Talking to u

Худшим кошмаром Питча было исчезновение. Оно было таким всегда, не меняясь тысячелетиями, прогрессируя и развиваясь вместе с ним; въедалось в кожу, скользило жгучими прутами, вырывало землю из-под ног, путало сознание. Научиться контролировать свои страхи — дело нехитрое, но вот ужиться с ними в одном теле, одной голове — уже другой вопрос. Особенно когда они выбрали тебя своим королём. Блэк научился многому. Создавать, заточать, подчинять, уничтожать, менять волю и даже корректировать сознание; ему было подвластно всё, что доступно природе страха. Он научился подчинять даже свои ужас и печаль, заточив их в кандалы собственного превосходства, и беспокойство о смерти было чуждо ему уже много лет. По крайней мере, до недавних пор. Если говорить честно, быть насильно утащенным собственными чарами и запечатанным с ними в своём же доме — такая себе перспектива. Тем более, когда кошмары — голодные, уставшие и разьярённые — учуяли единственный в окрестностях города страх. Его страх. Падение с нескольких десятков метров в такой ситуации было определённо неприятным — что подтвердила искра боли, прогулявшаяся вдоль тела и заставившая до скрипа стиснуть зубы — но даже так являлось больше отрезвляющим, чем болезненным, ведь обстановка вокруг не располагала к промедлениям. Стены покрывались мелкими трещинами, а клетки жалобно скрипели, разлетаясь на ошмётки; силами врывающихся жеребцов их срывало с цепей. Питч не был бы Питчем, если бы не боролся до последнего, так что ближние скакуны отлетели в стороны с диким шипением, пока Блэк поудобнее обматывал запястья остатками цепей, внезапно получившими новую жизнь в роли хлыстов. — И кто из вас, умников, хочет быть следующим? — приговаривает он тихо, сосредоточенно, пока кошмары смыкаются вокруг него в кольцо, будто безмолвно принимая вызов смертника: право на последнее желание — сохранить собственную гордость несмотря ни на что. Взмах — ещё один скакун лишился ног. Снова взмах, практически у собственного виска — пара средненьких теней падают, истерически воя от боли. Выть от неё хотелось и Питчу, даже не из-за травм или слабости. Тени были ему как дети: большие, иногда глуповатые, но всё же дети. Они были первым, что он увидел после своего перерождения, единственной компанией в самые плохие времена; резвились вокруг него, словно щенки, ластились к рукам, охраняли и информировали о том, что он не мог узнать сам. А теперь его творения — его милые, безобразные, любимые дети, такие же тёмные как он сам — собирались сожрать его заживо. Несколько следующих атак успешно отражаются — сказывался боевой опыт и сноровка — но он слишком слаб, это не может продолжаться вечно. Один из кошмаров, уцепившись за секундную мысль о сожалении, подобрался со спины и вцепился в шею Кромешника, с ошеломительной силой впечатывая того в пол. За ним в ту же секунду рванулись другие, превращаясь в подобие живого торнадо вокруг вымотанного хозяина. Они таранили друг друга, кричали, выли тысячами безумных голосов, жадно вгрызаясь в чужое тело; главный источник их сил, концентрированный страх. Контуры их тел размывались, становясь неясными потоками энергии, облачёнными в тёмный песок. В голове же Кромешника этот песок шуршал как раньше: тихо, успокаивающе, почти мелодично. Обвивал по рукам и ногам своего хозяина, плавно скользил под кожу, заполнял полую грудную клетку. Заполнял всё внутри. Тёмная фигура медленно растворяется в темноте, сливается с ней, становится всем и ничем одновременно. Питча больше нет; нет его органов, нет разума, нет костей и кожи, нет дурных мыслей. Есть только кромешно-чёрные крупинки, рассыпающиеся в пространстве подобно стайке мотыльков.