these walls.

Они (ожидаемо) возвращаются в отельный номер. Не проходит и тридцати минут. Воздух на улице такой жаркий и липкий — он сам подкидывает в голову идеи утопиться в море. Обернуться вокруг волн, позволить воде заполнить нос и вылизать солью все горло. Милли вытирает лоб рукой, а потом буквально кривится. Успокоиться, ведь так? Ей всего-то нужно успокоиться. Сделать это каким-то образом. Потому она задерживается в коридоре, медленно снимает обувь. Пэдди как-то тупо падает в большое синее кресло в светлой гостиной: руки его скрещены, темные глаза неотрывно (ну и как-то озадачено, поистине) следят за маленькой девочкой с непослушными волосами, которая (по-деловому) бегом скрывается в этой вот соседней комнате, тут же захлопывая за собой двери. Вскоре слышится нелепая песенка из какого-то детского шоу по телевизору. Умница. Будто Висенья знает, что маме с Патриком (так она назвала Пэдди, когда тот позволил ей забраться на пять минут внутрь крутой тачки, невероятно) просто необходимо поговорить. Милли садится напротив Консидайна, она забирается с ногами на небольшой диванчик. Выдыхает. Громко. А потом все и начинается. Потом это: — Слушай, ты сказал, что… Мэтт сейчас тоже в Испании. Такие себе случайности. Я ничего не знаю про его новый сериал, серьезно, потому даже не могу предположить, где- Где он, блин, сейчас находится. Может, он вообще на другой стороне страны. Тогда что? Пэдди шарит все в первой секунды. Визерис года, честное слово. — Он приедет, если ты его сама попросишь. Думаю, такая ситуация требует быстрых и точных действий. От него тоже. Вы вдвоем тут заварили кашу, ага. По-крайней мере, он сможет вырваться на парочку дней. Понимаешь? Конечно, она понимает. Только дураки бы этого не поняли. Но тут проблема в другом. Милли страшно. Так блядски страшно. Она не хочет первая с ним сталкиваться, только не это, ей нужно еще немного времени, всего чуть-чуть, чтобы подумать. Принять свою участь в этом всем безумии. Прикинуть, с чего вообще начинать с ним такой сложный и убийственный разговор. Ты сломаешь мужику жизнь. Ты такая сука, я просто не могу. Та да, Майлз, сто процентов. Я молодая, я глупая. Я такая ничтожная, меня саму от этого всего тошнит. — Черт, — Алкок устало откидывает голову назад. Пэдди понимает. Весь его вид кричит: все серьезно, это все серьезно, сделай правильный выбор, пожалуйста. Слова даются ей с большим трудом. Горло саднит. — Ну что я могу тут сделать? Типа, позвонить ему, а потом взять и сказать «Ой, кажется, я сейчас тоже на побережье, давай встретимся? , «Ох, а еще я тут не одна, со мной моя дочка, а ты, оказывается, ее папа». Такое ему сказать? Да он ахуеет. Возьмет и разъебет все вокруг. Ничего не оставит после. Придумай-ка лучше, если ты сама не хочешь, чтобы потом он буквально сдох на месте, окей? Окей. — Я верю, что тебе страшно. Правда. Но ты… бля, Милли, он должен знать правду. Просто должен. Это его кровь. Честное слово, я сам пока в каком-то диком шоке. Смотрю на твою прекрасную малышку, а вижу его перед глазами. Это так странно. Как остальные не видят того же самого, а? — Мужчина тянется к небольшому столику, чтобы пододвинуть ближе бутылку вина. Пять секунд, красная жидкость уже в стеклянном бокале. — Я не буду тебя спрашивать эти вопросы, типа а «почему», а «как так вышло», я на тебя вообще не злюсь, если тебе это важно. Мне просто… грустно за моего лучшего друга. Да. Милли чувствует. Она видит. Вино в бокале приобретает оттенок по-темнее. Кровь, кровь, кровь. Висенья его кровь. Вдруг вся реальность переворачивается, она смещается. Становится жутко. Такая ведь у нее теперь жизнь, да? Но боги сами так выбрали, они приклеили на нее клеймо этой вот любви, которая однажды случилась семь лет назад. И до сих пор клеймо не смывается, не отдирается — такое носи с тобой до самой смерти, не иначе. Слезы появляются в глазах. Слова смыкаются в единое целое. — Помоги мне, Пэдди. — Как? Что мне сделать? Что вот он может сделать, чтобы тебе стало легче? Это даже не его ноша. А то, что он сам участвует в этом добровольно — за такое только спасибо ему скажи. Понимаешь, спасибо ему. Блин, была бы тут еще и Эмили… Алкок невольно ерзает. Она утирает лицо руками. — Мне действительно нужно побыть одной перед встречей с ним. Без Висеньи. Немного «проветрить» голову, ага. Вот это ты придумала, конечно. Консидайн наливает еще вина. Чисто какие-то «фабиано-франкелевские» вайбы. Трэш. — Так ты хочешь, чтобы я за ней сам присмотрел? Куда, блин, я ее повезу? В чертов парк развлечений? В «Seven Flags»? Мне кажется, идея так себе. Но это (все-таки) хоть какая-то идея. В таком случае я смогу собраться, как на войну. Ну, и подготовиться к своей быстрой смерти, ведь Мэтт Смит запросто может меня после всего уничтожить. Он имеет на это полное право. — Ты можешь просто взять ее и поехать с ней… в тот стеклянный домик. Ты его помнишь? Когда-то давно Мэтт его купил. Недалеко от восточного Побережья. Ключи у меня все еще есть с собой. Вау. И чего же ты с ними носилась-то все это время, как дура? В карманы свои прятала, в сумки свои модные? Думала, что вернется твое счастье? Или ключи были метафорой, типа «ношу их, как и сотни попыток с тобой расстаться»? Класс. Пэдди сильно хмурится. Явно сейчас обдумывает сказанное. Да и: — Купишь ей пиццу, какой-то молочный коктейль. У нее полно с собой игрушек. А я пока соберусь с мыслями, а потом сама к вам приеду. Просто побудь с ней ненадолго, ладно? — А Мэтт что? — Я позвоню Мэтту. Обещаю. Пожалуйста, если тебе не- — Ладно-о, — Консидайн утвердительно кивает, он определенно сдается. — Ладно, окей. Все это потому, что я вас очень сильно люблю. И ненавижу одновременно. Так, бля, друг другу головы ломать. Невообразимо! И судьбы тоже, вот реально! Милли вдруг импульсивно подается вперед. Она обнимает мужчину крепко-крепко. Пэдди по-хорошему к ней смеется. Он утирает слезы у нее на щеках — скорее отцовский жест, — а потом опять устраивается в кресле. — Только немного потусуемся тут, пусть эти два бокала вина из меня выветрятся, хорошо? Полиции нам еще не хватало. А теперь позови сюда Висенью, я уже просто заскучал за ее этим заливистым смехом, давай-давай. Чувствую себя, как ее дед. Ты прикидаешь, что она сама мне позвонила с твоего телефона? Это судьба. — Ты самый лучший дедушка, — Милли хихикает. Это возвращает в ее вид некую такую магию, не описать ее, ничего такого, ну и от нее вообще не хочется отрывать своих глаз. Красивая, красивая. — Только не балуй ее слишком сильно! — Это право я оставлю ее папе. Висенья врывается в комнату в больших ковбойских сапогах, практически тонет в них. У нее на лице хитрая ухмылка, а в руках плюшевых дракон. Милли целует ее в лоб. Они тусуются в номере до четырех часов дня. 1. В Мустанге малышку пристегивает Милли (на заднем сидении), потом по другую сторону пристегивает ее этого дурацкого игрушечного Дракона. Поцелуй на прощание, ну и вот как это делается — Висенья крепко-крепко обнимает маму руками за ее шею. Она совершенно не против на «маленькое дорожное приключение» с Патриком. Патрик, господи боже. Новые локальные прикольчики в студию. Отлично, а теперь поехали, как говорится. Пэдди включает свое модное радио со своими старыми рок-группами. Он машет Милли на прощание, потом слышится рев мотора, ну и машина плавно выкатывается из парковки на дополнительную дорогу, примыкающую к западному шоссе. День все еще жаркий, людей тьма, но в кармане ключи от стеклянного домика, потому план четкий, понятный. Слишком очевидный. Это же нормально? Тут нет «нормального понятия» нормальности, мы с вами уже давно это поняли. — Кто играет? — Висенья подает голос позади, громко-громко. Пытается сама перекричать музыку, получается. — А еще я хочу пить! Можно мне попить? — Мы только что буквально сели в машину, — Пэдди заглядывает на девочку в зеркало, поверх своей головы. Ха, он так давно не был чьей-то нянькой, просто поразительно. — Как такое может быть? — Хочу пить! Хочу пить! Хочу пить! Кстати- — Что такое? Как быстро у нее переменяется настроение. Прямо-таки как у Смита. Консидайн ежится. Странно, странно. Но блин, девочка ему нравится. Он от нее без ума. Потому тянется к магнитоле, чтобы сделать потише. Висенья хитро улыбается. — Передумала. Пить не хочу больше. А еще лучше расскажи мне о моем папе, вместо того, кто играет в твоем радио. Радио это скучно. Кто бы говорил, фыркает про себя мужчина. По-хорошему. У него такое ощущение, что он сейчас едет буквально с Мэттом куда-то, ну и тот (как обычно) скачет из темы на тему. — Папа твой точно такой же «хаос», как и ты, ребенок. Капец. — Что-о-о такое хаос? — Она хмурится, тогда протягивает ручку, чтобы ухватится за лапу своего плющевого Дракона. Игрушечная поддержка, ну или что. — Когда что? — Хаос, это когда отсутствует порядок. Понимаешь? — Наверное, — девочка кивает, потом бегло смотрит в окно. — Папа не придерживается порядка? В чем? Ох, думает Пэдди. С чего бы-то начать тебе рассказывать про все это. С его пустых трахов без порядка? С его способности выпить весь алкогольный магазин? Пф-ф. Ну уж нет. И: — Тебе просто нужно его увидеть, чтобы понять, малышка. Но он хороший. Один из самых умных людей, которых я знаю за всю свою жизнь. Он мой лучший друг. Всегда выручит. Сам всегда поймет в чем суть твоих проблем, еще задолго до того, как ты поймешь это сам. Да вот только в своих личных проблемах от так разбирается, как и эти моряки, которые сами никогда не надеются на то, что ступят на сушу, на твердую землю. Что спасутся. Тут он слепой, ничего не видит, ничего не знает. — Он умеет «по-чувствовать» людей? — Ты имеешь ввиду «чувствовать людей?» Или ты про что? — Ну-у, — Висенья замолкает на секунду. Пальцы на лапе Дракона сжимаются сильнее. — Не знаю, как тебе обьяснить, Патрик. Э-э… это когда ты можешь увидеть что это есть за человек, еще до того, как он сам заговорит с тобой. Блин, а она умная. Милли была права. Семь ей лет, почти-что восемь, а говорит почти на уровне. Пэдди хмыкает. — Ты так умеешь? — Да. Мамочка называет это «телепатией». Ах, вот оно что. Телепатия. Вдруг становится так грустно, так нелепо грустно. Столько лет, столько лет — а Мэтт ничего не знает о ней. О своей малышке. Столько этих лет, а они все упустили моменты, пропустили ее взросление «вместе». Висенья опять замолкает. В этот раз надолго. А когда она почти-что засыпает, ну и сама (по-удобней) берет и устраивается головой на сидении машины, с ее рта слетает только это: — Как думаешь, Патрик, папе я понравлюсь? Он сможет когда-то меня вообще полюбить? По спине пробегают мурашки. — Конечно, милая. Абсолютно. Я думаю, что он будет от тебя в восторге. Кажется, девочка понимает. Или же такой ответ ее устраивает. Она отворачивает взгляд к окну, а через пять минут уже спит, тихо посапывая в салоне. Консидайн еще больше приглушает музыку. Его навигатор показывает «140 км» до финальной цели. 2. Он покупает им четыре больших пиццы, два банановых молочных коктейля, три бутылки газировки, ну и какой-то дурной салат. Любимые остановки на заправке в ебенях. Бензин охуеть, какой дорогой. Все с ума посходили, вероятно. Чувствуешь себя, как этот Джоэль с Элли. Привет, «Последние из нас». ЭйЧБиО, мгм. Милли звонит за секунду, как только бак заполняется доверху, а сигаретка в руках у Пэдди начинает глупо тлеть. Солнце лижет горизонт, мажет лучами вдоль полей. — Ну как вы там? Как Висенья себя чувствует? — Не волнуйся, Миллс, она спит. Почти всю дорогу спит. Хороший ребенок, все дела. Ты как там? — Вам еще долго ехать? — Алкок, видно, сама тоже чиркает зажигалкой. Консидайн бегло улавливает, как она делает затяжку. — Я в порядке. Была на пляже, прогулялась. Эмили подняла наконец-то трубку, мы с ней долго разговаривали. — Мэтту ты еще не звонила? Нам еще осталось пол часа, ну и будем на месте. Ты это, ну, скинь мне пароль от сигнализации. — Уже отправила. И нет, еще нет. Не звонила. Скоро. — Хорошо. Вижу, спасибо. Как будем на месте, я тебе маякну. — Спасибо, Пэдди. Я- — Не волнуйся, окей? — Мужчина чуть посмеивается, голос его становится теплым, таким хорошим. — Висенья в порядке. Я ее в обиду не дам. Лучше давай там разбирайся с этой своей головой, ну и будем понимать, как дальше жить. Идет? Все мы — будем понимать. — Да. Ладно. Ты прав, да. Спасибо еще раз. Они прощаются. И так же быстро Пэдди возвращается к себе в черный Мустанг. Автоматически. Так просто и легко он выруливает на дорогу, чекает девчонку в зеркало заднего вида, она окей, она спит, пусть ей приснится все самое лучшее, ну и машина оказывается на главном шоссе. Отлично. Наступают сумерки. А когда они превращаются в полу-тьму, Консидайн наконец-то подъезжает к стеклянному дому, к его большому забору. Клик-раз по сигналке, открыть ворота, заехать в дворик. Проще — простого. Вот как это делается. Включить свет возле входных дверей, открыть их, потом разбудить девчонку. Она моргает, сонно потягивается, потом босиком бредет за тобой внутрь. В руках плюшевая игрушка. Трава бьет ее по ее ногам. — Тут кто-то сейчас живет? Мама говорила, что драконий домик пустой. Правильный вопрос, логичный вопрос. В коридоре Пэдди замирает, взгляд его падет на вещи. Обувь. Много обуви. Кофты, курточки. В гостиной на первом этаже синее одеяло. Вазоны на подоконниках. На кухне чашки, тарелки, неимоверное количество бумажным книжек и миллиард карандашей. — Какой-то писатель, — Висенья ловко ухватывается за какой-то роман на столешнице, делая свои умозаключения. — О-о-о, смотри! Посмотри! Тут есть живая собачка! Какая хорошенькая собачка! Иди сюда, милашка, я тебя только поглажу- Бля. Это же… Консидайн утыкается глазами в Бобби. Пес Мэтта. Черт. Пес Мэтта тут же нагло подбегает к девочке, тут же ей руки облизывает. Если Бобби тут, то значит… Мэтт что, перебрался сюда на время своих новых съемок? Невероятно! Реальность опять превращается в свою размытую версию, ну и Пэдди так и стоит себе посреди комнаты. Он смотри на то, как пес укладывается на пол, рядышком с маленькой Висеньей. Что же… цунами их проблем, походу, начнется раньше положенного. С этим мы вас и поздравляем, ага. 3. Мэтт, кажется, больше терпеть не может эту гадкую, жаркую, адскую Испанию. Реально, он попросту больше не вывозит — еще с того самого, бля, момента, как Джордан (новый-новый продюсер, привет-привет) его нового проекта так весело ему сообщает, что съемки будут в южной части, а «ты ведь раньше тут жил, когда снимался в Дома Дракона, чувак, так ностальгично… наверное, ахуеть!». Как бы не так. Как бы не так. Ни разу не ностальгично. Если Мэтт мог бы, вот взаправду, — он стер бы себе память про Испанию, ну и про первый сезон того драконьего сериальчика. Потому что… нахер Испанию. Да. Нахер ее, ее жару, ее влажные мысли, ее безумие, ну и все те места, которые так ярко вытаптывали его ноги в те дурные, невыносимые месяцы. Мэтт бы прожил без всего этого, сто процентов, но эта судьба та еще сука, она все время подкидывает тебе моменты, которые оставили травму наибольшую. Блин. Смит приезжает в Барселону всего две недели назад, а глубоко в груди уже пульсирует, ну и пульсирует (не прекращает) тупая едкая боль. К черту. Он выбирается из аэропорта едва живым, мокрым, уставшим. Такси ловит за минут двадцать, закидывает дядьке саму двадцатку, просит доставить его в отель. По-быстрее. Пожалуйста. Под веками мельтешат события, размытые воспоминания — становится нелепо. Ты же, бля, уже прожил их, ну и отпустил их, чего еще тебе не уймется? Семь этих лет, слышишь, семь блядских лет. Люди отпускают, как-то это делают, ну и ты же отпустил их, ведь так? Ага, сто раз. Двести раз. Нихуя. Пф-ф. Потому найти какую-то испанскую девку, полезть внутрь нее своим членом, вытрахать из нее хорошенько душу — поможет, да? На время, разве что. Только на время. Испания переворачивает все его внутренности моментально. Да так профессионально, что в один из пьяных жарких вечеров ты опять думаешь — а не позвонить ли мне ей? Последний раз был три года назад. Мы тогда дышали в трубку, ничего практически не сказали друг другу. И вот так взять сейчас, набрать ее номер пальцами, приложить телефон к уху, а потом и начать, бля, молиться. Без единой молитвы. Ведь я все еще не знаю ни единой. Позвонить. Ну, ей. Той, чье лицо я уже практически не помню, ведь не смотрю в новости, не чекаю ее эти вот успехи, ее театральные выступления. Себе же дороже. Той, в которой неровная челка, в которой спутанные волосы, красный рот, кожа которой пахнет молоком, юностью. Сама она такая вся смелая, яркая, такая огненная. О, нет. Боже, нет. Никогда. Нельзя. Ни за что. Пропало все уже давно — теперь у нее есть ребенок. Хорошенький какой-то малыш. Малыш от другого мужчины. От того, которого она так быстро выбрала после меня. Обменяла меня на него, как карточки из детской коллекции. Синюю машинку не хочу, давайте теперь красную. Пиздец. Наверное, она все-таки сломалась. Не выдержала, не смогла. Наверное, я довел ее в ту крайность, из которой живыми не возвращаются. Как же больно было. Как же болит… и сейчас. Иногда. Не так сильно, терпимо, но так же ярко моментами, так же цепко, словно я рыба, а меня кто-то поймал на крючок. И теперь режет легкие, весь я пробитый, потерянный, поломанный. Ну ничего, если смог прожить столько лет на другом берегу, то смогу жить там и дальше. Правда? Потому ни расспросов у Пэдди, ни разговоров об этом с Фабом, ни, тем более, поддаться искушению глянуть разочек на то, какой она стала. Та, чье имя было Милли. Которую он любит так сильно, что от этого становилось больно. Та, которая была частью его души. Моя, моя, моя. Сейчас — ни разу. Ну и похуй. — Что это? — Голос девки-на-одну-ночь отрезвляет, приводит тебя за руки в реальность. — Ты еще и рисуешь? Мэтт сам пьяно всматривается в свой бумажный блокнот. Ну, ага. Бывает такое. У меня актерская фантазия, тебе ли не знать, что я могу рисовать. Нужно мысли сублимировать, ведь подохну. Девка увлеченно смотрит на нарисованные узоры, на большие крылья. — Красные Драконы? Вау. Они так красиво переплетены между собой, будто никогда они друг друга не отпустят. Вау, вот именно. Ты же не поймешь. Не узнаешь. Одна могла понять. И то — теперь я еще и в Испании, кайф, буду прикидаться дурачком, чтобы не заплакать случайно. Ведь тут же все — одно сплошное напоминание. Потому в груди растет гнев, он отображается на его лице, он руководится его следующими словами: — Пошла вон отсюда, — сказать, сказать, не пожалеть ни капельки. Похер на то, что она голая. Похер на то, что она действительно красивая. Больше не подпущу к себе близко, ни за что. — Прости? Не прощаю. Смит неловко бросает в девушку ее вещи, а потом выставляет за дверь. Сегодня еще ему нужно забыться, напиться до смерти, а завтра выдвигаться уже на первую читку своего нового сценария. Работа — помогает. Она должна помочь. И это так. Работа омертвляет любое ноющее чувство, она дает тебе шанс опять почувствовать себя человеком. Особенно, если работа такая, которой ты хочешь заниматься. Она увлекает в себя моментально, по самое горло. Новые люди, много чего нового. Да вот только в трейлере жить не хочется, лучше ездить на работу по три часа со своего дома, ага. Вот так глупо может, по-детски чуть. Но все равно. Все равно. Лучше так, чем… Мэтт принципиально берет и сам себе обустраивает дни. Он привозит Бобби из Лондона, он покупает большие вазоны. Потому что — не хочу, чтобы было пусто. Пусть пусто будет внутри, а вокруг нужен порядок. Смешно, ведь я-то хаос, думается ему, когда он кивает продукты в тележку, набивая ее по самый верх. Дом может быть просто домом, даже не напоминаем. Мэтт об этом позаботится. На все сто процентов. Потому — сперва два месяца, потом пять месяцев, ну и все становится реальным. Вроде-как. Единственное, куда он закрывает дверь намертво, это та спальня, в которой он когда-то занимался любовью с Милли. Перед тем, как копы отвезли их обратно. Ни разу туда не он заходит, ни разу, даже когда пьян. Нет. Просто нет. Нельзя. Сценарии отвлекают, видео-звонки отвлекают, буквально все работает на то, чтобы Мэтт сосредоточился на этом вот моменте. Жил им. Жил в нем. До этого четверга, до того самого, когда он в прекрасном настроении (наконец-то) не возвращается в стеклянный дом вечером. Просто-таки перед приходом ночи. В доме везде горит свет. Первый этаж, второй этаж. Что? Кто? Его машина плавно останавливается на подъездной дорожке возле ворот. Мэтт выбирается наружу, немного склоняет голову — черный Мустанг Пэдди. Во дворе. Какого?.. Консидайн его не предупреждал. Он даже не может сейчас быть в Испании. Зачем ему тут вообще быть? Смит как-то нелепо замирает на несколько минут. Потом быстро достает из салона свои вещи, свой телефон прячет в передний карман брюк, ну и направляется вперед. А что еще ему остается? Вводит код. На эту вот секунду ему слышится детский смех. Бля, серьезно? Переработал, наверное, теперь всякое мерещится. Ничего нового. Мэтт обходит Мустанг, осторожно, будто ожидает, что это окажется какой-то никчемный грабитель, сукин сын какой-то, которому тут не место, а потом он заглядывает внутрь (на всякий случай). Он поднимается по ступенькам к входным дверям и опять замирает. Внутри дома тихо. Ну… окей? На секунду становится страшно. Заходить. Видеть, кто же там. Внутри все жаром идет, когда мужчина прикасается к ручке, потом ее дергает и открывает дверь. В коридоре никого нет. Мэтт делает пару шагов, ботинки так и не снимает. Опускает пакет с вещами на пол. И идет дальше в гостиную. Посреди гостиной сидит Пэдди. Он один. Он смотрит так же удивленно в ответ. Сказка — сказкой. Мэтт расслабляется. Кривая ухмылка ползет ему на губы. — Ну, привет, старый ты идиот. Какого черта ты тут делаешь? Хотел меня напугать, да? Фигово получилось, ты везде включил свет. Я не оценил, даже не поражён. Теряешь хватку, получается. Пэдди нервно улыбается в ответ. Бобби рядом с ним, возле его ног. Смит хмурится. Так и стоит себе посреди гостиной, возле выхода в коридор. — Мэтти, тут такое дело- — Кто-то умер? — Мэтт фыркает, но в его глазах все еще пляшут чертята. — У тебя такой мрачный вид. Блин, почему ты не сказал, что приезжаешь? Я бы выбрался раньше, пошли бы потусовались в центре. Ты такой негодяй. Пэдди трет подбородок. Атмосфера слишком напряжена, Смит улавливает это с полной точностью, ну и теперь его улыбка пропадает. Он оценивает взглядом своего друга, а потом… потом вдруг он слышит громкий топот. Маленькие босые ножки. Спускаются по лестнице вниз. Прямиком сюда. Нет даже минутки, чтобы прикинуть и поразмыслить, потому что прямо перед ним берет и появляется какая-то девочка. Девочка с темными непослушными волосами, коротенькими, с красными щечками и с перепуганными глазами. На ней дурацкий комбинезон, которые должны носить пятилетки, не иначе. Под рукой игрушка Динозавра. А у нее на подбородке маленький шрам, Мэтту аж дыхание перехватывает. С его рта срывается глупое: — Пэдди, дружище, ты что, украл ребенка? Господи. Девчонка перекатывается с ноги на ногу. Явно нервничает. Смотрит, ну и смотрит вперед. Мэтт ловит себя на мысли, что она ему ужасно на кого-то похожа. Будто он видел ее где-то раньше. Она похожа на меня, с ужасом думает мужчина. У нее такое выражение лица, как у меня. Как это возможно? Его тело понимает кто она даже раньше, чем мозги. Потому что вдруг появляется порыв податься вперед, взять эту малышку на руки, взять ее и защитить. Почему она ничего не говорит? Шок поглощает всецело. — Мэтт, — Консидайн поднимается на ноги. Он выглядит рассеянно, глупо. — Ты только не злись, ладно? Черт. Да? Не злится? Смит тупо отворачивается от них. Его ноги несут его на кухню, а руки сами быстро щелкают выключателем. Быстро, быстро, все в хаосе. Сердце бьется в горле. Бам, бам, бам, вот тебе и прямая такая остановка, ага. Что происходит? Мыслить практически невозможно. Мэтт на автомате подходит к столу, потом к этой плите. Он громко открывает холодильник. Достает себе пиво, потом еще одно, а потом и… молоко. Смотрит на бутылку глупо, размыто, ну и: — Тебе сделать какао? Пэдди отзывается за секунду: — Какао? Я- — Я не тебя спрашиваю. Тишина объемная, кажется. Всепоглощающая. Мэтт не перестает смотреть на молоко. Его тело, наверное, впадает в какой-то режим самосохранения, черт его знает. Но вдруг он отчётливо слышит топот босых ножек, ну и просто перед ним за мгновение появляется эта маленькая девочка. Не девочка, не девочка. А… Она боязно смотрит просто в лицо. Она вся немного дрожит. Мэтт громко выдыхает. Он просто ставит бутылку на стол, потом тянется к шкафчикам. Шарится в поисках какао. — Ты любишь сладкое? Или не очень? Ответь, умоляю. Хоть раз. Почему ты ничего мне не говоришь? — Я люблю очень сладкое. Вот оно, разве нет. Сладкая-сладкая смерть. Ровно такая же, какую так любит Милли. Ох, черт. Челюсть тут же напрягается. Мужчина резко мотает головой, чтобы рассеять дымку. — Насколько сладкое, малявка? Девочка забавно фыркает. У нее на губах, кажется, впервые появляется какое-то подобие улыбки. Мэтт очаровывается этим так быстро, что становится страшно. Она, блин, так на него похожа. — Не малявка. Мне семь. Будет проще, если я тебе покажу. Ладно. Смит соглашается. Он тянется к сахару, но маленькие ручки хлопают его по его предплечьям. Пэдди появляется в дверном проеме. Мэтт озадачено переводит взгляд на малышку, а потом просто подхватывает ее на руки, усаживая на большой стол рядом с плитой. Его кровь. Девчонка смотрится так правильно, так подходяще к «этому дому», что можно ебнуться. — Откуда у тебя на подбородке шрам? — Вопрос срывается быстрее, чем успеваешь его осмыслить. Нужно знать. Прямо сейчас. — Я училась кататься на велосипеде, потом упала. Я не плакала, если что, — она тянется к шраму пальчиками, будто это заставляет ее вспомнить все подробности падения. — Ты хочешь к нему дотронуться? Хочет ли? Зачем? Мэтт кивает. Он осторожно протягивает ладонь, потом большим пальцем ведет по белому следу. Туда-обратно, потом отстраняется. Время маленького признания: — У меня есть похожий. Только на щеке. В детстве я играл в футбол, мяч выбил мне два зуба. Было ужасно больно. — Вау, — Девчонка тут же нагло прикасается ручкой к лицу Смита. Даже не медлит. — Ты же знаешь, что шрамы это напоминания? Про то, что когда то случилось. Они бывают не только на теле. Ого. Мэтт невольно переглядывается с Пэдди. Пэдди понимает, он усмехается. Типа, да-да, она ведь такая. Умный ребенок, поистине. Привыкай. Маленькая ладошка вдруг прикасается к волосам на голове. Смит хмурится. — У тебя такие же волосы, как и у меня. Она права. Точно такие же, как и у него. Точно такие же, чтобы она была его... дочкой? Где же сейчас Милли? Почему она не тут? Кто ответит на все его вопросы? Липкое сердце замирает в сотый раз за день. — Лучше займись своим какао, — Мэтт медлит, а потом опять отстраняется. В груди печет. становится очень больно. — Я поставлю молоко. Ты добавь себе сахар. Сколько захочешь. Сможешь потом сама отсюда слезть? Еще бы. По заборам же лазает. — Да, без проблем. Я могу выключить молоко тоже. — Хорошо. Только осторожно. Девочка кивает. Она начинает болтать ногами в воздухе. Сердце в груди крошится. Пэдди тактично кашляет. Он уходит в гостиную, Мэтт по-любому пойдет за ним. Им нужно взять и хорошенько поговорить, разве нет? У самого выхода из кухни Смит останавливается. Он говорит так, будто от этого должна решиться судьба мира, не иначе. — Как тебя зовут, малявка? Девочка вскидывает на него свои ясные и умные глаза. — Висенья.