулся его руки. — Не думаю, что Жун Сюань был из тех, кто продаëт свою семью. Оставлю вас. Он вышел, думая, наверное, что оставляет несчастного, сломленного человека поплакать, но тот слом давно зажил. Лишь болел иногда. Е Байи улыбнулся фотографии. Хорошие были времена, и безвозвратно ушли. Но, может, новые хорошие времена не за горами? Он взглянул на А-Се, бледного, тонкого. Не спал неделю, значит. «Молился» в холодной каменной клетушке. Пожалуй, после недели бессонницы даже мысль отравить папашу покажется здравой. Он осторожно завернул свиток и фотографию обратно в футболку и отложил на прикроватный столик. Придвинулся к А-Се и осторожно обнял его, прикрыл глаза. В следующий раз его разбудил У Си, самолично поменявший ему капельницу. Заметив, что Е Байи проснулся, он кивнул сам себе и присел на стул у кровати. — Нам нужно поговорить. Е Байи покосился на А-Се, но тот все еще спал. Краски понемногу возвращались на его изможденное лицо. — Чжао Цзин и его люди задержаны. Те, кто не успел принять яд. Вскоре им предъявят обвинения. Хотя, учитывая состояние Чжао, признаний от него теперь не дождешься, и следствию придется самостоятельно собирать доказательства. — Что с ним такое? — он не хотел знать правду, но должен был спросить. — Его парализовало. По всей видимости, какой-то нейротоксин. Догадываетесь, кто мог с ним это сделать? — Сам и сделал, чтобы показания не давать, — с убежденностью идиота ответил Е Байи. У Си хмыкнул. — Вы собираетесь выдвигать обвинения в адрес Се? — С ума сошëл? Нет, конечно! Он жертва. Как тот мальчишка что на нас кидался в пещере, — Е Байи стиснул кулаки. — Названный отец, учитель, или кто там им был Чжао, должен любить своих детей и воспитывать из них хороших людей, раз уж взялся! — Понятно, — У Си его эмоциональный всплеск не впечатлил. — Бэйюань предсказывал это, так что мы отделили А-Се от остальных до приезда следователей. Официально его среди задержанных не было. Как и вас среди жертв. Юноши по имени Се не существует, но у нас есть документы на имя некоего Е Сяосе. Единственная загвоздка… У Чжао Цзина было завещание. По нему после его смерти и в случае недееспособности все отходит его приемному сыну, Чжао Се, и паспорт на имя этого сына есть тоже, — он кивнул на спящего. — Так что не факт, что подарок Бэйюаня ему пригодится. И вообще... Подумайте хорошенько, прежде чем принимать на себя ответственность, старший Е. Вам следует помнить о том, что в случае неверного выбора с вами может случиться то же самое, что с Чжао Цзином. Е Байи посмотрел на него как на идиота. Ах ты наглый ящеренок бесчувственный! Верный и неверный выбор у него, значит! А сбегать со своим мужиком в горы и планировать двойной суицид это разумно, выходит? Ну-ну. Задним умом-то все крепкие! — Я готов рискнуть, — только и сказал он. У Си пожал плечами, мол, не мое дело, поднялся и вышел. Ну и скатертью дорожка. — Хороший парень, но больше пяти минут его не выдержать, — пробормотал Е Байи, и почувствовал на себе настороженный взгляд. А-Се не спал. Смотрел темными, как безлунная ночь, глазами. — Привет, — сказал Е Байи первое, что пришло в голову. — Как ты? — Где мы? — бедняга напрягся, как скорпион перед броском. Наверное не видел еще таких странных мест. — Мы в больнице Цзин Бэйюаня. О твоëм ифу тоже позаботились. — Ифу жив? — в темном зеркале его глаз что-то мелькнуло. — Жив, но парализован, — Е Байи взял его руку в ладони, поцеловал пальцы. Может, это было неуместно, наплевать. — Сам принял яд, чтобы избежать ответственности и позора. А-Се долго, внимательно смотрел на него, но Е Байи не отвел взгляда. Все так и было. Именно так. Губы А-Се шевельнулись, но ни звука не вылетело. Отвел глаза первым, но ладонь не убрал, она так и осталась лежать в руке Е Байи, вялая, безжизненная. Е Байи нахмурился. Понимает он, что натворил? Раз сам сделал отца инвалидом, разве не должен теперь хоть стакан воды ему поднести… Но рано было об этом говорить, успеется. Пусть сначала поймëт, что не один. — Давно ты не спишь? Много услышал? — спросил Е Байи, поглаживая большим пальцем его костяшки. А-Се кивнул. — Значит, он оставил завещание... — в его голосе не было эмоций, но Е Байи показалось, что он видит ледок — тонкий, хрупкий ледок, прикрывающий черную полынью. — Он жив, — повторил Е Байи. — Если ты захочешь, сможешь его простить. Если не захочешь… Он вздохнул. — Отцы и сыновья… это сложно, я знаю. У тебя ещё будет время всë обдумать и понять. Если я тебе нужен, помогу. — Отцы и сыновья... — А-Се вдруг улыбнулся, почти безмятежно. — Мне было четырнадцать, когда я впервые ему прислу… когда он впервые меня трахнул. Мне было пятнадцать, когда он отправил меня убивать. Он скрывал от меня целый мир, изворачивался, лгал... Я все еще люблю его. Я спас его от пыток и жестокой казни, дав ему яд. Тебе стоит понять меня правильно. Е Байи помолчал, дохромал до окна. В горах шëл снег, Люлишань не видать было за сплошными облаками. Понять правильно. Этот бедняга, значит, думал, что преступников до сих пор четвертуют и пытают. Может, представил себе, как толпа разрывает отца на части. Нельзя ему говорить правду. Потом, когда придет в себя немного. Все самое важное — потом. А-Се… с тех пор, как он вспомнил свою жизнь, всë его существо словно вибрировало: от боли, от страха, от горя. Так всегда было? — Я тебе хоть нравлюсь? — спросил Е Байи, обернувшись. И подумал мельком, что, может, в больничном халате, а не в джинсах выглядит, как парень из средневековья. Как раз, как А-Се любит. Наверное, надо было сказать «люблю»… Но отчего-то не вышло. Будто даже такое слово могло ранить. А-Се опешил, глаза сделались огромными, и по-детски округло приоткрылся рот. В сочетании с проступившей щетиной это смотрелось... забавно. Вот же растет у человека борода, всем бы так! Он моргнул. Заметался взглядом по палате, сжал в руках одеяло. Ну, простой же вопрос, подумал Е Байи. Или сердце у его А-Се так болит, что даже «нравишься» для него слишком сильно... Он снова посмотрел в окно, оставив надежду на ответ. И вдруг услышал тихое: — Да. — Тогда вместе мы справимся, — Е Байи улыбнулся, подошел, снова сел к нему на кровать. — Так вышло, что и ты мне нравишься больше всех. Если хочешь быть со мной, я буду заботиться о тебе, а ты обо мне, и тогда потихоньку разберëмся во всëм, что нам мешает жить. Согласен? Он думал, что ничего особенно не почувствует от этого «да», всë-таки знал и раньше… но сердце вдруг забилось быстрее, как у подростка. «Да»... сам сказал. Вслух. «Да». Подумать только. «Да». Ему бы строить из себя надëжного и сурового мужика, а он не мог — рот сам собой растягивался в дурацкой ухмылке. — «Нравишься», «Так вышло», — повторил А-Се с непонятной интонацией. А потом вдруг расхохотался, хватаясь за грудь и рискуя уронить капельницу. — Тихо, тихо! — Е Байи придержал его руку. — У тебя что, истерика? «Так вышло»... Да, так вышло! Что это ты имеешь в виду, свинëнок?! Что я косноязычный?! — Что ты... великий мастер признаний... — он задыхался от смеха и одновременно постанывал, прижимая руку к ране. Еще откроется… — Пошëл ты! — что он такого сказал? Выложил всë как есть! Не собирался он влюбляться, но раз так получилось… — Признания мои ему не нравятся! Ну так скажи лучше! Слабо тебе? А-Се замолчал наконец, успокоился, просто смотрел, переводя дух, и глаза у него сияли, лицо порозовело, и пухлые губы он то и дело облизывал острым кончиком языка. — Ты правда хочешь, чтобы я был с тобой? И никакого Жун Чанцина? И тебе не противно? Е Байи вздохнул. Ох, это будет сложно… но сам на это подписался, нечего ворчать. — Нет, мне не противно. Нет в тебе ничего противного. Я могу с тобой не соглашаться, переживать за тебя, но это другое. Я правда хочу быть с тобой, мне так нравится. А Чанцин… Что, думаешь я вздыхаю и глажу его фото по ночам? Разговариваю с его призраком? — такое было по пьяному делу пару раз, но Е Байи решил не заострять. — Вот ещё! Он умер, и мне его не хватает, потому что я знал его всю жизнь, и мне жаль, что вы никогда не встретитесь, ты бы ему понравился, он бы порадовался за нас. Но что было, то было, и у нас с тобой всë иначе. А-Се вздохнул, улегся обратно в постель, свернувшись калачиком, словно внезапно обессилел. Придвинулся к Е Байи и уткнулся лбом в его бедро. Е Байи погладил его по волосам, не зная, что ещё сказать. И наконец придумал. — Знаешь, до этого Цзин Бэйюань звонил мне и спрашивал, какое имя указать в твоих документах, — абсолютно серьëзно начал он. — И что ты сказал? — А-Се слегка потерся об его ладонь, едва заметно, словно побаиваясь навязываться. Е Байи снова запустил пальцы в густую шевелюру. Будто кота завëл, надо же. — Ну, знаешь, я долго думал... и решил, что лучше всего тебе подойдëт... Сяо Хундоу. Ты же моя фасолинка. А-Се приподнялся на локте, посмотрел на него в тихом ужасе; кажется, на секунду он поверил. Знал бы он, как Е Байи тяжело сохранять серьëзное лицо! Вот-вот прорвëт… Наверное лицом он все-таки дрогнул, потому что А-Се зло прищурился.. — Нет, — сказал он. — Этот У назвал какое-то другое имя… — Ну ладно, подловил, Цзин Бэйюань не такой жестокий. — Е Байи ухмыльнулся. — Е Сяосе. Как тебе? — Е? Такое же Е, как у тебя? — брови А-Се смешно поднялись домиком, холодный прищур исчез как не бывало.. — Э... — Е Байи сообразил, что не спросил об этом. В комнате сразу стало как-то жарко. — Я... не знаю... но хотел бы такое же. А-Се снова спрятал лицо, уткнувшись ему в бедро, но на виду оказалось аккуратное ухо. Очаровательно красное. — Хорошо... — донеслось приглушенно. Е Байи откашлялся. — Я, наверное, слишком спешу... то есть, если не захочешь... поменяешь его. Делай что хочешь! Может, придумаешь себе фамилию получше… А-Се вдруг приподнялся, обвив шею Е Байи, быстро чмокнул его в губы, и потянул на себя. — Мне нравится эта фамилия. Потому что она твоя, — шепнул он, словно по-секрету. Е Байи хотел сказать ему, чтобы не скакал так, не то капельница выпадет, но вовремя прикусил язык. Не стал портить момент. Иногда надо просто заткнуться и услышать, что тебе говорят. *** Се-эр поставил цветы на тумбочку, поправил, чтобы смотрелось изящно и ифу, повернув голову, мог видеть свежие фиолетовые ирисы. — Вот так. Я помню, что они тебе нравились. Он присел на стул рядом с кроватью. Больница, в которой ифу пытались вернуть речь и подвижность, была не из худших, к тому же ему, как заключëнному, выделили отдельную палату с охраной. И всë-таки Се-эр не мог не думать, что должен был как-то вмешаться, найти для него лучшее... Он заметил, что ифу разглядывает его, скосив глаза, и усмехнулся. — Да, я постриг волосы, как это принято в цзянху. Варварство, но они отрастут. А одежду младшего лекаря... медбрата дал один знакомый. Чтобы я мог навещать тебя незаметно. В глазах ифу промелькнул страх, влажные губы бессильно шевельнулись, палец потянулся к кнопке. Се-эр ласково взял его руку и устроил на груди. — Не бойся, я не стану тебя убивать. Скажи спасибо Е Байи, почему-то он не хочет твоей смерти. Всë говорит о справедливости, о том, что я должен заботиться о тебе, раз считаю своим отцом. Он сглотнул. Когда он шëл к ифу, ему казалось, что этот разговор будет лëгким, раз ифу молчит. Но к этому взгляду он не был готов. — Я собирался тебя забыть и начать новую жизнь... но не могу выкинуть из головы. Наверное, мы с тобой похожи, ты ведь тоже не умеешь расставаться с прошлым, хранишь свои трофеи... А-Се помотал головой — нет, не то. Он ведь не то хотел сказать. Перед больницей он не сдержался, купил самого крепкого байцзю, и сделал несколько больших глотков прямо в такси, поэтому теперь мысли связывались между собой плохо. Нужно извиниться… нет, никогда! Сказать, что был дураком, раз решил, что в цзянху преступников до сих пор четвертуют… — Нет, не так. Ты не мой трофей. Если местные лекари смогут тебя вылечить, ты больше никогда меня не увидишь. Он перевел дух. Вот так. Все долги будут выплачены… какой бред! Давно нет никаких долгов, все было уплачено сполна. — Е Байи не прав, я ничего тебе не должен даже за то, что сделал живым трупом! Я давно отработал всё долги, прошлые и будущие! Просто... я привык заботиться о тебе, ифу, а привычки так легко не забываются. Ифу расслабился как-будто. Он смотрел а потолок, его взгляд не выражал ничего. Он зол? Он спокоен? Или... или ему просто скучно выслушивать бредни пьяного? — Не знаю, интересно ли тебе узнать о моей жизни. Не знаю, способен ли ты радоваться за своих детей, но я живу хорошо. Ты говорил, что цзянху — ад на земле, но я вижу просто место, где каждый идëт своим путëм. Я ищу свой путь, и наслаждаюсь удовольствиями, которые нахожу. Он помедлил. Рассказать ли ифу о предложении Цзин Бэйюаня? Лучше не стоит, ведь это касается Байи. — Твоë воспитание меня изломало, но оно же сделало меня сильнее многих. Ещë не знаю как, но я подчиню себе цзянху. Ифу тяжело вздохнул и закрыл глаза. Вспомнил свою юность, когда и сам хотел того же? Се-эр пересел к нему на кровать. — Тебе кажется, что я говорю как безумец? Но подчинить можно не только силой. Я всегда гадал, зачем на самом деле ты создал Персиковый источник? Ну, кроме прикрытия тех лабораторий с кристаллами в подвале, что нашли законники. Хотел поклонения, уважения? У тебя и так все это было. Я долго раздумывал, но теперь понимаю, ты правда искал покоя, ты искал дом. У меня дом уже есть, и выйдя за порог, я смогу идти, куда захочу. Оставалось ещë одно, последнее. То, что сказать было тяжелее всего. — Я... знаю о твоëм завещании. Наверное, это значит... что когда-то ты любил меня. — Он быстро утëр глаза. — Мне не нужно твоë отцовское благословение! Но... наверное, если бы ты дал его... Боже, как жалко это звучало! О, ифу сейчас должен быть на седьмом небе! Униженный сын приполз к нему на брюхе! Но глаза ифу не улыбались. Он смотрел на Се-эра, и по его щеке, через переносицу, катилась слеза, ещë одна. Будто... он понял. Но как он мог понять, если не понимал все эти годы? Себялюбивый трус, напыщенный гордец, извращенец, ненавистный... Се-эр осторожно положил голову ему на грудь и закрыл глаза. Пусть так. Пусть ифу не за что было любить. Но что такое тогда это щемящее чувство? — Я ошибался, ты не был моим раем, — прошептал он. — Ты был моим адом. Но я нашëл свой Персиковый источник. Я хочу... чтобы однажды и ты нашëл свой. *** Е Байи ждал его на стоянке, как условились. Взглянул исподлобья, обнял молча. — Тебе не обязательно к нему приходить, — тихо сказал он. — Можно просто узнавать через медсестëр, что ему нужно... Се-эр вжался в его шею, вдыхая тëплый запах мыла и стирального порошка. — Может быть, я навещу его на следующий новый год, — тихо ответил он. — Я... не помню настоящих отца и мать. Неужели должно быть так больно? Е Байи усмехнулся, перебирая его волосы. — Мои родители были простые деревенские люди, они бы таких страданий не поняли. Они всю жизнь старались быть ко всем добрыми, никого не обижали, и следили, чтобы я ел побольше мяса. Обожали Сюаня, как своего внука, показывали ему горы. Вот про тебя мне пришлось бы наврать, наверное... В общем, они никогда не делали мне больно. Пожалуй, мне повезло. Се-эр кивнул, чувствуя, что глазам жарко от зависти. Он открыл дверь пассажирского сидения, смерил взглядом урну, перетянутую ремнëм безопасности. — Мне что, ехать сзади? Е Байи рассмеялся. — Возьми его на колени, он не будет против. А-Се вздохнул, но послушался. Урна нагрелась на солнце, и ему казалось, что он прижимает к себе тëплое живое существо, яйцо, из которого должен вылупиться птенец. — Ты всë же хочешь развеять его на Люлишань? Почему не над морем? Е Байи пожал плечами. — Просто чувствую, что так будет правильно. Если он против, пусть придëт и скажет мне во сне. Я ему каждый год жгу пачки денег и сигареты даже покупаю, однажды сжëг целый бумажный мотоцикл! Будет он мне тут выделываться... Что такое мотоцикл, Се-эр не знал, но понял, что это что-то большое и значимое... было для Жун Сюаня. — Как скажешь. Он не хотел возвращаться на Люлишань — и одновременно хотел этого. Боялся, что бессмертные припомнят его грех… Но зачем бы им наказывать того, кого однажды пощадили? — Ты выяснил, кто были те законники, что вмешались? — Поспрашивал у Бэйюаня, но осторожно, не хотел выглядеть чокнутым. Никто этих полицейских не знает… Вдруг это горные духи, а? — Горные духи... — повторил Се-эр. — Столько лет им все равно было, что там делают у них в Арсенале. И вот, проснулись. Может быть, ты их разбудил? — Боишься, что если вернëмся на Люлишань, они тебя утащат в своë логово? — Е Байи усмехнулся. — Я бы утащил. — Ты и утащил, — фыркнул Се-эр. Было приятно шутить над этим... Нашел под лавиной и утащил в логово. Лис. — Боюсь, как бы не разгневались. — Мы не будем подниматься высоко, — Е Байи не глядя погладил его по колену. — А Сюаня, значит, не боишься? Се-эр вздохнул. Урна с прахом все еще казалась теплой в его руках, хотя покоящемуся в ней Жун Сюаню стоило бы ненавидеть своего убийцу. Наслать на него проклятие, чтобы отсохли руки или кровь сделалась черной и густой… — Он мог бы покарать меня раньше. Но почему-то этого не сделал. Значит… у него, наверное, нет сожалений, — Се-эр помолчал. Что ещë можно сказать? Извиниться? Но любые извинения, любые оправдания будут звучать жалко. К тому же, они говорили об этом раньше. — У ифу никто не выходит из дела живым. Мне… жаль, что Жун Сюань встретил его. И я… Е Байи кивнул, не отрывая взгляда от дороги. — Знаю, знаю. Если бы ты знал, ты бы не стал его убивать, а если б у бабки была борода, она была бы дедом. Что случилось, то случилось. Кстати... я тут всерьëз подумал над тем, что сказал Цзин Бэйюань. И... может... это не самая плохая идея. Можно хотя бы обсудить. Се-эр понял, о чëм он: Цзин Бэйюань и У Си так жадно вцепились в Персиковый источник не только по доброте душевной. Они говорили о чëм-то под названием «рехаб», о месте, где люди, заведëнные цзянху в тупик, смогут лечиться, изучать у-шу и боевые искусства, чтобы стать здоровыми. Цзин Бэйюань хотел, чтобы во главе этой странной школы для неудачников встал Байи. Байи же колебался. Неужто решился наконец? Сам Се-эр не был уверен, что хочет возвращаться в эти стены, где все будет напоминать ему об ифу. Но как отказаться от своего наследия? — Хочешь этого? — Может, не здесь, но... — Е Байи усмехнулся. — Не важно. Не важно, где. Это... было бы неплохо. Интересно. А ты что думаешь? Се-эр опустил глаза. Он подумал — Е Байи хозяин поместья? Возможно, если все там переделать... Людям, которые живут там, некуда больше пойти, Се Ван не может просто так все бросить... — Не знаю, понравится ли бессмертным такое соседство, — пробормотал он. — Если бы ты не нравился бессмертным, они бы не стали тебя спасать. Но если не хочешь... мы так и не выяснили ещë, умеешь ли ты петь! — Почему мы должны это выяснять? — Се-эр опешил. Он умел петь; и играть на пипе, вполне сносно, ифу не слишком часто морщился, слушая его. Но к чему сейчас Е Байи об этом вспомнил? — Люди любят тех, кто умеет петь. Может, тебе захочется всем нравиться! Как тем девчонкам в торговом центре. Взгляды — игривые, восхищенные. Да, ему тогда хотелось понравиться тем девчонкам — просто для того чтобы Е Байи увидел, какой он красивый, и заревновал немного... Только вот закончилось все плохо. — Я умею петь, — сказал он. Е Байи повернулся к нему, глядя так странно... как на сокровище. — Тогда спой мне как-нибудь. *** Воздух потеплел, снег стал мягким и рыхлым. Е Байи подошëл к краю горной террасы, опоясывающей Люлишань, вздохнул полной грудью. Ну вот и всë. Он обернулся к А-Се, мельком оглядел его, принимая из рук урну. Они оба сегодня повязали на предплечья белые повязки по случаю похорон. Е Байи, подумав, надел чëрный костюм под белое пальто, А-Се — что-то просторное, дизайнерское, похожее на старинные халаты, с серым узором гор и рек. — Ну что, мы стоим по ветру, погода солнечная. Надо бы, наверное, что-то сказать, — он, кряхтя, вытащил тугую крышку, боясь дышать, погрузил непослушные пальцы в пепел, мягкий, как волосики трëхлетнего Сюаня... — Будь счастлив в следующей жизни, сынок. Не наломай дров, и... я люблю тебя и скучаю. Ветер вдруг изменился — налетел сбоку, толкнув в плечо, будто широкой ладонью: «Что за сопли, старик? Ты как всегда!», и снова утих. Е Байи усмехнулся. Ну да, как только Сюаню исполнилось десять, обниматься у них стало не принято, а раньше ведь сам бежал, вис на нëм, как обезьяна... Он помотал головой. — А-Се, скажешь что-нибудь? Тот слегка вздрогнул, будто застигнутый врасплох — наверное, не ожидал, что приплетут к семейному делу. Посмотрел на Е Байи, потом на урну. Облизнул губы. — Это я убил тебя, — сказал он. — И не рассчитываю на прощение. Но... мне жаль. Е Байи кивнул и разжал кулак. — С мамой всë хорошо, Сюань. Передавай привет отцу. Горсть за горстью, горсть за горстью пепел таял над пропастью, терялся среди белых снегов. Слëзы впервые пришли не колючим комком в горле, а свободным выдохом. Он шмыгнул носом, улыбнулся солнцу. Как привольно в горах! Как легко дышится! Он выпустил из урны остатки пепла, и, размахнувшись от души, швырнул пустой горшок далеко-далеко. Горы зазвенели-засмеялись бронзовым смехом, и он засмеялся вместе с ними, зная откуда-то, что лавина не сойдëт. А-Се смотрел на него весело и удивлëнно. Нежно. Его мягкие щëки порозовели, тëмные глаза искрились улыбкой, и Е Байи не выдержал: схватил его за руку и прыгнул вверх, на нетронутое снежное полотно. Ци свободно гуляла по меридианам, он чувствовал, что может направить эту силу куда угодно, сосредоточился на спине, выпрямившись как следует, задал тонус бëдрам, будто собирался танцевать или заниматься любовью, напряг ступни... Рыхлый снег не провалился под ногой — упругий поток ветра сразу же поднял выше. Прыжок, ещë один... Е Байи обернулся к А-Се, но солнце ослепило его. Он видел лишь силуэт в развевающихся одеждах, искрящийся снег и яркое солнце. Тысячу лет назад любовники так же парили над снегами. Есть вещи, которые не меняются. Он подумал, что надо бы приобнять А-Се поудобнее, сбился с шага... и рухнул прямо в пушистый снег, как в мягкую перину. А-Се ловко приземлился следом, навис над ним. — Мне кажется, будто это уже было со мной, — задумчиво сказал он. Е Байи усмехнулся, стряхивая снежинки с его чëлки. — Может, в другой жизни. А-Се улыбнулся, быстро клюнул его холодными губами в нос. — Той, где я был старым? Запомнил, значит, его бессвязный романтический бред! Перед глазами снова встала эта картина: А-Се на изгибе тропы, опирающийся на посох... — В той жизни, где мы были вместе до самого конца. Сказал и понял, что сморозил глупость. Ведь нет никакого конца, — есть только тысячи и тысячи лет пути.