these walls.

Они запросто выбираются на улицу — на деревянные ступеньки, прямиком у входа в дом. Две молчаливые фигуры, вот так-вот сперва кажется. Один с нечитаемым выражением лица, а второй с каким-то ярким смущением, словно взял и выдал «не-свою» тайну. Нужно поговорить. Понять. Побыть «взрослыми» на улице. Это же так делается? Вроде так. М-м? Становится довольно прохладно мгновенно, кожей ползут огромные мурашки. Ветер легко поднимается возле пляжа, он несет песок и морской бриз прямиком сюда. Вокруг темно до жути, но совсем не страшно. Такая себе летняя эстетика. Мы с вами понимаем. Фонарь от входных дверей мягким белым светом падает им на спины. Два лучших друга, ну и время делится секретами. Как когда-то, как много лет подряд. Только теперь секреты больше, теперь тайны страшнее — их принимать и понимать надо. С поднятой головой. Никак иначе. Попробуй только проебаться, ага. Больше нет такой опции. Пэдди невольно подкуривает себе сигаретку. Он как-то отстраненно наблюдает за Мэттом, который только бутылку пива открывает, в два счета это делает, ну и опускается рядом с ним на ступеньки, громко выдыхая. То, что он все еще кое-как держится — полнейшая эта вот магия. Напряжение, напряжение, напряжение. Давит, давит, давит. — Так и что? — Консидайн выдыхает дым, косо поглядывая на Смита. Хочет, наверное, распознать крах еще до того, как тот начнет происходить. Черт. — Как ты себя сейчас чувствуешь? Порядок? Нихуя. Странно мне, понятно? Именно странно — это идеальное слово, идеальное значение. Мэтт тупо пожимает плечами. Для галочки. Он обыкновенно делает глоток пива. Локтями себе в коленки упирается. Волосы падают на лоб. А взгляд его начисто остается где-то впереди: там, где через забор виднеется пляж. Далекий, полу-живой, смертельно раненый. Пэдди, кажется, улавливает абсолютно все. Нужно продолжать. — Все должно было быть не так, знаешь? Милли, она… она сама должна была Висенью с тобой познакомить. Не я. Просто… Ей страшно. Как и тебе. Всепоглощающе страшно. Ее вины в этом всем больше, конечно, но она же просто человек. Все люди могут делать ошибки, они могут руководствоваться слабостями, ты же ее понимаешь, как никто другой. Ну, когда-то понимал. Как в воду «в нее» глядел, а видел там себя. Ты все еще ее… любишь? Ты сможешь ее простить? Именно ты, никто другой. Сможешь, как думаешь? Она же тоже — часть твоей души. Была частью. Когда-то. — Да? — Смит громко фыркает, голову не поворачивает. Так и сидит себе, не двигается, ничего. Словно каменный весь, холодный. Совсем не близкий, нихера подобного. — И где же она сейчас? Что ты делаешь тут с этой… девочкой? А в голове: не девчонка, она не девчонка, она… Висенья. Родная кровь. Да ради бога, бля. Мэтт сильно-сильно зажмуривается. В голове начинает пульсировать откровенная боль. — Ты уже догадался, не так ли? — Пэдди аккуратно передает сигарету мужчине, но Смит не берет. Консидайн поджимает губы, глаза его на том, как тянется паутинкой дым. Ему одновременно хочется, чтобы Мэтт открыл рот и заговорил, но и не хочется. Будто есть шанс увидеть, как тот сломается на месте. А это уже стремно. Смит ведет скулами. Красные пятна ползут кожей. Он отвечает: — Догадался ли я о том, что эта малышка моя? Ага. Слепой бы даже понял, мне кажется. Просто по тому, как она собой пространство заполняет. Молчу уже про ее лицо и ее глаза. Черт, я- Она даже брови свои кривит, как я. Ты знаешь? Я семь лет жил, а сам не знал, что в этом мире есть моя маленькая копия. Как я смогу с этим жить сейчас? Об этом ты почему меня не спрашиваешь? Пэдди ерзает: — Мэтт, ты имеешь полное право злится. Серьезно. Все, что ты сейчас чувствуешь… это правильная реакция. Натуральная. Ты, блин, можешь быть в шоке. Можешь быть слабым. Но не кидай свою обиду на меня. Я просто помогаю. Милли нужно было остаться одной, перед тем, как позвонить тебе. Она попросила меня присмотреть за ребенком. Я не знал, что ты будешь тут, будешь у себя дома. Ты и не должен был быть дома. Ты, как обычно — теперь просто случайная деталька в этой головоломке. Ведь так? С каждым словом гнев застилает лицо. Мэтт мотает головой, словно надеется, что таким именно образом ему полегчает. Не полегчает, ни капельки. В грудине тяжело и больно, липко и гадко. Обидно. — С хера ли Милли нужно время для этого? У нее были блядские семь лет, чувак. Могла бы уже сама во всем разобраться со мной, а не делать из тебя няньку. Пф-ф. Почему она вообще себе такое придумала, что ты так просто можешь приехать в мой дом с этой… С этой девочкой. Но не девочка, не девочка — а Висенья. Твоя кровь. Пэдди ожидаемо вздыхает. — Во-первых, ты сам дал ей ключи, насколько я вообще помню вашу старую драму. У нее они сохранились. Во-вторых, ты сам и сказал ей когда-то, что она может сюда приезжать. Когда сама захочет. Будете вы вместе или нет. Или же теперь твои слова ничего не стоят? Поменял ценности, да? Ты разве сам-то не видишь, почему она именно выбрала это место? В момент, когда нужно решать такую сложную задачку? Ну и: — Не вижу чего? — Ты ей небезразличен. Вот так вот. Как кувалдой по голове. Мэтт вдруг вспыхивает. Он откидывает бутылку пива, резко поднимается на ноги. Голос его становится выше, громче. Пэдди моментально задерживает дыхание. Больно, больно, так больно. Главное, чтобы малышка ничего не услышала. Главное, чтобы не принимала все это на свой счет. — Зачем ты такое мне говоришь? Нахуя ты… блять! Небезразличен? Пэдди, она меня сама бросила, ну или тебе напомнить? Даже не объяснила почему! Я жил с этим, как мог. Ты же знаешь, как я ее любил. Ты же знаешь, что я… черт, а потом она забеременела от другого мужчины, она… она- Да ну. — Про другого мужчину не правда, вообще-то. Она была беременна от тебя. Мэтт кривится. Щеки его алые, красные. Глаза жутко пекут. — Но это еще хуже! Она знала, что ребенок мой. Какого хуя она мне ничего не сказала? Она не должна была молчать! Почему она, блин, так ни разу и не сказала мне, что- Я так ее любил. Черт, я ведь так ее любил. — У меня нет ответа на этот вопрос, дружище, — Консидайн опять протягивает Смиту свою сигаретку. Ну и на этот раз он ее берет. Затягивается. — Прости, правда, у меня его нету. Милли пусть тебе и расскажет. Когда доберется сюда. Ты главное помни, что у людей есть свои причины. Дай ей шанс. Шанс. Смешно. Мэтт ничего ему не отвечает. Они сидят в молчании минут пять, а потом только слышится этот вот резкий громкий звук из гостиной. Что-то падает, что-то ломается. Висенья, ага. За этим идет громкий лай Бобби. — Надеюсь, она не спалила мне кухню, — Смит закатывает глаза. — Семилетние могут спалить кухню? — Конечно могут. А ты себе и дальше надейся, — Пэдди сам пропускает смешок, ну и Мэтт улыбается ему тоже. Совсем чуть, но это уже хоть что-то, правда? — Я, вообще-то, думаю сейчас уехать. Почему ты так смотришь? Просто проверить, как там дела у Милли. Она не отвечает на мои смс-ки уже целых два часа. Могу ее затем привести сюда. Что думаешь? Думаю, что пора сломаться. Но не прям сейчас. Чуть позже, когда никто этого не увидит. — Привези, — Мэтт кивает, но на лице все то же застывшее выражение. Будто внутри все еще очень больно. — Только не ночью. Давай утром. Ночью от наших скандалов проснется девчон-… Висенья. Потому, лучше днем. Утром. Понятно? Не хочу, чтобы она слышала. Как я с ее мамой… Что же, посмотрим. — Ибо как только я привезу к тебе Милли, ты меня попросишь прокататься с малышкой где-то? Отвести ее в парк аттракционов? Вы мне будете должны целую зарплату, имей это ввиду, я теперь нянчу вашего ребенка официально. Скидку тебе даже не следую, а ты-то мой лучший друг. — Ой, захлопнись уже, переговорщик. У тебя практически две недели отпуска, Патрик. Можешь и погулять с ребенком. — Ха, забавно. — М-м? — Мэтт вопросительно смотрит, волосы теперь торчат в разные стороны. Изнутри дома опять слышится какой-то грохот. Господи. — Что в этом такого забавного? — Висенья меня так называет. А теперь и ты. Невероятно! — Пэдди смешно хихикает. Он нащупывает ключи от Мустанга у себя в карманах. Быстро, ловко. Фонарь целенаправленно заливает все его лицо. Почти слепит. — Мда-а, чувак. Это же твое полное имя. И давай катай уже отсюда, а? Если собрался ехать, то езжай. А я пойду чекну, что случилось с моей кухней. Ни минуты покоя, такой шок. По факту. Такой, блин, шок. Консидайн не перестает улыбаться. Он молча кидает пачку сигарет Мэтту на ступеньки, потом сам разворачивается и тупо спускается по дорожке к выходу. Около ворот он вдруг весь замирает, потом чуть кричит вдогонку: — Передай Висенье от меня пока-пока, скажи, что мы скоро увидимся. Только не забудь! Смит закатывает глаза. Руками хватается за ручку от дверей. Ветер срывается с места, теперь несет соль и песок с пляжа прямо на язык. — Окей, договорились. Иди-иди уже, давай. Тебе бы деда сыграть в каком-то этом кино, вот честное слово. Оскар бы получил, сто процентов. Пэдди показывает Мэтту средний палец. Лучшие друзья, ага. 1. В гостиной Мэтт находит только своего сонного пса Бобби. Кудрявая сумасшедшая шерсть, синий лазурный ошейник. Торчащие ушки и преданный взгляд. Пес ласково вскидывает на мужчину глаза, а потом опять возвращается к своей теме — спать на мягком коврике. Его ничего не заботит, кажется. Ни драма, ни ребенок, ни такой перепуганный Смит. Не жизнь, а натуральная сказка. Поистине. Пес видит свои прекрасные собачье сны. Молодец. Мэтт находит Висенью на кухне. Как и ожидалось. Чего только не ожидалось, так это того, что девчонка будет вся перепачкана в какао? Волосы грязные, комбинезон в пятнах. У нее в руках новая упаковка кофе и огромная бутылка молока. Брови ее нахмуренные, взгляд максимально сосредоточенный. Она так смешно гипнотизирует плиту, что Мэтт на секунду чуть не прыскает в голос. Такая малявка, боже-боже. На минуту не можно ее оставить. — Что случилось? — Он сам лениво опирается плечом о дверной косяк. Малышка тут же подпрыгивает, потом к нему лицом поворачивается. Выглядит виновато. — Все с порядке? Молчит, губы сильно поджимает. А потом это: — Я хотела… сделать тебе кофе. Или что ты там пьешь. Прости, — глаза в пол, смущение по лицу красными пятнами. — Не получилось. Еще я разбила чашку, когда пыталась, ну, э-э… достать баночку. Надеюсь, эта чашка не твоя любимая. Ты же не сердишься? Мэтт моментально ей улыбается. Большой улыбкой, хорошей. Он опять осматривает девчонку с головы до ног. Очаровательная такая, получается. Как и он сам. — Уже поздно для кофе. Но спасибо. Можем попробовать утром, да? Не волнуйся, чашка это пустяки. Ты не порезалась? Ничего не болит? Под ногами большие дурные разноцветные осколки. Вот, что упало. Вот, что они с Консидайном слышали на улице. Ноги у девочки босые. — Утром? — Висенья наконец-то убирает молоко в сторону. Она трет щеку, размазывает по ней шоколад. Ее какао давно уже выпито. Она осторожно делает шаг вперед. — А где подевался П-Патрик? Где сейчас моя м-м-мама? Ох. Смит чуть напрягается. В глазах малышки немой вопрос — она практически с доверием глазеет на мужчину. На часах позади нее виднеется десять вечера. Что же тебе сказать? — Не волнуйся, Пэдди только что поехал за… мамой. Чтобы ее сюда забрать. Думаю, что они вернутся только утром. Потому ты останешься спать сегодня тут. Это же нормально? Узнать, узнать, услышать. Меньше всего — хочется ее пугать. Больше всего — хочется с ней лаской делится. Да это все еще непривычно, все еще «отдаленно». Этому научится нужно, видит бог, Мэтт сам по себе способный, да только внутри шок: острый и всепоглощающий. Висенья неуверенно пожимает плечами: — Думаю, да. Не знаю. Я никогда не ночевала без мамочки. В другом доме. Можно мне ей позвонить? Бля. Не самая удачная идея. Милли же не знает, что Мэтт тут. С ее дочкой. Со своей же дочкой, ага. И сейчас брать, а потом тут же набирать ее номер — она ведь попросту не поднимет трубку. Смит трет переносицу. Висенья, кажется, телепатически все считывает и по-своему понимает. Она ловко отводит взгляд в сторону, вся замирает. — Тебе сейчас страшно, малявка? Нет, но: — Мне «странно». И кажется, я хочу плакать. И мне страшно, маленькая. И мне. Давай поддержим друг друга, а? Можешь плакать, правда, я сам еле держусь. — Обещаю, что утром ты увидишь свою маму. Нужно только лечь спать, правильно? Ты хочешь спать? Я могу постелить тебе в комнате рядом с моей. Как будто она заснет одна. Девочка быстро кивает. Потом только делает пару шажков в сторону Мэтта, ну и без слов тупо прижимается к нему. Крепко-крепко. Руками обхватывает его за талию. Смит быстро ее поднимает к себе на руки, потому девочка мгновенно прижимается щекой к его шее. Горячие слезы капают на кожу. — Ш-ш-ш, — сказать, сказать. Успокоить. Вдохнуть запах ее волос. Кровь. Его кровь. Чуть покачать ее со стороны в сторону. — Все будет хорошо, я обещаю, ты в безопасности. Я о тебе позабочусь, слышишь? Всегда. Тебе нечего бояться, пока ты тут со мной. Первое признание. Что ж… — Обещаешь? — ее голос дрожит, тело дрожит. Мэтт только крепче обнимает девочку. — Я тебя не боюсь, если что. Просто… просто ты, оказывается, м-мой… п-папа. Папа. Так очевидно, так просто. Самый понятный факт. Ты мой папа. Я чувствую тебя в сто раз сильнее, чем Майлза. Я чувствую тебя также, как и свою маму. Я смогу тебя даже полюбить, если ты мне позволишь. — Да, кажется, я действительно твой папа, — Мэтт кивает, потом чуть отстраняет от себя Висенью, заглядывает ей в лицо. Красные заплаканные глаза смотрят в ответ. Ясно, так понимающе. Практически по-взрослому. — Ты из-за этого расстроилась? Скажи, как есть. Она запросто мотает головой. Лбом к его лбу прикасается. — Неа. Ты мне… нравишься. Я видела с тобой «Доктора Кто», это мой любимый сериал. Просто я не понимаю, почему вы с мамой не вместе, если я ваш ребёнок… ты ее все еще любишь? Мэтт сам зажмуривается. В грудине опять начинает сильно тянуть. Воздух вдруг заканчивается. — Давай я тебя отнесу наверх, да? Покажу, где душ и твоя спальня. Пэдди привез твои вещи сюда? У тебя есть с собой пижама? Висенья отрицательно мотает головой. Опять. Ладно, ей же можно дать одну из своих больших футболок. Она по-любому в ней утопится. Ну и что с того? Девочка прерывает зрительный контакт, прячет лицо в изгиб шеи Смита. — Ты… ты м-можешь еще немного меня пообнимать? Конечно. Столько, сколько потребуется. — Могу, малявка. Так Мэтт и стоит себе минут двадцать посреди кухни со своей дочкой на руках. Ее пальцы путаются в его волосах. На мгновение, кажется, становится легче. Становится так понятно и даже правильно, что аж голова кругом идет. Ты обыкновенно теряешься в пространстве; Назойливая боль сворачивается под сердцем, в грудине, как самый-настоящий маленький Дракон. Как в сказках про Таргариенов. 2. Мэтт импульсивно кидает ей большую синюю футболку с логотипом дурацкого Универа. Какой-то американский вайб, поистине. Висенья заливисто хихикает в ответ. Он терпеливо показывает, как включить горячую воду в ванной, он приносит ей какой-то гель и шампунь — со вкусом персика. Оставляет большое полотенце. Потом ждет ее у себя в комнате, тупо подкурив сигаретку на балконе, мысли свои растворив в тонкой-звонкой печали. Теперь все будет так? М-м? Это ответственность, этот ребенок — на две семьи? Или как? Ноль ответов на эти вопросы. Пока что. Нужно дождаться Милли, нужно… бля, а как с ней разговаривать? Как вынести то, что она появится в доме? Станет себе посреди гостиной, будет с ним разговаривать? Как не потерять контроль, ведь злость горячая, она палит внутренности. Она выжигает, как ничто до этого. Как не «захотеть ее опять»? Мэтт трет переносицу. Захотеть Милли — как чая выпить. Он себя знает. Но почему так больно? Все еще. Могло же быть по другому, правда? Конечно. Ага. Могло бы — но жизнь сама по себе непредсказуемая, она такая странная иногда бывает. Разве сам не знаешь? Внутри грудины разливается моментальная тоска. Белый-белый дым от сигареты окутывает ресницы. Поменялась ли Алкок за все это время? Стала ли они взрослее? Какая на ощупь у нее кожа? Пахнет ли она своим этим сладким запахом? Сладкая моя смерть. Висенья появляется в его комнате в большущей футболке и с мокрыми волосами. Какая-то она потерянная, перепуганная все еще. Но на губах улыбка. Смит тупо закрывает балкон. — Ты можешь мне заплести волосы? Пожалуйста? Что? Ах, да. Наверное. Сто лет этого не делал. В последний раз — пытался заплести их твой маме, а она все вертелась в разные стороны, хихикала громко, потом только губы мои своими губами припечатала, кажется, ну и мы с ней улетели в один из собственных миров удовольствия. Как де давно это было. Мэтт кивает. Он шарится в поисках расчески, потом победно вертит ее перед лицом этой малявки, сам садится на кровать. Малышка доверчиво подходит к нему, сама становится спиной. — Что мне сделать? Чего ты хочешь? — Просто две косички, ладно? Ладно. Смит принимается за работу. В комнате тихо, слышно только дыхание. Его пальцы перебирают прядки, разделяют волосы по две стороны. Такие густые и темные, но все еще коротенькие. Первая косичка выходит кривой, потом Мэтт ворчит себе по нос, расплетает ее опять, повторяет все с самого начала. С терпением, поистине. Молодец. И через минут десять Висенья уже радостно смотрится в зеркало. Прыгает вокруг — такая довольная, ух просто. — Спасибо! Впервые ее волнение пропадает, она становится максимально на себя похожей. Бегает по всей комнате, смеется, забавно кривит лицом. Хаосом делится, короче. Мэтт чувствует к ней яркое «тепло». — Я старался, малявка. Эй, ну осторожно! Там же мои записи. Вот ты маленький ураган. Несколько листиков со стола падают на пол. Висенья хитро щурится. Потом все это берет и поднимает. Обратно возвращает. Мэтт расслабляется. Девочка ловко и быстро садится возле него на кровать. Буквально на нее выпрыгивает. — Можно я посплю сегодня тут, с тобой, а? — Боишься монстров? Она ничего не отвечает. Просто за руку мужчину обнимает, головой к ней прижимается. Мэтт второй гладит Висенью по голове. — Не боюсь. Монстры не реальны. Просто не хочу сегодня быть одной. Когда мамы нет рядом. А Бобби что, останется ночевать внизу? Бобби. Мэтт прыскает. — Бобби любит тот ковер в сто раз больше, чем спать со мной на кровати. Поверь. Он пес с характером, — мужчина щелкает девочку по носу. Та забавно себе уворачивается. — А ты залезай давай под одеяло. Я себе другое принесу. Схожу в душ, потом сюда вернусь. — Ладно-о-о, — Висенья кивает, ну и забирается на кровать с ногами. Она тут же тянется к одеялу, проскальзывает под-него. Ложится с мокрыми волосами на подушку, взгляд вот переводит на потолок. Нет разноцветных звездочек, которые светятся в темноте, но тоже сойдет. Фонарик с улицы откидывает на стены причудливые тени. — Как скажешь. Но я тебе не верю. В следующий раз Бобби будет спать со мной. Смит закатывает глаза, прежде чем выйти в коридор. 3. Он ложится в кровать спустя полчаса. Висенья еще не спит. Только боком к нему поворачивается, руку под щекой своей держит. — Почему твоя мама назвала тебя Висеньей? Вопрос тихий, почти полу-шепот. Время делиться тайнами. Мэтт поворачивается лицом к девочке. — Она рассказывала, что снималась в сериале про Драконов. И что там была своя древняя история. Типа, что-то связанное с Валир… как же там? Хм. С Валирией. Я не уверена. Она говорила, что Висенья это имя, которое означает «воин», тот, кто ничего не боится и ясно мыслит. Я хотела, чтобы мама рассказала мне историю, легенду. Но каждый раз ее лицо становилось таким далеким, будто она думала совершенно не про это. Ведь она вспоминала. Мэтт вздрагивает. Невольно к нему возвращаются воспоминания. Большая их часть. И его эти уроки валирийского. И его эти истории про Бейлона и Алиссу. Господи. Почему он все еще помнит? Как он мог был это забыть? Драконы. Таргариены. Милли — Рейнира. И кровь, что плавилась в жилах только от одного взаимодействия. Сцена в Борделе. Этот придурок Райан Корр. Хаос, непонятность, много секса. Много скандалов, много драмы. А что, если Алкок назвала так малышку, потому что ей хотелось хоть какого-то напоминания про Мэтта? — Я могу тебе рассказать про то, кто такая Висенья из сказок. — Правда? — Правда. Только немного, ведь уже поздно. — Ага, — девочка фыркает, но подвигается еще ближе. — Ладно, рассказывай. Мэтт переворачивается на спину. Он начинает говорить; тихо, понятно. Рассказывает ей сказку. Он рассказывает ей про Таргариенов, про их огонь и кровь. Про всех Драконов, про красный и черный цвет. Он рассказывает ей про Темную Сестру — небезопасное, кровавое оружие, но прекрасное, если только в правильных руках, — про постоянные приключения, которые заканчивались тем, что Эйгон почти силой забирал свою сестру домой. Он говорит про ее «свободный» характер, про желание узнать то, что находится на стенами Замка. За пределами Королевской Гавани. Висенья была бесстрашной, умной и необычной. Ее лучшими друзьями были ветер и Дракон Вгахар, но проклятие крови было сильнее, потому она сама вышла замуж только за «родную кровь». Мэтт не ставит акцент на этом, а девочка сама не спрашивает. Она только уточняет, слушалась ли Висенья своих родителей. — Да, — Мэтт хитро щурится. — Пока была меленькой, то слушалась. Я уже вижу, как у тебя глаза закрываются, малявка. Давай будем спать, а? Сказки могут подождать. Висенья просто кивает. Она тянет одеяло себе к подбородку. Мэтт так и лежит на спине. Минут пять они молчат, в комнате тишина. Потом Висенья вдруг подается ближе, она сама сворачивается клубочком у Смита возле ребра. Ее мокрые волосы (косички) так забавно торчат в разные стороны. Мэтт выдыхает. Он тянет руку, потом обнимает девочку. — Спокойно ночи, little one. — Спокойной ночи… папа. Папа. Висенья обхватывает своими пальчиками ладонь Мэтта. Они засыпают. 4. Утро огненно-солнечное, яркое и безобразно теплое. Ветра нет. Вообще никакого. Мэтт просыпается раньше, чем Висенья. Он так и замирает посреди комнаты, глаза его смотрят на то, как девчонка все еще спит посередине его кровати, укутанная в одеяло. Прекрасно. Правильно. В груди возникает теплая любовь к ней. Всепоглощающая. Смит тихонько выбирается в коридор, чтобы ее не разбудить, потом идет в саму ванную. Чистит зубы, умывается, умывается, умывается, свою футболку белую на тело надевает, потом обычные черные брюки. Спускается на первый этаж. Бобби тут же подбегает к нему, носом преданно утыкается ему в руки. Забавный хороший пес. Мэтт гладит того по голове. Кофе. Нужно кофе. Побольше. Побыстрее. Нужно проснуться, осмыслить эту реальность, немного, ну, успокоится. Ведь… Он совершенно не слышит, когда подъезжает машина к главным воротам. Он насыпает корм для Бобби, ставит на плиту кофеварку. Стоит себе одиноко посреди кухни, жмурится, жмурится. Ловит кожей тепло от солнца. Совершенно не замечает, когда входные двери открываются, ну и кто-то заходит внутрь. Минута, две, пять… Кофе закипает. Мэтт обходит осколки на полу (так и не убрал вчера), сам достает новую и чистую кружку. Позади него в гостиной останавливается небольшая фигура. И молчит, не произносит ни звука. Мужчина снимает кофеварку, выключает плиту. А потом: — Привет, Мэтт. Бля. Вот оно, разве нет. Этот голос. Этот голос, который узнал бы и посмертно. Смит замирает. Чувствует, как чужой взгляд легко скользит по его широким плечам, по его спине, обтянутой тканью. Жжется. Сильно-сильно, очень (ведь) ожидаемо. Сквозь окно Мэтт видит Мустанг, он видит Пэдди, который возится возле своей машины, достает себе мятную сигаретку. Ну же, повернись. Посмотри на нее. На Милли. Она уже прямиком тут, уже… Нет шанса спастись. Мэтт поворачивается. Его рот неосознанно открывается. Милли. Милли стоит себе посреди гостиной — на ней легкое белое платье, небольшие каблуки. На губах ярко-красная помада, кривая челка липнет ко лбу. Сама она дрожит, будто холодно ей, будто бы на улице зима, а это какой-то невъебенный пожар прямиком посреди нее. И она… волосы чуть длиннее, чем в прошлый раз, кожа все еще такая же белая. Господи, она выглядит, как самая настоящая выдумка. Такая красивая. Такая… Внутри тела само по себе зарождается дурное возбуждение. Как, блин, вовремя. Злость моментально и просто сковывает. — Ну, привет, — отвечает ей Смит, а глаза горят, жаждут, горят. Милли смотрит на него, вроде как, идентично. Она кусает губы. Хочется пальцем стереть эту помаду, хочется… — Где Висенья? — Спит. Наверху. Алкок кивает. Она неловко осматривается, руки себе цепляет, пальцы себе выворачивает. Переживает, нервничает. В воздухе появляется электричество. Мэтт на секунду позволяет себе представить: Милли лежит на его диване, голову откидывает на подлокотник, губы ее в красной помаде открываются, она всхлипывает, ее руки у нее между бедрами… Да блять! Не сейчас. В штанах становится пиздец, как тесно. Ничего нового, абсолютно. Мэтт прямо сейчас проклинает свое тело. Милли переводит взгляд на его стояк. Щеки ее заливаются краской. Дыхание учащается. Смит мотает головой, умоляя себя сбросить это оцепенение. Алкок делает шаг к нему навстречу. — Стой. Замри. Не двигайся, — низко просит ее мужчина, сам громко сглатывает. Боже. — Мэтт… — Что я сказал? Не. Двигайся. Нам нужно поговорить. Милли замирает. Со второго этажа слышится (неуверенное): — Мама?