Аверс

Существуют закоулки, глядя на которые люди решают обойти те стороной. В голове тут же возникают картинки стаек гопников, распивающих далеко не Балтику нулёвку; бомжей, ютящихся на картонных ошмётках, кутающихся в грязное тряпьё; «наркоманов и проституток», как бы сказали бабушки у скамеек, которые когда-то были точно такими же. Однако стоит заглянуть в эти самые далёкие от главных улиц местечки, по ночам в которых не светит ни единого фонаря и их озаряет лишь приглушённый свет, сочащийся из окружающих домов, закрывающих собой Луну, как понимаешь — нет там никого. В лучшем случае крысы или кошки, смотря кто победил в борьбе за ближайший тёплый, кишащий блохами подвал. Возможно, углы этих мест переполнены мусором и покрыты грязными разводами всевозможных жидкостей, но в целом, там не должно быть неуютно. В конце концов там ведь пусто и безлюдно. Только вот каждый слепой там ощущает себя не в своей тарелке. Будто бы в конце переулка, самом его тупике, кто-то есть. Незримый, наблюдающий из-под крышки мусорного бака, из тёмной рваной щели подозрительно стоящей коробки, вытаращивший око из крошечного окошка подвала. Пустота таких мест кажется переполненной чем-то посторонним, неуловимым голыми руками, но ощутимым спинным мозгом, кричащим о том, что слепцу здесь не место. Потому что так и есть. Эти места совсем не для них. Подвалы, переулки, подворотни и тупики в самых неожиданных местах зачастую выглядят необитаемыми, но ощущаются некомфортными, точно под надзором острых глаз, по весьма простой причине: в горах мусора вальяжно перекатываются с одного бока на другой крошечные существа, похожие на картошку: тоже грязные, бугристые, самые огромные максимум с кулак размером, а ещё покрытые десятками глазок, внимательно взирающими на прохожих. Под окнами жилых домов иногда можно встретить крошечных любителей выкуренного табака, а где-то на той стороне, за эхом, в Нави, вполне возможно есть кто-то ещё. Антон идёт по крошечной улочке, расположившейся на другой стороне их города, стараясь не наступать на всех мелких созданий, решивших выползти из своих углов на битый асфальт. Те, видимо, не рассчитывали наткнуться на прохожих днём. Тем более двоих. — Ты даже не знаешь, куда идти, — вздыхает где-то за спиной Арсений, которого вся мелочь под ногами начала раздражать, стоило только в переулок завернуть. Один шаг, тихий хлопок под подошвой, и вот белые кеды стали серыми, покрывшись останками почившей «картошки». — Здесь только одна дорога — прямо! — жизнерадостно отвечает Шаст, без сомнений шагая дальше и, на удивление, не вляпываясь ни в кого и ни во что. Арс лишь тихо хмыкает себе под нос. Похоже, что некоторые истины парнем позабыты после долгих лет бытия практически слепцом или же из-за нахлынувшей два дня назад волны энтузиазма, что не стихла до сих пор. Кажется, словно бы они обошли все крыши, облазили все улицы и пробежали по всем существующим в городе площадям. Стоило Антону наконец понять, как нырять и выныривать, как он делал это постоянно. Словно бы ребёнок, обнаруживший новую игрушку. По крайней мере, так со стороны смотрелось, но Арс понимал, что это не совсем так. Он соскучился по миру, который не видел долгие годы. Соскучился по голубым тонам дня и монохрому ночи. Соскучился по запаху старых пожелтевших страниц и плесени. Соскучился по пустым улицам, на которых вряд ли с кем пересечёшься, если того не пожелаешь. Это чувство сродни глотку свежего воздуха, возможности наконец размять затёкшие конечности. Спустя долгие годы Антон наконец вновь почувствовал себя полноценным. Потому как он всегда должен был жить в двух мирах, каждый из которых важен. Он ведь егерь — тот, кто в праве отправлять людей на другую сторону. Делать слепцов ушлыми, читать прошлое, предвидеть будущее. И если второй и третий пункты он умудрялся практиковать в силу своих возможностей и общения с Пашей, то первый наконец вернулся к нему в этой жизни. Потому даже сейчас, шагая вперёд по крохотной улочке, на которой вдвоём разминуться сложно, словно бы инженеры не рассчитали расположения фундаментов и соорудили целых два весьма неуютных в своём близком расположении дома, ему хочется нырнуть. Занести ногу в Яви, а поставить ту уже в Нави, чтобы увидеть совсем иной пейзаж. Тот, в котором эти домишки станут на три этажа ниже и обзаведутся либо недостроенными стенами, либо же и вовсе исчезнут, показав прохожим воспоминания о старых купеческих усадьбах с их красным кирпичом, отдающим пурпурным и фиолетовым в бледной голубой дымке. Но сейчас не время. Да и наигрался он уже порядком, заверяя Арса, что это всё проверки. Может ли он переместиться в любое время дня и ночи в неограниченном числе раз? Конечно может. А раз так, то пора бы начать выполнять свою главную обязанность — быть егерем. Переправлять ушлых и чуждых через Калинов мост. Именно потому они сейчас и бредут по незнакомым Шасту местам, в которых Арсу доводилось бывать не раз и не два. Правда, в итоге они останавливаются, стоит дойти до тупика. Похоже, что гении инженеры и строители решили-таки где-то преградить путь прохожим, хотя и не понятно зачем. Ведь здесь дома кончаются, и там, за кирпичной стенкой, проходит широкая улица — гул машин не даст соврать. Однако остаётся лишь начать оглядываться по сторонам, в поисках того самого места, о котором говорил Арс. Только вот на его наличие ничего не указывает. — Арс, не говори мне только, что по здесь по кирпичам, как в Гарри Поттере, нужно постучать, чтобы проход куда надо открылся, — для Яви такое кажется невозможным, уж больно она линейна в сравнении с другой стороной. — Кхм-кхм, я потому и говорю, что ты не знаешь, куда нужно идти, — отвлекается Антон от созерцания раскрашенных граффити кирпичей, в которых и впрямь нет ничего необычного, если не считать того факта, что криво нарисованные аэрозольной краской буквы чутка плывут, стоит перестать смотреть на них прямо и обратить практически всё своё внимание на Арса. Шастун в замешательстве смотрит на то, как парень, не скрывая брезгливости на своём лице, становится сперва на край крупного, но всё равно кажущегося больно хрупким, деревянного ящика из-под фруктов, чтобы потом с тяжким вздохом безысходности схватиться за край крупного мусорного бака, подтянуться и встать на его крышку. Зрелище куда более странное, нежели несколько повисших в воздухе чёрных дымчатых пятнышек — свидетельств того, что с закрытием крошечной щели некоторых из глазастых существ всё же раздавило. — Только не говори, что придётся паркурить, а то в итоге всё закончится травмпунктом, — скептично поглядывает он на ржавую пожарную лестницу, до которой при большом желании он бы мог, конечно, дотянуться, но ни в коем случае на ней не подтянуться. — Всё несколько проще, хотя и не так очевидно, — поясняет Арсений, вытирая руки о собственные джинсы. Лазить по помойкам не его любимое занятие, но иногда иного выбора нет. Хотя пора бы запомнить, что, идя сюда, с собой следует брать антисептик. Здешним мусорным баком явно редко пользуются, но это его не спасает от бытия разносчиком заразы. Да и вообще, это его больная тема, спасибо одной канарейке. — Так, ну, — кряхтит Шастун, однако так же грациозно залезть наверх, подтягиваясь на одних лишь ладонях, у него не получается, потому Арсений, предвидя желание парня ещё и корпусом на крышку опереться, тут же руку помощи предлагает. — Спасибо, — та тут же принимается и теперь они уже вдвоём на баке кукуют. Преимущества от высоты не видать. Всё те же серые стены глядят на них в упор, точно бы стараясь своею массой морально надавить, прижать к битому асфальту и сделать их обоих мокрыми лужицами на его поверхности. Только они не учитывают того факта, что для чуждых это стихия родная. Потому Арсений ни разу не сомневается, когда тянется к убогому окну первого этажа, находящегося теперь у них на уровне груди. У того, кажется, стёкла давным-давно были выбиты, а нынче их заменяет кусок фанеры, который будто бы мыши покусали. Как ни странно, им, похоже, даже не забит проём, ведь Попов без проблем лист в сторону сдвигает, предоставляя путь в чёрные недра старого дома, явно находящегося в аварийном состоянии. — А через подъезд по-нормальному вообще никак? — решает уточнить Шастун скорее для проформы. Арс ради веселья такими окольными путями точно не стал бы лезть, но узнать причину, почему лезть приходится через окно, уж больно хочется. — Он когда-то перестраивался, но не реконструировался, — первый лезет в лоснящуюся темноту Попов, оседая сперва на ныне убитом, потрескавшемся, деревянном подоконнике, некогда явно обработанным лаком, — эту часть просто из жилого фонда убрали, а подъезд заложили, чтобы бомжи не лазили. Не то чтобы это помогло бы, конечно, — включает он фонарик на телефоне, благодаря которому пронизывающие Шаста нервишки чуть успокаиваются, стоит ему тоже оказаться внутри. Если бы не отсутствие света, помещение можно было бы даже приличным назвать. В рамках заброшек, разумеется. Пожелтевшие, местами отклеенные обои, на которых всё ещё можно разглядеть рисунок из пионов. Линолеум, имитирующий рисунок паркета «ёлочкой», местами, кажется, правда мышами пожран, потому как дырки в нём проделал явно не слой пыли, на котором, однако, отчётливо видны следы множества ног, ведущих в дверной проём, в котором не осталось ничего, кроме косяка, а там дальше в такой же пустой коридор. Здесь не осталось ничего напоминающего о прошлых жильцах. Никакой мебели или приятных мелочей навроде ваз, затерявшихся за комодом попрыгунчиков или же ненужных дешёвых детективов и бульварной романтики. Даже стены эти ничего не помнят. Будто бы всё те прохожие, оставившие за собой дорожку из расчищенной пыли, ведущую на выход, собой всё смыли. Унылое место, кажущееся почти стерильным, если не считать пыли, грязи и мусорки за окном. — Знаешь, у твоего друга так себе вкус, раз он решил основаться именно здесь. К нему так вообще никто не должен наведываться, — минуют они открытую настежь входную дверь, ведущую в чуть более примечательный подъезд. Всё ещё приходится обходиться одними лишь фонариками, дабы случайно не переломать себе ноги, наступив мимо ступеньки, однако разукрашенные стены не могут остаться незамеченными. Тем более те покрыты не типичной зелёной краской, белой штукатуркой или грязными граффити, а яркими узорами, от которых веет индийской и африканской тематикой одновременно. Кружочки и вязь, точечки, ромбики, треугольники, изображения глаз и рисунки похожие на наскальную живопись с бочкообразными животными и людей «палка-палка-огуречик». Всё в красно-жёлто-оранжевых цветах с примесью зелёного и чёрного, точно бы творец их не умел смешивать оттенков. Все они преследуют спускающихся ниже путников, привлекая к себе внимание, а вместе с тем и указывая нехитрую дорогу до подвала. Казалось бы, он должен напоминать тот, что в их доме находится, но нет. Решётка, его ограждающая, настежь раскрыта, а коридор и дальше ведёт, приглашая в себя и не давая ни единого намёка на каморку уборщика или начало лабиринтов водопровода. Похоже, что в лучшие свои времена он активно использовался. Возможно, здесь были детские развивающие кружки, ателье или даже рюмочная. Есть шанс, что и вход тоже был откуда-то с улицы, а не как сейчас. Сложно сказать, что было здесь лет тридцать назад. Люди исчезли, забрав с собой воспоминания, а их налёт давно смылся под делами сегодняшнего дня. Не удивительно, ведь лишь стоя на пороге, Антон уже чувствует тяжёлый сладкий запах, который, с одной стороны, и манит, предлагая толкнуть небольшую дверцу, находящуюся в пяти шагах. Над той даже гирлянда дешёвая висит с приклеенной рядом к стенке коробочкой под батарейки. Такая сирая и убогая, максимум диодов на пятнадцать, но в совокупности с рисунками кажущаяся весьма заманчивой. Прямо как рыба удильщик. Потому, с другой стороны, Антон не уверен, что подобное место подошло бы ему, несмотря на то, что Арс вроде как его хозяина знает. — И часто ты сюда наведывался? — с подозрением оглядывает представшую перед ними дверь Антон, не решаясь ту трогать. Есть в ней нечто потаённое. Всем существом ощущается тот факт, что знать о её существовании должны лишь ушлые и чуждые, да и то не все. К примеру, он сам до вчерашнего дня и не знал о подобных заведениях. Если точнее, не предполагал того, что ему придётся в такое сунуться самому. — Не особо, — несмотря на то, что Арс сам предложил сюда сходить, он явно энтузиазмом не блещет. Будто бы весь путь сюда, скрытый, но незамудрёный, уже успел навеять на него отвращение. Не его уровень. «Графьё всё же», — в тишине подвала раздаётся лишь его тихое фырканье перед тем, как Арсений толкает дверь. Антон не знал, чего ожидать. Того, что вдруг перед ним предстанет какое-то третье измерение, или же то, что на него вдруг снизойдёт озарение того, что он живёт, упуская что-то существенное из виду? Возможно. Однако, стоит заглянуть вовнутрь, как мир не переворачивается с ног на голову. Просто в уши начинают заливаться биты, а излишне хриплый голос рэпера читает текст явно не на русском языке, правда и на английский не похоже. Как будто бы его решили ритмичные шумы в себе утопить, пока взор застилает млечная дымка, в нос сильно бьёт смесь всевозможных сладких ароматов, а глаза никак не могут тут же привыкнуть к яркому свету, озаряющему собой это заведение, наполненное немалым количеством людей. Те сидят в основном на полу, среди цветастых подушек с восточными узорами, на коврах, в окружении гобеленов с мандалами и столов, покрытых орнаментами. Из тёмного подвала прямиком на юг, куда-нибудь в Турцию, на Ближний восток и, может быть, даже Индию с Африкой. Всё намешано так, что голова начинает кружиться от обилия красок и света, а вместе с тем застоявшегося воздуха, который по большей степени состоит из ярких обрывков и переплетённых меж собой скомканных полотен цветастого морока, что выдыхают из своих лёгких посетители кальянной. «А вентиляции и в помине нет», — подмечает про себя Шастун, следуя за Поповым по заведению, параллельно разглядывая окружение. Не то чтобы здесь был аншлаг, но, честно сказать, он впервые за все свои годы видит столько ушлых в одном месте. Те развалились на креслах-мешках, на горах подушек и полу, однако редкие разговоры целиком и полностью перекрывает музыка, которая всё равно не может развеять ощущение всепоглощающей тишины. Пока они минуют коридор за коридором, комнату за комнатой, смех слышится лишь несколько раз. Арс говорил, что многие наведываются сюда лишь за тем, чтобы скоротать время, которого иногда становится слишком много. Далеко не каждый ушлый, перестав быть слепцом, начинает новую жизнь. Многие так и продолжают просто существовать. Про многих из тех, кто сейчас попадается на глаза, хочется сказать, что они и вовсе в анабиозе. У тех, кто больше не имеет желания разговаривать с остальными, поддерживая связь с реальностью, расфокусированные, а от того немного пугающие взгляды, и только лишь руки подносят мундштук ко рту, дабы ещё одну затяжку сделать. Как будто бы вокруг и так мало никотина и мало ли чего ещё витает. «Зависимость от Нави… — замечает Антон расположившуюся на полу среди пледов и подушек девушку с длинными когтями и лысым черепом, покрытым, как и вся она, зеленоватой кожей, придающую ей схожесть с ящерицами. — Похоже, мне ещё сильно повезло». Никотин и алкоголь помогают побороть отчаянное желание вернуться на ту сторону, которое присуще каждому, кто с ней связан. Только вот Шастун своё успешно сигаретами долгие годы перебивал, не скатываясь в подобное состояние. Было бы красиво сказать, что это всё сила воли и он не скатился в меланхолию, полную отстранённость от этого мира в ожидании возможности глотнуть воздуха из другого только благодаря ей. Но это неправда. Всё же он чуждый, на два мира живёт. В Яви его помнят и знают, у него в ней есть реальная жизнь, кое-какие знакомые, родственники, даже друг. Но позабытые всеми ушлые, не имея возможности вернуться безопасным путём, любезно предоставленным егерем, начинают тонуть в своём одиноком болоте, цепляясь лишь за неосязаемый дым. Глядя на них всех в груди просыпается чувство жалости. Не зря Анна Алексеевна не любила кого-либо переводить на сторону Нави. Шансов, что человек в ней идеально приживётся, не так много. А вот того, что новый мир станет для него ещё хуже прежнего и он найдёт вскоре для себя лишь печальный конец, — слишком много. В голову не могут не лезть мысли о том, как бы он поступил, приди к нему какой-то несчастный, потерявший буквально всё: работу, дом, друзей, семью, себя самого, узнавший от кого-то, что можно новую жизнь с нуля начать, стоит только попросить какого-то незнакомца его отправить незнамо куда. Что бы он сделал? Впустил в квартиру, а после распахнул бы дверь, открыв путь на другую сторону? Или попытался бы поступить «по-человечески»? Как если бы не был егерем, а обычным слепым? Наверное, Антон выбрал бы второй вариант. Предложил бы позвонить в службу поддержки, в которой обычно суицидников с крыши прыгать отговаривают. Предложил бы чаю с печеньками и соврал бы, сказав, что всё наладится и человеку предстоит испытать ещё много всего хорошего. Попытался бы хоть так эту ношу куда подальше откинуть, чтобы мук совести не испытывать за загубленную кому-то жизнь. Стать из слепого ушлым — не панацея от всех проблем, а лишь плацебо. Вопрос в том, сколь опасно таящееся внутри. Помещение кажется слишком ярко освещённым для «сонного царства». Цветастые стеклянные лампы свисают с потолка, торчат из стен, Антон некоторые макушкой практически задевает. Разница в несколько сантиметров роста с Арсением помогает последнему избегать постоянного чертыханья при встрече с подпотолочными объектами. Однако в один момент, когда они собираются преодолеть очередной проход, прикрытый, вместо двери, громко звенящими бусинами, тот тоже ойкает, резко останавливаясь на месте, когда из проёма на него вдруг выныривает какой-то парнишка на голову ниже, который лишь чудом не роняет на пол кальян. У того нет никаких видимых отличительных черт. Глаза обычные, как кожа, руки и прикрытые брюками ноги. Ручаться невозможно, однако с первого взгляда кажется, что он совершенно обычный человек, работающий в этом весьма подозрительном заведении. Антон, конечно, и сам, пока листал варианты заработка на сайте, обращал внимание на «Бусинку», однако в здравом уме, завидев сюда вход, точно бы отказался от любой идеи трудоустройства. Потому что если вас приглашают пройти на собеседование сперва через окно, а после прямиком в подвал заброшки, то ждать чего-либо нормального не стоит, хоть сто раз прочитай о «дружном коллективе» на объявлении. — Эм, у вас забронировано или нужно подыскать место? — хлопает глазами паренёк, явно не ожидавший сейчас наткнуться на новых гостей. — Нет, — делает шаг назад Арс, явно не желая стоять к кому-то тык-впритык и вести так разговор. — Твой начальник, Сергей, сейчас на месте? — Да, но… — Вот и хорошо, — кивает себе Арсений, исчезая за бусами, оставляя за собой громкое перестукивание разноцветных бусин, от которых рябит в глазах. Видимо, тот идёт к цели, не видя препятствий. — Ты лучше завязывай работать здесь, — решает бросить напоследок Антон, видя непонимающий взгляд кальянщика в ответ, который только и может, что бегать глазами от непривычного гостя, кажущегося необычным лишь из-за того, что выделяется своей нормальностью от остальных. Можно даже подивиться тому, как тот в итоге отвлекается от разглядывания Шаста и уверенным шагом направляется к одному из диванов, на котором разложился весьма больших габаритов мужчина, чьё лицо изуродовано торчащими изо рта бивнями, каждый с четверть метра длиной, большими ушами, на которых распростёрлись целые грозди серёг, а ещё хоботом, которым тот ловко держит мундштук, параллельно ведя разговор с каким-то другим посетителем. Он правда больше на слона похож, если не считать растительности на лице и вполне человеческих глаз, бросающих взгляд на спешащего к нему парня. Тот явно даже не подозревает, как на самом деле выглядит мужчина, а Антон же наоборот — понятия не имеет, каков тот для слепцов. Вновь научиться сдерживать зрение всё никак не получается, и это весьма проблематично. Потому как он тоже ныряет сквозь шторку из бусин в следующее помещение, в котором красок не меньше, даже больше. Потому как к расшитым и разукрашенным поверхностям, ткани и мебели прибавляются всевозможные абстрактные картины, с которых, кажется, взирают кривые существа из плоских треугольников, кругов и спиралей, чуть подрагивающие на полотнах. Голова кружится так, что приходится взбодрить себя, несколько раз глаза протерев. К счастью, во всём этом безобразии Арса никак потерять не получится — только они вдвоём прокладывают путь дальше, обходя диванчики и пуфики, направляясь куда-то в самую даль. — А почему нельзя было просто взять и по-человечески позвонить? — задаётся он вопросом, начавшим назревать уже достаточно давно. — Ну или написать, — добавляет в конце тот вариант, которым сам бы предпочёл воспользоваться. Во-первых, разговору помешали бы шумы на фоне, а во-вторых — звонить кому-либо как-то неудобно. С одной стороны, сам речь по полтора часа готовишь, а с другой — боишься человека потревожить. Но что может быть хуже того, чтобы завалиться без предупреждения просто чтобы поговорить? — Привыкай к тому, что звонить не принято, — заходят они за разукрашенную всеми цветами радуги ширму, которую будто бы в чан с краской окунули, а после ещё и подрали в нескольких местах, та, оказывается, собой массивную деревянную дверь прикрывает. — Тем более в ближайшие дни ты ещё успеешь насидеться дома, я тебе это гарантирую. У самого Шаста есть предположения, почему в ближайшее время он будет слишком занят даже для банального похода в магазин, ведь все они зиждутся на том огромном количестве людей, оставшихся позади. А ведь наверняка не только эти полсотни человек оказались заперты в Яви без егеря в черте города. Тех, кто переживает это нелёгкое время в более благополучных обстоятельствах, тоже наверняка достаточно, как и тех, кто не против наведаться с той стороны на эту. Хочется, конечно, возразить, сказав, что сидеть дома ему навряд ли надоест, только вот Арсений наконец стучит в дверь костяшками пальцев, заставляя ту издать характерный гул. Кажется, что, несмотря на свою внезапную громкость, похожую на крошечный разряд грома, звучащего в отдалении, тот с битами сливается, становясь едва заметным. Однако спустя несколько секунд, как ответа никакого не следует, Арс, абсолютно не церемонясь, нажимает на зазывающую к себе медную ручку, распахивая перед собой дверь. — А ты уверен, что… — выглядывает у него из-за спины Шастун, на секунду понимая, что ситуация чутка абсурдна тем, что напоминает сцены из плохих сериалов, в которых обычно обязательно кого-то застают обжимающимся в кабинете у начальника. — Мы, наверное, не вовремя? — шепчет он Арсу на ухо, чувствуя себя с каждой секундой всё менее комфортно. Мало того, что от обилия нескончаемых красочных рисунков, пляшущих на периферии зрения, кружится голова, так они тут точно кого-то прервали в процессе заигрываний. Потому что обычно девушки в коротких не по погоде юбках и парочкой расстёгнутых пуговичек блузки не сидят на краю стола, покручивая локон волос, при том изображая из себя карикатурную невинность, которой в глазах нет и капли, когда они смотрят на своего собеседника. В отличие от этого мужчины, Антон сам никогда, конечно, в роскошных кожаных креслах не сидел, да и одногруппницы одевались куда менее откровенно, в похожих ситуациях бывал, и подобный явный флирт распознать не составляет никакого труда. — Ой, — соскальзывает со стола девушка, давая возможность рассмотреть по-видимому того самого человека, к которому они и держали путь. — Попов! Кто бы знал, что к нам сегодня графьё занесёт! — встаёт тот из-за стола, и только теперь можно заметить, что мужчина весьма низкого роста и потому как будто бы специально решил отрастить себе хвостик, собранный чуть позади. — Да ещё и с гостями, — переводит он взгляд карих глаз, в которых белка почти не видно, те на собачьи похожи. Однако понять то, что в глубине их таится, так сразу и нельзя. Может быть, анималистичных черт у него не много, но чувство такое, что мужчина это всё же успел прожить не одну человеческую жизнь. Только вот Антон цепляется не за его внешность, а за единственное сказанное явно неслучайно «графьё», которому Арс не удивился. Хотя по идеально ровной спине и излишне безразличному выражению лица можно с лёгкостью понять — он напряжён. — Мы ненадолго, — игнорирует он стоящий поодаль диванчик, который одним лишь своим приветливым пледом с напоминающей солнце мандалой так и зазывает гостей на него присесть, перепостясь тем самым в менее официальную обстановку. Хотя, глядя на уставленный всевозможными странными этническими статуэтками стол, на котором к тому же расположилась вазочка с конфетами, так и не назовёшь его рабочим. Только покинутое кожаное кресло да девушка в блузке и короткой, но весьма простенькой расклешённой юбке, оттягивают ощущение попадания в растоманский притон. Не хватает только жирафа, которого доит африканец, получая вместо молока чистейшую радушную химию в виде драже. — Не зарекайся, — отмахивается мужчина от слов Арсения перед тем, как в последний раз обратить своё внимание к стоящей без дела девушки. — Принеси-ка как всегда, хорошо? Та пару раз хлопает глазками с нарощенными ресницами, а после, поправив юбку и пискнув своё «да», убегает за дверь, на мгновение впуская в своеобразный кабинет волну громкой музыки, которая тут же стихает, стоит дереву обратно вернуться на своё место. — Нанимать слепых для работы с ушлыми разве не так себе идея? Она уже через минуту будет плохо понимать, куда и кому что нести, — всё же не может удержать в себе удивление Антон. Ведь у тех в голове воспоминания о произошедшем должны начинать развеиваться слишком быстро для того, чтобы заказ выполнить и даже запомнить, на кого именно они работают. — Если не пропустили объявление и даже нашли сюда путь, то я тебя уверяю, такие экземпляры весьма способны. Может быть, со зрением у них проблемы, но шестое чувство присутствует. Может быть, они и вовсе дальние родственники таких, как вы, — выходит из-за стола мужчина и протягивает руку для знакомства, — Сергей. — Антон, — не медлит парень с тем, чтобы пожать ту в ответ, ощущая, как Арсений за всем чутко наблюдает, явно недовольный тем, что принадлежность Шастуна к ведунам и егерям раскрыли с порога. Наверняка хотел удивить тем, с кем решил познакомить наконец, но не удалось. Всё же, стоит кому-либо достаточно опытному бросить взгляд на таких, как они — не слепых, но без единого признака проявляющихся в Нави черт, — как круг сужается до крохотных размеров. — Может быть, присядем? Твоя бабка всегда отличалась гостеприимством. Не хотелось бы её внуку платить паршивой монетой. — Я ведь говорю, мы ненадолго… — пытается воспротивиться Арсений, однако потихоньку его напряженность начинает надоедать. — Да ладно, Арс, я был бы и сам рад полноценно познакомиться с Сергеем, раз он не против, — проходит тот всё же на манящий к себе цветастый диван, уровень которого относительно пола столь низок, что коленки торчат острыми пиками, стоит на него рухнуть и уставиться снизу вверх на недовольного Попова. — Вот это я понимаю настрой! — довольно улыбается новый знакомый, подтаскивая себе из угла ярко-красный бесформенный пуфик, дабы оказаться напротив гостей, по другую сторону низенького столика, едва ли по полу не стелящегося. На том вместе с журналами, на обложках которых красуются всевозможные авто, стоит ещё и вазочка с конфетами. Складывается ощущение, что Сергей без сладкого жить не может, хотя, с другой стороны, та доверху полна, как будто бы только для редких гостей и предназначена. Знание — сила. Одна из тех немногих, которые могут помочь тем, что не наделён ни крыльями, ни когтями, ни клыками, ни какой-либо ещё физической. Одной лишь способностью перемещаться из мира в мир. Антону нужно заводить знакомства, узнавать о тех ушлых, кто вполне возможно отметился в тяжелых кожаных дневниках, которые вела бабушка. Арсений об этом Сергее толком ничего перед выходом не рассказал. Поведал только о том, что он хозяин заведения, в котором многие если не переживают тяжкие недели взаперти не того мира, то просто приходят узнать о новых слухах, всевозможных новостях, сочащихся из уст лжецов и праведников. Заверил, что именно через него удобнее всего будет донести до всех информацию о вновь появившемся в городе егере, способном отправить каждого туда, куда ему нужно. За должную плату, разумеется. Даже если та многолетним долгом повиснет. Арс в итоге зло плюхается рядом — недоволен тем, что его не послушали. Однако отстраняться не собирается, напротив, их всего пара сантиметров всего разделяет, чтобы плечами и боками не слипнуться. — Значит, в городе снова есть егерь, — Антон чувствует, как Сергей начинает его оценивающе рассматривать проходясь от кудряшек на голове, до увешенных кольцами и браслетами рук, наверняка выглядящих со стороны загадочно, да только ничего особенного на них нет — обычное серебро, камни и крошки припаянных к ним воспоминаний мастеров и самого парня. — Самое время, а то некоторые уже чуть ли не на стенку лезут. Вообще, раз ты здесь, мог бы делом заняться, уверен, желающие найдутся. Столь резкое предложение заставляет на мгновение оцепенеть. Всё же заниматься переносом подобным образом кажется неправильным. Может быть, потому что Антон сам ещё ни разу никого не переводил. Да, в детстве через квартиру пропускал, открывая и закрывая входную дверь, а ещё раз вытащил их с Арсом из Нави, однако мелькающие образы того, что пришлось бы кого-то самолично хватать, чтобы с ним нырнуть, ему не нравятся. Всё же есть нечто интимное в процессе перехода, похожее на ритуал. Хотя почему «похожее», если по сути он им и является? Баб Аня никогда на его глазах иначе не поступала и никого кроме их с Арсением «вручную» не таскала. — Ты и сам прекрасно знаешь, что так не делается, — замечает промедление в разговоре Арс, решая в итоге ответить вместо растерявшегося Антона. — Ну мало ли, годы идут, может быть сейчас егеря и на заказ можно вызвать. Хочется ответить, что ему самому это всё не так сильно нужно. То есть да, от обязанностей своих он отрекаться не собирается — в конце концов, именно приступления к ним он и желал. Только вот менять что-либо из сложившихся традиций не хочется. По крайней мере из тех, что кажутся комфортными. Работа из дома, такой своеобразный «фриланс», его вполне устраивает. Однако от уже рвущегося изо рта несуразного ответа спасает тихий стук в дверь, которая через мгновение открывается, обнаруживая за собой девушку. Как ни странно, в руках у той не очередной кальян, а поднос, на котором тут же можно заметить бутылку Джека Дениелса, из которой явно уже несколько раз наливали. Пить не больно-то хочется, но, как только девушка наклоняется, сверкая своими длинными ножками под короткой юбкой и зазывающее поглядывая на начальника, Антон с радостью обращает внимание на стеклянный чайничек, полный светло-коричневой жидкости, которою та начинает разливать по трём небольшим чашкам, игнорируя бутылку виски. В воздухе тут же расплывается нежный цветочный аромат, затмевающий собой резкие, приторно сладкие запахи, проникнувшие из зала посетителей, куда и уходит девушка, вновь оставляя компанию без ушей тех, кто может посчитать их сумасшедшими. — Этот чай у нас можно купить разве что у одного индуса на Базаре, он говорит, что запах ему придают какие-то там редкие цветочки, которые только где-то на Бирме глубоко очень растут. Я ему конечно, не верю, наверняка ничего такого особенного, но вообще аромат достойный, согласитесь, — Сергей подносит к губам чашечку, которая обдаёт его лицо лоснящимся паром. Кажется, что даже хвостик сзади подрагивает. Антон же сам пытается вспомнить, где находится эта самая Бирма, но приходит лишь к выводу, что где-то в Азии. Однако это не мешает ему тоже попробовать принесённый напиток. Он не особо разбирается в чаях, если честно, то вообще никак. В детстве с ними всё понятно было — чёрный, чёрный с мёдом, с сахаром и молоком, иногда с травами, которые бабушка как-то хитро подбирала, иногда с ободранными на даче листами смородины и мяты. И ещё зелёный, конечно же. Но вот у матери их полно стояло на любой вкус, но только не его. Вспоминать об этом не хочется, потому он делает очередной глоток, чуть не обжигая себе горло. Не давится, но Арсений сбоку смотрит, бровь приподняв, явно не понимая, зачем пить такое горячее, если можно пару минут обождать. А Антону просто нужно, чтобы с мыслями собраться и не залипать на одну единственную чаинку, осевшую на дне чашки, загоняясь, считай, без повода. — И как подобного рода бизнес. Процветает? — Когда как, но такие периоды, как сейчас, очевидно приносят больше прибыли, если, конечно, посетители не начинают скатываться в долги. — Нажива на чужом несчастье? — без осуждения, скорее с истинным интересом задаётся вопросом Антон, всё ещё не понимая, чего Арсений рядом сидит такой скованный. Сам сюда ведь привёл, сам представил, но вместе с тем улизнуть пытался как можно быстрее, а сейчас в чашку свою смотрит, лишь изредка поглядывая то на него, то на Сергея. — Громкое заявление! Вы, егеря, яги, да и ведуны, не больно отличаетесь. Я ведь тоже своего рода предлагаю помощь. Тоже не бесплатно, да и вообще предпочитаю деньги услугам, но многим куда легче даются подобные периоды депрессий, когда они в одну бочку селёдками запихиваются, чувствуя себя в безопасности. Лучше уж так, чем быть сожранным гримом. — Он никого не ел последнее время, — хмурится Арсений, встревая в разговор со своим уточнением, на которое Антону нечего сказать. Парень, конечно, знает, что чёрных псов следует остерегаться, но раньше он никогда не слышал о том, что местный правда от кого-либо избавлялся. — Ой, да эти плешивые псы своей сути, как и мы все, никогда не изменят. Ставлю руку на отсечение, что у него с ягой какой договор был или типа того. А как она откинулась, кхем, то есть умерла, так он наверняка кончился. Потому что слухи ходят, что кто-то таки пропал за эти две недели. — Дай догадаюсь, не известно кто, а доказательств того, что они просто-напросто не застряли на это время в Нави, просто нет? — парирует Арсений, пока Антон цедит чай, начиная всё пристальнее рассматривать гульку на чужой голове, которая с каждой секундой кажется всё более подозрительной от того, что волоски из неё прямо на глазах выбиваются. — Если слухи ходят, значит они откуда-то берут начало. Я был бы рад, если бы была тишь да благодать, но по итогу лучше держать ухо востро… О, проснулась наконец? Антон не особо жалует пауков. То есть он не арахнофоб, при виде крошечного шестиногого создания, особенно серого цвета, он точно не пожелает спалить дом дотла, ретировавшись на другую часть земного шара, да и на всяких тарантулов и птицеедов сквозь стекло в зоопарке смотреть может, даже хочет. Однако когда некогда аккуратный пучок распушается, точно наэлектризованный и едва ли стянутый резинкой, которую, если присмотреться, и вовсе не обнаружишь, нельзя не почувствовать схожее ощущение настороженности. Сергей подносит руку к своей голове, и с той вмиг на ладонь скатывается пушистое нечто, шевеля сотнями лапок-волосинок, которыми точно воздух щупает за неимением глаз. От такого сюрреалистичного зрелища Антон пялит во все глаза, можно сказать, что даже неприлично. Только рядом доносящийся смешок Арсения заставляет самому себе напомнить о том, что в сути своей в ней ничего необычного. Наверное. Вон, некоторые носят сумки с лисьими мордами, которые от скопившейся в них же пыли чихают, а другие, судя по всему, в качестве питомца решили дальнего родственника пылевого зайчика заиметь. «Это что, волосы из слива? Или оно из парикмахерской?» — наблюдает он за тем, как другой рукой мужчина откручивает крышку с горлышка виски и наливает по-настоящему янтарную жидкость в пустовавший до того бокал, в котором даже льда не находится. — Я сам не пью, — практически с гордостью заявляет Сергей, поднося руку к стакану, в который, ощупывая себе путь волосками, перебирается пушистый клубок, довольно опускаясь своим «тельцем» на дно и расслабляя лапки, свешивая те через борт своего бассейна. — А она у меня любительница чего покрепче. — Он свою Кичку любит даже больше денег, — поясняет Арсений, которому сие зрелище явно не в новинку. Видимо, уже не раз доводилось взирать на то, как, казалось бы, обычные человеческие волосы сползают с головы этого мужчины, дабы засесть в бокале, впитывая в себя крепкий алкоголь. — Ну не тебя ж любить, Попов, — фыркает Сергей, с нежностью рассматривая существо, которое сейчас едва ли подаёт признаки жизни. Кажется только, что она пульсирует едва-едва да лениво шевелит не только выбившимися волосками, но и теми, что составляют её тельце. Вот это вот «Попов» и бывшее до него «графьё» не перестают смущать Антона. Не в том плане, что он краской заливается, нет. Просто эти обращения неправильными ощущаются. О том, что Арс больше не Шастун, вспоминать не хочется лишний раз, а что по поводу второго… Всегда казалось, что это их семейная прерогатива, а если точнее — его собственная, но точно не какого-то незнакомца, к которому они пришли в подпольную кальянную, в которой он себя дурно чувствует из-за мельтешащих повсюду рисунков. — А как вы давно знакомы? — Антон поглядывает то на Арсения, то на Сергея, у каждого из которых реакция на вопрос совершенно разная. Один смотрит косо, сложив руки на груди, а другой усмехается, в то время как в собачьих глазах загораются озорные искорки. — Это как посмотреть… — начинает мужчина, отвлекаясь от созерцания своей Кички. — Не думаю, что это важно, — тут же перебивает его Попов, из-за чего внимание к сему вопросу лишь возрастает. — Но ведь интересно! Антону наверняка было бы занимательно послушать о делах минувших дней, а? То, что я тебя такого случайно дома у яги встретил, как только сюда лет пять назад перебрался, это одно, но вот в двадцатом веке… Тут то до Шаста начинает доходить, почему Арсений всё это время выглядит так, будто бы его заставляют и рыбу съесть, и уху выпить. Не потому что ему не нравится конкретно Сергей или же это место его превращает в каменное изваяние с кислой миной. Просто всё это время он боялся того момента, когда прошлое всплыть может. А о нём обычно не принято говорить. Жизнь «тогда» и «сейчас» имеет между собой слишком мало общего. От того ещё меньше поводов задумываться о ней. — Да?! То есть ты застал его как раз в то время, когда он был реальным графом?! — тут же оживляется Антон, склоняясь ближе, чтобы не упустить ничего из рассказа, который Сергей точно не против ему поведать, несмотря на непосредственно его участника, готового, кажется, убивать взглядом от возмущения. — Ага, я тогда как раз небольшое предприятие открыл. Так сказать, помогал всем желающим при деньгах покинуть Россию. Ведуны о близящейся Февральской революции почти чуть больше, чем за год узнавать начали, и многие решили, так сказать, ретироваться. — Матвиенко! Это не тема для обсуждения, — вспыхивает Арсений, заставляя всех за столом вздрогнуть. Даже клубок волос дыбом встаёт, заслышав разгневанный голос фамильяра, которого будто бы игнорируют. Сначала сделал, а потом подумал, приведя сюда Шаста. У того на мгновение сердце в пятки ушло. Хочется спросить, что именно такого страшного в рассказе Сергея должно быть, если тот выглядел скорее раззадоренным возможностью рассказать историю тому, кому можно. Потому что кому ещё, как не компаньону, можно доверить информацию о прошлой жизни? Тем более Антон ведь и так знает, что Арсений Попов, граф, помещик, немного поэт и теософ, эмигрировал в США в тысяча девятьсот шестнадцатом году и вроде как прожил весьма долгую жизнь без точной фиксированной даты смерти, зато с весьма монументальным захоронением на Грин-Вудском кладбище, что для всех перерождающихся весьма редко. Они оба эту информацию смогли в интернете раскопать еще тогда, когда Арс только-только к человеческой жизни привыкать стал. Повезло, что был личностью, о которой не просто в Википедии написано, а даже больше, чем три строчки. Так почему он столь сильно боится, что Сергей будет ворошить прошлое? — Да ладно, ты с ним вообще знаком не был, так что волноваться не о чем. Как только эта фраза застывает в воздухе, Антон сам напрягается, чувствуя исходящее от Арсения напряжение, которое резать можно. У того глаза тёмные, кажется, что под ними даже круги появились, хотя на самом деле это лишь тень из-под хмурых бровей и чёлки. Тот встаёт безмолвно, но движения обо всем твердят отчётливо. Слишком резко, точно выпущенная из дула пистолета пуля или отправленная в стремительный полёт стрела. Он в несколько быстрых шагов преодолевает комнату, и через секунду уже слышен громкий стук захлопнувшейся двери. — Я… думаю, ещё увидимся, — отставляет Шастун чашку в сторону, чувствуя себя неловко от происходящего, ведь Сергей так и остаётся на месте невозмутимо, только лишь не улыбается больше, а карие глаза совсем теперь не излучают задорного света. Тот, несмотря на разноцветную клетчатую рубашку-Франкенштейна и брюки карго, кажется вмиг посерьёзневшим. Так и не скажешь, что несколько мгновений назад дразнил Попова. Антон же знает, что с этим перебарщивать нельзя. Тот обижается легко, особенно, если тема личная. — Без сомнений. Но и ты в случае чего заходи, — кивает тот, и этот жест будто бы срывает парня с невидимой привязи, мигом отправляя его вслед за Арсом. Он сам дверью не хлопает, оставляя спокойную комнатку Матвиенко позади. Теперь же остаётся лишь спешить сквозь залы, не обращая внимания ни на причудливых гостей, ни на узоры, вызывающие мигрень, ни на девушку и парня, кидающих ему вслед «до свидания, приходите ещё». Сейчас бы психанувшего Арсения догнать. Зачем? Просто чтобы рядом быть. «На меня он тоже наверняка злится», — вспоминает он свой вопрос Сергею, проходя вплоть до выхода в подвал, где внезапная тьма накрывает с головой, освобождая лёгкие от приторно сладких запахов, меняя те на сырость и гниль, а музыку — на тишину с отдалённо звучащими битами. Приходится в итоге самому вспомнить путь до той самой квартирки. Спасибо, что дверь в неё всегда открыта, дабы гости помнили о том, где выход. Только с окном могли возникнуть проблемы, но и оно приветственно распахнуто, освещая собой витающие в воздухе пылинки и указывая собой путь на свободу. Тёмное замкнутое пространство потихоньку начало угнетать, да и воздуха свежего было бы неплохо глотнуть. Голова до сих пор кружится. Потому, когда он лезет на подоконник, а потом в проём и заносит уже вторую ногу на другую сторону, дабы той тоже приземлиться на крышку мусорного бака, головокружение даёт о себе знать с новой силой, и в итоге чуть оступается. Антон бы устоял, несмотря на то, что его качнуло, однако знакомая рука тут же под локоть подхватывает. — Осторожнее надо быть, — отпускает его Арсений, чтобы самому спуститься первым, с неимоверной ловкостью спрыгнув с бака сразу на землю. Тот всё ещё недоволен произошедшим внутри, однако то, что решил подождать, уже весьма ценно. В конце концов даже если он сам только-только на улицу выбрался, мог бы уже пробираться по улочке, намереваясь дойти до припаркованной с другой стороны машины. Но нет, вот, наблюдает за тем, как Антон очень неловко перелазит с бака на ящик и уже с него крошечный прыжок на землю совершает. Весь последний час он на очень агрессивную курицу-наседку похож, за что его подколоть хочется, однако раздражать ещё сильнее желание отсутствует. — Фух, как будто бы из ЛСД-трипа вынырнул, — вместо этого произносит Шастун, вдыхая воздух полной грудью. В ближайшие несколько часов, кажется, ему точно курить не захочется. — Надеюсь, в реальном ты не бывал? — оглядывает его Арсений, как будто бы беспокоится о том, что за несколько минут без его надзора Антон мог случайно у кого-нибудь прикупить наркотических веществ, заключить сделку или же его могли подменить. Однако нет, все беспокойства напрасны и вызваны лишь его собственной параноей, с которой Шасту хотелось бы разобраться, ведь она со стороны кажется беспочвенной. Но взгляд наблюдателя зачастую не может оценить того, что у другого внутри происходит. А Антон хотел бы понимать для того, чтобы избавить Арса от волнений. — У меня скелетов в шкафу не валяется, — улыбается он, а после и вовсе хихикает себе под нос, понимая, что это не совсем так. — Ну, если не считать кошачий в серванте и Олежу на даче. Он как, не рассохся ещё? — вспоминает он старый олений череп, которому точно больше лет, чем им обоим вместе взятым. — Пылится где-то, — явно даже не пытается вспомнить, где именно нынче тот череп, с которым они порой играли в детстве, носясь с ним по всему участку. За тот час, если не меньше, что они провели в «Бусинке», на улице ничего поменяться не успело. Всё то же бледное солнце, всё те же здания, мешающие его лучам коснуться прохожих, идущих по переулку, полному чернушек, выглядящих куда менее мило, нежели в мультфильмах Хаяо Миядзаки. Только теперь впереди вышагивающий Арсений периодически слышит за спиной недовольно «да блять», на которое в третий раз уже нельзя взять и не поинтересоваться, чего Шастун ругается раз в несколько шагов. Однако стоит развернуться, как в глаза тут же бросается чёрная дымка под ногами. — На обратном пути они, что ли, сами решили покончить с жизнью под твоими ластами? — удивляется Арс, припоминая, что до этого участь угваздать белые кеды настигла его, в то время как Антон шел тараном, но умудрялся не вляпываться. Теперь же у того даже штанины и торчащие из-под них яркие, некогда желтые носки покрылись серо-угольными разводами, не говоря уж об обуви, которой досталось больше всего остального. — Думаю, под графскими было б больше чести, — подначивает Шастун перед тем, как головой тряхнуть, пытаясь согнать с себя неприятное наваждение, игнорируя притом кольнувший его взгляд аквамариновых глаз. — Штормит немного, но ничего… Правда в машину сразу садиться не стоит, наверное. «Не хватало ещё случайно наблевать», — морской болезни за ним не водилось, особенно при поездках на переднем сидении, однако, понимая, что ещё шагов через пятнадцать они выйдут на улицу, где авто припарковано, хотелось бы предупредить о подобной минимальной, но всё-таки возможности. — Надышался? — в голосе слышится толика беспокойства. Скрытая, но совершенно очевидная. Прямо как в недавней поддержке на крыше бака и всех тех колких и нервных взглядах при разговоре с Матвиенко. — Скорее насмотрелся, — вздыхает Шастун, всё незаметно, но ощутимо для себя самого покачиваясь на месте, пока безуспешно отряхивает джинсы от разводов, похожих не то на чёрную плесень, не то на сажу. — Со зрением всё ещё не можешь управиться? — Ой, да не смотри ты на меня так, — всё же отвлекается от грязи Антон, заставляя Арса вскинуть брови в удивлении, и именно между них буквально через пару мгновений оказывается чужой палец. — У меня голова всего-то кружится, а ты всё это время будто вот-вот обосрёшься. — Фу! — морщится Попов то ли от сравнения, то ли из-за руки, которая только что с себя остатки чернушек стирала, а теперь ему нагло в лицо лезет, приходится ту от себя с лёгким отвращением оттолкнуть. — Что за выражения?! — Описывающие тебя в данной ситуации, — поддаётся увиливанию парень, в итоге складывая назойливые руки в карман толстовки. — Серьёзно, ты сам меня сюда привёл, а потом что? Правильно! Стал изображать из себя девочку-подростка, которую заставляют одеваться в школьную форму. Я, конечно, понимаю, о прошлом говорить не принято, — стоит это упомянуть, как Арсений вновь напрягается так, будто бы собственные порывы кого-нибудь придушить сдерживает из последних сил. — Но меня оно особо не беспокоит. Типа круто, конечно, знать, кем был раньше, но это как… Как когда мой отчим рассказывал, как его дед фашистов бил. — Нацистов, — скорее по привычке спешит невпопад поправить Арсений, на что получает скептичный взгляд в ответ. — В Германии был нацизм, а в Италии как раз фашизм. — Не суть важно, — отмахивается Антон, предполагая, что за исторические оговорки в этой семье ему теперь не только от Паши прилетать исправления будут. — Я это вообще к тому, что было и было. Классно знать, что ты вот, к примеру, был графом и все дела, но зацикливаться на этом ведь смысла нет. Так что, что бы я там только что ни услышал, меня это в рефлексию о прошлом вряд ли загнало бы. Вероятно, этот этап он уже просто-напросто прожил. Тогда, когда ужасно сильно хотелось узнать, был ли где в истории замечен вот такой вот кучерявый и зеленоглазый Антон, как он сам. Каким именно он был фамильяром, с кем познакомился, как умер. Знание о том, что когда-то он точно уже не раз, а может даже и не два проживал другие жизни, давало простор для фантазии. Когда перед сном себя можно было и богатырём былинным представить, хотя таковых он скорее где-нибудь в лесу встречал, где жил отшельником, или же гусаром, в тысяча восемьсот двенадцатом году где-нибудь под Парижем, распивавшим вино, ведь им вроде бы положено так. В детстве мечтать было интересным и захватывающим занятием. Сейчас же на это буквально времени не хватает. Да и желания нет никакого абсолютно. Жизнь, она ведь сейчас, а не до и даже не после. Людей во многом их собственные воспоминания создают, а когда от тех остаются разве что черты характера, смутные ощущения и чужие байки, то появляется весьма человеческое чувство, что она лишь одна. Так что знать о себе что-то весьма занимательно и только. Потому Антон не понимает, почему Арсений психанул прямо в самом начале разговора о нём. Как будто бы ему от этого больно было, и, глядя на его кислую мину сейчас, можно сказать, что нынче ему просто неприятно, но вопрос «почему?» не может не волновать. «Боится, что я в этом увязну?» — заглядывает в серо-голубые глаза, выискивая там хоть какой-то намёк на ответ. Да только те сбегают, явно не желая, чтобы в их голове пытались рыться. И именно это неловкое движение заставляет поймать одну из собственных мыслей за хвост. Та очевидна до невозможности и с огромной вероятностью абсолютно верна. «Не я. А он сам». — Арс, расскажи, что не так? День. Облачный, но не пасмурный. Подворотня, в которую решится заглянуть далеко не каждый слепой. Пара десятков глаз, рассматривающих их со всех сторон. Совсем не та атмосфера, в которой хотелось бы изливать душу. Потому Арс лишь делает шумный вдох и разворачивается в сторону «света в конце тоннеля» — нешумной, но просторной улицы, до которой осталось всего ничего. Несколько шагов, а там привычная машина, глупое шумное радио с миллиардами помех. Нехитрый план побега, который он спешит осуществить, начиная перебирать ногами по битому асфальту, не обращая внимания на несколько раздавленных под подошвами некогда белых кед чернушек. Он не хочет об этом говорить. А если не хочет, то не будет. Он ведь когда-то вполне успешно несколькими словами в день обходился, так что мешает и сейчас в подобный молчаливый режим перейти? Потому из переулка он буквально вырывается. Серые стены всё ещё рядом, но теперь по крайней мере не нависают со всех сторон, а их угрюмые первые этажи разбавлены крошечными обшарпанными магазинчиками с пожелтевшими вывесками и единственным ярким пятном в виде вывески Пятёрочки на углу. При виде машины со знакомыми номерами руки сами собой в карман за ключами тянутся, чтобы нажать кнопку, от которой у той фары разок заискивающе подмигивают, а тихий писк предлагает нырнуть вовнутрь на водительское сидение. Всё легко и просто. Ещё бы завести мотор и стартануть куда глаза глядят, убегая. Только вот бежать некуда, когда главная проблема в голове собственной кроется, без шанса её оттуда выковырять. А вторая… Её позади бросать вроде как нельзя, набросался уже сполна, да и вообще… — Арс, ты мне не доверяешь? — раздаётся по другую сторону серебристого Рено, но стоит глаза поднять от уже схваченной ручки, как Арс себя неважно чувствовать начинает при виде этих двух зелёных омутов, которые всё же нарыли что-то, ведь смотрят обеспокоенно, и, в отличие от него самого, без колкости и строгости, которыми пытается отгородиться Попов. От того понимание, что на нем используют наипростейшую манипуляцию, кажется нечестным. Потому что Арс, даже видя её насквозь, не может не попасться в эти сети. — С чего ты взял? — хотел бы он положить устало подбородок на крышу, да только даже рукой касаться её не хочет — тончайший слой пыли на ней незаметен, но точно присутствует. — Увиливаешь. А мне казалось, что мы более или менее разобрались со всем. Но, видимо, я поспешил с выводами. Пассажирская дверь открывается, и русая макушка исчезает, чуть не стукаясь о низкий потолок, оставляя Арсений одного. Хотя, казалось бы, меж ними и двух метров нет. Арс же лишь сглатывает нервно, не решаясь сесть на водительское сидение. Ведь тогда Шастун наверняка вновь докапываться будет. Потому что тому хочется знать всё, что только можно, несмотря на то, что порой парень бывает слеп к очевидному. За это его впору любить и ненавидеть, потому как в своей душе хочется одному быть, чтобы никто не заметил, какой он там на самом деле. Он ведь актёр, он умеет подбирать нужные маски. Да только рядом с Антоном те деформируются в нечто очевидно неправильное. Потому как они, точно восковые, плавятся от его огонька. Тёплого и приветливого к каждому, кто не стремится его погасить. Только вот хотелось бы, чтобы это был только его огонёк. Личный и никак иначе. Но это невозможно. «Егерь и фамильяр, да?» — старается напомнить себе их жизненные роли напоследок перед тем, как наконец дёрнуть ручку и заползти на кресло, пытаясь не смотреть вбок. Получается плохо. Скорее отвратительно. Слышно ведь, как чужой нос шмыгает разок, да и красное безразмерное худи игнорировать сложно. Как и то, что глубоко в сердце что-то отзывается недовольно, остервенело мечется, не находя себе места. — Мы с Серёгой лет пять назад познакомились, — опускает он обе руки на руль, точно тот его личный спасательный круг, что должен уберечь от привлечённого к себе внимания пары болотных глаз, чей взгляд чувствуется на коже томным жжением. — Переехал сюда, потому что яги нынче на вес золота, а если хочешь жить, ведя бизнес в Яви, то одна точно должна где-то рядом присутствовать. Пришел тогда к Анне Алексеевне для перехода, и мы столкнулись в коридоре. Смотрел так удивлённо во все глаза, а потом выдал: «Попов?!». И вот знаешь. Что-то внутри щёлкнуло. Я вроде как ничего не вспомнил, никакого озарения свыше не произошло. Скорее понял, что тот явно меня знал когда-то. Потому что откуда бы ещё ему была известна эта фамилия? Слушая это, Антон продохнуть боится. Застыл статуей, не шевелясь абсолютно. Даже не чувствует, как потоки воздуха в лёгкие поступают и из них едва-едва вытекают. Если бы ему нужно было представить себя в роли священника, то салон машины стал исповедальней. Может быть, Арс не в грехах кается, но для него это важно. И, раз удалось приоткрыть дверцу в его душу, то ни в коем случае нельзя той громко хлопать, как они постоянно это делают. А ещё не стоит случайно существо его исповеди прищемить или же поступить с ним грубо или двусмысленно. Обидится ведь тогда снова и опять в свою колючую раковину забьётся, с которой они борются активно. Антон снаружи, а сам Арсений, как может, изнутри. — Про графа и эмиграцию мы и так знали, конечно, но, когда в рассказе появляются живые эмоции, это совсем иначе. Тем более… если есть подробности, о которых не прочитаешь в Википедии, — он замолкает, позволяя себе взглянуть на Шастуна, и впервые за день из взгляда исчезают иголки. Остаётся лишь сомнение, в котором тонуть можно до бесконечности, если не найти спасительной соломинки. А у него целый сноп рядом сидит, разве что волосы вьются, а не колосятся. — Если окажется, что ты в той жизни должен был бы отсидеть два пожизненных, то я в худшем случае задумаюсь о том, почему в этой твоё самое страшное преступление — не любить копчёную скумбрию. От глупой, но правдивой шутки в уголке губ не может не проскользнуть крохотная улыбка, которую хотелось бы поймать и на весь рот растянуть, прямо как это Антон делает. Однако червячки нервов всё ещё изнутри грызут. И те не хотят к истеричному смеху вести. Только лишь к глубоким редким вдохам. На одном таком можно половину истории рассказать, надеясь, что не задохнёшься по пути. — Нет… просто… Просто помнишь, в статье говорилось, что я вступил в Теософское общество? Что у меня даже какие-то статьи в их журналах выходили? А Серёжа рассказал, что я буквально ничего не знал о Нави. Только обладал зрением и всё. Если сложить два и два, то меня даже ведуном назвать нельзя было. Всё, на что меня хватило, так это быть грёбаным оккультистом! — Такое тоже бывает, — кажется, Антон наконец понимает, что именно столь сильно волнует Арса в его известном прошлом. Он горделивый, всегда считавший себя особенным, важным, чертовски умным. Он ворон, а подобная форма, кажется, обязана принадлежать тому, кто в всегда варился в бурлящем котле меж двух миров. Только оказывается, что так было не всегда. Его гордость задета весьма сильно и вспоминать о том, что ему поведали, — неприятно, делиться же с человеком, для которого ты хочешь быть самым лучшим, — стыдно. — То, что так «бывает», не значит, что это нормально. Как будто бы целая жизнь впустую. Антону хочется одёрнуть Арса, сказать, что всё, что было в прошлых жизнях, остаётся в прошлых жизнях и размышлять о том не нужно. Только вот он и так ведь это всё знает. Просто всем известным рекомендациям, оставленным ещё баб Аней, следовать не может. Иногда мыслям, как и сердцу, не прикажешь. — Мы сейчас скатимся в размышлениям о том, что жизнь впустую прожить нельзя и вообще каждый человек по-своему значим и так далее и тому подобное, — Антон бы усмехнулся привычно или же сказал бы это с сарказмом, но выходит лишь нечто отдалённо похожее, уж больно велика примесь грусти, разливающейся в теле при виде Арсения, поникшего, сжимающего руль так, будто бы часть своих эмоций пытается незаметно куда-то выплеснуть. — Однако я не могу сказать, что это правда так, — признаётся он, заставляя Попова взглянуть на него так, что в глазах читается удивление. — В конце концов, люди уходят в Навь, о них забывают, а всё, что они бы ни сделали, будучи ушлыми, остаётся на той стороне. Но Арс, твоя жизнь не была напрасной. У тебя вон, достаточно объёмная страничка в Википедии есть. А ещё ты писал стихи, выпускал статьи. Вроде бы даже меценатом был! Так что просто так ты точно не провёл те десятилетия. По крайней мере, я уверен, что ни одной своей жизни ты не прожил за зря, не только потому, что это невозможно, просто я не верю, что такой человек, как ты, был заурядным, — Шастун улыбается, потому как говорит искренне, а слова льются изо рта легко, ведь каждое из них от сердца сказано. А тому приятно видеть, что Арсений на них откликается. Начинающими подниматься уголками рта, расслабляющимися руками, дыханием, которое они уже не боятся пустить на волю. Никто не убежит от лёгкого дуновения ветерка, ведь оно далеко не буря или смерч, а лёгкий бриз смывающий волнения. Не все, а лишь те, что только что на поверхность из глубин липких и топких измышлений, в которых можно потеряться, выплыли. Однако было бы хорошо, чтобы однажды даже самые хмурые уголки Арсовой души овеял ветер, что развеял тучи и позволил солнцу сиять там без единого препятствия. Все извилистые тропы мыслей перестали гнать его туда, откуда нельзя увидеть счастливого финала, а он сам перестал думать о том, что было позади. — Даже притом, что мы, похоже, не встретились тогда, это не повод сейчас грузиться, — помня одну из последних брошенных Сергеем фраз про то, что они друг друга не знали, Антон пытается быть аккуратным в выражениях, подступаться к явно болезненной для Арсения теме с осторожностью, хотя чувствует себя так, словно у него в наличии набор одноразовой посуды, только вот он должен с её помощью операцию провести на больном, которого наркоз не усыпляет. Потому что каждое сказанное слово заставляет Попова то хмуриться, то улыбаться, то колоть глазами, то неловко на месте переминаться едва заметными движениями. Сложно поверить, что он может так эмоции проявлять. Для Шаста они все, как на ладони, и даже не линиями жизни и судьбы по коже выведены, а написаны самым ясным и понятным в мире почерком чёрными чернилами по белой бумаге. Хотя… Это кажется естественным, но вместе с тем крайне личным. Потому как сердце своим биением в груди, отстукивает: «Никто другой всего этого не заметит. Никто другой не почувствует его так же, как я». — Так говоришь, будто бы это ничего не значит, — отводит тот взгляд в сторону, сам уже будучи в сомнениях по поводу всего того, что его терзает. — Именно, Арс. Сейчас это не имеет никакого значения. То, что мы не встретились тогда, не важно, ведь сейчас… Порой грудь переполняют чувства, желания, чистые и открытые. Такие, что если их не исполнишь, не дашь себе волю их осуществить, то всего аж потрясывать будет. Всё потому, что они правильные, нужные. Именно такое и зарождается в Антоне, при взгляде на Арсения. Его хочется в своих объятиях сомкнуть крепко, надёжно, показывая, что вот он — не где-то чёрт знает где, околачивается сам в звериной форме, и не незнакомец, не имеющий понятия о том, что где-то его кто-то очень сильно ждёт. Шастун в свою очередь далеко не тот мальчишка, чью волю подавить было легко настолько, что он не знал, как вернуться туда, где его настоящее место. Он тот, кто Арса больше не хочет никогда в жизни терять, хочет, чтобы в их жизнях было как можно больше «мы», а не одинокого, потерянного «я». — … мы рядом. Вроде как на своих местах, а это значит, что двигаться дальше будем вместе. Согласен? Аккуратные, красивые руки с чуть голубеющими венками манят к себе, однако Антон лишь до плеча дотрагивается, чувствуя, как чужие мышцы на мгновение содрогаются, а после тут же расслабляются, понимая — прикосновение поддерживающее, лёгкое, но вместе с тем ощущается прочнее стали, ведь при желании на него можно упереться, чтобы не упасть. Не в прямом смысле, конечно, но моральном так точно. Потому как Шастун верит во всё, что говорит. Хочет, чтобы каждое слово оказалось правдой. И в этом их желания совпадают. — Согласен. По Арсу видно — до конца это всё его не отпустило, но вместе с тем нельзя не почувствовать облегчение. Ведь никогда бы не согласился с чем-либо, чтобы от него просто отвязались. Он слушал, он вникал и явно постарается принять всё сказанное. Тот тянется своей ладонью к Антоновой, лежащей на его плече, и это прикосновение заставляет уже Шаста покрыться волной мурашек, что даже до лёгких с сердцем доползают, заставляя те трепетать. А взгляд… тот, кажется, добивает окончательно. — Тем более нужно навёрстывать упущенное. Серо-голубой нельзя назвать тёплым цветом. Всё, что приходит на ум, при взгляде на него доставляет зачастую дискомфорт. Холод и порезы — вот, что с ним связано. Но сейчас Антон видит в чужих глазах смесь, от которой всё внутри горит. Там грусть и надежда перемежаются с чем-то ещё. Чем-то очевидным, важным, но незаметным. Как тот факт, что Земля круглая, так и в Арсении есть нечто, до чего докапываться не нужно, чтобы понять. Лишь только позволить себе об этом думать, отрекшись от устоявшегося мировоззрения. Только вот у него есть собственные оковы, от которых избавиться не так просто. Те полипами годами нарастали и стали слишком привычны, чтобы задуматься о том, чтобы от них избавиться. Потому, когда машина через несколько минут всё же трогается с места, Антон лишь смотрит на Арсения, взгляда своего даже не скрывая, хотя в голове пустота. Слишком мало мыслей в ней после того взгляда голубых глаз, от которого плохо и хорошо одновременно. «Навёрстывать упущенное… — отдаётся тихим, затухающим эхом внутри. — Было бы неплохо». — Как думаешь, мы с тобой не встретились тогда, потому что я был каким-нибудь жирафом в зоопарке? Видно, что сперва Арс возмутиться хочет возвращению к этой теме, однако что было, то прошло, это ведь до него пытались донести? И, судя по смешливому лицу на пассажирском сидении, его пытаются заставить «отпустить и забыть», как пела Эльза. — Не думаю, что они тогда вообще там были, — выдаёт на одном дыхании. Только вот, в горле даже не было намёка на мешающий словам легко из горла литься комок, да и послевкусие у этого предложения не доставляет особого дискомфорта. Разве что едва ощутимую усталость, с которой можно мириться. — Но если бы я был псом, то я бы тебя наверняка нашел. Или с годами я на собаку перестал быть похож? Антон строит свои неподражаемые «щенячьи глазки», сидя на сидении сбоку, однако Арс не может не нарушить одно из своих табу — не отвлекаться за рулём и не глядеть на того. И впрямь, эти волосы вполне могли бы сойти за шерсть золотистого ротвейлера, как и дружелюбный нрав и даже невидимый виляющий хвост, которым тот бы сейчас точно метёлкой размахивал. Они ещё в детстве это обсуждали и пришли к выводу, что из Шаста птица вышла бы никудышная, земноводное или рептилия тоже точно не его. Слишком жизнерадостным и активным был, да и сейчас на жабу или змею не смахивает. А вот млекопитающее — куда более правдивый вариант. Арсу самому хотелось раньше думать, что Шаст должен был быть псом, отличающимся своей верностью. — Слюнявый и ешь всё без разбора? — прыскает тот, а после и вовсе смеётся, видя, как наигранно возмущённо на него в ответ смотрят. — Ах вот, значит, как?! Сейчас тебя лизну и тоже весь таким будешь, — показывает тот язык, однако, вопреки своим словам, тыкает Попова в бок, заставляя того безуспешно увильнуть в сторону, поближе к двери. — Фу, Антон! Прекращай, мне за дорогой следить надо, — вновь обращает тот внимание на пустующую дорогу, по которой разве что автобус едва крутит свои колёса со скоростью едва ли превышающей пешеходную. — И пристегнись. Арсению легче. Они оба это чувствуют. Может быть, от разговора или же от шуток. Есть вероятность, что от всего вместе и даже ничего из этого. Однако вместо того, чтобы задумываться о причинно-следственной связи, они едут домой, вспоминая о том, что следовало бы заглянуть в магазин, заплатить за интернет, сообщить наконец дяде о том, что его срочная помощь больше не нужна. Совершенно обычная жизнь, в которой всё вроде как налаживается. И Антон этому рад. Потому как он желал именно этого: быть на своём месте. Однако отличительная черта этого самого «его места» — Арсений рядышком, идущий с ним в ногу, едущий по левую руку на машине, сидящий на плече, вцепившись в то когтями и даже летящий далеко у него над головой. Без разницы. Главное, что сейчас они вместе. Антону больше никого рядом и не надо для счастья.

***

Когда Арс говорил, что вскоре времени банально из дома выйти не будет совершенно, Антон не предполагал абсолютной правдивости этих слов. Первые гости начали появляться в тот же день, как они рассказали Матвиенко о вновь появившемся в городе егере. Стоило банально вернуться домой после поездки в продуктовый, как на пороге квартиры их уже ждала пара девушек, каждая из которых не преминула кокетливо согласиться на предложение выпить чая, сделанное из банальной вежливости, ведь вроде как так положено. Только вот слухи распространились достаточно оперативно, чтобы пока те двое цедили чай, сладко улыбаясь и всё расспрашивая Антона о его жизни и увлечениях, не видя, как Арсений за их спинами закатывает глаза, в дверь постучали, игнорируя звонок, которого нет в Нави. Похоже, что слухи расползлись даже слишком быстро, достигнув и тех, кто не боится погружаться самым небезопасным способом с помощью нор. Самое отвратительное Антон познал уже ночью, когда стало понятно, что многим абсолютно плевать на то, какое сейчас время суток. Ночь или день, вечер или утро. Множество ушлых спешило перебраться с одной стороны на другую, каждый хотел побеседовать, поговорить с егерем, переброситься парой фраз с Арсом. Некоторые просили сделать им расклад, на что Шастун сперва реагировал слишком нервно. Неуверенно брал карты в руки, словно бы в первый раз, путался в значениях и выглядел скорее как первоклассник у доски. Потому как одно дело, когда для себя или друзей решаешь заглянуть в будущее или же наоборот — прошлое, но совсем иное — когда ради незнакомцев. Так же и с просьбами сделать браслетики и амулетики на счастье, ясность мысли, надежду и так далее. Первым ушлым, обратившимся к нему с подобной просьбой, он и вовсе отказал под удивлённый взгляд Арса. Потому как банально в камнях и травах плохо разбирается и боялся напортачить. Всё же по этому поводу пришлось Паше звонить, а после получать нагоняй за то, что всю эту информацию не усваивал во время их встреч в Москве. — Кстати, Шастунец, у меня здесь делишки появились, но я думаю, навещу тебя незадолго до Базара. Если что, стеснять не буду, в гостинице поселюсь, — слышится шипящий голос на том конце излишне шумной связи, пока перед Антоном на столе разложены десятки цветных шариков, шнурочков и коробочек, из которых нужно состряпать браслет, который бы помог хозяйке избежать неприятных знакомств. Кто бы знал, что розовый кварц в нем нужно было заменить на гематит? Вот Шаст не знал, потому и позвонил вновь уточнить. — Да ладно тебе, Паш, ты не помешаешь, — посматривает он в сторону электронных часов, размеренно меняющих свои цифры на панели духовки. Уже вечер, восемь двадцать. Может быть, весь день он и не просидел один, а спровадил на нужные стороны нескольких ушлых, но, похоже, что Шастун начал понимать людей, работающих на удалёнке вне графика. Ужасно хочется развеяться. Не пеплом по ветру, конечно, а просто-напросто найдя какой-нибудь «огонёк», от которого усталость бы исчезла, а нагоняемая который день одиноким заключением дома меланхолия обратилась вспять. Потому, даже зная, что ночью ему поспать нормально не дадут, Антон всё равно тщательно наблюдает за сменяющими друг друга раз в шестьдесят секунд цифрами часов. — Не, я как представлю себе, что придётся снова спать на том диване или вообще на софе в зале, как у меня уже сейчас спина начинает болеть, да и Лиза в восторге от такого не будет. — Ну, вообще свободно только в зале. — Да? А я-то рассчитывал на то, что вы не только в одну квартиру съехались. На это даже ответить нечего. Стоит только представить, что они в одной комнате вновь стали бы обитать, как становится чутка дурно. Он сам не против, да только Арс явно не питает желания обращаться в ворона и, подобно Ире когда-то, вить себе гнездо на шкафу. Тот вообще в птицу ни разу ещё не обращался за всё то время, что Антон ходит без того самого кольца, рвавшего их связь. Одно понятно — как раньше предпочитал быть человеком, так и сейчас не горит желанием перевоплощаться из формы, в которой ходит на свои театральные репетиции, работает над переводами, а ещё бубнит на то, что Шастун готовит почти всё, что можно, в микроволновке из чистой лени. Арсений не любит ограничений своей другой формы, даже в обмен на кажущуюся со стороны чудесной возможность летать по небу, расправив крылья. А о том, чтобы в одной комнате поселиться, обоим постоянно будучи в человеческом облике… О таком ведь речи даже быть не может, так ведь? Они взрослые люди, которым своё личное пространство нужно, а с учётом того, что комнат им двоим в квартире хватает, то друг друга можно не стеснять. Наверняка ведь Попову будет неприятно слышать чужой храп, неприкрытый створками дверей, делить один шкаф на двоих, да и вечные Антоновы ночные подъёмы то в туалет, то к очередному визитёру, не дожидающемуся рассвета, его бы будили. Да и вообще… спать в одной кровати кажется странной идеей. Не от того, что Шаст против, просто это весьма интимно. Проводить ночь с кем-либо в одной постели… разве это не прерогатива любовников? От навеянных мыслей в горле нервный комок появляется, который сглатывать страшно, будто бы Паша на том конце трубки услышит и что-то из русой головы на белый свет сможет достать. Что именно — не столь большая загадка, как и то, откуда эти образы там вообще появляются и с каждым днём сильнее становятся. Молчание без ответа затягивается, и только лишь собственное чуть сиплое дыхание слышится до тех пор, пока Антон не вздрагивает на месте, слыша трель дверного звонка. — Ладно, Паш, давай до скорого, буду ждать, — стоит произнести, как тут же сбрасывает, чувствуя накатывающее облегчение. Дядя у него, конечно, потрясающий человек, вероятно, спасибо тому, что помнящий, однако порой говорить с ним отчего-то тяжко становится. Будто бы копает излишне глубоко в его проблемы, которые лучше бы оставались личными. Скрытыми от посторонних глаз, ушей, рук и мыслей, несмотря на то, что те могут помочь как советом, так и действием. Однако сейчас не до того, что Паша за него излишне беспокоится, если судить по постоянной готовности помочь с чем угодно, сейчас Антон спешит к входной двери, громко топая ногами по паркету, который следовало бы, наверное, помыть. А то даже чёрные носки начинают приобретать на подошвах серый оттенок, а, в отличие от некоторых, Шастун всё время работает дома, хотя, конечно, на полноценную занятость его спроваживание людей с одной стороны на другую не особо похоже. Да и налогами не облагается. Он слишком ждал вечера, чтобы смотреть в глазок или даже задуматься о том, что Арс сам квартиру может открыть, даже ключи не нужны, потому, дёргая дверь за ручку, он не прощается с надеждой, что тот наконец в девятом часу домой вернулся. Та сама исчезает, стоит ожидаемо обнаружить за порогом подъезд и куда более неожиданно — смутно знакомое лицо, принадлежащее девушке. — Привет? — неуверенно здоровается он, чувствуя толику разочарования. — А почему с вопросительной интонацией? — смотрит та снизу вверх, хлопая глазками, обрамлёнными пушистыми перьями. — Да так. Наверное, следовало ожидать, что и ты как-нибудь сюда заглянешь. Проходи, — освобождает он проход девушке, которая лишь только туфли скидывает, оставляя на себе и неоново-зелёное пальто, и сумку-лисицу, всматривающуюся в окружающий интерьер. — А я тогда и подумать не могла, что ты окажешься егерем. — Чего так? — хмыкает Антон, ведя гостью на кухню, безмолвно ругая себя за оставленный на столе беспорядок из бусин и гарнитуры. Однако благо, когда тот создан для двенадцати персон, места для двоих человек и заварочного чайника между ними точно найдётся. Последнюю пару дней он себя редко отягощает посиделками со всеми теми, кто решил нагрянуть без спроса, особенно вечером, но с Клавой хочется поговорить. Та ещё в первую встречу показалась интересной или, лучше сказать, приятной. Так что сейчас он решает набрать воду в чайник и поставить тот кипятиться, горя красным огоньком сквозь прозрачное стекло. — Мне доводилось встречать только одну ягу, Анну Алексеевну, и как-то знаешь… кажется теперь, что все вы должны быть женщинами весьма преклонного возраста, а не вот такими вот, — кивает та в его сторону, присаживаясь на угол стола, явно привыкнув к этому действию с годами. Однако пока Антон достаёт какой-то фруктовый чай в железной банке, который больше при заварке на компот похож, ему в голову стреляет мысль. «Одну ягу видела… Её ушлой сделала бабушка? Или она попала в нору?» Какой вариант хуже, даже предположить сложно. Ведь Анна Алексеевна никогда слепых не переправляла в Навь без особого повода. Только лишь тогда, когда те правда в пучины отчаяния спускались, не видя больше смысла в том, чтобы в Яви оставаться. Шаст помнит, как та расклады делала нескольким людям, приходившим к ней с просьбой дать возможность жизнь заново с ноля начать, оставив прошлое позади. Та нехотя брала свою любимую колоду и облегчённо вздыхала, когда арканы показывали картины будущего, которое должно так или иначе наступить. Таким клиентам она отказывала всегда. Потому как они не совершат больше трагичных ошибок и продолжат жить. «По-настоящему помочь, переправляя на другую сторону, можно лишь тем, кому больше в жизни ничего не суждено. Лишь одинокий конец, в котором не будет ни счастья, ни драмы. Так что сперва подумай тщательно, не навредишь ли ты им, исполнив их мольбы», — вспоминает Антон слова, что были однажды произнесены его бабушкой после ухода очередного обозлённого клиента, который даже не ведал о том, что на самом деле означало бы «начать жизнь с ноля». — Значит, егерей ты не встречала? Тогда, спешу тебя обрадовать, я тут планирую надолго остаться, так что я тебе ещё надоесть успею, — сыпет он заварку, поглядывая на Клаву. Та, похоже, настолько сильно привыкла ко здешней обстановке, что без зазрения совести тянет лапки к печенью, лежащему в вазочке на столе. Хорошо было бы приготовить самому какие-нибудь простенькие, да только времени всё нет, а разносить горелый запах по дому в случае, если забудешь о их пребывании в духовке, когда квартира больше на проходной двор похожа, не особо хотелось бы. Так что пока выбор пал на «дёшево и сердито». Однако пока никто не жаловался, да и он сам порой не против зажевать те с молоком, пока никого нет. — Надоедают обычно те, кто ни капли не нравится и ведёт себя назойливо. Ты же вроде ни под один из этих критериев не подходишь. В глубине души Антон чутка польщён, но ни разу не удивлён. Девушка явно намекает на то, что он ей, может быть, совсем чуть-чуть, но симпатичен, и это весьма приятно. Куда приятнее, чем когда такое говорили сверстницы в школе и универе. Ведь те может быть и были симпатичными, но внутри отличались от него слишком сильно. В конце концов, между ними достаточно отличий было. Тут же другая история. Клава ведь не только внешне приятная, она знает про оба мира, хотя относится нынче лишь к одному. — Это что, флирт? Решила, что можешь меня в свои сети поймать и на ближайшие лет пятьдесят обеспечить себе бесплатный проход? Не, я слишком меркантилен для того, чтобы обращать внимание на женские чары, — плохо парадирует голос Скруджа Антон, ставя на стол, залитый кипятком, заварочный чайник и доставая пару фарфоровых чашек, из которых ещё в детстве пил. От того девушка смеётся, не скрывая улыбки и цепляет коготками ещё одно печенье, уже готовясь то макнуть в разлитый Шастуном по белоснежным посудинам тёмно-розовый напиток. Сейчас она точно не похожа на ту, у кого с десяток лет назад в жизни произошло нечто ужасно и непоправимое. Видимо, даже если она и попала на другую сторону через нору, то прижилась в новой реальности на ура. — А что, стоило бы попробовать. Но раз уж подобную опцию ты не считаешь возможной, приходи взымать с меня долг на Базар. После нескольких недель в Яви с наличными совсем всё плохо, — вздыхает та, продолжая уничтожать запасы печенья, на которые начинает засматриваться и лисица на саквояже. Однако та лишь своим облезлым хвостом пытается крошки себе в пасть со стола стряхнуть, за что получает от Клавы по носу и громко чихает на всю кухню, поднимая вокруг себя облако пыли. Антон эту картину не комментирует, лишь только размышляет на тему, оказывается ли весь съеденный существом мусор внутри сумки, или же процесс избавления от него ещё менее приятный, чем выворачивания внутренностей той наизнанку с последующими банными процедурами в стиральной машине. — А ты не слишком рано пришла, если он ещё через месяц или около того? — Три недели, если быть чуточку точнее, но все, у кого там есть палатки, не хотят упустить шанса. Потому лучше быть по ту сторону. А то снова застрянешь тут, пропустишь Ночь всех святых, и всё — пиши пропали все товары. Так что лучше клювом не щёлкать, — клацает та ноготками друг о друга для наглядности, но их тихое цоканье глушится хлопком входной двери. — У тебя ещё клиенты? — спрашивает та, поднося чашку ко рту, однако всё внимание Антона приковано к коридору, отделённому от них стеной, за которой отчётливо слышны знакомые шаги. — Нет. — У тебя снова гости? — слышится похожий вопрос перед тем, как на кухне появляется Арс. С виду чутка помятый после долгого дня репетиций. Под глазами залегли тени, которые грозятся перерасти в синяки, если тот не ляжет спать в ближайшие пару часов. Хотелось бы, чтобы он почаще бывал дома, но, каким бы паршивым ни был здешний театр, Антон его всё равно любит, так что остаётся вместе лишь выходные да вечера проводить и то, если повезёт. А то ведь его фриланс тоже постоянно крадёт остатки свободного времени. Антон раньше подумать не мог, что Арсений себя так сильно загрузил, но ему работа доставляет удовольствие. Потому, даже будучи чутка усталым, тот с виду далеко не вымученный. Совсем не похож на Шаста после шести пар, решившего вместо возвращения домой отправиться на двенадцатичасовую ночную смену. Тот любит быть среди людей куда больше, нежели среди ушлых. — Да, ты, наверное, знаешь Клаву? — обращает он внимание парня на девушку, которая, как кажется, рада тому, что в квартиру нагрянул не очередной клиент, а фамильяр. Тем более отдалённо знакомый, что не удивительно — в отличие от Шаста, у которого остались лишь совсем смутные воспоминания о клиентах бабушки из юности, Арс встречался, может быть, не с каждым, но со многими — Здравствуй, — машет та рукой, чуть улыбаясь и явно не зная, что ещё сказать. — Привет, — бросает приветствие Арсений, проходя ближе и переводя взгляд на разложенные по столу бусины. — Ты пришла за браслетом? — Нет, это я ещё с предыдущим заказом разбираюсь, — Антону, честно сказать, чутка неловко это признавать, ведь Арс навряд ли позабыл то, как с кухни всю прошлую ночь раздавалось раздраженное бурчание, изредка разбавляемое матами, когда очередная комбинация оказывалась неподходящей. Так что приходится ловить на себе удивлённый взгляд Попова, ожидавшего, что он пораньше позвонит и проконсультируется по этому поводу с Пашей. С одной стороны, забить можно было бы, сказав: «не нужен вам никакой амулет, они вообще не особо полезны, так что и так всё у вас будет чудно», а с другой — можно не так хорошо разбираться в травах, но стыдно не уметь собирать браслетики, с которыми справляются даже некоторые слепые. — А я уже было подумал, что ты наконец смогла разобраться с долгами, — хмыкает тот себе под нос, отчего девушка из приветливой и жизнерадостной райской птички становится больше похожа на угрюмого обитателя северных просторов. Той явно не нравится напоминание о том, что за услуги нужно расплачиваться. — Я верну всё, на Базаре. — Ты это уже говорила, но вот мы здесь. Даже егерь другой, а ситуация та же, — недовольно скрещивает тот руки на груди, из-за чего Антон может поклясться — у Арса настроение с каждой секундой ухудшается при виде Клавы, что странно. — Да ладно тебе, Арс. Долг — не такая уж и проблема. Его ведь можно и нематериально отдать, верно? — смотрит он многозначительно на девушку, заставляя ту начать активно кивать в подтверждение его слов. Вообще, при желании, он мог бы её просто пропустить на другую сторону, ничего с неё не спросив. Просто позабыв о копящейся плате. Ведь ему ничего не стоит просто раскрыть дверь, впустить за порог и выпустить на другой стороне. Если не задерживаться на чаепития, разговоры и, так сказать, дополнительные услуги, то управиться можно секунд за десять, а если поторопиться, то и вовсе за три. Только вот, все должны быть в равных условия, соблюдая правило равноценного обмена. Все об этом знают. — Я не лез в дела Анны Алексеевны, всё же, они меня не касались, потому я знать не знаю, какой у вас с ней был уговор, но я не помню, чтобы ты отдала долг даже за свой первый переход. Так что, Антон, постарайся иметь с ней как можно меньше дел, — даже не глядя на девушку, тот решает налить себе чай, ловя на себе хмурый взгляд из-под розово-зелёных ресниц. — Вот именно, это были наши дела, так что они тебя не касаются. — Раньше — может, быть, но сейчас я всё же фамильяр егеря, с которым ты теперь будешь иметь дело не одно десятилетие. Если не решишь уехать, конечно. Не успевшая сойти с чужого тела уличная прохлада начала октября вдруг подкрадывается сзади, оплетая Арсеньевскими руками его плечи, заключая в полуобъятия. Бодрящий глоток свежего воздуха и будоражащее касание, которого никак нельзя было ожидать. Антон понимает, будь Попов в этот момент птицей, то взгромоздился бы на его плечо, вцепившись в то когтями, и смотрел на всех окружающих свысока, показывая, к кому эти графские лапки могут примагнититься и не отпускать, имея на то полное право. Но так оказывается гораздо лучше. Мягче и уютнее. Даже холодный запах вечернего города, прилипнувший к волосам и одежде, заставляет ощущать себя лучше. Видимо, для этого Шаст его так с нетерпением ждал скорее видеть — чтобы почувствовать, как по всему телу крохотные разряды электричества бегут изнутри, пока тело словно бы погрузили во время знойного дня под прохладный душ. Очень хорошо, от одного нахождения рядом, от понимания: Арс себя всё же его фамильяром считает. Ещё бы он и Клава друг друга взглядами бы ни сверлили, и было бы совсем замечательно. — Пока не собираюсь. Но пока что, я, пожалуй, пойду, — встаёт та из-за стола, но пройти мимо Арсения на расстоянии больше половины шага просто невозможно, спасибо всё ещё сидящему на стуле Антону и длинной кухне, потому, следующее она говорит явно зная, что её слышат все присутствующие. — Видимо, мне здесь больше не будут рады. Арсений молчит, даже не фыркая привычно в ответ, а Антон с большой неохотой осторожно его руки с собственных плеч убирает. Всё же, как бы там ни было, у ушлых появляются долги перед ним, а у него есть свой собственный перед ними, даже если отплатить не могут. Потому он следует за девушкой в коридор, не слыша ещё одной пары ног позади, что чутка расстраивает, но для начала нужно одно дело закончить. Яркие желтые туфли стукают пару раз своими массивными каблуками о паркет, перед тем, как Клава разгибается и неуверенно смотрит на закрытую дверь. Та больше на крышку похожа, не дающую никому сбежать изнутри. — Откроешь там или здесь? — Ну я не изверг же какой-нибудь, — в доказательство он протягивает руку и нажимает ручку, распахивая проход. Чёрное небо, с несколькими белыми полосами вместо звёзд, точно видео на испорченной кассете, белые могилки и кресты на фоне чёрного кладбища, туман, тентаклями опутывающий окружающие дома. Воздух спёртый, без присущей девяти часам прохлады, но вместе с тем всё равно приятный. Прочищающий, но вместе с тем чутка дурманящий голову. С таким и сигарет никаких не надо, чтобы утолить свою жажду. — Спасибо… А я думала, наслушаешься своего фамильяра и не захочешь больше иметь со мной никаких дел, — делает та шаг за порог, точно бы спеша выбраться из зоны, где дверь может вновь захлопнуться и не пустить её туда, куда нужно. — Я его слушаю, — а кто-то в этот момент явно подслушивает, цедя фруктовый чай за стеной. — Но ведь у меня лично к тебе пока нет никаких претензий, так что предпочту подождать по крайней мере до Базара. А там посмотрим. — В таком случае, буду ждать, но, если не придёшь, сам будешь виноват, — возвращает та свою озорную улыбку перед тем, как развернуться и побежать по лестнице вниз, перепрыгивая торчащую арматуру и даже ненадёжные дощечки, перекинутые через дыры. Однако стоит той спуститься на пролёт, как Антон вдруг осознаёт, что забыл кое-что сто спросить, потому и сам за порог переступает в одних носках, свешиваясь вниз через перила. — Эй, а найти-то тебя там как?! — кричит он, слыша, как голос растворяется в окружающем тумане, от которого на улице нигде спасенья нет. — Кто ищет, тот найдёт! — доносится снизу вместе с тихим стуком каблуков по ступеням. «Хотелось бы поконкретнее», — вздыхает он, свешивая голову вниз, наблюдая за тем, как одни и те же предметы и здания приобретают разные очертания, словно бы облака, чьи формы меняет ветер в сотнях и даже тысячах метрах над землёй. Конечно, она не соврала, ведь если знаешь свою цель, то дорога как-нибудь сама тебя к ней выведет, если будешь упорным, да только подобное работает не всегда. Тем более он сам ни разу так и не бывал на Базаре. Так что остаётся лишь понадеяться на Арса. — Раньше мне казалось, что она пользовалась расположением Анны Алексеевны, потому что там сама сделала её ушлой, а ты-то почему ведёшься? — раздаётся с порога голос, заставляющий обернуться в его сторону. — Всё время говорит, что ей нечем выплатить долг, но некоторые избавляются от него банально сняв с себя запонку или пуговицу. Ничего сложного. А она же ни разу подобного даже не предложила. И в голосе, и в позе явственно видно недовольство, на которое так легко вывести Арсения. Однако сейчас Антон лишь улыбается устало и, теперь его заставляет вдруг растерянно посмотреть, когда парень запускает покрытую кольцами пятерню в растрёпанные после долгого дня волосы. Раз уж их владелец решил приобнять Шаста, то и он сам не упустит возможности «вернуть должок». — Арсе-е-ений, будешь так много хохлиться, линять начнёшь. А это что получается, в человеческой форме у тебя вместо перьев начнут выпадать волосы? Какой кошмар, мы потеряем такую шевелюру! — смеётся он перед тем, как сделать пару шагов внутрь квартиры, чтобы скинуть успевшие запачкаться носки в ванной, а заодно по возможности успеть избежать чужого желания отомстить за намёки, что кто-то такими темпами скоро полысеет из-за своей вредности. — Я не линяю! — возмущается тот, заглядывая внутрь и контролируя то, чтобы некоторые закинули грязные вещи в стиралку, а не оставили те на полу. — Ну, доказательств у меня правда нет, как и нормального ответа на то, почему я не хочу доёбываться к Клаве по поводу перешедшего по наследству долга. Если бабушка позволяла ему годами копится, то, наверное, какие-то причины были. Ну а я… Как по мне, она вроде бы приятная девушка, разве нет? Я это ещё при первой встрече подметил. Яркая, что ли, — вспоминает он её внешний вид, который иначе назвать нельзя, подходящий к характеру. Только воспоминания о грязно-оранжевом дыме делают картинку не такой неоновой. Иногда бывают люди, с которыми, кажется, можно завязать диалог. Интересный обоим, долгий, не обязательно красивый и культурный, но такой, за которым время будет течь быстро и стремительно, не давая следить за его исчезающими в никуда песчинками. И, может быть, что тогда, что сейчас, они скорее несколькими фразами перекинулись, осадок после них весьма приятный. — Ты с ней уже виделся? — Мы пересеклись с ней в тот день, как я заехал на квартиру. А что? — Да ничего, — Антон может поклясться, что тот языком цыкнул перед тем, как удалиться снова на кухню. Звон тарелок, шум микроволновки, бьющая из крана вода. Все они наполняют дом по-особому, оживляя его. И, может быть сам Шастун всё ещё на краю сознания пытается гадать, почему же Попову так не нравится Клава, он сам растворяется в долгожданном ощущении того, что квартира живёт. Что в ней не один лишь он да вечно меняющиеся гости, а есть кто-то родной. Привыкнуть к отсутствию здесь баб Ани, которая бы мешала настойки, делала расклады и плела браслеты, сложно, как и к тому, что здесь больше никогда не появится Ира с её журналами, в которых можно было страничку потереть, чтобы та начала пахнуть духами, отвратительной «полезной» стряпней и жалобами на всё, что только можно. Без них всё кажется не таким. Словно бы ровно половина души у их «избушки» отвалилась и теперь приходится её восстанавливать непривычными ресурсами в виде их двоих. Антон берёт колоду таро с полки, фасует небрежно, пока на кухне Арс разогревает себе ужин, достаёт двойку пентаклей и понимает, что у него сегодня ночью даже шанс поспать нормально будет. Видимо, с большей частью клиентов он отстрадался днём. — Арс, тебе завтра ко скольки в театр? — тянет он, раскидывая смешавшиеся бусины по своим отделениям, понимая, что было бы неплохо работёнку в ближайшее время наконец завершить. — К обеду только, до нас сейчас «Двенадцать стульев» ещё репетировать будут. Стоит это произнести, как Антон начинает сиять, точно он люстра, в которой наконец лампочку поменяли. Арсений уже несколько дней как отчётливо замечает, что тот рад проводить с ним время. Кажется, Шастун с ним бы и на репетиции ходил, и на все постановки, будто бы те ему интересны, однако не может — поток клиентов пока слишком большой, чтобы просто выйти из дома на несколько часов, оставив десятки людей его на пороге ждать, столпившись на лестничной клетке. Хотя он сам бы так и поступил, ведь собственным комфортом пренебрегать в угоду всем остальным не следует. Но, если так подумать, то он каждый день совершает нечто похожее — оставляет Антона одного разбираться с нахлынувшими делами, пока тешет своё эго крошечной публикой концертного зала ДК. Потому, глядя на то, как он радуется возможности завтрашнее утро провести вместе, чуточку совестно становится. Однако он эти мысли откинуть старается. Арс не хочет быть похожим на Иру, большую часть времени, бесполезно проводившую дома, как и положено певчей птичке, но точно так же, как и ей, ему нужно внимание. Как можно больше. Столько, сколько ухватить может, потому идёт на сделку со сверчком в своей голове. — Может быть тогда пройдёмся? Или хотя бы фильм посмотрим? У меня уже от этих всех «Ой, ты так похож на свою бабушку», «Где ты всё это время пропадал» и «Надеюсь, мы с вами ещё не раз увидимся» уже башка кипит. А ещё эти дурацкие браслеты доделать надо. — Вообще я собирался завтра утром заняться переводами, — потирает тот висок, на котором вздулась крохотная венка, которую тыкнуть хочется, будто бы от этого она может просто взять и исчезнуть, но скорее исчезнет хорошее настроение Антона, которому кажется, что его вот-вот кинут одного смотреть ютуб и возиться с украшениями до прихода очередного незваного, но ожидаемого гостя. — Но если просто фильм глянуть, то, думаю, можно. Вероятно, у них обоих остались ностальгические чувства к работам Тима Бёртона, раз пока Шастун устраивается на полу вместе с коробком, который ни в коем случае переворачивать нельзя, если не хочешь подобно Золушке провести всю ночь, сортируя вместо риса бусины и фурнитуру, Арс решает включить «Сонную лощину». Нынче даже Кристофер Уокен больше не страшит своим далеко не светлым ликом, но Антон чувствует, как к его боку по старой привычке, которую даже долгие годы в разлуке вырезать не могут, пристраиваются рядом, хотя могли и на одну из трёх пустующих соф улечься. Но вместо этого Арсений кривит спину креветкой целых два часа, периодически ёрзая и ненароком задевая Антона, из-за чего у того пару раз леска с набранными гематитами и соколиным глазом из рук выскальзывает и приходится всё заново делать, чертыхаясь и заставляя тем самым Попова на пару сантиметров от себя отпрятуть. А жаль. Лучше бы того было на себя уложить, если бы бёдра тощими и неудобными не были, или того в форме ворона в гнездо из собственных ног усадить и смотреть фильм так, как раньше порой бывало. А ещё лучше вместе перебраться на софу и там комком из рук и ног сплестись. Потому что хочется до одури. Будто бы нужно им надышаться, натрогаться и наслушаться перед следующим днём, когда придётся вновь одному принимать ушлых, между делом чувствуя звенящее одиночество, от которого спастись можно лишь одним путём — быть с ним вместе, рядом. От того Антон ценит эти два часа за просмотром фильма, когда можно перекинуться воспоминаниями из прошлого, предположениями о будущем, парочкой предсказаний того, скольких людей ожидать завтра и не будет ли каких-либо неприятных сюрпризов во время репетиции и после неё. Дорожит тем временем, когда успевают кончиться титры, браслет наконец удачно собраться, а Попов не уходит сразу спать. Опять свой фруктовый чай пьёт, в котором кофеина нет, считай, не просто терпеливо, а с интересом выслушивает все те истории, что Шастун со своей прошлой работы в голове унёс, а ещё предлагает шутливо в воскресенье на дверь с обеих сторон повесить табличку «закрыто», чтобы вместе в парк прогуляться, или даже парк аттракционов, но скорее лишь чтобы посмотреть. А то он ржавый, точно старая семёрка, и кататься там — с самой смертью играть. Только вот, когда наступает воскресенье, они разве что прогуляться во двор выходят, поглядывая на турники, служившие когда-то воротами в дворовом футболе, а после оба в Навь ныряют, обходя одинокие знакомые улочки, совершенно не изменившиеся со временем. Всё потому что этого самого времени не хватает на поездку куда-либо, ведь в тот день к ним наведывается Матвиенко, и Антон наконец понимает, для кого в их холодильнике в первую очередь стоит бутылка виски. Всё идёт своим чередом, разве только редкие звонки приходится сбрасывать, на вопрос Арса: «Кто?» — отвечая: «Да реклама». С каждым близящимся к Базару днём гостей, желающих перебраться из стороны в сторону, меньше не становится, а если точнее — все начинают бегать туда-сюда, точно муравьи в горящем муравейнике. Удаётся многих даже поимённо запомнить, ведь когда к тебе заваливаются с целой продуктовой тележкой, набитой непонятными свёртками, которая явно еле-еле в лифт уместилась, то нельзя это без внимания оставить. Шаст как минимум на половину понял, почему его бабушка порой днями из дома не выходила. Видимо, далеко не только больные ноги были причиной. Однако вместе с тем, понять, что же такого случалось, что она могла отсутствовать сутками, оставляя их с Арсом на Иру, пока не удаётся.

***

Антон докуривает сигарету, кидая оставшийся бычок не с балкона через семь этажей на землю, а в стеклянную банку, расположившуюся в его углу. На улице зябко, даже толстовка с флисовой мягкой подкладкой не спасает от холодного ветра, лезущего под ворот, и стойкого ощущения того, что на улице вот-вот грянет ливень. Такой, что начинается не с пары капель, а спускается с неба резким водопадом, от которого не успеваешь тут же найти нигде спасения и промокаешь. В такую погоду вряд ли кто должен объявиться на пороге. Оттого ещё обиднее, что сегодня он не один. — Прикрывай за собой дверь, а то в квартиру тянет, — обращается к нему Арс, выглядывая наружу в одной майке и пижамных брюках, от холода даже не морщась и не хохлясь. Удобно быть фамильяром, которого в мороз должны одни лишь перья спасать, да и только. — Захлопнется ещё, и останусь я тут одинокий, замёрзший и голодный. Поминай как звали, — вздыхает он театрально, но так, что даже в местном ДК его бы ни в жизнь не взяли. — Вместо того, чтобы драматизировать, лучше бы почитал записи Анны Алексеевны. Тебе ведь об этом Паша всё время говорит, верно? От напоминания о дневниках и компендиумах о всевозможных ушлых и чуждых Антон морщится невольно, однако притворяется, что о порог мизинцем ударяется, когда возвращается с их балкончика-клетки на кухню, в этот раз захлопывая за собой дверь. Прошло больше месяца, как он вернулся, только вот собраться с силами, волю в кулак сжать и наконец проштудировать нормально бабушкины архивы всё никак не получается. Звонить Паше по любым вопросам кажется гораздо легче не только потому, что он ощущается гуглом на фоне бумажной энциклопедии, в которой нет разбивки по темам, но и потому, что те скорее сжечь охота, чтобы не стояли над душой, пылясь на полке над кроватью. — Паша сегодня должен прилететь, вот на днях заглянет, и будем разбираться. — От меня не много пользы в этом плане, но если нужна поддержка, то можем с тобой вдвоём засесть. Если дело в этом, конечно. Арсений не шутит — не в его правилах шутить о подобном. Всё же Антона он понять может. Ему тоже были дороги жильцы этой квартиры, с которыми пришлось столь резко попрощаться, а после и вовсе, вернувшись домой, найти труп той, кого было впору тоже называть «бабушкой», если бы среди всех его чувств самым тяжелым на чашах весов не оказалось уважение. До сих пор приходится вспоминать неприятную, разбивающую сердце картину того, как она лежала на ковре в зале, как бессмысленно вызывал скорую, звонил Эду, и как игнорируя собственные слёзы слышал вердикт. Сперва от Выграновского, поникшего, но собранного, а после уже от скорой, полиции, похоронного бюро, с которым пришлось долго бороться, чтобы добиться кремации. Арс понимает, что от прошлого в текущих жизнях даже Шастун убежать не может. Особенно, когда оно напоминает о себе в каждом клочке квартиры, едва ли изменившейся за прошедшие годы. По взгляду Антона, неуверенному, зеленеющему из-под сдвинутых в сложной гримасе размышления и мимолётной горечи бровей, кажется, что если пойти, самому с полки достать дневник, а после усадить того, как первоклассника, за стол и всё время поддерживать, если понадобится, то даже физически, то он всё же смирится, переборет себя и начнёт потихоньку записи биографии Анны Алексеевны перебирать, наверняка найдя в них нечто полезное для себя. Арс уже готов серьёзно этот свой план провернуть, однако его, не успевшего даже ногу в сторону спальни сдвинуть, прерывает надоедливый звук, которого никто из них не ожидал сегодня услышать. — Ты ведь гадал на гостей? — спрашивает он, наблюдая за тем, как происходят метаморфозы на чужом лице, превращая упёртого в своих сожалениях парня в удивлённого неожиданным звонком в дверь владельца квартиры, щеголяющего по ней в толстовке и постыдно коротких леопардовых шортах, которые ещё и мнёт на себе постоянно, будто бы купил только потому что они на ощупь приятные. — Да вроде ещё утром никто не собирался переходить мост, — кидает он взгляд на колоду карт, которую оставляет по всей квартире, в этот раз той повезло оказаться на комоде под телевизором. — Ладно, посмотрим, кто там, — уже идёт он в сторону коридора, однако на очередном шаге спотыкается, стоит Арсу его за рукав схватить, не давая возможности достичь своей цели. — Не позорься, или хотя бы не позорь меня, — скользят по нему снизу вверх голубые глаза. Не то чтобы Попов правда возражал против подобного внешнего вида, кажущегося до жути домашним, идеально подходящим для выходного дня, который так и не состоялся, но перед клиентами следует выглядеть более солидно. Хоть на капельку, которая бы скрыла несколько сантиметров выше острых коленей. — Переоденься, а я встречу. Антон сперва лупит глаза удивлённо, точно бы он сказал что-то не то, но уже через мгновение убегает в спальню, захлопывая за собой одну из створок двери, однако даже за ней слышно прекрасно, как тот начинает рыться в своём шкафу, явно выискивая джинсы или одни из своих брюк, больше смахивающих на паруса, которые на мачте висят. Всегда так было, но на самом деле многое изменилось во внешности и характере. От созерцания рельефа древесины он отходит пару мгновений перед тем, как оглядеть себя и понять, что в общем-то тоже не идеал того, как следовало бы встречать гостей. Отчего-то поддерживать нужный внешний вид дома слишком сложно. Может быть, от того, что Арс всё ещё не свыкся до конца с тем, что имеет отношение непосредственно к приёмам, ведь раньше этим занималась только лишь Ира. Или, может быть, от того, что даже полноценно став фамильяром егеря, всё ещё не может себе представить того, что большую часть дня проводил бы дома в формальной обстановке. «Пора избавиться от привычки носить домашнее», — всё же проходит мимо своей комнаты, решая, что «и так сойдёт». Как только ни одеваются обитатели той стороны, так что на его пижамные штаны всем будет плевать. Разве что выражение лица нужно правильное подобрать. Лёгкая приветственная улыбка? Строгий, недосягаемый взгляд? Хотя к чему игра, если первое впечатление стоящий за дверью наверняка составил о нём ещё лет десять назад, случайно пересёкшись где-нибудь на Базаре или в этой же самой квартире? Потому, стряхнув невидимые пылинки с брючин, он делает последний шаг до двери и, не будучи безрассудным, заглядывает в глазок. Мужчина, довольно молодой, уставил лицо в пол так, что и не разглядеть толком, да и шапка, ушей не прикрывающая этому не способствует. С ноги на ногу переминается. Сначала кажется, что из-за того, что долго не открывают, однако, когда тот тянется вновь на звонок нажать, то резко передумывает, кажется даже, что вот-вот уйдёт, ведь в полоборота на лифт уже поглядывает. Однако распахнувшаяся дверь сбивает его наклёвывающиеся планы. — Прошу прощения за ожидание, — произносит Арс, стараясь получше рассмотреть гостя теперь собственными глазами напрямую, потому как те либо пытаются его обмануть, либо он ни разу в жизни даже мельком не видел этого человека. — Я, наверное, ошибся адресом, так что лучше пойду, — однако, несмотря на свои слова, продолжает неуверенно стоять на месте. Однако подобное поведение явно не соответствует его конституции. Парень крепкий, одет в олимпийку с джинсами и майкой с обстрактым рисунком, однако стоит на лицо глянуть, как на нём отражается вся подноготная типичного парня с района. Таких полгорода ходит в шаге от того, чтобы поддаться почти животному желанию на кортах присесть с пивком и семками, поджидая жертву, у которой мобильный можно отжать. Хотя, вероятно, это всё стереотипы о тех, кто носит хоть где-то на одежде три полоски Адидаса, виднеющиеся в данном случае на боках довольно новых кроссовок. Однако это всё, что глаз цепляет. Никаких анималистических признаков: глаза чистые, карие; на руках ногти, несколько из них явно подверглись «стрижке» путём обкусывания; никаких лишних конечностей; даже шерсти не виднеется, если за таковую не считать щетину, которая вот-вот грозится перерасти в статус бороды. Даже аура, как бы глупо это ни звучало, от него слишком нервная, но притом живая, без вязкого ощущения сонливости. Он в Яви не лишний. Так что не остаётся никаких сомнений — сегодняшний клиент слепой. — Сюда не приходят по ошибке, так что проходите и разувайтесь, — не забывает напомнить Арсений, который сегодня утром эти самые полы намывал, потому как, в отличии от Антона, ощущение липкости на паркете переносить не может до скрежета зубов. — Да нет же, я правда судя по всему ошибся, я вообще… Мне знакомая передала, что здесь Анна Алексеевна живёт. — Она умерла пару месяцев назад. Но вместо неё вас может принять её внук. У вас наверняка есть, что у него спросить, так что не стесняйтесь. — Ну конечно, у гадалок ведь принято никого не упускать и обдирать клиенток до нитки, — бубнит тот себе под нос, но Арс всё прекрасно слышит. Приходится сдержать в себе желание фыркнуть, дабы не разрушить образ благопристойного помощника. Всё же в этом клиенте здравый смысл присутствует, а не слепая вера в то, что кто-то с подписью «чёрный маг в пятом поколении» им обязательно поможет решить все проблемы. Видимое сомнение клиента в эзотерических услугах можно даже похвальным назвать. Но не когда ты этого самого клиента должен уже наконец в квартиру запихнуть, чтобы с ним дальше Антон разбирался. Если пришел, проскользнув, видимо, вместе с кем-то из соседей, значит ему правда это нужно. Потому, вероятно, парень, помедлив, всё же решается переступить порог, где пятка о пятку стягивает с себя кроссовки, заставляя Арсения в душе негодовать от столь хамского отношения к обуви. Однако уже спустя мгновение он себя самого хочет по лбу треснуть, понимая, что у них дома опять ситуация, когда гостиная совершенно не готова к приёму гостей, зато на кухне гордо расставлена сушилка, увешенная трусами и носками. Замечательно. — Как-то не особо похоже на жилище гадалки, — оглядывается тот по сторонам в тёмном коридоре, явно скептично относясь ко всему происходящему. Подобное часто со слепыми бывает, что судят всё в первую очередь по обложке, ведь о реальном наполнении книги понятия не имеют. Так что между необустроенным для приёма залом и кухней с разложенной там сушилкой, явно несоответствующей ожиданиям о таинственной жизни экстрасенса, выбор стремительно падает на первую локацию. Тем более притащить туда стул и выдвинуть из угла столик на колёсиках не сильно сложно. — А что, должны постоянно гореть благовония, по стенам развешены плакаты с рисунками расчленённых тел и полки, набитые лягушачьими лапками, когтями и крыльям летучих мышей? В жизни всё чуть более прозаично. «Хотя наверняка у тех, кто серьёзно занимается настойками и зельями, есть похожие коллекции… Хотя. Эд и без ухищрений неплохо дела ведёт». — А череп за стеклом муляж? — всё же останавливается парень у одного из сервантов, явно найдя кусочек «магии» в этом недостаточно «волшебном» жилище. — Настоящий. Потому всё и находится за стеклом, чтобы не пылилось, — выдвигает он столик из угла, ставя тот перед центральной софой, заодно замечая, как гость тыкает пальцем в стекло. — И чтобы никто не трогал. Намёк явно принят, ведь чужие ладони тут же залезают в карманы джинс, и остаётся надеяться, что оттуда не вылезут, пока Арс идёт на кухню, чтобы прихватить оттуда стул. Красивее было бы, конечно, если стол был широким, полностью деревянным, а не со стеклянными вставками, весь в свечах, каких-нибудь минералах для антуража, по бокам, напротив друг друга стояли кресла, а ещё, чтобы в любое время дня и ночи в комнате была полутьма, но так только в фильмах и сериалах про цыганок бывает. В реальности и впрямь всё не столь помпезно. Стоит, неся с собой тяжеленный резной стул, подойти к дверям спальни, как створка открывается и оттуда выныривает Антон. И даже звон его цепей и колец не успевает предупредить о его появлении достаточно заранее, чтобы тот чуть не налетел на Попова. — Прости, — мямлит тот тихо, оборачиваясь в сторону зала и замечая там обратившего на них внимание парня, отвлёкшегося от созерцания диковинок, специально выставленных напоказ для привлечения внимания. — Здравствуйте, надеюсь, не заскучали? — улыбается он лучезарно и проходит дальше, бросив извиняющий взгляд на Арса, который всё же приносит вслед за ним стул на положенное место, видя удивление в глазах гостя. — Сначала мне показалось странным, что ты обращаешься к себе в третьем лице, — от взгляда карих глаз хочется улизнуть в свою комнату и всё же переодеться в нечто более подобающее, но Арс лишь отходит ближе к софе, в центр которой плюхается Шастун, продолжая звенеть побрякушками. — Но, я так понимаю, сеанс всё же устраивает кто-то для этого принарядившийся. — Я бы предпочёл обращение не «кто-то», а Антон, если хотите, то Андреевич, а это мой помощник — Арсений. Можно Сергеевич, но неформальная обстановка куда приятнее, так что было бы неплохо и ваше имя узнать, — произносит всё так же с улыбкой, из-за чего явное давление в голосе сглаживается и кажется, словно атмосфера разряжается, освобождая всех от ощущения, что каждый должен свою позицию отстоять, хотя гость пришел по своему собственному желанию. — А так не можете сказать? Как же магия и все дала? — однако из-за таких вопросов всё ещё хочется глаза закатить так, чтобы его даже не видеть. — Дайте мне минут сорок и, скорее всего, я по буквам разгадаю, но оно вам надо? Оно нам обоим не надо, — устало произносит Шаст, и Арс его понимает — они оба надеялись на тихий выходной, во время которого можно было бы хорошенько предаться осенней меланхолии, валяясь на кроватях и диванах и вставая лишь чтобы доползти до ванной или же покурить на балконе, гадая, когда же начнётся дождь, а в итоге приходится общаться с одним из самых проблемных типов клиентов — слепым скептиком. — Тем более время — деньги, так что присаживайтесь, представьтесь и расскажите о том, почему вы сегодня здесь, — гремит тот всевозможными перстнями на пальцах, сплетая те на столе. — Я вообще Фёдор, но можно просто Федя, как хотите, — парень, которому это имя совершенно не подходит, наконец приземляется на стул и единственной каланчой, наблюдающей за всем свысока, становится сам Попов, пока не уверенный, стоит ли отлучиться или продолжить стоять рядом на всякий случай. В голову невольно лезут мысли о том, как во время таких встреч себя вела Ира. Той как-то больше подходил образ помощницы, готовой в любой момент встречи Анны Алексеевны с клиентом что-то подать-принести ещё до того, как о предмете будет сказано вслух. Вероятно, так и нужно себя вести в эти моменты — быть руками того, кто сейчас пытается разговорить гостя, помочь ему, даже если тот иголки выставляет напоказ. С одной стороны, мысль о том, чтобы подражать Ире, ему претит. Он ведь всегда с ней бодался так, словно они два барана, а не птицы, тем более что быть у кого-либо в услужении кажется отвратительным, потому он бы никогда не смог бы быть официантом или кассиром. Но с другой стороны… Рядом с ним сейчас не «кто-то», а Антон, который каждый свой взгляд сопровождает немым «спасибо» за любую услугу или помощь, даже самые незначительные, а ещё совершенно жалобным «прости» при любой проблеме, от которого сердце в клочья разрывается. Помогать ему — не зазорно, а если копнуть глубже в себя, то можно даже попытаться признаться, что приятно. Тем более когда слышишь уверенные нотки в его голосе, видишь, как разницу с тем, как Шаст общался с гостями месяц назад и сейчас. Ещё десять минут назад тот лениво курил на балконе, одетый в ужасные, в самых худших и лучших смыслах этого слова, шорты и толстовку, без которой словно бы жить не может. Но его текущий внешний вид перечёркивает равенство «Антон безразмерные балахоны, в которых можно утонуть». Он откуда-то вытащил чёрную рубашку, которая с его бежевыми шароварами сочетается так, точно бы эти предметы гардероба были созданы друг для друга. Прямо как толстые цепи, оплетающие шею и руки, смешиваясь то с подвесками, то накрученными вокруг запястий спиралями шнурков и блистающими бусинами. Арсу уже далеко не впервой видеть подобный его внешний вид, однако каждый раз дыхание спирает, а сердце учащает свой ритм. — Мне о вас, то есть бабке твоей, бывшая рассказала. Она вроде как раз так и разузнала, как расстаться без психов и ссор, хотя это вроде как работа психолога должна быть. Ну а потом ещё к ней ходила то за советом, то за какой-то ещё лабудой. Не знаю, может, надувательство это всё было, но она уверяла, что так гадалка помогла её кота, потерявшегося, найти и ещё чуть ли не жизнь спасла, нагадав, что ехать на автобусе до Москвы будет плохой идеей. Короче, она в неё верила капец как, так что сказала к ней сходить, раз уж все остальные методы говном оказались. — Так какова причина вашего визита? Я, конечно, благодарен вашей подруге за то, что она такого высокого мнения о моей бабушке, но хотелось бы узнать вашу историю. — Вы сейчас постараетесь из пересказа выжать всё максимально, слова переиначите и мне всё то же самое повторите. Так ведь все экстрасенсы и делают, — с самодовольным видом откидывается на спинку Фёдор, пробуждая в Арсе потаённое желание всё-таки тому врезать. Скепсис дело одно, но если бы ему так усложняли работу, он бы точно вышвырнул клиента вон. Однако не ему это решать, а Антону, чьи плечи чуть опускаются на выдохе, а взгляд человека, который точно был бы не против снова выйти покурить, встречается с его собственным. — Арс, будь добр, принеси колоду. Ради Шаста он готов несколько секунд побыть добрым и, оглядев комнату, найти карты под телевизором, где их в последний раз оставил нерадивый хозяин вместо того, чтобы засунуть обратно в коробку, а затем в шкаф, где среди своих собратьев та бы выглядела весьма органично. — Спасибо, — кивает Антон, принимая пухлую стопочку картонок с напечатанными поверх них рисунками. Тот начинает тасовать её. Не как-то по-особому, но завораживающие красиво в своих широких ладонях с длинными пальцами с надетыми поверх них серебряными кольцами. Такие идеально подходят для карточных трюков, но Арс всё равно не мог не удивиться, когда несколько недель назад тот взял в руки колоду игральных и показал ему веер, который точно бы сам по себе в руках распустился, водопад, в котором красный с чёрным смешиваются, превращаясь в занимательный поток размытых картинок, и то, как карты из одной руки стремительно в другую перелетали с приятным шуршащим звуком. Однако с таро практически никакие трюки не пройдут. Те не любят подвижных игр, зато прекрасно отвечают на заданные им вопросы. Спустя несколько секунд Шастун прекращает тасовать и, не предлагая по игральному обычаю сдвинуть колоду, начинает вытаскивать из неё карты, не заботясь о том, чтобы разложить их по столу, демонстрируя клиенту. В отличие от мошенников, ему не нужно отвлекать внимание, рассказывая о значении каждой карты, тем более от ведуна к ведуну и егеря к егерю их смыслы меняются. — Вы кого-то ищите, — произносит он, вытаскивая первую, не обращая внимания на Фёдора, однако сам Арсений предпочитает смотреть на реакцию клиента, а не на таро. С теми у него всегда были натянутые отношения, что странно — фамильяры далеко не всегда повторяют свою судьбу в качестве оных из раза в раз. Считается, что партнёры чередоваться должны, дабы давать друг другу пожить человеческой жизнью с самого рождения. Оставшийся глубоко в памяти души призрак прошлого должен напоминать о себе, в то числе помогая чувствовать карты, даже не будучи в праве читать прошлое, из причинно-следственных связей которого строится будущее. Так Ира порой баловалась, задавая размытые вопросы и получая такие же размытые ответы, от которых не было толку, но ей было забавно в последствии сверять случившееся с тем, что ей нагадали карты. Пока Анна Алексеевна пользовалась своей особенной, девушка успела успешно в своих лапках перебрать все те, что в шкафу нынче без дела стоят одиноко, изнывая от желания поговорить с кем-нибудь, кто бы их понял, да только Антон к ним не привык, а сам Арсений гораздо лучше по человеческим губам читает, нежели их. Арс же едва ли мог добиться простых «да» и «нет» в ответ. Те не только с ним не говорили, но и читать себя не давали. Видимо, исходя из того, что даже в прошлой жизни он был всего-то оккультистом, не ведавшим ничего о Нави, быть фамильяром у него получается гораздо лучше. — Это мужчина, достаточно молодой, — пока на лице Фёдора вырисовывается перекрывающее скепсис изумление, Антон откладывает в сторону уже тройку карт, сверху которых оказывается «паж мечей». — Я бы даже сказал, что скорее безрассудный. Пропал… я бы сказал, что в августе, — рассматривает восьмёрку мечей, поворачивая её на едва сочащийся из окна свет. — Или же он находился в весьма затруднительных обстоятельства, в которые загнал сам себя. — Олеся вам ведь не звонила чтобы всё рассказать? — Тогда бы мы тебя с порога поразили бы знанием твоего имени, — переходит Антон на «ты», чувствуя небольшое потепление в разговоре. — Это всё могло бы быть тоже частью заманухи, что типа не знаете, а на самом деле знаете, — всё ещё не перестаёт хмуриться мужчина, однако стена потихонечку начинает падать, раз он продолжает дальше диалог. — Но допустим… Дело в том, что я правда ищу кое-кого. Своего братана, друга короче. Как ты и сказал, он пропал ещё в августе. Я подавал заявы в полицию. Сначала принимать долго не хотели, а потом объявили без вести пропавшим и забили. Не мудрено, конечно, у Андрея были приводы за наркоту, хорошо хоть, что находили недостаточно для уголовного, но всё же. — То есть у него были проблемы с наркотиками? — уточняет Антон, откладывая карты в сторону, сейчас пока не до них. И Арсений понимает почему. Всё же люди с зависимостью зачастую находятся в зоне риска. Могут не только огрести от властей человеческого мира и самих себя, убивая тело, но к ним часто липнет «всякое». Иначе назвать сложно, потому как у существ Нави слишком много форм, каждая из которых встречается редко, если мы говорим не о чернушках, глазках, пылевых зайчиках и прочей мелочи, рождающейся из человеческой повседневной грязи, легко оскользающей в Навь без надобности в норе даже. Есть существа гораздо более мерзкие, такие, которые попадают на эту сторону случайно, прямо как некоторые люди на ту, и начинают жрать здесь всё то, до чего дотянуться легко. Зачастую людей — слабых и уязвлённых. Детей, стариков, наркоманов, при смерти больных. Они становятся частью детской шизофрении, маразмом, галлюцинациями, бредом, всем тем, что большинство кличет «нереальным», проблемами с головой, которые безусловно существуют и сами по себе, но подобные создания могут всё ухудшить в разы, питаясь эмоциями, иммунитетом, рассудком. Арс помнит свою встречу с подобным в детстве. Тогда, когда они с Антоном упали в нору. На кладбище воспоминаний. Подобный опыт явно не хотелось бы повторить. — Я бы нагло напиздел, если бы ответил «нет». Он часто закидывался всем, что только мог достать. Говорил, что так пишется лучше и интереснее. А потом его на скорой увозили, несколько месяцев в здравом уме, а потом опять всё по новой. Но в августе у него как раз был период завязки, так что я уверен, что он не в притоне где-то копыта отбросил. Не мог ведь, я их все облазил, да и если ему херово уже слишком, он обычно мне звонит сначала, а потому уже я в ноль три. «А в этот раз мог уже и не дозвониться», — размышляет Арсений, слушая чужой разговор, который комментировать порой страсть как хочется, да только от его комментариев Фёдору наверняка стало бы только более тошно. Потому как сам Попов уверен — его друга явно уже нет в живых, осталось только гротескные карты «Смерти» и «Башни» достать в подтверждение. — Я, конечно, не следователь, но когда он вам в последний раз звонил? Не мог ли это быть… суицид? — Антону это говорить явно сложно. Весь диалог не располагает к тому, чтобы ярко улыбаться, как в начале. Тема смерти по нему бьёт больно, а подобный первый опыт клиента слепого — совсем не то, что хотелось бы. Погадать на любовь, рассказать, где искать суженого, предсказать через сколько лет наконец свадьба — вот то, что с первого взгляда ему подходит. Однако окутанный тяжелыми свинцовыми тучами день решил, что светлые улыбки и радость лучше оставить на потом. — Он бы не стал! Да, его порой крыла депрессия, он сочинял сомнительные вещи, но за день до этого он предлагал вместе пойти писать в парк. У меня были дела, но он прислал фотку набережной, а не какую-нибудь записку суицидника. Арс уверен, что им обоим готовы врезать за подобное предположение, но даже так оно вполне допустимо. У людей на уме бывает всякое, а если те и вовсе творческие наркоманы — то переклинить может когда угодно. Только вот близкие верить в это не хотят. — Ладно. Давай посмотрим тогда, получится найти его или нет, — возвращает себе полную колоду, начиная ту перемешивать, пристально глядя в глаза клиенту. Явно сам сдерживается, чтобы взгляд не отвести, однако так надо и неловкость приходится преодолевать. Чтобы видеть тщательно, что нарисовано на картах, приходится даже наклониться чутка, однако иначе никак. Судя по позе, Антон вновь не собирается выкладывать все карты на стол, делая расклад, в котором у каждого аркана своё место. Ему долго думать над значениями не надо, а вот спрятать очевидный даже для несведущего в таро результат вполне возможно, что следует. Наверняка ведь тоже догадывается, что ничего обнадёживающего ждать не приходится. Первая карта вскрывается с ощутимым в желудке трепетом. Арс не особо волнуется за того Андрея, но сейчас всё кажется особенно серьёзным. И оно становится таковым, когда у Антона в руке оказывается одна из тех карт, о выпадении которой можно было догадаться. «Смерть, — смотрит две пары глаз на костлявого всадника, восседающего на белом жеребце. — Ожидаемо». Однако сам Антон не подаёт виду, что сокрушен или даже банально расстроен. Будто бы ничего страшного эта карта в себе не несёт, несмотря на своё пугающее название. Он тратит на неё всего пару мгновений перед тем, как вытащить следующую. «Повешенный», — на картинке на столбе за ногу повешен молодой человек, чей лик озаряет ореол просвещения. Не скажешь, что он страдает или же, что его, казалось бы, тяжкое положение его чем-либо не удовлетворяет и он предпочёл бы из него выбраться. Напротив, можно даже подумать, что он сам это с собой сделал ради какой-то цели. Это уже заставляет Антона задуматься. Арс бы сказал, что эта карты исхода смерти не меняет, однако для ясности происходящего Шаст достаёт третью, слишком контрастирующую с приятным безразличием прошлой. Потому как на ней девушка рыдает, сидя в кровати, над которой развешены мечи. Определённо девятка, да только будь она любой другой масти, можно было бы ещё надеяться на чудо. — У вас слишком сложные выражения лиц, чтобы обнадёжиться. Что там? — привстаёт Фёдор, опираясь на столик, отчего тот жалобно скрипит своими колёсиками. На удивление, Антон всё же выкладывает карты на стол, заставляя парня напротив хмуриться, отчего тот выглядит весьма угрожающе. Но его понять можно, картинки не из приятных. — И что это значит? — На самом деле, всё не настолько плохо, как может показаться. Вот, к примеру, смерть — это изменение в жизни, кардинальные, но не обязательно к худшему. Повешенный… ну типа того же, но тут скорее про свою точку зрения, ну а девятка мечей… Скажем так, он долго мучился в сомнениях, неуверенности, от собственных демонов, так что в итоге я не могу сказать, где он именно, но он ушел. — По твоему тону кажется, что ты имеешь в виду, что не как раньше — загулял, но через несколько недель вернулся. Он ведь не… — Нет. Он не умер. Смерть в таро не по реальную, как я уже сказал. Но ты прав — как раньше никогда не будет. Он ушел туда, откуда не возвращаются, оттуда не пишут, не звонят, не просят знакомых передать привет. Странно, что ты его вообще до сих пор помнишь и беспокоишься настолько, что пытаешься добиться чего-нибудь хоть от кого-нибудь. Я бы советовал перестать на это тратить время. — Да ты какую-то хуйню гонишь, — когда кулак прилетает о край несчастного столика, Арс серьёзно волнуется о том, как бы стекло, которому наверняка за сотню лет, не треснуло, но, к счастью, то цело. А вот если клиент решит разогнаться. То не факт, что его лицо таковым останется. — Арс, принеси-ка лучше чай, ромашковый, — улыбается Шастун, явно прося принести далеко не простые бело-желтые соцветия лечебной травки, а смесь из тех, в чей состав входит всевозможная невозможная дребедень, которую Эд брал в своё время у его бабушки, уверяя, что это ни в коем случае не наркота, а правда ромашки, которые решили окопаться глубоко в Нави, став больше похожими на сахарные цветы, которые только тронь, как рассыпаются в пыль, но та сама их на даче выращивала. Если дачей можно вообще назвать пространство по ту сторону эха. Удаляться не хочется, но нужно, потому как напиток даже ему бы не помешал. Только вот обидно немного оттого, что шуршание баночек, скляночек и шум чайника не дают расслышать всё до конца, а когда приходит время залить заварочный чайник, но под рукой и вовсе начинает звонить телефон, звонок которого Арс тут же скидывает, лишь краем глаза обращая внимание на то, что это Паша. «Прилетел уже?» — Даже если полиция будет искать тело, она его не найдёт, как нигде не наткнётся на его паспортные данные, на следы использования кредитки, не засечёт на камерах. Ничего. Можешь считать, что он уехал не только из города, но из России. Порвал все связи со своим прошлым. Так что его никто не найдёт, даже самые близкие люди при всём желании. Понимаешь? Может быть, вопрос обращён к Феде, который с парочки глотков светлой желто-зелёной жидкости, пахнущей приторно сладкой ромашкой, опустил планку своего показного тестостерона именно на такой уровень, что его хочется называть теперь именно так, на самом деле всё для себя понял Арсений. «Так значит, друг этого парня не умер из-за наркоты и даже не был истощён случайно прицепившимся созданием. Просто стал ушлым, — однако в этих очевидных умозаключениях есть парочка прорех, которые, если натянуть сову на глобус, можно прикрыть, чтобы глаза их не видели. — Видимо, нырнул случайно через нору, иначе невозможно, Анна Алексеевна за последние годы переводила только Клаву. А что насчёт не исчезнувших воспоминаний…» — У тебя есть что-то, что с ним связано? Очень сильно. Может быть подарок, или ты взял себе что-то из его вещей после его исчезновения? — спрашивает Антон аккурат то, о чём подумал Попов мгновение назад. — Не думаю, что есть что-то особо ценное, то есть мы особо вещами не обменивались, как-то в привычку не вошло. Но у нас есть парочка совместных треков, мы даже в студии их записывали, — задумывается Федя, почёсывая бороду, из-за чего хочется цыкнуть. Нет, не из-за бороды. Просто нематериальные вещи отобрать слишком сложно. Те существуют, уже будучи навеки заточёнными в пространство всемирной сети, которая, как бы ни было прискорбно, на той стороне лишь пшик, неосязаемый, невидимый, неслышимый, несуществующий. Совсем не подходит. — Может быть, у вас там есть что-то с памятных дней? Сувениры, маки, украшения? — намекающе оглядывает себя Шастун, однако на госте нет ни колец, ни подвесок, ни браслетов, звенящая пустота, с которой Антон даже дома зачастую не может до конца смириться, надевая на себя хотя бы какую-нибудь фенечку или кожаный шнурок. — Нет. Хотя, если такое считается… — парень лезет за лежащим в кармане телефоном с прозрачным чехлом, под которым, однако, не оказывается каких-нибудь чеков, фотографий или кредитных карт. Там находится крошечный кусочек гербария, для многих такой образец ценен и желанен. Потому как это не что иное, как четырёхлистник. — Мы как-то вдвоём выступали в парке, и он по пути домой заметил его у тротуара. Мне передал, сказал — на счастье. Хотя, видимо, ему бы самому пригодился. Из-под чуть выгоревшего, но всё ещё прозрачного чехла, Федя достаёт заклеенный с обоих сторон скотчем, точно лабораторный образец, или же декоративная карточка, клевер, который кладёт на середину стола, показывая всем диковинку. Вроде как ничего необычного, но вместе с тем такое редко встретишь. Арс ничего особенно от него не чувствует, лишь только возникшее детское желание найти собственный где-нибудь в парке, чтобы между книжных страниц заложить, да и только. А вот Антон берёт тоненькую плёночку в руки аккуратно, страшась повредить её содержимое, смотрит заинтересованно, своими глазами сверкая, будто бы там есть, что долго и тщательно рассматривать. Однако, когда Шаст смотрит на клевер целых несколько секунд, не отрываясь, становится ясно — тот читает память прошлого. И, видимо, её там достаточно, чтобы провести полминуты, если не больше в чутка пугающем окружающих состоянии медитации. Потому как даже со стороны ощущается — он совсем не здесь, а где-то в том дне, когда был сорван четырёхлистник, ловивший своими лепесточками-сердечками яркое солнце и неожиданно величавое звучание музыки и стихов от двух молодых парней, выступавших скорее забавы ради, нежели за те копейки, что летели в кинутую на асфальт бейсболку. — Подойдёт, — мигает Антон, прогоняя чужие воспоминания прочь. — Пойдёт для чего? Ты всё же будешь его искать? — с надеждой, которую в голосе практически полностью убивает горечь, спрашивает Фёдор, глядя то на «экстрасенса», то на его «ассистента», то на крохотное засушенное растеньице. — Нет. Я попрошу его у тебя, как плату за всё то, что ты сегодня здесь услышал и узнал. Если ты согласишься конечно. Впервые Антон попросил определённую плату, которая бы исчислялась не «долгом», деньгами или же просто существовала, чтобы не вести в голове слишком большой список тех, кто просит отсрочки. Он искал то, что ценно, будучи полным воспоминаний, которые следует забрать, дабы они больше не терзали хозяина. Альтруизма здесь гораздо больше, нежели прагматичности, хотя слепому, конечно, это сложно понять до конца. Остаётся лишь догадываться, для каких тёмных дел «колдун» может это использовать, даже притом, что Шаста в данном случае ведёт лишь желание помочь. — Не деньгами? — Они мне сейчас не так нужны, — вот тут Арс мог бы рассмеяться, припоминая, что за свои дневные и ночные дежурства дома, будучи всегда наготове принять гостей, Шаст всё ещё в день дай Бог тысячу получает, потому как уж больно добросердечен в тех случаях, когда нужно быть меркантильнее. Стоит ему, вероятно, рассказать, что с ушлых, мотающихся из стороны в сторону слишком часто, баб Аня брала повышенный тариф, чтобы было неповадно будить ночью и можно было обеспечить Иру любым шмотьём, которое та только захотела бы. — Так что, как по мне — выгодная сделка. Шарлатаны тебя бы нагрели минимум на десятку. А здесь всего-то расстаться с клевером. И, я тебя уверяю, настоящую удачу он тебе не приносит. Если хочешь, вместо него тебе браслетик состряпаю, эффект тот же будет, но это уже за дополнительную плату. Конечно Антон чутка привирает: подобный клевер — весьма ценный предмет. Но лишь только пока живой и не успевший повидать слишком многого. Так что от подобного проку уже мало, как самому Феде, исчерпавшему его возможности, как и остальным, кто определит его, как запачканный. — Предположим, что ты всё-таки колдун, — скрещивает тот руки, держа на лице сложное выражение из обсыпавшегося скепсиса, смирения с тем, что он всё же попал не к шарлатану и крох надежды на то, что его всё же надули. — Тогда эта штука тебе как-то пригодится. Не знаю, может, ты так порчу навести решишь, чтобы я ещё раз к тебе прибежал. Типа как в платной медицине, когда тебе всё новые и новые процедуры навешивают. — Тебе не навредит, но ты, конечно, можешь разве что на слово мне поверить. Я бы даже сказал, что без него тебе будет жить легче, а что с ним дальше случится, я даже сам пока не знаю. Может оставлю для коллекции. Ну или продам в чью-нибудь ещё, — пожимает Антон плечами, делая безразличный вид, от которого веет ощущением превосходства. Не скажешь, что ему всего двадцать два года и он точно младше Феди. Но эта уверенность, с которой тот ведёт беседу, накидывает ему несколько лет, которые лишь красят. — Ладно, однако… Расскажи мне, как он вообще смог куда-то там уйти, чтобы начать новую жизнь? Я же его как облупленного знал, у него и в помине не должно было быть таких знакомств. Антон молчит несколько секунд и его взгляд, в котором скрыта песчинка растерянности, Арс на себе ловит, понимая, откуда она там. Как именно Андрей перешел Калинов мост рассказать не получится в любом случае. Вопрос можно задать и узнать на него настоящий ответ, да только всё равно придётся сочинить сказку, в которой будет слишком мало правды и одна лишь ложь, с которой Шастун не дружит, стараясь ту избегать как можно чаще. Арсений мог сам небылиц множество рассказать на ходу, даже глазом не моргнув, однако не в его прерогативе сейчас пытаться влезть, так что остаётся разве что отправить ему короткий кивок, про себя твердя, что он справится с этим заданием. Оно достаточно лёгкое, если говорить о нём размыто. И его мыслей, конечно, прочитать нельзя, однако следом Попов одними лишь губами произносит: «Всё нормально», — заставляя ту самую крупицу исчезнуть. — Хорошо. Посмотрим тогда, что скажут карты. Антон вновь колоду в своих руках сгребает и начинает тасовать, тихо шурша картоном, явно про себя повторяя вновь и вновь один и тот же вопрос: «Как на ту сторону попал Андрей?». Однако в безмолвной тишине, прерываемой разве что клацаньем карт друг о друга и едва слышимой жизнью мира, в котором где-то говорят люди, гудит электричество, текущее по проводам в устройства, ездят машины, насекомые перебирают своими крохотными лапками, готовясь к спячке, появляется ещё один звук — дробь тяжелых капель, обрушивающихся со свинцового неба на землю. Стучат по стеклу, асфальту, заставляют опасть последние желто-бурые листья с деревьев. Они звучат барабанной дробью, вступлением ко всё так и не начинающемуся произведению. Недостаточно музыкально, чтобы наслаждаться этим звуком, но вместе с тем он заставляет нервы напрячься в ожидании того, что скажут карты. Если бы Арсению нужно было делать ставки, он бы рискнул возложить надежду на появление «Башни» или же «Мага», смотря, кто именно перевёл пропавшего парня на ту сторону: случайность или же какая-то яга. Третьего варианта не дано, ведь грим не интересуется слепцами, а как ещё таковому стать ушлым? Вопрос, на который, вероятно, есть ответ, но карты не могут его дать. Потому как стоит Антону на всеобщее обозрение вытянуть первую карту и перевернуть ту рубашкой вниз, как на ней в желтом свете люстры и бледных бликах уличного света предстаёт рука, держащая чашу, из которой в мир с небес льются голубые воды — Туз кубков. Хорошая карта, несущая в себе много положительных эмоций и чувств. — Странно, — бубнит себе под нос Антон. Ведь он спрашивал не «почему», а «как», и, судя по его реакции, по появившейся на лбу морщинке и сжавшимся в одну линию некогда тонким губам, прочитать её пока не представляется возможной. Потому он вскрывает следующую. В конце концов, ему ведь должны хотя бы намекнуть на правильную мысль. Только вот следом появляется не кто иной, как восседающий на троне среди волн мужчина, а затем и женщина на берегу моря, и парень, стоящий на песке и глядящий на рыбину в собственной чаше. Кубки идут друг за другом, всё мельчая, заставляя всех приковать к себе взгляды. — И что это значит? — первым подаёт голос Фёдор, когда карты доходят до двойки и, при попытке достать следующую, ожидаемо рассыпаются по столу рубашками вверх, не давая узнать, что же под ними скрыто. Если бы о происходящем спросили Арса, он бы смог бы ответить, разве что, понятия не имеет, что до него пытались донести этим парадом масти, отвечающей за чувства. Как будто бы в них утонуть должны были, однако даже размытой картинки толком не выстраивается. Потому как для него лично подобное не имеет смысла. Но, если глянуть на Антона, то можно сделать вывод, что и для него тоже. — Что Андрей был весьма чувственным человеком, и, похоже, что именно благодаря этому смог найти группу людей, которые помогли ему сбежать от прошлого, вот, видите… — Антон разгребает выпавшие таро, указывая на все возможные карты с изображениями людей. «Лжёт и не краснеет, а до этого волновался», — улыбается краем губ Арсений, наблюдая за тем, как Шаст пытается придумать складную историю о том, как парень бежал из страны в тёплые страны в поисках вдохновения. Получается даже относительно неплохо, видимо, из Антона неплохой импровизатор, когда требуется. Арсу даже нравится смотреть на то, как с каждым сказанным словом Фёдор всё сильнее вязнет в этой лжи во благо, слушая каждое слово так, словно бы в нем есть нечто важное. Так даже можно смириться с тем, что не говоришь ни слова и никак не участвуешь в дискуссии, лишь только приносишь изредка то, что попросят. Потому как приятно наблюдать за тем, как у Шаста всё получается более или менее как надо, если не считать последний вопрос картам. «Всё же он был рождён для этого», — мелькает в голове мысль перед тем, как слух улавливает дребезжание телефона на кухне. По беззвучному режиму понятно, что это не его собственный, но это не мешает тихонечко отпрянуть от подлокотника софы и, получив очередной благодарственный взгляд, который теплотой на спине отзывается, прошествовать на кухню, видя, как битый «китаец» вибрирует и стремится подползти к краю стола, чтобы упасть. Сперва кажется логичным сбросить трубку сразу же, однако светящийся входящий «дядя Паша», заставляет несколько секунд тупо попялиться на экран. В голове даже идея мелькает взять наконец, тем более он и ему самому звонил полчаса назад. «Как закончим с клиентом, перезвоним», — всё же решает нажать на красную трубку, заставляя телефон умолкнуть. Ситуация как-то не располагает, когда Антон всё ещё разговаривает с клиентом. Тем более с ним он закончит и вовсе минут через десять, а там можно будет вдвоём позвонить и уточнить, с чего Паша решил их донимать вдруг, или же убедиться в том, что «абонент временно недоступен», чтобы встретиться с ним уже вечером. Вообще Паша хороший парень, хотя, с учётом того, что ему уже под пятьдесят, хотя он и выглядит весьма молодо, явно благодаря каким-то средствам на основе несуществующих в Яви травок и корешков, его называть так всё равно чуть странно. Только вот после смерти Анны Алексеевны стал даже слишком много внимания уделять, заставляя себя ощущать глупым во многих аспектах, о которых Арс ни разу до того не спрашивал. К примеру, пропадает ли тело фамильяра после смерти партнёра. Вроде как нет, лишь только обратно в звериную форму возвращается, будучи трупом, ведь связь, как ему сказали, рвётся. От того думать о Ире становится даже слишком грустно. В квартире не оказалось бездыханной канарейки, что могло означать одно — та умерла где-то вне дома, на улице. Там, где трупик скинули, должно быть, в мусорный контейнер и думать о нем забыли, несмотря на то, что он лежал посреди тряпок, бывших женским платьем, а ещё туфлей и украшений. От очередных неприятных воспоминаний, которые никогда до конца его голову не смогут покинуть, Арсения освобождает нечто неожиданное. Из прихожей отчётливо доносится стук. Негромкий, явно ломиться к ним не собираются, да и словно бы боятся быть слишком настойчивыми. Однако то, что за один день, в который они не ожидали гостей, ведь никто не собирался переходить из стороны в сторону, к ним просятся уже во второй раз, заставляет не столько удивиться, сколько устало вздохнуть, надеясь, что этот случай не такой же сложный и выматывающий ментально, как у Феди. — Я открою, — проходит он мимо гостиной, замечая Антона, который уж было собирался сам пойти проверить, кто к ним наведался, бросив текущего клиента одного. Тоже не привык ещё в паре работать и получать помощь в тот момент, когда она нужна даже не экстренно. Арсений же у себя в голове молится на то, что к ним за травяными сборами зайти решили или за амулетиком, может быть, хотят через егеря что-нибудь кому-нибудь передать, а ещё лучше, чтобы это оказался Эд, которого можно было вытурить в подъезд, или же, чтобы это им Паша такой недо-сюрприз сделал, явившись раньше положенного. Только вот, подходя к двери, он даже в глазок не заглядывает по привычке всё же в этот раз без звонка. Потому открывает дверь без единой мысли, что что-то может пойти не так. И ведь правда, ничего не идёт «не так», ведь за порогом оказывается женщина. Не первой молодости, но такую даже девушкой легко можно назвать. Ей в худшем случае сорок, но явно не больше, хотя тоненькие морщинки вокруг рта и выкрашенные в светлый цвет, явно не из простой прихоти, а чтобы скрыть седину, волосы на то намекают. Её можно назвать симпатичной, хотя подобных сотни, тысячи и даже миллионы. Внимания на них никогда не обратишь должного, если не познакомишься поближе. Хотя элегантное, но по-деловому строгое, чёрное, двубортное пальто вместе с туфлями на платформе, на замше которых можно заметить крохотные следы брызг, как ни странно, делают её ярче. Её даже можно было бы назвать милой, если бы на лице вместо выражения лица, идеально подходящего её пальто, та натянула бы на себя хотя бы поддельную улыбку. Только вот совсем не её миловидность, холодность или же какой-либо иной фактор, по которому судят незнакомцев, заставляет Арсения оцепенеть. Не так, что перехватывает дыхание или же сердце пропускает удар. Скорее тело перемкнуло, забыв, как мышцы должны сокращаться. Им ведь в этот момент совершенно ничего не нужно: ни бежать, ни захлопывать дверь. Вместо того серое вещество в его голове проецирует картинки прошлого, от которых его Антон уже больше месяца избавить пытается, говоря, что это всё больше значения не имеет, он ведь с ним и деваться никуда не собирается. Только вот в последний разговор с ней привёл к разлуке, терзавшей их обоих долгие девять лет. — Ты вроде бы Арсений, верно? — даже не может быть уверена полностью в его имени. А ведь именно эта женщина вымостила дорожку в Ад, случайно накидав её из остатков тех кирпичей, что должны были принести благо её сыну. Но в итоге оба пути вновь слились в один-единственный верный. «Вероятно, следовало всё же ответить на звонок Паши». — Здравствуйте, Майя Андреевна.