Красный канет с обманчиво-белой луны

Проходит не так уж и много времени, прежде чем Ферран понимает — он сделал херню. Нет, о желании сбежать он ни капельки не жалеет, оставаться там и продолжать подчиняться желаниям матери, пляшущей на границе безумия, и устаревшим обычаям, ей же перевранным и извращенным, он бы попросту не смог… Только вот план побега надо было продумать чуть-чуть получше. И запомнить отличия маркировок кораблей Массера ото всех остальных. Потому что, ну, кто же знал, что знаки отличия торговых массерских кораблей так похожи на знаки торговых кораблей, курсирующих между лунами и сектором Мерунеса Дагона. Ферран не то чтобы себя в этом всем винит — они, ну, в самом деле отличаются всего-то парой штрихов и точек, и с непривычки пока не увидишь рядом, разницы не заметишь, да и вообще, откуда бы ему знать, он стараниями матери лет до семи даже о существовании женщин за пределами их семьи не знал… Не то, чтобы от понимания причин собственной неудачи становилось легче. Даже хуже становится, наверное: чем больше он обо всем этом думает, тем сильнее ему хочется себя жалеть. Сожаления он не может себе позволить: стоит лишь ненадолго остановиться, стоит слишком увлечься и начать упиваться страданиями и жалостью к себе — и двинуться вновь станет в стократ сложней. Да и не захочется — потому что зачем, лучше не станет, не стоит и пытаться… Поэтому он решает в таких ситуациях не думать вовсе, чем думать о том, как все плохо. И о том, как он скучает по старой, такой простой и понятной жизни. Скажи ему еще года полтора или два назад, что когда-нибудь он искренне будет скучать и по нравоучениям матери, и по шумной родне, и по высохшей красной глине и белой от соли земле… Он бы не поверил. И все же иногда, холодными, полными тьмы вечерами он понимает, что действительно скучает: по семье, по привычным созвездиям, по нагретым черным камням руин, по сухим ветрам и постоянному привкусу соли… По безопасности и ощущению дома. Даже по матери, вечно требовательной, вечно недовольной, со всеми ее никс-блохами в мыслях… совсем чуточку, не признавая этого до конца, но скучает. Он гонит от себя эти мысли сразу же, как осознает их существование. Потому что иначе станет совсем уж тошно жить. Потому что иначе он больше не сможет стискивать зубы и идти к цели, не оглядываясь и почти что не сожалея. Потому что иначе он больше не сможет бороться с желанием сдаться и умереть. Иногда Феррану кажется, что был в этом всем какой-то злой рок, провидение или какая-то другая метафизическая чушь… Кто же знал, что он проникнет на корабль до планов Мехруна — и кто же знал, что в пути тот сломается, и экипаж будет вынужден остановиться на ремонт и дозаправку на одном из маленьких приграничных планов? И кто же знал, что именно на этот план корабли приходят так редко, что и за полгода жизни возле космопорта можно пересчитать судна по пальцам? Может, конечно, в этом поселении просто все изначально было плохо, и где-нибудь на другом краю плана дела получше… Но Ферран не хочет рисковать. Поселений здесь немного — и возможно, что не во всех из них есть порт. Этот затерянный в обливионе городок — деревня даже по меркам Секунды, всего-то пара тысяч жителей, большинство из которых низшие кин. Но Ферран уже не настолько наивен и предпочитает теперь прощупать почву, прежде чем по ней прыгать. Он знает, что другие поселения этого плана не отличаются друг от друга ни масштабом, ни богатством, ни популярностью… даже не у туристов — у местных. Может быть, пока Ферран будет метаться между одинаково мертвыми поселениями, он пропустит свой билет… даже не в лучшую жизнь — просто в хоть какую-то. Про мечту о полетах и погонях за звездами он больше не вспоминает — слишком становится больно. Даже больнее, чем от попытки понять, где заканчивается разумная осторожность и начинается страх еще одной катастрофической неудачи. Иногда Феррану кажется, что чем больше он отгоняет от себя дурные мысли, тем упорнее сходит с правильного пути в сторону пропасти. Возможно, чтобы не свалиться, стоит остановиться… Но и останавливаться нельзя. Патовая ситуация, неразрешимая — и, наверное, вовсе не требующая решения. Смертные все равно обречены на забвение. И все же хотя бы в мыслях борьбу нужно продолжать. Терис не одобрил бы саможаление и попытки сдаться — да и сам Ферран сдаваться не хочет. Пока что он остается в этом городке, меняя разве что места работы: кин не особо любят меров Туморровинда, и это не то чтобы невзаимно… Но у Феррана не особенно получается задержаться на одном месте дольше пары стандарт-месяцев — обычно где-то к этому сроку начальство решает, что подростку-чужаку в принципе можно и не платить… или возникают другого рода конфликты. Разве что здесь, в забегаловке с ну очень оригинальным названием “Таверна”, он смог задержаться уже на полгода. Владелец “Таверны”, по сравнению с собственными соседями и соперниками по бизнесу, был… можно даже сказать расположенным к не-кин. Это не мешало брать с них втридорога или платить меньше, чем кин, но в этом своем отношении он был более чем постоянен. И не-кин среди его посетителей было куда больше, чем где-то еще в этом городе. Уж Ферран-то знает, он сменил за эти полтора (или больше?) года треть — если не половину — забегаловок с включенным в плату пропитанием и проживанием сотрудников. А еще это место было достаточно близко к порту — и потому редкие… ну, обычно военные и торговцы из кин, приходят в первую очередь сюда, в “Таверну”. Туристов здесь не водится: кому вообще будет интересен зачуханный план в жопе Мертвых Земель, совершенно идентичный любому другому плану из жопы Мертвых Земель? Но, наверное, если бы они были — они бы тоже приходили сюда. Иначе хозяин даже не стал бы тратиться на бумагу и краску и не сделал бы меню специально для чужаков Он часто говорит что-то о недавней войне с Принцем Насилия, про армии, беженцев и предателей, про спорные территории и войну за души… Ферран обычно на это только кивает, угукает в нужных местах и делает крайне заинтересованное лицо. У него есть простая и понятная цель – заработать как можно больше, столько, сколько вообще возможно заработать в этой дыре, и улететь отсюда на первом попавшемся корабле. Но необходимость питаться и спать в тепле подтачивают и без того скромные запасы Феррана, так что за полтора года – или сколько он здесь? Сутки? Вечность? – едва ли скопилась сотня полновесных золотых. Но показывать он желания свалить не должен. Как и вообще любое неповиновение порядкам местных. Поэтому он без интереса слушает, запоминает, не осмысливая, и повторяет услышанное, когда от него это требуется. Ну плевать ему на случившееся больше полувека назад, плевать на недавнее передвижение границ между Хладной Гаванью и Мертвыми Землями, да и на споры даэдрических владык ему насрано точно так же, как и сидящему на цепи у порога “Таверны” скампу. К сожалению, от внимательного выслушивания чужих воспоминаний зависит его зарплата. Впрочем, посетители тоже любят поговорить — и не только поговорить, если честно, так что улыбаться, желая убить, Ферран научился практически так же быстро, как и с вдохновленным лицом не-слушать. А еще держать удар и выскальзывать змеей из толпы. Он конечно понимает, что женщин среди кин существенно меньше мужчин, что его молодость, тонкие — и нетипичные здесь — черты лица и длинные волосы, обычные для Секунды, но непривычные здесь, провоцируют нежелательное внимание… Но с большинство пунктов от него не зависят, а волосы он оставит уже из принципа. От их наличия или отсутствия не поменяется ничего — но с ними он хотя бы останется собой. Останется Ферраном Садри, четвертым ребенком и вторым в линии наследования одной из обнищавших ветвей Малого Дома Редоран-Садри. Пусть даже имя ни свое, ни рода он ни разу после побега не произносил и не слышал. Но и об этом лишний раз задумываться не стоит. Ферран тяжело вздыхает и устало распластывается по барной стойке. Его жизнь — совершенное дерьмо, которое и жизнью-то не назвать, и он виноват в этом сам. Ферран устал. Он устал протирать столы и стаканы, разносить еду неблагодарным уродам, устал терпеть чужие сальные взгляды, слова и прикосновения, устал бороться за выживание, устал копить деньги на билет без шанса хоть когда-нибудь их потратить на изначальную цель. Это не лучше жизни на Секунде — он не об этом мечтал, когда сбежал из дома. Впрочем… кое-что хорошее в его положении тоже есть. Ферран поднимает голову на звук дверного колокольчика и ворчания сторожевого скампа. Он практически не сомневается в том, кого увидит. “Госпожа Дэрри” для местных, “мутсэра Дэйре” для Феррана — даже воспоминание об этой женщине могло улучшить настроение и сделать восприятие жизни не таким пессимистичным. Она более чем красива: выглядит настолько роскошно и дорого, что и возраст ее не чувствуется — Ферран слышал, что ей за сотню, но выглядела она не старше (может быть, даже моложе) Лирис… нет, Мадрени, правой руки Галура. Лирис конечно убита горем, но все же еще не настолько… зрелая. Если, конечно, сравнивать с тем, какими он их в последний раз видел. Дэйре держит себя с достоинством, сорит золотом и ставит себя так, что даже владелец “Таверны” ходит вокруг нее на цыпочках и что-то там лопочет про многолетнюю дружбу. Ферран не слушает, он просто любуется. И ему за это — почти — не стыдно, потому что посмотреть действительно есть на что… Она появилась где-то с полгода назад — Ферран это точно помнит, потому что тогда только устроился в “Таверну”. И потому что всего через пару недель после ее появления по всему плану, наверное, прокатилась какая-то буря странных событий и последующего помешательства на хуйне. Даже ночью небо было светло от вспышек света, Ферран столько военных кораблей в одном месте никогда не видел… Но порт они игнорировали, так что Феррану это ни капельки не помогло. Сначала слухов было совсем немного, и те местные произносили полушепотом… а потом, стоило небу опять опустеть, как весь план превратился в потревоженный улей. И забегаловка под звучным и весьма оригинальным названием “Таверна” превратилась в самое сердце этого улья. Она всегда полнилась свежими, насколько это возможно для самой задницы Мертвых Земель, слухами, но в тот недолгий месяц она превзошла саму себя и собрала, наверное, самую большую выручку за много лет. Феррану повезло, что он уже там работал — львиная доля его накоплений за полтора года как раз собралась из чаевых и процентов, полученных в тот период. “Таверна”, наверное, впервые за долгие годы – если не столетия – получила невероятный наплыв посетителей и искупалась в лучах славы, грозясь рассыпаться в прах на пике своего расцвета. Вот что значит первое крупное заведение на дороге из порта в город. Разношерстную — тоже впервые за много лет — толпу не смутили ни ветхость здания, ни нахождение в приграничном, но никому не нужном, даже – особенно – собственным властям плане, ни откровенная дерьмовость пищи и питья. Куда важнее им тогда были слухи: шутка ли — единственное на полудюжину ближайших мелких планов крупное событие. Отдаленное положение шло лишь на пользу — пока подобные слухи дойдут до Главных Планов, на границах они уже затрутся языками до дыр и начнут откровенно отдавать гнилым душком несвежести. Поэтому неудивительно, что практически со всех ближайших планов слетелись мелкие торговцы, скучающие обыватели, путешественники, шпионы всех форм и мастей и бесчисленное множество неопознанных элементов, называвшихся просто: искатели приключений. Или хлаалу. Или еще менее цензурно. Впрочем, сбежать тогда Ферран тоже не смог — несмотря на количество кораблей, ни один из них не был крупным и если куда и улетел бы, то на другой такой же пустынный план. Так что Ферран продолжил ждать и собирать слухи, меняя их на щедрые чаевые. Где в них правда и есть ли она вообще, его, если честно, ни капли не волновало. Кто-то говорил, что недалеко отсюда вновь засекли шпионов Молаг Бала. Кто-то говорил, что военные наконец выследили и убили – хотя, кто-то говорил, что просто подбили и потеряли, потому кораблей было так много, – преступника, который когда-то давно убил какую-то шишку. Говорили, что лет сорок назад какой-то самоубийца убил одного – хотя тут тоже версии разнились, кто-то считал, что нескольких – маркиназа со свитой и целым карательным отрядом. И выжил, и затаился на все эти сорок лет. Кто-то говорил, что ничего он не затаился, и убийства продолжились. Кто-то — что это был один из жителей зачищенных нейтральных когда-то планов; кто-то – что культист-убийца, подло подкравшийся со спины; кто-то грешил на пособников Принца Боэтии или Молаг Бала (или кого другого – у Принца Мерунеса довольно много конкурентов). Изредка и с большой опаской мелькали совсем немыслимые версии про подхватившего сострадание и обезумевшего офицера. Говорили, что это был честный бой, насколько может быть честным сражение одного против дюжины, но в это мало кто верил. Убитый маркиназ – маркиназы? – был любим самим Дагоном и вот-вот бы вошел в его личную гвардию. Говорили также, что преступник никого не убивал, но обокрал самого Мехруна, что на его совести уничтожение нескольких планарных баз, и даже что недавняя война с Молагом вообще закончилась — а может и началась — из-за него. И другой подобный бред, который Ферран, конечно же, пропускал мимо мозгов и сердца и не пытался даже осмыслить. Потому что слишком уже бредовая херня, обрастающая все новыми подробностями за те пару минут, что он несет заказ с кухни. Он еще задолго до “Таверны” привык слушать как ругательства вечно недовольного хозяина, так и сплетни вполуха, в нужных местах поддакивать и быстро шевелить ногами, не спотыкаясь при этом о мебель и нетрезвых посетителей. Он привык разносить эти сплетни вместе с едой — и забывать до следующего клиента. Умением избавляться от лишних мыслей и другой бесполезной херни за всю свою жизнь Ферран овладел по-настоящему хорошо. А за время в Мертвых Землях отточил, наверное, до совершенства. Но кое-что он из головы выбросить никогда бы не захотел и не смог. В центре всех этих слухов была мутсэра Дэйре. А потом, когда волна туристов схлынула, мутсэра Дэйре осталась. И легко и дразняще украла у Феррана кусочек сердца. Легкий флирт, прекрасная внешность, щедрость на золото и похвалу — и Феррану, отвыкшему от чужого тепла, даже не любви, этого было достаточно, чтобы влюбиться. Не то чтобы Дэйре как-то давала повод думать, что эти чувства взаимны: они беседовали иногда, она садилась за закрепленный за ним столик и вообще предпочитала, чтобы обслуживал ее именно он. Не больше. Но помечтать-то хотелось… Как и узнать, почему такая женщина сидит в этой дыре больше полугода. Но Феррану уже почти семнадцать, и он прекрасно знает, что не в свое дело лучше не лезть. И вопросы, и знания могут быть смертельно опасны. И хотя он продолжает быть любопытным и старается все вокруг замечать и анализировать, чтобы хоть как-то отвлечься от желания вскрыться, и догадки, и мысли, и почти всегда неуместные вопросы он держит исключительно при себе. Он еще не сдался — и он на самом деле совсем не хочет умирать. Он поднимается со стойки, трясет головой, закидывая за спину собранные в хвост волосы, и, прижав к груди блокнот, танцующим шагом подходит к “госпоже Дэрри”. — Чего вы желаете сегодня, мутсэра? — едва слышно спрашивает он не на местном диалекте, но на классическом данмерисе. За такое обычно штрафуют, но хозяин не слышит, а самой женщине так нравится больше… иначе она бы не смотрела так благосклонно и не говорила бы с ним именно на классическом. Женщина садится не за столик, но за высокий барный стул, и делает это так грациозно, что дух захватывает, и приглушенный свет так красиво играет на ее серебряных волосах, а светлые, подобные лунному сиянию глаза, становятся таинственнее и темнее… — О, я ненадолго — так что сегодня лишь мой любимый коктейль… — она говорит нежно и мелодично, и голос ее течет рекой, и Ферран в этих звуках тонет и не особенно хочет выныривать… — …и пару часов твоего времени. Когда ты заканчиваешь? От неожиданности Ферран давится воздухом и закашливается. Всматривается в женщину исподлобья, чуть щурится — и видит под наносным флиртом и нежностью ледяную сталь. Неожиданно вспоминается, что она так-то тоже из слуг даэдра, и очевидно не низшего статуса. И что за Ферраном нет никого и ничего, что помешает ей его сожрать… Но — он вдруг понимает это с неожиданной яркостью и четкостью, и эта мысль отказывается исчезать, в отличие от любой другой опасной идеи, — ему интересно. — Через полчаса, мутсэра, я совершенно свободен. Ферран говорит это, прекрасно понимая, что спустя время скорее всего горько пожалеет. Но он устал бояться собственной тени — и риска неверного шага.