***
Арс не знал даже, быть ли ему благодарным за то, что Антона с ним не оказалось, или же наоборот радоваться, что его не было рядом. Потому как он сам не был готов к произошедшему. «Не надо было и вовсе идти!» Он злился, трепыхал вновь ставшими нормальными крыльями, хотел снова начать кусать, клевать и царапать Эда, который пытался его полчаса назад заверить, что всё хорошо, но для Арсения ничего таковым не являлось. Ощущения были просто отвратительными, а паника захватывала с головой. Казалось бы, путешествовать через тьму было волнительно, но между тем не страшно, может быть, лишь слегка, однако он сам восседал на неудобном, но надёжном плече Выграновского, а рядом шла Ира, на которую не хотелось полагаться, но он прекрасно знал, что та владеет ситуацией. Может быть она с виду и была девицей, ветряной, как мельница, да только опыта ей было не занимать. Да и вреда намеренно та бы не причинила, несмотря на то, как они всё время грызлись между делом. Всё изменилось, стоило дойти до Базара. Хотя, как сказать, ничего особенного Арс не успел даже краем глаза увидеть перед тем, как почувствовал скручивающую боль в теле, от которой из горла вырвалось карканье, больше похожее на крик. А там дальше переполох. Шум и гам, который он в одиночку устроил в какой-то подворотне, или где бы то место ни находилось. Он чувствовал, как Эд пытался его крылья и лапы кое-как зафиксировать, чтобы сам себя не поранил. Правда ещё и клюв болезненно сжимал, тот, который ему руку умудрился прокусить возникшими на нём крошечными острыми зубами. Едва слышал, как Ира сама вскрикнула, но тут же попыталась успокоить, даже не побоялась к нему тонкой ручкой прикоснуться. Арсению казалось, что он бы сам собой побрезговал на её месте. Стоило добраться до Базара, как он тут же случайно испортил всеобщие планы. Уже на обратном пути Ира предположила, что это произошло из-за первого погружения так глубоко в Навь. Тот, видимо, с волнением не справился или же подсознательно опасность от подобного почувствовал. Мол, так могла проявиться защитная реакция, выпустившая наружу форму, которая зачастую глубоко внутри скрыта. Арсению было мерзко представлять, что где-то внутри он такой. Неповоротливый, кривой, неправильный. Потому как он не должен был видеть вокруг себя всё, от пола до потолка, от лица до спины. На все триста шестьдесят и в любую сторону. К счастью, он не увидел себя, и этот образ остался в памяти лишь двоих чуждых, сгрёбших его в охапку и понёсших обратно в отвратительных чувствах: тревоге, страхе, разочаровании. Этим вечером Арсений не увидел долгожданного чуда, не повидал удивительный Базар, даже не успел крылья расправить после перехода через чёрную пустоту. Вместо этого он узнал, что есть нечто куда более отвратительное, нежели неудобное обличие ворона. Другое. Хищное, без каких-либо «но», слишком большое, чтобы на чьём-либо плече уместиться, а ещё до одури пугающее, в первую очередь, его самого. Потому, когда боль от перевоплощения прошла, уже страх заставлял дёргаться, пытаясь отстраниться от тех, кто хотел помочь. Говорил, что это нормально, даже хорошо, что он сумел, хотя и случайно, подобное провернуть. Ира вот не умела, чтобы утешить, весь обратный путь по темноте говорила о том, что у неё нет формы с когтями и клыками, такой, которую можно как-то во благо использовать. И вновь он лишь завидовал ей. Потому что, получается, ей не доводилось испытывать эту боль, что несколько очень запоминающихся секунд терзала его тело, оставшись в памяти каждой его клеточки. А кроме того, она всегда, получается, оставалась либо молодой симпатичной девушкой, либо крохотной певчей птичкой, которая при всём желании своего компаньона не покалечит и не заставит испытать омерзение. Всё то время, что они вновь шли по темноте, потеряв счёт времени, он только и мог, что проклинать решение оставить Антона позади. К нему хотелось до одури, хотелось, чтобы именно его тощие детские руки прижали к себе, мягко проходясь по оперению. Однако не в таком виде: кривой и косой. Неправильный. Некрасивый. Чужой и противный самому себе. Правда, на самом деле он шёл не сам, его на своём горбу тащил Эд вместо большого рюкзака, отданного тем самым недовольной, но смолчавшей по этому поводу Ире, водрузившей его на свои плечи поверх лёгкого платья. Заодно в него и туфли вечерние закинула. Шпильки этой ночью ей точно больше не должны были понадобиться. Арс всем планы поломал. Повеселиться, повстречаться с друзьями, завести новые знакомства, освежить старые, распродать самые ходовые для Базара товары и закупиться новыми материалами и безделушками. Ему даже чуть-чуть стыдно было за это, где-то совсем в глубине души. Однако никто и слова ему не сказал, что хотел бы и дальше там оставаться, дойти до торговых рядов, окунуться в атмосферу праздника. Как они и говорили, это далеко не последний Базар, и за резко ухудшившееся из-за перевоплощения состояние Арса они беспокоились куда больше, а если точнее — волновались за него самого. Они ведь прожили множество десятилетий, потому не видели ничего необычного в его внешнем виде, однако по-своему любили этого гордого молчаливого ворона, давно ставшего членом семьи. Так что можно было поумерить свои хотелки, дабы вернуться обратно. Сперва из глубин, а затем и из Нави в Явь. Туда, где мир не может быть столь же необычным, точно кривое зеркало, которое наоборот невидимую суть вещей раскрывает. Он ничего даже говорить не хотел, пока вокруг них витала лишь плотная беспросветная тьма, по которой, однако, Выграновский всё равно ступал аккуратно, не наобум и не ломясь напролом. Казалось, что петляли по невидимым тропам, на которые Арсений больше не обращал никакого внимания, прикрыв для надёжности глаза. Видеть всё вокруг себя было неприятно. От такого не на шутку мутило, так, будто бы он решил, вместо полезной для рациона ворона еды, навернуть вместе с Антоном несколько пачек чипсов, запивая колой, которую ему едва ли не под страхом мучительной смерти запрещали, но он всё равно несколько раз макал свой клюв в чужой стакан, оставляя это крохотной тайной между ним и Шастуном. Он даже не заметил того момента, как они выбрались наружу, за плотную деревянную дверь, что вновь не заскрипела своими петлями. Только лишь под веками стало чуть светлее, и глаза всё же пришлось распахнуть. Знакомый подъезд, с кучерявым туманом под ногами, ступени и выход на улицу. Серые по ночам стены с чёрными трещинами и сбитые ступени, по которым процессия продолжила подниматься наверх. Всё так же, с Арсом на плечах, потому как бренное тело не хотело возвращать свой привычный облик, вдруг ставший столь желанным. — Вот это ты тяжеленный, конечно, — уже на подходах к квартире, преодолевая перекинутую через арматуру дощечку, произнёс Эд, заставив тем самым Арсения вновь всполошиться, притом явно не вовремя. — Да ладно тебе, не кипишуй. — Я сам дальше. — Да ради Бога! — усмехнулся Выграновский, понимая, что, похоже, тому стало ментально лучше, раз решил поёрничать в своей привычной манере. Однако отпустил он чернильное скопление перьев и недовольства только уже на самом последнем этаже, преодолев все не доросшие арматуры, торчавшие колючими ветвями из стен, ещё не созданных до конца лестничных пролётов и даже потолка, выглядевшего очень небезопасно. Арсений не ожидал, что даже когда его на пол едва ли не лапами поставили, он всё равно рухнет мешком картошки. По крайней мере, сейчас, чуть успокоившись, он больше не пытался метаться по полу, во все стороны трепыхая конечностями, которых будто бы больше стало. Оглядывая себя по сторонам, он понял только одно — крылья больше на огромные промокшие, испачканные в мазуте метёлки походили, стоило попытаться их обратно к телу приладить, чтобы, как всегда, удобно и практично было. И лапы тоже оказались мощнее. Будто бы он только на них и должен был всю жизнь бегать. — Ладно, заходи давай, — распахнула перед ним дверь Ира, без которой они бы обратно домой и не смогли бы попасть. Арсений уж точно не был в состоянии нажать на дверную ручку, ему-то и идти с трудом удавалось. Слишком тяжёлое оперение, слишком большой кругозор, да и будто бы лишние несколько костей, из-за которых крыльями невозможно, шевелить и те позади тащатся, болезненно от того ноя. Потому всего несколько шагов за порог оказались вымученными, но он не хотел этого показывать. Потому лишь перекатывался с бока на бок, пока кое-как не перешёл порог, задевая одновременно и куртки, и обувь и сталкивая с крохотного столика лежавший на нём зонт. В этот момент он с точностью мог определить, что стал сильно больше и выше. Потому как, даже будучи крупной птицей, подобное для него не было характерно. А если обратить внимание на стоящую впереди в ожидании Иру, то можно было заметить, что его глаза находятся на уровне её талии. В таком случае не удивительно, что она предпочла нести рюкзак вместо его туши. Позади же в квартиру протискивался Эд, которому пока банально места не было вперёд пройти, а вот сбоку… по правое крыло всё было, как и всегда в их квартире. Над крохотным столиком вдоль стены висело зеркало в резной раме. И оно, ничем незамутнённое, лишь покрытое привычным тонким слоем пыли, показывало на своей поверхности отражение. То, от которого у Арса далеко в грудной клетке сердце провалилось от нежелания верить, что это он. Все глаза мигом поспешили схлопнуться, а он сам — осесть на пол, откуда на него не мог взирать он сам. Недавно наступившему спокойствию вновь поспешил наступить безжалостный конец, от которого хотелось спрятать изуродованную голову под крыльями, под мерзкими и обезображенными. Он так и поступил, даже из коридора больше не пытаясь никуда деться, хотя вход в их с Антоном комнату буквально напротив. Однако всё, о чём он мог думать, так это о том, что ему это всё не нравится. Не нравится быть монстром, вороном, никем для всего мира, не считая нескольких людей. Он продолжал жмуриться, надеясь больше не увидеть себя таким, потому мог разве что почувствовать, как мимо него всё же смогла проскользнуть пара тонких ножек, на плечах владелицы которых больше не было тяжёлой поклажи. Немного шушукания где-то всё там же, а после громкий грохот закрывшейся двери. Он прозвучал, точно лопнувший канат, что мог бы связывать одну сторону с другой. И он же перекрыл все входы и выходы в Навь. Арс вновь почувствовал болезненные судороги по всему телу. Только в этот раз в них была и крохотная толика сладкого блаженства. Точно надавить на синяк, раскусать комариный укус. Его, лежащего у двери на полу, потрясывало, а вместе с тем он чувствовал, как кости внутри тела сдвигаются, как перья исчезают, отваливаются с тела, а после растворяются в воздухе знакомым чёрным дымом. Стоило приоткрыть глаза, как стало ясно — обзор сузился до нормального, а он сам продолжал уменьшаться и уменьшаться, приобретая свои прежние привычные размеры. Те, в которых он с лёгкостью может запрыгнуть на дверной косяк, пролететь по небу, устроиться на родном тощем плече. Несколько мучительных, коротких, но вместе с тем блаженных и долгих секунд, и он вновь такой, каким привык себя видеть в зеркале. Обычный крупной ворон всего с парой голубых глаз, острыми когтями и чернильным оперением. — Ну вот, а ты боялся, — присела рядом с ним Ира и потрепала по, как всегда, лоснящемуся гладкому оперению на голове. И кто бы мог подумать, что она могла ему улыбаться, тем более так: мило и даже нежно, точно первые весенние оттепели. Сама ведь помойным вороном всё время называла, забыть это сложно, но на время можно. Особенно когда не от кого получить желанной ласки, потому как Антона рядом нет. И это не могло не волновать. Потому через несколько секунд он уже позабыл о чужой руке, его приласкавшей, и привычными для себя прыжками в свою комнату зашёл. Только вот та была пуста. Окно прикрыто, свет не горел, как и во всей остальной квартире, не считая коридора, в который тот поспешил вернуться под надзором двух пар глаз. Было очевидно, что они здесь сейчас втроём. Но всё равно он не мог не проверить, стояла ли у выхода пара ботинок и висела ли на крючке мальчишечья ветровка. Ни того, ни другого на месте не оказалось. — Он, наверное, всё ещё души пересчитывает, — понял его обеспокоенный взгляд Эд, пока не спешащий ни разуваться, ни забирать свой рюкзак. — Уже час ночи, — подметила Ира, бросив взгляд в темноту зала и разглядев там стрелки небольших часов, встроенных прямо в телевизор. — Пора было бы уже вернуться. — Так поздно?! — вырвалось из клюва неожиданно глухое карканье, непохожее на привычный низкий голос. Видимо, от стресса сиринкс пережало. — Время на дорогу всегда дольше посреди ночи. Путь рассчитан на то, что его преодолевают вечером и под утро, так что не удивительно, что нас так только за полночь выбросило назад. Как именно всё это работает, Арсений тогда ещё знать не знал, однако верил словам Эда безоговорочно. Даже на вопросы сил после пережитого не оставалось, хотелось только наконец расслабиться, завернуться в тёплый кокон из рук, ног и одеяла и спать лечь, позабыв о пережитом. Только вот лапы и крылья нервно подрагивали в желании найти объект своей привязанности, который по ощущениям находился необычно далеко, но неясно в каком направлении. Внутренний компас словно бы заклинило, ведь даже простого направления на юг или север тот не показывал, а лишь метался. Отчего-то Арсению хотелось вернуться обратно. В Навь. Пускай его там несколькими минутами раннее терзало иное обличие, но его не тяготило чувство неопределённости. Хотя, возможно, то было просто скрыто под толстым слоем паники, создавшей бурю в его черепной коробке. — Лады, пора его уже домой тащить, удружишь? — обратился парень к Ире, которой пришлось встать с колен и вновь подойти к двери, дабы ту распахнуть и обнаружить за ней самый обычный подъезд с замызганными плиточками и соседской дверью, угрюмо взирающей на неспящих. Однако не успел Эд выйти за порог, как Арсений в пару взмахов крыльями взлетел на его плечо, явно не собираясь оставаться позади. Да, может быть он и устал до жути, может быть хотел бы отдохнуть и может быть перестать прикасаться к Выграновскому — хватило уже лет на сто вперёд. Только вот желание увидеть Антона перекрывало всё остальное. Давно такого не было, что он ощущал в нём именно что нужду. Будто бы с мальчиком всё было нипочём. Ни собственные тревоги, ни чужое мнение, на которое он лишь делал вид, что плевал с высокой колокольни. — Ой, да ладно, я мигом. Туда и обратно уже с твоим ненаглядным, — подобная внезапная формулировка от парня не могла не удивить, однако Арс решил оставить её без внимания, лишь только покрепче вцепившись в чужое плечо, вновь вызывая у его владельца недовольное бурчание. Вместо того, чтобы, как всегда, пробежать по ступеням, Эд выбрал прокатиться на лифте, аргументируя тем, что после долгого, теоретически даже многочасового таскания вороньей туши на своём горбу, у него и ноги, и спина, и даже руки будут болеть ещё несколько дней. Потому пришлось всё же залезть в спичечный коробок, внутри которого горела одна крохотная мерцающая лампочка, воняло предположительно подозрительными разводами из угла, а на кнопки выше первого и ниже седьмого этажа нужно было нажимать интуитивно — все выжжены местными гопниками, которым друзья и друзья друзей пароль от двери разбалтывают. Однако все соседи всё равно были уверены, что в мародёрстве виноват подозрительный татуированный «зэк» из первой квартиры. Кажется, что спускаться пешком, а тем более просто вылететь из окна гораздо быстрее, чем бесконечно долго спускаться в крошечном пространстве, с широкими щелями меж створок дверей, сквозь которые были видны стены, перекрытия, а в самом конце и бетонное основание, куда сбрасывали шелуху от семечек, однокопеечные и пятикопеечные монетки, а помимо того пивные крышки и баночные ключи. Привычное зрелище, на которое рефлекторно засматриваешься, выходя на простор из коморки лифта. По крайней мере, таковым казался весьма прозаичный подъезд, который они покинули всего через несколько секунд, громко гудя стальной ржавой дверью, за которой открывалась свежая ночь. Беззвёздная, освещаемая редкими дорожными фонарями. Даже окна в домах на Воронежском переулке практически все успели погаснуть. Но их вполне хватало, чтобы убедиться в пустоте улицы. Ни слепых, ни ушлых. Одни собрались глубоко на Базаре, другие уже давно пошли спать. Арс тоже хотел бы, но сперва следовало найти Антона. Потому он всё же решил без предупреждения слететь с чужого плеча, чтобы в несколько взмахов добраться до железного забора, что неприятно холодил лапы. С него особо ничего интересного видно не было. Даже призраков было не видать, что странно. На окраине всегда можно было встретить кого-нибудь особо отчаянного, слишком живого для вечного покоя. Правда, сам Арсений не был любителем побеседовать с призраками, хотя те и могли значительно расширить круг общения. В то время, пока Эду приходилось ковыряться с ключами от калитки, он просто полетел над кронами деревьев, вглядываясь в эхо. Ночное зрение у него далеко не лучшее, он всё же не сова, потому приходилось использовать трюки, с помощью которых хотя бы очертания предметов, на которые ложился серебристый лунный свет, оскверняемый редкими бликами фонарей, становились чёткими. С высоты его не «птичьего» полёта можно было легко оглядеть кладбище, хотя, конечно, ветви, с которых опала ещё не вся листва, жутко мешали. Но даже так меж ними стали появляться бледные тени, часть из которых по привычке бесцельно блуждала по невидимым дорожкам, в то время как другая вела себя весьма странно. Потому как зачастую больше трёх фантомов на одном месте означало как минимум очередной скучный турнир. Только этим вечером такового быть не могло, если, конечно, никто не захотел по старой памяти сыграть в города или крокодила. Однако у крыльца сторожки точно собралась большая серая масса, которой точно очень сильно что-то нужно было, точно бабушкам по утрам в троллейбусах. Обращать особое внимание на них не больно хотелось, только вот в ту же сторону шёл и Выграновский, без которого найти Антона казалось проблематично. Да, внутренний компас никогда не работал идеально, но сейчас он никак не хотел настраиваться на компаньона, который по идее должен был быть где-то неподалёку. Может быть гулял под кронами деревьев или же решил провести ночь в сторожке. Шастун ведь весьма разумен был, а если точнее, то безукоризненно следовал правилам, потому точно должен был быть где-то на кладбище, исполнять навязанный ему внезапно долг. Потому осталось лишь спланировать вниз и усесться на краешек покатой крыши, откуда можно было наблюдать и за тем, как по главной дороге в сторону своего рабочего места плёлся Эд, а кроме того, как нервно кружила меж скудных клумбочек их бывшая соседка Инна Васильевна, которая несколько раз его из подъезда выгнать пыталась, отчего-то посчитывав, что он обычный уличный ворон, залетевший в их подъезд, хотя он просто почти смиренно ожидал выхода Шастуна, выдирая от скуки ворсинки из чьего-то новенького коврика. Кроме того, неподалёку оказались и четвёрка упокоенных на кладбище белорусов, которые, видимо, по национальному принципу сдружились за прошедшие годы, а кроме того ещё одна девушка, которую ему ни разу не доводилось видеть. Все молчали, будто бы и сказать уже было нечего, однако, стоило Выграновскому появиться и в их поле зрения, всё силуэты ринулись его сторону, больше напоминая собой стихию. Ветер, несущий с собой огромные кучерявые облака пыли и дыма. — Эдуард! — Эд! — Эдик! — Выграновский! — Чертила! Всё послышалось разом, став таким шумом и гамом, что сложно было представить подобное в пределах весьма мирного кладбища, на котором из громких происшествий и скандалов за последний год случилась лишь кошка, нагадившая на могилу Розы Вальдемаровны. Правда в прошлом были и иные случаи, в которых и сам Арсений принимал непосредственное участие, но всё плохое неплохо стирается из памяти мирными деньками с ноткой посмертного безгрешного уныния. Всё же им упиваться и убиваться можно всласть и в горечь, всё равно никто не накажет. Потому как после смерти все равны вне зависимости от пола, вероисповедания и, как ни прискорбно — деяний. — Не припомню, чтобы сегодня я должен был присутствовать на собрании такой педо-гоп компании, — пробормотал себе под нос Выграновский за мгновение до того, как оказаться целиком и полностью окруженным по всем фронтам. — Тут такое! — охая и ахая, точно произносила полноватая старушка, к которой очки с висюльками даже в посмертии приросли. — Да! Клянусь, мы всё кладбище обыскали, и нигде нет! — заявлял самый высокий парень из компании. — Даже глубже посмотрели и ничего, — комментировал тот полноватый, стоявший чуть поодаль, чтобы его не сшибли. — Правда особо глубоко мы не слезли, — подхватил его друг, которому явно хотелось бы избавиться от ответственности за что-либо и улизнуть, но где все, там и он. — Ну, зато вы нас нашли, — казалось бы, фантомам сон не нужен, но этот парень явно предпочёл всей шумихе остаться где-нибудь в тишине, не зря же он в своё время решился наконец отпустить этот бренный мир, да ещё и найдя себе партнёра по осознанию тленности бытия, чтобы уж точно не побояться наконец исчезнуть, но остальные отпускать так просто не хотели. — Да вы кому нужны, а?! — возмутилась девушка, отдавая тому бодрящий подзатыльник от злости. — Антона найти надо! Последняя фраза Арса заставила захотеть врезаться в галдящую толпу и начать каждому в лицо каркать вопрос, не перепутали ли они имена, или же то речь о любом другом Антоне, который, может быть, глубоко в Нави уже давно разлагается. Однако призраки не стали бы так резво реагировать на пропажу одного из них, в отличие, к примеру, от одного мальчика, живого, из плоти и крови, с которым очень многие знакомы. В конце концов он один из немногих, кто мог рассказать новости мира за пределами железного забора, помимо сторожа, который в свою очередь тоже опешил от услышанного. Для кого угодно было бы шоком в мгновение ока осознать, что тот, кого ты отправил будто бы в очевидно безопасное место, вдруг оттуда исчез. Думать, что это всё шутка — глупо. Призраки не лгут. Точнее, ему бы врать точно не стали. И шутить подобным образом тоже. С крыши, с которой жутко хотелось слететь, оказавшись в гуще события, было прекрасно видно, как Выграновский движением руки всех вокруг себя разогнал, будто бы даже касаясь фантомов, что тут же умолкли, став смиренным тихим полукругом, чуть шатающихся и подрагивающих в пространстве теней. Арс мог поклясться, что даже на таком расстоянии его глаза казались пугающими, а всё лицо вмиг осунулось, являя собой нечто даже более скелетообразное, нежели его вид в Нави. — Что произошло? Быстро и по порядку, — оглядел он собравшихся и глянул заодно на сидящего на низенькой крыше ворона, который всё прекрасно слышал. По крайней мере ушами, прикрытыми перьями. А вот душой он будто бы на шумном рынке оказался. Слышал что-то беспокойное, со всех сторон, да только непонятно что именно, откуда. Куда именно должен он бежать, чтобы уловить шанс найти того, кто пропал. Пропал с глаз призраков, людей и его внутреннего радара, настроенного лишь на единственного человека в мире, принадлежащего именно ему. — Он зачем-то решил оставшихся приведений пересчитать, — мямлил Заяц, переводя взгляд на Варю. — Да, он что-то в тетрадке у себя записывал, будто бы это смысл имеет, так что мешать ему не стала, в отличие от этих, — переняла она эстафету, однако девушке сказать оказалось особо не о чем, потому всеобщие взоры перешли на старушку, которая, в общем-то, и заставила их всё кладбище облететь в безуспешных поисках. — Антоша и ко мне пришёл, ну а я решила, что можно его об услуге попросить… — Какой?! — гаркнул от нетерпения с крыши Арс, с каждой секундой раздражаясь всё сильнее из-за слишком медленного повествования, которое хотелось оборвать, тут же к делу перейдя. Потому как за сегодня он и так успел почувствовать себя отвратительно, бессильно и потерянно. Всё начало возвращаться, только немного иначе. Хотелось рвать и метать, да только всё, что он мог, так это птицей на удивлённых его появлением фантомов каркать да скрежетать по ржавой черепице когтями. — Там могилка на даляшках есть, — продолжила женщина, теребя тающие в воздухе рукава своей серой, как и она сама, кофты, — я вот решила, что было бы неплохо живому её проведать, а он когда на неё наступил… — Блять. В этом самом «блять», которое Арсений зачастую осуждал вслед за Анной Алексеевной, Арс услышал устало-обречённые нотки, которые ничего хорошего не могли предвещать. Оттого и так быстрое воронье сердце забилось так часто, что могло стереться в хлам и остановиться. — Брысь все отсюда, — шикнул на них мужчина, заставляя половину фантомов на месте сквозь землю провалиться, а другую исчезнуть глубже, почувствовав столь несвойственный для мёртвых страх. Однако, в отличие от них, Арс наоборот лишь вспорхнул крыльями несколько раз, чтобы приземлиться на низенький заборчик, окружавший клумбу перед входом, рядом с которым стоял горшок, из-под которого Выграновский достал ключ от сторожки. — Что с Антоном? — тут же нетерпеливо спросил он, наблюдая за чужими спешными движениями Эда, который, может, и перестал образно выглядеть точно смерть ходячая, однако, кажется, всё ещё был готов вот-вот сорваться на кого угодно. Спасибо, что, хотя бы вмиг раскрыв дверь, ту не захлопнул, позволив попасть за собой в известную коморку, где всё казалось уютным, несмотря на свою прилипшую от времени грязь, которую ни одним моющим средством не отмыть. Всё ведь глубже, в самой их структуре и прошлом зарыто. — Что «что», блять, — шипел тот себе под нос, начиная рыться в ящике старой тумбы, откуда в мгновение показалась моторола, к его несчастью — разряженная в ноль, потому поиски продолжились. — ЧП нахуй. Я, конечно, тоже молодец, что последние пару лет новеньким инструктаж не проводил, — продолжал тот выплескивать скопившуюся агрессию лишь крошечными порциями, отразившимися в голосе и том, как тумба чуть на кусочки не разлетелась, когда зарядка таки была найдена, а ящик с силой захлопнут за ненадобностью. — Эта клу… «дорогуша» Антона, сама того не зная, в нору, блять, завела! Пиздец, — сделал тот вывод, стремясь поскорее включить поставленный на зарядку мобильный. Арсений же вмиг почувствовал, как от этой новости ему стало физически плохо. Как бы выразился Выграновский, не будь он занят в тот момент, его «хуёвило»: голова начала кружиться, а лапы, вцепившиеся по привычке в спинку дивана, в стороны повело. Он ведь знает, что такое «нора», сам не видел никогда, тем более не ходил, но Анна Алексеевна им с Антоном рассказывала. Даже пример на «Алисе в стране чудес» приводила, потому как то по всем признакам книга непростая. Скорее всего какая-то ушлая Льюису Кэрроллу свою историю рассказала, а тот всё забыл и извратил отчасти, хотя суть осталась в корне схожей. Самая глубокая точка, до которой погружался Арс — это предместья Базара, этим вечером, когда превратился в непонятно что. А ведь норы могут идти гораздо дальше. Туда, где хранится очень далёкое прошлое, успевшее разложиться, сгнить и стать чем-то другим. Если что-то оттуда случайно на поверхность вырывается или и вовсе в Явь, такое яги обычно топят обратно, не имея понятия, как бороться, если их фамильяр крохотная певчая птичка. Правда, не всё оттуда опасно, вот, к примеру, безымянного ему однажды удалось самому прогнать. Не далеко и даже не в Навь, но ничего страшного не случилось. Только Антон жутко перепугался. Сейчас же он там один. Так глубоко, что лишь смелейшие ушлые решаются подобными путями путешествовать, и зачастую только охотники, достающие со дна ценнейшие редкости. Его Антон, с которым он мог остаться вместе, вдвоём этот вечер провести спокойно и без происшествий, посмотреть любой фильм, какой только вздумается, побаловаться с готовкой на кухне, пока никто не видел, или же даже просто погадать. Вместо того они оба вляпались в неприятности, которые так легко было избежать. Однако с Арсом были те, кто мог помочь тут же, вытащить обратно паникёра на поверхность, а Антон даже обратной дороги не знает. Ведь у норы лишь один вход и один выход, которые можно использовать только так и никак иначе. — Да бери же ты трубку, — тут же после первого гудка бормотал Эд, и только его голос вывел Арсения из омута мыслей, которые не могли привести никуда, кроме глубоких пучин. Не Нави, а самокопаний, которые с лёгкостью перетекали в самотерзания. Не хотел ведь никогда с ним расставаться насильно. И сбегать от него тоже не хотел. Но иногда желания, как ни странно, расходятся с действиями. — Кому ты звонишь? — запрыгал Арс, ближе пробираясь по спинке дивана, явно желая рассмотреть номер на зеленовато-сером экране. — Ире. Если тебя начало косоёбить в Нави только тогда, когда мы достигли уровня Базара, значит либо пацан уже упал в нору… Ира, ну ёб твою птичью мать, у тебя ведь сейчас дел не должно быть! — кричал тот на трубку, надеясь, что девушка соизволит ответить. — Я быстрее долечу, — уже было решил покинуть домик Арс, понимая, что здесь меньше минуты до заветного окна, в которое ещё правда постучаться надо будет клювом, надеясь, что услышат. — Стоять! — сбросил Выграновский, чтобы перенабрать, а заодно пригвоздил своим голосом нервного ворона к месту, несмотря на то, что тот чувствовал всем нутром, что пора бежать, лететь, прыгать, а если понадобится, то и кубарем валиться, чтобы всех, кого только можно, спровадить на поиски. Может быть, даже безмозглых призраков и одного мерзкого пса, которого сыскать сложно, но тот обычно всегда где-то неподалёку от кладбища. — Если сейчас Ира узнает, что Антон провалился в нору, именно от тебя, то запрёт нахер в комнате, и будешь куковать, вместо того, чтобы делом заниматься… Алло, Ира! — вдруг тот отвлёкся вновь на телефон, откуда послышалось мерзкое шуршание, в котором едва ли можно было различить женский голос, даже если перестать вслушиваться в эхо. — У нас нет времени на твою ванну! Живо иди искать Аню, плевать, что она у Паука, Антон угодил в нору! Походу, Арса не из-за глубокого погружения сегодня штормило, а из-за нервов пацана. Где-то на том конце трубки девушка явно не ожидала подобного поворота событий, потому могла только взволнованное полуистеричное «что?!» выкрикнуть, хотя Арсений её в этом плане прекрасно понимал, кажется, едва ли не впервые в жизни. — Провалился через безымянную могилу, так что надо поспешить, мы с Арсом сразу на поиски, а вы как-нибудь потом по таро разберётесь. Пока разговор ещё несколькими возмущёнными фразами с той стороны шёл к своему скорому завершению, наконец стало понятно, почему Эд решил его не спроваживать на сей раз и не давать Ире возможности оставить его дома под замком. Выграновский явно хотел тотчас отправиться на поиски самостоятельно. Только вот в его арсенале не было всё ведающих карт, в отличие от яги, которую для начала нужно было умудриться найти где-то в Нави. Так что единственный оставшийся у того ориентир — сбившийся компас фамильяра. — Так, ладно, — в несколько движений он накидал какие-то пакеты в валявшийся на полу рваный баул, а заодно прихватил спрятанное меж обивки дивана нечто, смахивавшее на охотничий нож. Только даже находясь в ножнах, тот казался весьма странным. Вероятнее всего из-за ручки — та показалась всего на мгновение и тут же утонула где-то за чужим поясом под толстовкой. Арсений был уверен, что её кончик смахивал на кость, пожелтевшую от времени. — Ты, как и до этого, ко мне на плечо. — Мы тоже… в нору? Ответ известен заранее. В конце концов они ведь должны были отправиться за Антоном, вдвоём, тем же путём, что и он, да ещё и без помощи Иры, Анны Алексеевны и тем более грима. К ним вообще за помощью никогда обращаться не стоит, всё же они не больно любят что ушлых, что чуждых. Однако Арс не мог не вспомнить недавние события. То, как он стал неповоротливый квашнёй, которая с места сдвинуться едва ли могла. А в нынешней ситуации Эду точно не стоило замедляться из-за чужих неумелых ковыляний, или же вновь таща на себе тушу. — Так, по взгляду вижу, что ссыкуешь, — заметил тот, что ворон не спешил не только двигаться с места, но и, потупив клюв, уставился в рваную обивку дивана, в которой из примечательного были разве что разводы от пролитого кофе и чифиря. — Нам сейчас это прям вообще ни к чему. — Я ведь снова стану… тем, со мной ты потеряешь время. А Антона нужно найти. Быстро, — хрипел он слишком жалко для своего низкого и звучного голоса, забиравшегося в каждый уголок комнаты. Сейчас он в первую очередь боялся стать обузой. Испортить не просто поход на Базар, а своей неповоротливостью Антону навредить. Тому, кто и так наверняка всё ещё жутко напуган. Потому как страх временем так быстро не побороть. Однако, вместе с тем, семя сомнения клевало его за хвост и по иному важному поводу. Наводить ужас своим внешним видом на того, кто и так в панике, мечется где-то там, глубоко в Нави, совсем не как рыба в воде, было бы больно. В первую очередь Арсению, который боялся остаться таким не только в своей памяти, но и в чужой. — Без тебя я хер разберусь. Антон бабушкины наставления точно хорошо помнит, потому на месте точно не сидит и не ждёт никого и ничего, ибо так Навь скорее тебя самого переварит. Так что хоть страусом, хоть тунцом я тебя с собой потащу, иначе никак. Спинка дивана прогнулась и заскрипела под весом навалившегося на неё Выграновского, на плечах которого уже висел баул, только Арсения не хватало. Да, его насильно не потащили бы с собой, скажи он, правда, твёрдое «нет», то Эд тут же бы сорвался с места и один бы пошёл на известную ему тропу, которой он по случайности заведовал. Но и сам Арс не мог отказаться, несмотря на то, что его тело помнило тошнотворное чувство омерзения к себе. Он безусловно хотел помочь найти Антона. Без этого мальчика жизнь бы смысла не имела никакого, абсолютно. Не только потому, что пришлось бы искать себе чужого ведуна. Просто они ведь были друзьями, семьёй, компаньонами и партнёрами. Арс не мог себе представить, каково остаться без того навсегда. Без шуток, без прикосновений, без той искренней любви, которую ему давали в любом случае, что бы ни случилось. Шастун за долгие годы стал точно источником всего того, за что можно цепляться, дабы не умереть от собственной ущербности в мире людей, будучи человеком лишь в душе, а на деле имея лишь перья, крылья, клюв и лапы. Только вот между выходом на улицу и им самим стоял один-единственный барьер, выстроившийся в голове — тот, другой облик, которого, пока партнёр в потенциальной опасности, он избежать в Нави не мог. По идее. Ведь из правил существуют исключения. Арс не был силён в науках из учебников, они его тяготили. Но законы мира, к которому он принадлежит, прекрасно запоминал вместе с его аксиомами, хотя с поставленными задачами не всегда справлялся. — Проведи обряд. Именно с ним всегда была проблема, нерешенная и мучавшая фамильяра долгие годы. Эд был в курсе, потому не мог не поразиться выдвинутому предложению. Ведь Арс ненавидел это дело, ради которого нужно было жертвовать перьями, а после позорно принимать тот факт, что в который раз не получилось. — Если с первого раза не получится… — Я полечу так. То, что Выграновский согласился быстро, не став тратить время ещё и на спор, не было чудом. Однако в глубине души Арс его не мог не поблагодарить, понимая, что этот необычный чуждый помогает им без долгов, лишь только по собственному желанию. Будто бы они все не просто соседи по подъезду. Да, меж ними есть нечто безусловно общее — бытие теми, о ком люди разве что в сказках и фольклоре слышали. Но даже так этого не могло быть достаточно, чтобы Арсений не только своим вороньим сердцем ощущал, но и мозгом понимал, что каким-то неведомым образом они всё же стали довольно близки. Потому, вероятно, он и не пожалел перьев, выдирая их у себя с груди, понимая, что теперь там крошечная залысинка, которой он будет стесняться. Но сейчас ему было совершенно не до того. Всё, что ему требовалось, так это вспомнить то, что ему Анна Алексеевна уже долгие годы говорила перед очередной неудачной попыткой. «Расслабиться и довериться ведуну, но самое главное — отдать тому свой птичий облик.» — Ты скуксился, будто бы это тебе придётся жжёные перья пить, — бросил ему Выграновский, обнаружив на полу рядом с холодильником зелёную бутылку из-под выдохшейся давным-давно минералки, которую в итоге, принюхавшись разок, вылил в металлическую эмалированную кружку, сколотую и поросшую сбоку ржавчиной. — Ты его раньше сам проводил? — Ну, бывало, — подошёл тот ближе, выискивая по карманам зажигалку. — Правда зачастую у бесхозных фамильяров. Ну, знаешь, когда партнёр умер до клятвы, — обнаружил тот искомое и немедля щёлкнул кремнием, выдавая на свет чернильный огонь, который словно бы собой наоборот пожирал свет слабой лампы под потолком, хотя то была лишь иллюзия, невидная слепым. — А кажется, что нет, — наблюдал Арс за тем, как пёрышки были подобраны с обивки и мигом сожжены, разнося по помещению отвратительный аромат, от которого чесался клюв, а пепел от них мигом упал в стакан, содержимое которого Выграновский решил перемешать и вовсе мизинцем, что даже ворону казалось кощунством. — Ань Алексеевна должно быть всё мистически, делает, да? С мишурой из приглушенного света и зажжённых масел, а? Я тя уверяю, это всё фуфло. Главное — механика, понимаешь? Арсений не особо это понимал. Потому как всё, что делала бабушка Антона, всегда казалось правильным, безусловным и безукоризненным. В конце концов та была ягой, прожившей не один десяток лет. Мудрой, умной, прекрасно умевшей читать будущее и договариваться с людьми. То, что каждый раз, когда она проводила с Арсом обряд при свечах, с какими-то заговорами, которые бубнила себе под нос и дала ему самому заучить целый муторный монолог о том, что он свою сущность воронью отдаёт в обмен на частичку человеческой, казалось логичным. Ведь она не могла чего-либо не знать. А тут же Выграновский будто бы просто решил сократить время возни, начав играть в детские игры, которые даже правдоподобностью никак не пахли. Просто сжёг его перья и кинул в кружку. Без заговора, без камней, без особой ритуальной чаши. Кощунство — никак иначе, которому было впору возмутиться. Потому как Арс был настроен серьёзно. — Ну что, согласен отдать облик на время? — спросил тот едва ли не беззаботно, если не замечать во всех его действиях спешку. — Согласен… — уже было собирался тот весь текст зачитать, однако уже спустя мгновение мужчина перед ним залпом выпил всю жидкость, оставляя только лишь чёрные разводы пепла по белой эмали. — Ну и отлично, — выдохнул тот, явно не будучи в восторге от подобного пойла. — Ну а теперь… Теперь же Арсению настало время удивляться вновь. Потому как зачастую после этого Анна Алексеевна просила его нелепо на стол усесться, обе лапы в её руки протянув, чтобы постоять несколько минут в руко-ногопожатии, символизировавшем заключение временного договора до тех пор, пока человеческая сущность не выветрится из фамильяра. Вместо того, Эд вытащил из-за пояса нож, заставляя тем самым рефлекторно отступить назад, трепыхая крыльями. — Не боись, это для меня, — произнёс тот, обнажая клинок, который, однако, оказался весьма пугающ всего по одной причине. Вместо сияния стали, Арсений увидел всю ту же желтоватую поверхность, в которой на этот раз точно узнавалась кость, распиленная пополам, видимо, костный мозг из половинки удалили, зачистили, обработали, заточили, нужную форму придали. И всё точно невероятными усилиями с помощью не дюжего таланта, ведь Выграновский, перехватив тот поудобнее, с лёгкостью надсёк плоть на безымянном пальце, проливая тёмную кровь. Арсений бы даже сказал чёрную, если это, конечно, не обман зрения, которое его так сильно подвести не могло. Не зря же раскрыл глаза, уставив те на Эда, точно на умалишённого. Потому как подобного в практике с Анной Алексеевной никогда не происходило. — Ну а я в таком случае отдаю тебе взамен частичку человечности, согласен? — как ни в чём ни бывало спросил тот, поднося палец ближе к его клюву, заставляя почувствовать солёный и ржавый запах крови, от которого вмиг стало дурно. Арс не был готов к подобному повороту событий, потому лишь безмолвно смотрел, не понимая, чего от него хотят. — Соглашайся, — настаивал тот, явно поторапливая из-за стекающей крови. — Согласен, — Арсу показалось, что только половину букв он успел произнести перед тем, как ему на клюв капнули несколько крупных капель крови. Это напомнило о неприятном моменте из прошлого. Всё потому, что густая жидкость медленно, но верно ползла вниз, растекаясь и размазываясь, ударяя своим неприятным ароматом в ноздри. Это продолжалось несколько долгих секунд, пока он стоял, замерев пугалом, у которого место внутренностей опилки, а в глазах стекляшки. Только вот стоило почувствовать во рту вкус, как о своей принадлежности к живым существам нельзя было начать сомневаться. Причина оказалась даже не во вкусе. Боль. Острая, всепоглощающая, такая, от которой никак не убежать, охватила всё тело, словно бы добравшись даже ороговевшего клюва, когтей и перьев. Каждая его частичка вдруг наполнилась страданиями, что ни в какое сравнение не шли по сравнению с испытанным раннее. Потому не удивительно, что он завалился на диван, начав хрипеть своим вороньим голосом, разнося по кладбищу пугающие звуки. Такие, что и призракам неподалёку от них становилось не по себе. Хуже скрежета металла, визга тормозов или заевшего клаксона. Всё потому, что эти принадлежали живому существу, которого охватила агония. Глаза жмурились сами, не желая ничего видеть, так, лишь напоследок уловив удивлённое, но не разочарованное лицо Выграновского, тут же проконтролировавшего, чтобы тот не грохнулся с грядушки на пол, отклонив курс падения на диван. За такое жесткое обращение можно было бы пожаловаться, только вот ощущение падения и касания голой чувствительной кожей о пуфик легко было просто не заметить в тот момент, пока разум думал, как этого всего избежать. Однако некоторую боль можно пережить, обождать, ведь она не вечна, а кроме того, несёт за собой вознаграждение. Эта идея пролетела в голове лишь в тот момент, когда Арсений вновь почувствовал, что не просто бьётся в конвульсиях. Кости менялись, а он сам становился больше, комната — меньше. Диван под ним проминался, и он начал чувствовать в нём изъяны пружин. Он хотел нервно захлопать крыльями по привычке, но те стали более увесистыми, и не шевелились так, как надо. Лишь их часть, что непосредственно у самой спины ходуном начала ходить. Лапы тоже стали мясистыми. Слишком длинными, даже непропорционально. А стоило боли поутихнуть, и глянуть вниз, как стало понятно, что они вообще-то и цвет поменяли с чёрного на телесный. Человеческий. И формы их тоже соответствовали, хотя и отличались от Антона. Будто бы он был более мясистым. Даже длинным. Или во всём был виноват ракурс? Арсений искренне не понимал. Ничего. Абсолютно. Что произошло, как это случилось, как этим всем правильно двигать. У него в голове не осталось места панике, так как из стороны в сторону метались всего два вопроса: «Получилось?!» и «Это точно я?». Потому как после стольких промахов успех, о котором не просто мечтаешь, а уже добиваешься, приходишь к нему, больше на бред сумасшедшего похож. Будто бы он напился бренди и сбрендил к чёртовой матери. Потому как Выграновский своими фокусами не мог ведь его правда перевоплотить. — Это… — он хотел спросить, что произошло, однако лишь замер, стоило услышать собственный голос. Не низкие ноты, которых он столько лет стеснялся, а красивый, чистый, не старый, точно не принадлежащий непросыхающему алкашу. Всего одно слово, как он ощутил, что всё правда изменилось. Кардинально. Он не ворон. Не «помойная птица», которая не могла претендовать на какое-либо взаимодействие в социуме. И даже не монстр, чьё отражение целиком он боялся увидеть. Он человек. — А я всегда говорил, что обряд на словах — херня полнейшая. Вот на крови — другое дело, — произнёс Выграновский, подходя ближе и протягивая руку в его сторону. Всё, что мог сделать в ответ Арс, так это пораженно на неё глянуть. Осознавая, насколько она теперь маленькая. На такую точно не присядешь, точно на жердь. Да и ранка на ней крошечная. Как и многие другие предметы в комнатушке, в которой места стало гораздо меньше. — Вставай давай, ща тя нарядим в рабочий костюм. Думаю, рукава со штанинами подвернём, и нормально будет. Я думал, что ты всё же визуально помладше окажешься, но так даже лучше. Что именно «даже лучше» Арсений тоже до сих пор не понимал, однако метавшиеся песчаной бурей в голове мысли наконец улеглись, давая простор чувствам, которых было много, но все они неописуемые. Тревога, растерянность и радость слились вместе, оставляя стоять рядышком с ними клочок страха, заставивший вцепиться своей пятернёй в протянутую руку. Собственная оказалась меньше. Однако даже так Арс впервые чувствовал, что может горы свернуть, преодолеть тысячи километров, не имея при себе пары крыльев. И конечно же найти Антона, где бы тот ни был.***
Секунды кажутся минутами, а минуты часами зачастую лишь тогда, когда чего-то ждёшь. С нетерпением, страхом, волнением. Если же всё, что остаётся делать, так это проживать момент, не задумываясь о том, когда же всё закончится, то и времени не замечаешь. По крайней мере, Антон не имел понятия, сколько ему довелось падать сквозь тьму и когда та перестала быть таковой. Осознание того, что он больше не в прострации, пришло далеко не сразу. Оно скорее оказалось похожим на резко отступившую дрёму. Когда какие-то мысли, точно не твои собственные, уже начинают формироваться в картинки, следующие одна за другой, однако в какой-то момент начинаешь задумываться об их абсурдности и те враз пропадают. Только вот то, что было перед Шастуном, не пропало. Точнее он наконец заметил, что он был больше не на кладбище. Точнее могилки рядом больше не было. И тьма тоже перестала быть абсолютной. Он будто бы попал в гравюру, рисованную углём: чёрный и белый цвет и только он. Даже никаких серых оттенков, делавших ночи в Нави похожими на старые фильмы. Это скорее был мультик. Белое небо. Чёрные ветви деревьев. Белые просветы меж них, уходящие вдаль, чёрная земля, которая таковой даже не являлась. У него под ногами было нечто странное: одновременно плотное и жёсткое, такое, что даже сквозь подошвы ощущалась странная текстура, но вместе с тем очень ломкое. Точно кораллы, те, что из документальных фильмов. Только вот вместе с тем жутко ломкое, хрустящее под ногами. Даже шага не нужно было делать, чтобы услышать этот мерзкий звук, проходивший через тело вибрацией. Точно по глиняным черепкам ступаешь, хотя на самом деле всё ещё продолжаешь стоять на месте. Просто те уже под лёгким мальчишечьим весом начали ломаться, заставляя прийти в себя. И стоило тому случиться, как он дёрнулся в сторону, пытаясь уйти от ощущений, но те стали лишь сильнее на новом месте. Казалось, что он должен был начать на месте гарцевать, однако вместо того вновь замер, чувствуя, как сердце начало быстрее разгонять кровь по венам, ведомое адреналином и желанием бежать как можно дальше и быстрее. Стоять на месте глубоко в Нави подолгу нельзя, но он всё равно позволил себе потратить несколько дополнительных секунд на то, чтобы присмотреться к творящемуся под ногами. Было страшно. Было мерзко. Было интересно. В такие моменты можно понять героев ужастиков, лезущих проверить, что упало в подвале или почему вдруг в доме погас свет. Люди любят точно знать, с чем имеют дело. Ведь в знании сила, правда, если ты никогда чего-то до этого не видел, то не будешь знать, что с тем делать и чем оно грозит. Потому, нагнувшись над похрустывающей землёй, Антон попытался всмотреться в неё, чтобы увидеть, чем на самом деле является представленная глазу чёрная масса. Сперва казалось, будто бы под ногами какие-то хлопья, крупные, размером с тарелку, поменьше, с его собственную руку, а помимо них ещё куча крошечных, порой доходящих буквально до пыли. Некоторые ломались под подошвами, другие же остались целы. Однако спустя несколько секунд непонимания того, на что он смотрит, Антон решился приподнять один из «черепков», схватившись за него всего лишь большим и указательным пальцем и попытавшись поднести его к свету белого неба, ничего не освещавшего. Только вот сперва в голове щёлкнуло осознание, что и с ним самим что-то не так. С рукавом его голубой ветровки, по крайней мере, являвшейся таковой раньше. Потому как сейчас цвет будто бы из неё выветрился, вымылся, выгорел на солнце, став лишь слабой и позорной тенью предыдущего. А вместе с тем и его собственная рука, раннее носившая ещё не успевший стереться с лета загар, оказалась бледной, практически такой же серой, как призраки на кладбище. Такие глубокие места явно не предназначены для того, чтобы в них задерживался кто-либо, кроме мертвецов и их воспоминаний. Не зря же кольцо-печатка, сидящее на пальце, потемнело до черноты без единого светлого проблеска. Кусок непонятно чего полетел вниз, однако вместе с тем, будто бы испив из живого толику света, приобрёл оттенок, отчего у Шастуна по всему телу мерзкие мурашки пробежали нескончаемой волной. От таких отмыться зачастую хочется, избавиться поскорее, всё потому как каждая из них трубит об опасности, разносит по нервам сигнальный огонь того, что вокруг что-то не так. Только вот деваться буквально некуда. Всё, что он видит кругом: странные деревья, похожие на шипы, торчащие из земли, состоящей из множества крошечных чёрных частичек, среди которых только одна теперь выделяется. Даже будучи бледной тенью себя из прошлого, на фоне остальных становится ярким пятном. Всё потому, что перед Антоном лежало кукольное лицо с румяными щеками и озорным взглядом, смотрящим в сторону. Без тела и даже обратной стороны некогда практически круглой головы. Оно было ему даже смутно знакомо. Всё потому, что, кажется, у каждого, кроме него самого, когда-то была ярко-красная матрёшка, с которой делать было особо нечего. Однако в старых альбомах, которые иногда пролистывала бабушка, не имея привычки хранить фото в рамках, за стеклом или же гордо висящими на стене, было изображение его матери в детстве. Практически с такой вот игрушкой, выглядевшей раньше просто пугающей, а нынче и вовсе заставляющей задуматься о том, куда именно он попал. Легко привыкать к мелким новым вещам в своей жизни, если те вписываются в привычную картину мира. К примеру, к тому, что есть десятки и сотни странных существ, что появляются порой в эхе, что стоит порой отвернуться, и собеседник исчезает, даже не будучи призраком, что люди ходят по кромешной тьме словно в невесомости. Однако, когда весь мир вдруг становится совершенно другим, хотя, казалось бы, это всё та же Навь, то хочется кричать и плакать, зовя на помощь. Потому не удивительно, что, глядя на свои бледные ручонки, оглядывая груды непонятно чего под ногами, не видя вокруг себя ничего знакомого, Антон почувствовал, как нос и глаза защипало, а дышать стало труднее. Провалился в нору, оказавшись в неизвестности непонятно где, он впервые понял, что потерян. Не знает дороги домой, не имеет понятия, куда идти, а ещё — он не чувствовал, куда нужно двигаться, чтобы найти Арсения. Вдруг к нему захотелось так сильно, что он был готов кричать его имя, звать любым возможным способом и кричать навзрыд. Однако только щиплющие кожу и слизистую солёные слёзы вырывались из глаз на покрасневшее лицо, беззвучно, лишь под аккомпанемент шмыгающего носа, вмиг отёкшего и заставившего его дышать ртом. Он знал, что плакать нельзя, что кричать нельзя, но не потому, что «мальчики не плачут». Всё гораздо хуже. Ему всегда говорили, что, провалившись в нору, нельзя стоять на месте. Потому что в таком случае найдёт совсем не тот, кто должен. Слёзы уже капают на землю, орошая ту красками: носик фарфорового чайника, пуговица, циферблат часов без стрелок и оправы. Те оказались у него под ногами, под которыми всё продолжало хрустеть, нарушая кромешную тишину этого места, в котором будто бы никого нет, только он один. Ни призраков с кладбища, ни кого-либо ещё. «Потому что здесь всё давно мертво, даже вещи, даже сами мёртвые», — подсказывал более твёрдый голос подсознания, знающий о том, где они, но не имеющий возможности поведать о том нынешнему себе. «Здесь не место свежим эмоциям. Здесь всё уже сгнило. Переварилось. Но ещё не готово стать новым. Вместо того, жаждет вернуть себе прежний вид». Под ногами всё продолжало хрустеть. Вещи ломались, усидали, а вместе с ними и Антон. Он почувствовал тяжесть на ступнях. То, как их обхватило, точно цементом. Не прочно, но липко, плотно, пугающе настолько, что, одёрнув ногу, он чуть не упал на землю, едва удержавшись. Что бы случилось, повались он полностью, знать не хотелось. Как и ждать того, что случится, если эти зыбучие пески чужих воспоминаний затянут его целиком. Горло саднило, нос не дышал, голова болела, но страх умеет гнать даже сильнее поставленной цели. Особенно когда тот заглатывает тебя целиком. Будто бы этот чёрно-белый мир и есть его безграничный желудок, а черепки под ногами — кислота, готовая разобрать на составляющие, что потом уйдут на строительство новых клеток. Потому Антон побежал. Ринулся вперёд, мимо наплаканной груды старых вещей, одиноко продолживших смотреть ему вслед с хитрой улыбкой на пластиковом лице. Потому как кто-то его уже ищет. И совсем не тот, кто должен. Антон хорошо бегал. Он играл во дворе, добегал, опаздывая до школы, гонял по двору мяч. Только вот бежать до цели и просто так, непонятно куда — совершенно разные вещи. Тем более когда чувствуешь нутром — опасность под ногами, и не имеешь ни единого понятия, что нужно делать. Начинаешь быть похожим на загнанную добычу, хотя казалось бы — охотника не видно. Никто как будто бы не преследует, не пытается догнать. Никто и ничто, помимо треска, медленно и верно начинавшего сводить с ума, стоило остановиться, чтобы отдышаться, чувствуя, как грудную клетку начинает сдавливать, а бок болеть от перенапряжения. Однако стоило вновь замереть на месте, желая на самом деле просто броситься под корни одного из деревьев, до которых он боялся касаться, как вновь раздавался тот звук. *щёлк-щёлк-щёлк* Треск, от которого оставалось бежать из последних сил, которых оставалось слишком мало. Как физических, так и моральных. Его будто бы предал мир, который казался даже более безопасным, чем Явь, в которой живут слепцы, ведь в Нави будто бы только милые призраки были, клиенты бабушки и редкие безобидные существа, которые только и могли, что смотреть. Сейчас же он тоже чувствовал нутром, что за ним наблюдают. Пристально, с любопытством и чем-то ещё. Будто бы солянкой из всех существующих в мире эмоций. От ненависти до любви, от обожания до отвращения. Всем телом, с каждой секундой всё больше. А секунд было слишком много, как и минут. После очередной передышки, во время которой он решил не останавливаться, а плестись дальше, чувствуя, как болят тонкие ноги и руки, как лицо опухло, а поверх него слёзы и сопли, подсыхая, кожу стянули, ему казалось, что счёт идёт наверняка уже на часы. Бесконечно длинные, но вместе с тем сравнимые с секундами и минутами. Потому что счёт времени остановился, будто бы оно и не должно здесь идти. Всё, попадая сюда, обязано оставаться неизменным. Потому и колючки-деревья всё те же, сколько ни беги, сколько ни пытайся преодолеть. Лес, из которого нет выхода, похожий на карусель, гоняющий по кругу. Только он не плутал, никогда не появлялся на одном месте. Ведь за ним шла тропинка из оторванных форзацев книг, битых статуэток и тряпиц, которым ни разу не было места впереди. Только за спиной. В голове мыслей не было. Только бежать, вперёд, как можно быстрее, давая себе лишь короткие секунды на то, чтобы замедлиться на шаг, которым тоже было тяжело идти. Каждый делался с величайшим трудом. Одна нога вперёд — подтаскиваешь за ней вторую. И так каждый раз. Мозг работал только на то, чтобы заставлять мышцы двигаться. А те казались свинцовыми, несмотря на всю свою тонкость. Кричать уже даже не хотелось. Сил на то не было. Звать на помощь тоже. Он больше не задумывался о том, чтобы прислушаться к себе, дабы понять нужное направление. Даже надежда куда-то улетучилась. Ведь для неё нужно было осознать, во что ты хочешь верить. В счастливую случайность? Что выход найдётся сам по себе? Что его придёт спасать бабушка? Что его придёт спасать Ира или Эд? А может быть Арс, который ушёл с ними? Хотя в глубине души именно это его и одолевало. Подсознание, которое верило больше всего на свете в то, что при любой опасности к нему явится угольно-чёрный ворон. — Ай! — зашипел он, почувствовав, как щёку пронзила тонкая чешущаяся боль, заставившая остекленевший взгляд сосредоточиться на тонком шипе-ветви, что задела его, позволяя алой и яркой, как ничто иное здесь, крови выплеснуться наружу. Из царапины на щеке, точно фонарики гирлянды, явились крохотные капельки, часть из которых осела на дереве, казавшемся больше похожим на застывшую статуей смолу. Дотронувшись до щеки и одёрнув руку, он вновь узрел яркий красный цвет. Поверх серых рук и бледного пыльно-голубого тот выглядел столь ярко, что казался лишним, слишком привлекающим внимание. Как минимум самого Антона, который спустя несколько секунд разглядывания мазков крови на пальцах глянул мимо них, совершенно случайно, но точно не зря. Потому как он мог поклясться, что краем глаза заметил, как в паре метров от него земля точно бы пошла крохотной волной. Как если бы под ней что-то было. Если у самой поверхности, то небольшое, ведь бугорок едва показавшись, исчез. Но этого хватило, чтобы преисполниться сил, дабы рвать когти так далеко и быстро, как только возможно. Плевать на то, что иногда теперь ветви деревьев будто бы специально попадались на пути, задевая руки и ноги. Пытаясь прорвать куртку, свитер, брюки. Всё вокруг теперь казалось совершенно точно мёртвым, безжизненным по своему факту, но не в сути. Ведь суть вещей открывается в Нави, как нигде больше. Они имеют собственные воспоминания, которые можно читать, потому не удивительно, что у них тоже есть кладбище. Особенно, если о них когда-то много думали, заботились и любили. И они, подобно призракам людей, жаждут внимания, любви и заботы, хотят быть с живыми. Хотят, чтобы их отсюда забрали, дабы дальше видеть Явь и быть её частью. Продолжать историю, на которой уже стоит точка. Последняя секунда мотора и по всем правилам можно лишь раз за разом отматывать назад, чтобы видеть только одно и то же. Но если вещь хочет продолжить жить, не удивительно, что она, не имея разума, будет пытаться дотянуться до живого всеми силами и постараться присвоить себе его сущность. Антон это чувствовал. Потому Антон бежал, не оборачиваясь. Не видя, что творится за его спиной, но слыша усиливающийся треск и щёлканье. Ощущая, как буквально в нескольких метрах что-то едва ли ему на пятки не наступает. В какой-то момент он уже закрыл глаза, зажмурил их и пытался спрятать лицо руками и воротником, потому как ветви цепляли собой оголённые участки кожи, точно репей и терновник. Потому оставалось бежать практически, не видя дороги, сквозь чёрно-белый лес, в котором и так каждый чёрный ствол-колючка возникал из белого «ничто» в нескольких шагах впереди. Происходящее хуже любого сна, кошмара, фильма или дурной фантазии, в которую веришь, будучи впечатлительным. Всё потому, что каждое чувство работало на полную катушку, сигналя об опасности, что будто бы сама настигать всё не хотела. Медлила, заставляя познать ужас неизбежности. Осязание кололось иголками, обоняние смердело железом, на языке осела соль, зрение не хотело видеть одни и те же картинки, не предвещавшие ни убежища, ни выхода, а слух пронзали шорохи, щёлканье и шуршание миллионов черепков и песчинок под ногами. Но было и шестое, не менее важное чувство. То, из-за которого он понимал, даже не оборачиваясь, что «нечто» больше не ползёт под землёй, оно обрело форму, какую — неизвестно. Оборачиваться нельзя, а кроме того — не хочется. Кажется, что если бы он это сделал, то застыл бы на месте, точно жертва Медузы. Вместо того — бежать, чуть кривя дорогу, но даже того не замечая. Потому как в какой-то момент среди десятков раскинутых перед ним сетью путей, один из них стал казаться более притягательным. Не безопасным, он даже не видел, что перед ним было, помимо лезущих в лицо, рвущих куртку и брюки колючек, но верным. Он даже не вздрагивает от испуга, когда вместо ветвей Антон влетает во что-то более мягкое, тут же окутывающее своими объятиями, о которых раньше только мечтать можно было и самому к себе аккуратно прижимать, чтобы хрупкие крылья не поранить. — Нашёл, — прозвучал голос того, кто в то же мгновение увлёк его в сторону, пуская кого-то другого ему за спину. Антон не искал, но тоже нашёл свою цель и вжался в неё всем телом, зарываясь носом в пропахшую сигаретами одежду, так ему не подходившую. Но даже так он не мог позволить себе отпрянуть, отстраниться даже на миллиметр, чтобы взглянуть наверх, чтобы рассмотреть встреченного. Он ведь его встречал десятки и сотни раз. Узнал в то же мгновение, как знакомые ещё по прошлым жизням руки за плечи прижали, одной ладонью в волосы зарывшись. — Никогда больше не оставлю тебя одного в опасности, клянусь. Голос совсем другой, больше не низкий и хриплый, кто угодно другой услышь его, никогда бы не срастил, что это один и тот же человек, точнее фамильяр. — А я клянусь, что сделаю всё, чтобы ты и дальше мог быть таким. Клятва была озвучена в ответ, даже не глядя в глаза, только лишь зарывшись в родные объятия, сквозь которые мальчишеский голосок едва было слышно, в особенности и из-за доносившегося из-за спины в нескольких метрах шума, от которого его постарались аккуратно отвести в сторону. Однако сейчас Антон не боялся того, что что-то может произойти. Не страшился странных хрипов, доносимых словно бы из глубины бездонной шахты, ударов чего-то тяжёлого о землю, парочки ругательств, а несколькими секундами — истошного крика, похожего на хор десятков агонизирующих существ, охваченных пламенем. Этот звук заставил лишь обернуться, будучи прижатым плечами к чужой груди, чувствуя на них тонкие, изящные пальцы, отчасти прикрытые слишком длинными рукавами кофты. Впервые за всё это время Шастун наконец увидел, что именно гнало его по лесу, или же, лучше сказать, кладбищу воспоминаний, заставляя испытывать безумный страх, от которого сердце до сих пор продолжало биться столь быстро, сильно и неровно, что казалось — вот-вот разорвётся, разлетится во все стороны, точно красный воздушный шарик, который обратно потом никогда уже не собрать. Перед ним на земле лежала, чуть подрагивая в последних своих конвульсиях, полутораметровая куча, напоминающая собой морского ежа, потерявшего форму. Только вот помимо этого фактора, был ещё один, крайне важный, наводящий отвращение и омерзение, из-за которых принять существование подобного — невозможно. Всё существо было покрыто длинными палками, от которых шли ещё точно такие же, дублирующиеся множество раз. Правда, спустя секунду стало ясно. Что это не обычные отростки. То были руки. Десятки и сотни росших из одного клубка, подобно крысиному королю. Плечи и предплечья, шести и семипалые ладони, пальцы, локти, что росли на кончиках каждого пальца. Отвратительное нечто, рождённое Навью. — Серьёзно? Клятва вот прям сейчас?! — возмутился Эд, спешно подходя ближе и убирая за пояс нечто, похожее на нож. Антон мог лишь только предположить, что мужчина одолел существо именно им, хотя, как тот это сделал, видел только обнимающий его за спиной фамильяр. — Просто вырвалось само собой, — донеслось из-за спины, и Антон, раздираемый нахлынувшим любопытством, посмотрел на говорящего. И тотчас обомлел. Всё потому, что в этом мире, вытягивающем краску из всего живого, среди чёрного и белого, монохрома, от которого рябило зрение, на него смотрела пара ярких голубых глаз. Таких знакомых, что поверить сложно, что чёрные зрачки и крапинки радужки в них он видел впервые. Такие могут заменить океаны, реки и озёра, небеса и даже нечто куда более эфемерное. К примеру стихи, романы и сказки. Потому как всё и так было в них. — Ты красивый, — сделал вывод Антон, ни капли не стесняясь. Ведь всё просто, это — его Арсений. Иначе и быть не могло. Он узнавал голос, узнавал эти чёрные взъерошенные волосы, совсем не вороний, а лисий нос, бледную, но не серую, как у него, самого кожу. Одно было необычно — смотреть на него снизу-вверх, будучи на голову ниже. Будто бы Арсению уже успело исполниться лет тринадцать-четырнадцать. Но на тот момент Шастуну, маленькому потерянному мальчику, нужен был тот, кто мог бы его поддержать, успокоить и своим присутствием заверить,что всё нормально и с ним безопасно. — Спасибо, — смутившись, Арс отвёл взгляд, не зная, что на это ответить, но тут же увидел недовольного Выграновского, который ещё по пути к норе объяснил, что это не обычная Навь и не простое кладбище. На кладбище вещей и воспоминаний нельзя проявлять эмоций: ни страха, ни радости, ни облегчения. Кажется, у самого Выграновского это прекрасно получалось. Стоило попасть сюда, как он тут же словно бы окаменел, что было легко представить благодаря его изменившемуся облику со впалыми щеками, острыми скулами и белоснежной кожей с чёрными рисунками на ней. А вот сам он волновался, пока следовал за внутренним компасом, ведшим его всю дорогу. Боялся, но не за себя, а за Антона, чей след можно было в начале отследить по тропинке из валявшегося в грязи хлама, по которой они не пошли, ведь похоже, что мальчик менял направление. Испуганный и потерянный. Арс не знал точно, что мог чувствовать Шастун, связь ничто меж двумя телами не делит. Но он был знаком с ним достаточно хорошо, чтобы понимать и предполагать, как тому должно было быть тяжело. У Арсения сердце кололось, заставляя бежать вперёд так быстро, как только он был способен со своими новыми ногами, одетыми в старые спортивки Эда с криво для него подрезанными штанинами и в рваных грязных кроссовках на два размера больше. Но его это никак не останавливало. Вплоть до того момента, как из белой пустоты за чернильными рифами-деревьями сперва не послышался шум, а после не появилось его сокровище, бежавшее, сломя ноги, за которым гналось нечто омерзительное, на что, даже не раздумывая, с одним ножом напал Выграновский, которому словно было плевать, что его как-то могут поранить сотни рук. Вместо того он лишь зарывался в них глубже. Кромсая, шипя и ругаясь, пока не вонзил костяной клинок куда-то в чрево, заставляя тварь визжать на тысячи голосов. А Арсений всё стоял неподалёку, прижимая к себе Антона, с которым впервые мог сравняться по росту, до которого мог дотронуться руками, которого можно было обнимать и прижимать к себе, не отпуская, чувствуя притом столько эмоций, что хватило бы на несколько десятков птичьих тушек. Всё потому, что нашёл того, кого искал. И клятва вырвалась сама по себе, в порыве эмоций, ставших ещё сильнее, стоило получить ответную. Договор на крови, а клятва на словах. Как говорил Выграновский, главное — механика, но вместе с тем, если сердце и так готово принять в себя кого-то, полностью разделив с ним судьбу, то ничего иного не нужно. Конечно, Арс представлял себе её заключение более помпезно, тоже при свечах, может быть, при полной луне, где-нибудь в лесу или дома, у какого-нибудь самостоятельно сооруженного алтаря. Точно свадьба у людей, когда те клянутся быть всегда быть друг с другом, хотя не редко эту клятву нарушают. Но вместо этого он случайно дал её глубоко в Нави, на кладбище воспоминаний, под осуждающий взгляд Эда, за мгновение до убившего неизвестное создание. Арсений был счастлив, несмотря ни на что, а если точнее, то смотря на Антона, в чьём взгляде не читалось страха, а тело перестало трепетать мелкой дрожью. Тот лишь смотрел с восхищением, радостью и нежностью на того, на кого был готов рассчитывать где бы то он ни был и что бы с ним ни случилось. — Я, конечно, за вас очень рад, т.д. и т.п., — подошёл в несколько широких шагов Выграновский, кладя руки на плечи обоим мальчикам. — Однако хуже места и времени придумать было сложно, так что живо жопы в руки и за мной! — толкнул он вперёд в тот момент, когда Арс почувствовал, как его ноги стало затягивать куда-то вглубь, а помимо того — по земле вокруг точно бы дрожь прошла, не предвещавшая ничего хорошего. Хотелось рефлекторно над землёй взмыть, да только крыльев не было, зато у него в руках был Антон, с поцарапанным лицом, смотревший своими зелёными глазами так, что любая мысль променять облик человека на ворона отваливалась в самом зачатке. Вместо этого он мог жалеть разве только о том, что хотелось изнеможённого за эти часы Шастуна на спину хотя бы к себе затащить, чтобы они могли двигаться так же быстро, как до того с Эдом, но у самого силёнок на то бы не хватило. Потому осталось лишь подхватить его за руку и идти за Выграновским, надеясь, что продолжившая дрожать земля и слышимые под ней шорох и щёлканье не несут с собой новой опасности. Потому как он может быть и должен уметь защищать по предназначению, но понятия не имеет — как. «А для чего, спрашивается, тебе тот облик?!» — мучало подсознание, от которого так просто не убежишь, ведь оно и есть ты сам в чистейшем виде. — Куда мы? — вдруг спросил Антон, который его руку схватил так сильно, как никогда раньше не смел к нему притрагиваться, и от этого тоже было по-своему хорошо, потому как прикосновения значат многое, и единственный человек, от кого он их не просто терпел, а ждал, был Шастун. — На выход, куда ж ещё, — фыркнул впереди идущий Выграновский, которому происходящее явно не нравилось. — Формально мы всё ещё на кладбище, только чтобы найти выход, нужно знать где он. — А ты знаешь? — только задав свой вопрос вслух, Арсений осознал, что тот не имеет смысла. — Ты не думай, что раз я не люблю лезть в норы, то не знаю, что находится буквально у меня под носом. Потому я тебе и говорил, что здесь нельзя испытывать эмоций. Та штука здесь далеко не одна, — произнёс тот, не оборачиваясь, но аккуратно обходя возникающие на пути колючки, которые хотелось пообрубать за то, что посмели расцарапать Антону лицо, но он тоже не осмеливался к ним притрагиваться. Потому как дрожь под ногами усиливалась, а щёлканье начало вновь переходит в шорох, пугавший мальчика. — С ними только одно правило — не оборачивайтесь, и они вас не настигнут. В мгновение Арс почувствовал, что за ними правда что-то ползёт, и, скорее всего, этих созданий Нави много. Сознание тут же дорисовывало картинку того, как трое путников идёт по лесу, а за ними целая процессия, меньше чем в шаге. Чёрные тени тянут свои бесконечные руки к ним, но не дотрагиваются, останавливаясь всего в миллиметрах от их ног и спин. По спине прошло мерзкое онемение. Арсений был уверен, что за ними не просто наблюдают, а следуют шаг в шаг, перебирая пальцами по рыхлой «земле» из осколков воспоминаний прошлого. Он чувствовал, что их здесь не трое. Целая толпа, в чьей главе они идут, страшась обернуться, но желая узнать всем начавшим убегающим молоком бурлить разумом, что на самом деле по ту сторону плеча. Арсу хотелось обернуться до пробегающих по телу скользких мурашек и сводящих в спазмах мышцах шеи. — Арс, — позвал Антон, и его голос в этой ситуации был спасением, единственной возможностью избежать того, что он бы сделал запретное. — Да? — Ты ведь тоже теперь только сильнее хочешь обернуться? — шепнул он, будто бы боясь того, что Эд может услышать их разговор. — Боишься, что ли? — попытался тот спросить как можно живее, будто бы даже с подначкой, чтобы самому не выдать своих эмоций, на которые продолжают слетаться существа за спиной, а кроме того, надеясь, что крохи весёлого тона смогут и Антона приободрить. Потому как он выглядел так, что сердце разрывалось. Серая, точно у покойника, кожа, на которой продолжали гирляндами гореть алые царапины, порванная одежда, растрёпанные волосы и только зелёные глаза продолжали смотреть ярко, но не без боли, которую тому пришлось испытать до появления Арса и которую он продолжает испытывать до сих пор внутри. Борясь со страхом, усталостью и, конечно же, навязчивым желанием обернуться. — Ужасно, — признался Антон, ближе прижимаясь к нему. — Их же за спиной десятки, да? — А может быть их там и вовсе нет? — попытался улыбнуться Арсений, хотя прекрасно знал, что это предположение куда больше на ложь походит, ведь он сам в него не верит ни капли. — Я их чувствую. И их много. Прямо за спиной. От них мороз по коже, — шептал Шастун, еле переставляя ноги. — Это они шуршат. *шорох-шорох-шорох* — позади. *щёлк-щёлк-щёлк* — под ногами. *ток-ток-ток* — будто бы уже в собственной голове. Антон в том точно был уверен, он долго бежал от этих звуков, что гнали его по бесконечным тропам, с которых не сбежать, если не знаешь, куда тебе нужно. Однако сейчас эти звуки заполнили лес, в котором как будто бы и не было никогда кромешной могильной тишины. Страх по-прежнему продолжал колотиться внутри, размазываясь по стенкам черепной коробки и проникая в камеры сердца. Однако вместе с тем он верил, что, будучи вместе с Арсением, он сможет всё преодолеть. Ведь иначе и быть не может. Ведь Арс — его партнёр, компаньон, тот, с кем он обменялся клятвами так просто, что можно было усомниться в том, что невидимые даже его глазу силы её сочли закреплённой. Но он чувствовал — так и есть. Они теперь связаны, вместе до самого конца. Две жизни, которые можно брать друг у друга взаймы, пока не умрёте в один день, час и секунду. Антон, даже будучи запуганным ребёнком, будучи вместе со своим фамильяром, с которым связался до остатков своих дней клятвой, чувствовал — он ведун. Тот, кто видит оба мира, тот, кому карты открывают будущее, но кроме этого, довольный произошедшим внутренний голос шептал кое-то ещё, очень важное, заложенное в его сущности с самого рождения. Он не просто ведун, он — егерь. Тот, кто имеет право открывать путь на Калинов мост, тот, кто должен уметь нырять так глубоко, что никто более никогда не увидит те глубины, из которых сбежать практически невозможно. Если, конечно, не наделён способностью всплывать обратно на поверхность. Антон должен уметь подкидывать монетку так, чтобы та падала на аверс или реверс по его собственному желанию. Несмотря на то, что за ним кто-то охотится, желая вновь познать жизнь. Ведь важно не то, что за его спиной, а то, кто идёт рядом, держа крепко за руку, глядя на него своими голубыми глазами, что даже в глубокой ночи продолжают сиять парой далёких звёзд, принадлежащих ему самому. «Как же хочется отсюда убраться», — вертелись в голове мысли, подталкиваемые шуршанием, цокотом и стрекотом со всех сторон. «Так ты ведь можешь», — вторило им подсознание, душа, которая в этом совершенно не сомневалась. Осталось лишь только головой допустить эту идею, а после… сделать одно из самых привычных ему действий, наравне с письмом, ездой на велосипеде, разговорами или даже банальным дыханием. Он просто сделал очередной шаг вперёд, затаив дыхание, будто бы он под водой, и воздух в лёгких безжалостно гонит его обратно наверх, не давая больше оседать на дне. Тишина. Абсолютная. Всего мгновение, за которое успело заложить уши. Темнота. Никакого абсолютного чёрного и белого. Только лишь знакомые завитки тумана в тенях, отбрасываемых бледным мерцающим фонарём. Жёлтые, бурые и всё ещё зелёные листья на кустах и ветвях, абсолютно не походящих на шипы и колючки, торчащие рифами из коралловой земли. Та плотная, утоптанная, пыльная, предлагает пройти по тропинке мимо уютных могилок, с которых порой смотрят счастливые фотографии умерших. — Чт…? Как?! — раздался удивлённый возглас рядом. Арсений в ночном свете Яви казался точно мечтой, которая всё же осталась вместе с ним даже после самого ужасного сна, бывшего правдой. Нельзя было вновь не уткнуться тому в грудь, хватаясь руками за плечи, точно бы прячась от всего произошедшего, но успешно пережитого. — Это ты нас вернул, да? — понял наконец Арсений, которому в качестве подтверждения удалось лишь уловить кивок и тихий всхлип. Антон плакал, чуть поскуливая, наконец позволяя всем эмоциям выйти наружу. Страху, усталости, радости и облегчению, которых скопилось слишком много в одном мальчике, который не был ко всему этому готов. Ещё днём он надеялся, что грядущая ночь пройдёт в удивительном месте, наполненном атмосферой волшебства и магии, отличных от его повседневности. Но вместо того всё обернулось кошмаром. Не «наяву», но в Нави. Слёзы текли в ткань грязной спортивной кофты, глушившей всхлипы и хныканье, щипали исцарапанные щёки. Они разрывали Арсово сердце, тяготили душу, заставляли чувствовать вину за то, что всё это произошло. Но всё, что он мог сделать, так это обнять покрепче и погладить вздрагивающие плечи, надеясь, что подобного никогда не повторится и в случае чего он обязательно исполнит клятву своему партнёру оберегать его в Нави. И не важно даже, будет ли ему в обмен положен человеческий облик. — Спасибо тебе, — проговорил Арс в чужую макушку, чувствуя непонятную боль в горле, отчего голос тоже прозвучал для него странно. Но уже спустя мгновение, он почувствовал, как его собственные глаза ужасно щиплет, а через несколько секунд картинка мира размывается, точно смотря через воду. Всё потому, что влага скопилась у век, солёная и неизвестная. Та пролилась по его щекам, попадая на щёки и губы. Она текла быстрыми каплями, оставляя на щеках чуть липкие дорожки. Арсений понял, что впервые за свою жизнь он плакал. Тихо, стараясь не тревожить Антона в своих объятьях. Всё потому, что он ведь тоже был ещё мальчишкой. Напуганным произошедшим на Базаре, прошедшим через боль трансформации дважды за вечер, боявшимся потерять самого дорогого ему человека. Слёзы бывают от горечи, счастья и гнева. Но к ним пришло облегчение, что они рядом, что они вместе до скончания времён, в каждой новой жизни обязательно будут друг друга поддерживать и быть самыми важными людьми, потому как у них так заведено. Спасать, поддерживать, дружить и любить. А пока можно было просто замереть вот так вот, превращаясь в одну лужицу, не заботящуюся о том, что где-то на той стороне Эд остался один, без возможности оглянуться назад, не огребая проблем. Что Ира где-то на другом конце города ищет Анну Алексеевну, чтобы рассказать о произошедшем. Что даже призраки на кладбище всполошены до невозможности, а некоторые наблюдают за ними со стороны прямо сейчас, не решаясь вмешиваться. Эти мысли они оставят на попозже, когда слёзы высохнут, и они побредут в сторону сторожки. Антон будет долго молчать, лишь кидая взгляды на Арса, стараясь рассмотреть каждую частичку его лица. А тот тоже ещё долго не проронит ни слова. Лишь только уже в домике, где Шастун нагреет в кастрюле воду и заварит чай, потому как из них двоих только он один на самом деле умеет делать что-либо руками, а не клювом. Они сядут на диван вдвоём, очень-очень близко, греясь о дымящиеся кружки, раздумывая о том, не включить ли старый обогреватель, стоящий в углу. Даже найдут чуть отсыревшие маковые сушки, которые Арсений теперь мог жевать сколько угодно. Первой фразой, которая прозвучит в «живом уголке», будет то, что, завалившись на парня, Антон пожалуется, что у того одежда вся пропахла сигаретами. А тот расскажет, что она принадлежит Эду и он сам от этого аромата не в восторге, упомянет заключённую с ним сделку и понадеется, что тот вернётся в целости и сохранности. Так и произойдёт, ближе к утру, когда они оба задремлют в обнимку на старом диване, не выключив даже свет. Дверь тихонечко отворится, и в неё зайдет человек без единой царапины, узнавший от Вари, что оба мальчика в его сторожке сидят. Увидев представшую перед ним картину, он лишь только улыбнётся, подумав: «Века идут, а они всё не меняются».