Аверс

Поговаривают, что ради преодоления страхов с ними нужно столкнуться лицом к лицу. Прыгнуть с парашютом, чтобы невольно брошенный взгляд с последнего этажа многоэтажки не вызывал дрожи в коленках; провести ночь в лесу и после наконец начать засыпать одному во тьме квартиры, в которой всё время где-то что-то стучит и скрежетает; пожить на даче месяц и тем самым сжиться душа в душу с паукообразными и насекомыми. Есть только одна загвоздка: «лицом к лицу» с таковыми столкнуться не удастся. У них как такового нет. А вот у одного из кошмаров Арсения таковое имеется вполне себе физическое, в женском обличии и c именем собственным. Смотрит на него из-за порога, который более девяти лет не переступала. — Здравствуйте, Майя Андреевна, — через силу произносит он, остолбенело пялясь на женщину. Та его тоже явно не больно рада видеть, но спасибо уже на том, что своей неприязни открыто не выражает, скорее даже безразличной выглядит. Арсений тоже так хотел бы, однако даже годы актёрской практики помочь в этом не могут. О них сейчас бы при всём желании не вспомнилось. — Как-то… не ожидал, что вы решите заглянуть в гости, — продолжает он стоять на проходе, не понимая, стоит ли попытаться куда-то деться или нет. Захлопывать дверь перед чужим носом вот так вот просто неправильно, в конце концов, явились явно не по его душу, но именно потому очень хотелось бы поступить подобным образом. — К тебе это не относится. Лучше позови Антона, раз за порог не пускаешь, я ведь понимаю, что он здесь. Не думает же, если не берёт трубки, я не догадаюсь, куда он отправился. — Он сейчас занят, но вы проходите. Лучше в первую комнату, — спустя несколько секунд раздумий отвечает Арсений, отступая в сторону. Препинаться смысла нет. В памяти всё ещё ярким пятном горят события той ночи, когда Майя на грани или даже уже за гранью нервного срыва спорила с Анной Алексеевной, таки добившись воплями и угрозами своего. Вторые сейчас уже сделать ничего не могут, они не в том возрасте, чтобы за них обоих кто-то что-то решал. Но вот мешать работе с клиентом дело последнее. Потому Арс облегчённо вздыхает, когда женщина, разувшись и скептично покосившись в сторону гостиной, из которой доносятся голоса, всё же решает пройти в его спальню. Здесь мало что изменилось с последнего визита Майи, не считая стола с компьютером. Всё те же стены, мебель и даже атмосфера заставляют обоих неловко молчать, припоминая первую встречу. Только в этот раз Арсений не чувствует себя виноватым, а один из самых больших страхов всей его жизни уже начал потихоньку таять. — Чем сейчас занимается Антон? — решает задать вопрос женщина, сев на самый край стоящего в углу кресла. Когда-то это была и её комната. Но спустя года мало что из этого всего может напомнить о чём-либо хорошем. Так что не удивительно, что под безразличием с каплей неприязни скрывается нервозность. Ей бы точно не хотелось бы здесь присутствовать, однако, судя по всему, желание контролировать сына никуда не делось. — У него сейчас клиент. Так что лучше не мешать. — И вот ради этого… — не договаривает, но в голосе слышится презрение. Догадывается явно, что Шастун сейчас точно не вопросами менеджмента занимается, а тем, что с детства считает шарлатанством, которым занималась ещё её мать. «А ведь это должен был быть выходной», — вздыхает Арсений, устраиваясь на своём кресле на колёсиках, тихо пискнувшим своим каркасом. Всего происходящего сегодня хотелось бы избежать, но вместе с тем лучше уж так, нежели Антон был сегодня один. Клиент с пропавшим другом, нагрянувшая без предупреждения Майя. Конечно, помочь чем-то дельным не получится, но вместе с тем Арс уверен, что подобный опыт лучше вдвоём перенимать, а не скидывать на одного лишь Шаста. Десять минут — срок весьма короткий, когда собираешься утром на работу или же должен сменить костюм во время антракта, то он пролетает и вовсе с немыслимой скоростью. Не замечаешь, как время ускользает с молниеносной скоростью. Только вот в случае, когда вы находитесь вдвоём в одной комнате с людьми, с которыми не то что не о чем, вы просто не хотите друг с другом говорить, то каждая секунда тянется отвратительно медленно. Как канцелярская резинка, которая больно бьёт по коже, стоит прийти её времени наконец порваться. Именно так и ощущаются шаги в сторону выхода, короткое отчётливо слышимое прощание Феди и захлопнувшаяся затем дверь. — Арс, так кто там ещё приходил… — Антон заходит в спальню и далеко не сразу понимает, что на самом деле там сидит не один человек. Замечает, кажется, только благодаря скошенному в сторону взгляду Попова, выглядящему весьма озадачено. Только теперь уже его очередь несколько секунд не понимать происходящего. — Уехал, не попрощавшись нормально, а теперь даже поприветствовать родную мать не хочешь? — встаёт та, чтобы не выглядеть ещё ниже в сравнении с сыном. — Да, привет, — чуть неловко произносит тот, приобнимая женщину за плечи. Если сравнивать со стороны, то сейчас они даже ещё меньше стали похожи на родственников. Разница не только в росте почти на две головы. Просто в Шасте будто бы гораздо больше отстранённости, нежели в детстве. Будучи мальчиком у того глаза вмиг загорались интересом и неутолимым желанием внимания. Сейчас же они, конечно, не чужие, но теплоты отыскать в обоих сложно. В лучшем случае холодную привязанность, придающую Антону возраста. Даже обидно немного, что его отношения с матерью стали такими из-за искреннего желания лучшего. — Не ожидал, что ты решишь приехать лично. — Услышала от Ляйсан, что твой дядя решил наведаться, спрашивала, не нужно ли что-нибудь передать. Вот решила в таком случае, почему бы самой не проведать сына. И, видимо, не зря. Продолжаешь дело бабушки, да? — посматривает она в сторону Арса перед тем, как и Антона одарить неодобрительным взглядом. — Мам, давай лучше за стол переместимся, чего стоять, да? Заодно тебя с Арсением познакомлю, а то в прошлый раз не задалось, — осторожно улыбается, надеясь перевести разговор в более удобную и привычную для себя физическую плоскость. У самого же Арса в этот момент сердце ёкает от неожиданности. Когда-то это можно было назвать даже крошечной мечтой — выйти из тени и предстать для важного Шасту человека лично. Стать существующим для того, кто его ни видеть, ни слышать не должен. Сейчас же остаётся лишь удивление, отражающееся в округлившихся голубых глазах, чей владелец явно не планировал заводить диалог с Майей. Куда логичнее и комфортнее для себя самого было бы прямо как с клиентом — просто рядом стоять и внимать. Но, если Антон предлагает, то отказываться было бы глупо. — Да, первое впечатление, конечно, самое важное, но, Майя Андреевна, я считаю, вторым и третьим можно исправить многие недопонимания, — старается сменить отрешённость и скованность на как можно более приветливое выражение лица, как только встаёт с кресла. За один лишь сегодняшний день Арс начинает себя уже ощущать чайным мастером. Пока Антон пытается держаться подальше от серьёзных тем, расспрашивая мать о сестре, отчиме и её успехах на работе, он вновь возится с чайником и всевозможными цветными баночками, в которых покоятся достаточно дорогие листья чёрного чая с добавками из сушеных фруктов. Мысль заварить что-нибудь из трав он отметает сразу — судя по всему, всевозможные сборы женщина недолюбливает, а провоцировать её не хочется. «Всё больше ощущение, что мы с ней как с душевнобольной», — тихо фыркает себе под нос, возвращаясь за стол и разливая дымящийся напиток по фарфоровым чашечкам наверняка чешского или немецкого сервиза. — Вика по тебе скучает. Не думаешь вернуться повидаться с сестрой? — сперва принюхивается женщина к напитку и только удостоверившись, что тот удовлетворят её вкусы, решает сделать небольшой глоток обжигающей жидкости, удостоив парня, севшего по правую сторону от сына, лишь коротким взглядом. — Я ей лучше позвоню, дети в её возрасте по родственникам не особо скучают. Тем более она даже не звонила, так что лучше сделаю ей браслет. Или бусы. Передашь, когда вернёшься. Ты, кстати, на сколько? — Не утруждайся побрякушками. Я буквально на день, не дольше. Приехала посмотреть, как ты тут. Не ожидала, правда, застать здесь и Арсения. Кстати, раз речь зашла о тебе, то чем занимаешься? — в первый раз, но без особой охоты обращается она к парню, явно не ожидая существенного ответа. Понимает, что он все эти годы прожил с Анной Алексеевной, которая, по её мнению, не больно заботилась о высшем образовании своих воспитанников. Однако, несмотря на это, что она, что Паша в итоге получили. Последний даже в университете работает. Потому к нему не столько претензии, сколько личная неприязнь из детства. — Я актёр. Выступаю в местном театре, если будет желание, можете прийти глянуть постановку. У нас в сезоне сейчас заключительные постановки «Сна в летнюю ночь» должны быть. А так в свободное время занимаюсь переводами. Так что не волнуйтесь, я на шее у вашего сына не сижу, — дополняет в конце, улыбаясь лучезарно, словно бы пытаясь заставить всех в этой комнате ослепнуть. Особенно Антона, который на мгновение подвисает, а после сам себе под нос хмыкает, явно для себя дополнив эту фразу чем-то ещё. Может быть, пониманием того, что Арс всё ещё себя Ире порой противопоставляет, или же воспоминаниями о том, как на шее у него может быть и не сидели, а вот на плече когда-то очень даже. Сейчас тоже было бы неплохо почувствовать впивающиеся в кожу когти в обмен на возможность такой близости. Но Антон предложить не решится, а сам Арсений не подумает предлагать. Ему человеческий облик ценнее и если и быть ближе, то именно в нём. — Вот как. Получается, уже знаешь, чем будешь и дальше заниматься. Я в своё время к такому возрасту тоже уже определилась с профессией. А ты, Антон? Нашёл уже себе работу? Или же всё-таки вернёшься в Москву? Конечно, лучше было бы поступить в магистратуру, но раз ты решил упустить эту возможность, то было бы неплохо заняться делом. Яснее некуда, куда постепенно катится этот разговор. Именно в то русло, ради которого скорее всего женщина и приехала в город, который терпеть не может. — Мам, — усталость так и сочится из всего внешнего вида Шаста, будто бы одно присутствие Майи из него все силы вытягивает. — У меня всё хорошо и сейчас меня по жизни всё устраивает. Пожалуйста, давай обойдёмся без нотаций о том, как мне жить и что делать. — Только благодаря этим «нотациям», как ты говоришь, ты и закончил университет. Так бы вылетел наверняка из-за того, что в этом клоповнике работал, днями и ночами дома не появляясь. А теперь что, собираешься остаться в этом захолустье и при наличии высшего образования у тебя в планах только разводить людей на деньги, притворяясь экстрасенсом? Да ещё и жить тоже хочешь не пойми с кем?! Если так пойдёт, то люди будут думать, что ты и вовсе из этих… — Начнём с того, что Арс для меня не «не пойми кто». Тебе бабушка не рассказывала, потому что ты бы слушать не стала, но я с ним с шести лет рос вместе. Он для меня важный человек. Важнее, чем ты можешь себе это представить. Потому не говори так, словно бы его здесь нет, и прояви хоть немного уважения к нему. Ко мне тоже вообще было бы неплохо, но с твоим отношением я уже давно смирился. Только потакать больше не собираюсь. Как и уезжать отсюда куда-либо. Губы женщины складываются в тонкую полосочку негодования, а морщинки на лбу становятся глубже. Глядя на неё и на первый взгляд совершенно спокойного Шаста нельзя не порадоваться в глубине души. Да, тот сейчас нервно руки на столе сложил, чтобы не начать ими что-нибудь ковырять, но всё равно чувствуется — он всё отпустил. Вырос, изменился и, хотя всё ещё по-своему её любит, больше не чувствует перед ней никаких долгов. Теперь хочет и может для себя жить. — Майя Андреевна, я понимаю, что вы за Антона беспокоитесь, но подумайте вот о чём: ваша мать прожила долгую, хорошую и интересную жизнь. В том, чем она занималась, не было ничего плохого или противозаконного. Конечно, я для вас никто, но поверьте, так всем будет проще. Антон вырос таким же, как Анна Алексеевна, и это не плохо. — А Вика будет такой же, как ты. Ну, я не имею в виду, что она пойдёт по твоим же следам, — подхватывает речь Шаст, благодаря Арса лёгким касанием кончиками пальцев его локтя. — Просто тебе будет проще её понять. Потому что мы разные. Очень сильно. Тебе было сложно жить с бабушкой когда-то, а я скорее, как дядя Паша. Я тебя, конечно, люблю, но твоя опека меня душит. Я не менеджер, я никогда не смогу работать в офисе, институте или где-либо ещё в подобном месте. Я живу в другом мире и в этом всё дело. И я буду рад тебя видеть, я хочу иногда проводить время с тобой и Викой, ездить на рыбалку и футбол с Олегом, но только если ты примешь меня вот такого, — разводит он руками, на которых красуются кучи звенящих браслетов, от которых веет воспоминаниями и ворожбой так, что даже слепец почувствует. — За девять лет в глубине души я не изменился. И не изменюсь спустя столетия. Переубедить человека — задача не из простых. Особенно когда тот упрям и искренне верит в праведность своей позиции. Без весомых аргументов каждый будет стоять на своём, и даже если в глубине души появится семя сомнений, так просто о его наличии никто не признается. — Ты просто ещё не встречался с настоящими трудностями в жизни. Но ничего, я подожду. Тогда поймёшь, что это всё, — встаёт она со стула, так и не допив напиток до конца и не притронувшись к традиционно лежащим в вазочке печеньям, — совсем не то, что тебе нужно. Тогда и поговорим, как взрослые люди без детского лепета о том, как хочешь всю жизнь пустить под откос. — Говорят, взрослые люди сами свои проблемы решают, а не бегут чуть что прятаться матери под юбку, — поднеся руку к подбородку, якобы задумчиво произносит Арсений. — Я бы на твоём месте помолчала, — кажется, чьё-то и так тонкое терпение начинает истощаться. — Я уверяю, вы на моём месте точно бы говорили раз в десять больше и совсем на иных интонациях, — не может удержаться Арс, однако звучит он столь отрешенно, что подобное не может не всколыхнуть чужое самомнение. Антон же в этот момент может разве что взвыть в глубине души. Не хватало ещё, чтобы в нынешнее время почётную должность раздражителя Майи занял Арсений. Он и так за сегодняшний день достаточно вымотался. Не хотелось бы тратить нервные клетки. Их и так немного осталось, судя по тому, как на лице едва и эмоции проскальзывают. — Давайте все мы найдём время подумать над словами друг друга в тишине и спокойствии. Мам, если что, ты, конечно, приезжай, и я тоже как-нибудь вас навещу, но пока, думаю, нам следует просто сказать друг другу «пока». Как тебе идея? — натягивает улыбку в уголке рта и ненавязчиво направляется к выходу. Сейчас у него есть одно-единственное желание — отдохнуть от всех и вся. Ещё, желательно, в ближайшие сутки больше не наблюдать дверного глазка, сияющего бледным подъездным светом. — Не разговаривай со мной, как с какой-нибудь своей подружкой! — противится Майя, однако по наитию бредёт обуваться ко входу. Квартира на неё явно тоже давит. Не удивительно, когда её хозяин всеми фибрами души желает исторгнуть отсюда нежелательный субъект. — Вообще-то подружек у меня нет, так что, получается, я не разговариваю с тобой таким образом. А вот ты не перестаёшь держать меня за ребёнка, понятия не имеющего, куда ему податься, если ты уйдёшь. Надеюсь, что к следующей нашей встрече твоё мнение изменится, — вздыхает Антон, открывая перед собой дверь. В прошлый раз он уехал, не сказав матери ни слова, теперь же она сама лишь только фыркает, выходя на лестничную площадку, да стреляет единожды светло-карими глазами перед тем, как исчезнуть в следующем лестничном пролёте. Порой легче раздражение выместить в звонком стуке каблуков по ступеням, нежели чувствовать за спиной взгляд зрачка неприветливой квартиры. Хлопок двери, как всегда, звонкий. Заставляет поёжиться от неприятной волны, проходящей по телу. Всё вокруг кажется слишком бледным, но вместе с тем свет включать не хочется. Это его привычная реакция при встрече с Майей. Так последние годы только и получалось. Разговоры, крики, просьбы быть правильным, от которых он сбегал на работу, где можно было при желании жить, возвращаясь домой только переодеться. Вероятно, если бы дементоры были реальны, то последствия встречи с ними ничем не отличались. Только шоколадку Антону не хочется. — Хуёво? — спрашивает привалившийся к стенке Арсений. К несчастью, это скорее констатация факта, нежели вопрос. От того он и не звучит банальным «Ты как?» или же «Всё в порядке?». — Иначе и не скажешь, — проходит Антон в зал и плюхается на ближайшую софу — ту, у которой столика не стоит, а старый пролежень в центре напоминает о временах, когда они с Арсом изредка друг с другом ругались и кто-то уходил обиженно спать в зал. И только лишь для того, чтобы всю ночь беспокойно проворочаться, чувствуя себя неправильно. — Я думал, она обидится в конец после долгого игнора и мы ещё с год видеться не будем. Не ожидал, что она решит приехать. — Я скорее удивлён тому, — присаживается Арсений рядом, — что она не закатила скандал. — Не, Арс, на самом деле она по жизни не такой импульсивный человек, каким кажется. Она может быть милой, доброй и так далее по списку хороших качеств матерей. Просто не здесь. Да и не со мной. Шаст помнит, какой Майя была с Викой: сдержанной, но вместе с тем любящей матерью, знающей меру в своей опеке даже над маленьким ребёнком. Такой, какой рядом с ним быть не способна, отчего переваливается из крайности в крайность, порой выглядя со стороны повёрнутой. О таких обычно за спинами соседки шепчутся, считая их поехавшими. Только вот суть в том, что его мать таковой отчасти и является. — Она ещё в детстве сломалась, а моё присутствие рядом все эти годы точно лучше не делало. Иногда кажется, что нам обоим было бы лучше, если она меня забыла, — посматривает в сторону столика, на котором среди карт лежит и тоненькая полосочка скотча с четырёхлистником. Иногда его настигали такие мысли — разом отделаться от всего, что тяготит. Найти способ, как бы стать невидимым для Яви, отбросить человечность и стать ушлым. Так бы у него не осталось обязательств как минимум перед половиной окружающих его людей, а те в свою очередь избавились от него самого, облегчив себе жизнь. Только вот сколько раз эта идея ни приходила в голову, Антон никогда не решался спросить у Паши, возможно ли подобное. Быть позабытым должно быть жутко. Когда друзья тебя в лицо едва ли узнают в лучшем случае, удаляют твой номер из телефонной книжки и понятия не имеют, откуда в их квартирах появился тот или иной хлам, хранящий в себе память, которую слепым не прочитать. Когда родственники не понимают, почему в квартире есть лишнее спальное место и почему когда все вроде бы в сборе рядом всё равно маячит чья-то лишняя тень. Может быть, самые важные люди всё равно его бы не забыли, Антон не мог решиться на то, чтобы исчезнуть даже в теории, к тому же манипулируя с памятью окружающих. — Если ты себя винишь в чём-то, то прекращай. Человеческий взгляд не может говорить буквально. Глаза никогда не издадут ни слова. Зато в них можно найти как минимум сонеты, если не поэмы, написанные безмолвной душой обладателя. Шаст хотел бы горько усмехнуться, напомнив о недавней обиде самого Арсения на него за запоздалое возвращение. Нельзя ведь обвинять кого-либо в чём-либо, не желая человеку быть сожранным собственной виной. Однако спустя несколько секунд вглядываний в голубые глаза Антон вспоминает и понимает — тот этап пройден давно. Арс правда не хочет, чтобы самобичевание как-либо присутствовало в глубинах его сердца и разума. Просто случилось так, что жизнь решила пойти именно подобным путём. Извилистым, кривым, с кучей кочек, топей и зарослей терновника. Никто не виноват. Ни Арсений, когда-то нарушивший запрет не появляться Майе на глаза, ни Анна Алексеевна, не знавшая, как быть с дочерью, ни Майя, упорно прокладывавшая дорожку на свет, не зная, что она ведёт в адское пекло. И сам Антон тоже не виноват, потому как чувства долга и жалости оказались сильнее, задержав парня ещё на четыре года. — Как думаешь, будет очень по-взрослому если мы просто закажем пиццы и сядем смотреть мультики? — предлагает Шаст, ожидая чужой реакции. — Не вижу ничего предосудительного, но настаиваю на сериале, — тут же веселеет Арс, уже вставая за телефоном. — Я ещё не смотрел «Благие знамения». — В таком случае будем вводить тебя в курс дела. И возьми какую-нибудь там четыре сыра или пепперони! — кричит уже в спину, провожая идущего за телефоном Арсения. Подниматься с места пока не хочется, однако приходится: картам не нравится быть бесхозно разбросанным по столу рубашками вверх. К ним нужно проявлять значительную долю уважения, чтобы продолжали и дальше помогать. Потому все в итоге лезут обратно в картонную коробочку, чьи углы готовы вот-вот порваться. Несмотря на всю заботу, они немало времени пробыли то на дне рюкзака, то в самых отвратительных далях его ящика с тетрадями и канцелярией, дабы никто не увидел больше. Так потрёпанный вид их вместилища не удивителен. Столик, чуть поскрипывая своими колёсами, уезжает обратно в угол между софами, под одним из окон, с кухни Арс спрашивает, взять ли им две штуки, чтобы даже на завтра осталось ещё, или же заказать пиццу из половинок. Антон выбирает первый вариант: заботиться о завтраке ему точно будет лень, а к подзаветренным кускам он претензий не имеет. Всего минут десять проходит с ухода матери, а ему уже гораздо легче. Остаётся позаботиться разве что о крохотном стебельке клевера. В голову не приходит ничего лучшего, чем поступить так же, как это делал Федя. Потому крохотный образец гербария со столика отправляется прямиком под собственный чехол телефона. Скоро Базар, может быть, удастся выменять на что-нибудь бесполезное, но интересное. На большее рассчитывать не приходится за бывшую в употреблении вещицу. Стоит ладонью несколько раз задеть экран телефона, пока надевает чехол обратно, как тот показывает время. Добрые восемнадцать восемнадцать, а заодно и несколько пропущенных от Паши, следующих сразу после сообщений, чей текст не виден. Однако даже так можно предположить, о чём в них идёт речь. — Да бля, ещё и это, — шепчет себе под нос Шаст, откладывая устройство обратно на кухонный стол и привлекая тем самым внимание заполняющего все нужные для регистрации на сайте доставки графы почты и так далее Арсения. — Не говори мне, что за эти несколько минут успела приключиться катастрофа уже всемирных размеров. — Нет, просто ещё ведь Паша с Лизой должен приехать, — стонет он в голос, явно не желая на сегодня иметь ни с кем больше дел. Даже с теми, кто его долгие годы поддерживал. Хочется разве что на самоизоляции запереться и только лишь Арса к себе прижать. Всех же остальных с глаз долой, из сердца вон. Последнее нужно на проветривание оставить, чтобы до конца избавиться от духоты. — Я уже написал им, чтобы сегодня отдыхали с дороги в номере, — хмыкает Арсений, откладывая наконец телефон в сторону, удостоверившись в принятии заказа. — Так что сегодня входную дверь открываем только курьеру, заранее удостоверившись, что у него в руках две картонные коробки и никак не иначе. Лавочка закрыта. — Спасибо, — облегчённо вздыхает Антон. Руки сами тянутся не то обнять, не то и вовсе повиснуть на Арсении, однако вместо этого получается неловкое пожимание чужого плеча и только. В итоге от собственной неловкости он сбегает в спальню, где с трудом включает старенький ноутбук и ищет подходящий сайт для просмотра. Не хотелось бы чтобы в процессе реклама букмекерских контор заставляла испытывать инфаркт своим внезапным появлением чаще, чем раз в двадцать минут. Когда по квартире разносится трель звонка, по спине невольно бегут мерзкие мурашки. Но стоит раздаться знакомому голосу, прощающемуся с курьером, а из коридора мгновенно донестись запаху теста и запечённых салями, как сжавшееся в неприятный комок нутро тут же расслабляется. Никаких незваных гостей. Только Арсений, бубнящий на то, что есть следовало бы на кухне, а не в спальне, пара тарелок, в прямом смысле с голубой каёмкой, бутылка колы, которую можно было бы разбавить виски, но настроения нет, а ещё — уютный вязаный плед. Тот летит в Арсения, стоит парню только начать примеряться к тому, как лучше будет сесть или лечь за просмотр сериала. Он в нём путается, точно в сетке, и Антона впервые за этот вечер пробивает на настоящий смех. Наверное, потому Арс не бубнит в ответ, а только лишь расправляет огромное бесформенное нечто, лежавшее в комоде, и приглашает Антона улечься рядом на живот перед ноутбуком. Нет ничего более правильного, чем нырнуть рядом, задевая друг друга острыми плечами и коленками, мучаясь с тем, как неудобно жевать горячие куски пиццы. Ни с кем в своей жизни он никогда не мог чувствовать себя в подобном спокойствии с тонким шлейфом ненавязчивой радости, похожей на счастье. Ему доводилось встречаться с несколькими девушками, но ни с одной из них Антон не хотел общаться или же наоборот — молчать, слушая знакомые диалоги сериала, пока взгляд прикован к чужим чуть встрёпанным волосам, как ни странно, начинающим завиваться в кудряшки. К птичьим плечам, покоящимся под пледом, точно под навесом. Да и глаза тоже никогда ничьи Шасту не нравились так, как эти — серо-голубые, сияющие настоящими сапфирами, стоит выйти в Навь. Все окна в комнате заперты, как и створки дверей. Спустя три серии и две половинки съеденных пицц в ней царит мрак, освещаемый светом увешанного бусинами торшера. Душновато и жарко, но вместе с тем Антону слишком хорошо. Не хочется вставать с места, чтобы убрать коробки на кухню или найти льда в морозильнике, дабы выдохшаяся тёплая кола стала чуть более приемлемым пойлом. Вместо этого он наоборот позволяет себе вольность, о которой искренне мечтал. Уже давно, но последнее время совсем иначе, нежели девять лет назад. Пока ангел и демон разбираются с подступающим всё ближе концом света, Антон всё же ложится вплотную к Арсу, не придерживая более голову затёкшими руками. Тот тёплый и уютный, как и когда-то, когда они частенько ложились спать на одном диване, не стесняясь кутаться в объятиях. От приятных воспоминаний клонит в сон, несмотря на то, что тело явно было бы не прочь искупаться, а горло выпить стаканчик-другой настоящей воды, а не окрашенной сахарным колером газировки. Однако крохотные неудобства, даже все разом, не могут затмить собой то чувство комфорта, которое Шастун получает, потихоньку проваливаясь в тягучую дрёму. Сквозь неё слышны голоса, озвучивающие актёров в русском дубляже, чувствуется тепло, собственное желание впечататься в Арсения как можно сильнее, желательно в объятиях сомкнув. Но есть кое-что ещё — лёгкие прикосновения к плечам и спине, волосам и шее. Мимолётные, точно страшащиеся его спугнуть. Они редки, но ценны далеко не только по этой причине. Просто совпадают с желанием быть ближе как можно сильней. От того, стоит телу ощутить, как матрас рядом прогибается сильнее, а заветное тепло пытается исчезнуть, улизнув из-под пледа, Шаст цепляется за него, хотя пальцы и ловят только лишь ткань чужой футболки. — Останься… Если хочешь, конечно, — хрипит он сонным голосом, едва видя сквозь мыльную пелену силуэт Арсения. Экран ноутбука уже давно потух, за окном поблёскивающая лунной вуалью тьма. Спустя несколько секунд даже старый торшер, даривший комнате уютный бледно-жёлтый свет, гаснет, тихо щёлкнув выключателем и прозвенев задетыми подвесками бусинами. Тепло же возвращается на положенное место — рядом, под боком. И больше нет мимолётных боязливых касаний. Только объятия куда более крепких, нежели девять лет назад, рук и чуть щекочущие плечо дуновения знакомого дыхания. Такого же привычного, как собственное сердцебиение.

***

В то время, когда где-то в Англии и Америке дети бегают от квартиры к квартире, собирая конфеты, подростки веселятся на вечеринках, одетые во всевозможные костюмы: от ведьм с мини-юбками до тюбиков зубной пасты размером «как минимум несколько тысяч к одному», — по всему миру и впрямь происходит кое-что значительное. То, к чему полгода готовятся охотники, путешествуя по самым глубоким и опасным норам; скупщики, для которых хороший товар дороже собственной репутации; и, конечно же, просто те, кто умеет зарабатывать деньги на своём труде, признанном жителями лишь одной стороны бытия. Во время Самайна поверхность Нави замирает, в то время как глубокие пучины бурлят, движутся медленно, но верно, точно тектонические плиты. Почувствовать подобное могут далеко не все. Даже для егерей завтрак начинается вполне обычно: яичницы, улитой кетчупом, нескольких особо неэтичных желающих перебраться на ту сторону, Арсения, впервые за месяц решившего почистить кофеварку, а ещё томного предвкушения вечера, которого ждать мучительно сложно. Всё же это первый Базар, на который ему доведётся попасть. — Надо бы наличку, наверное, снять, — вспоминает Шаст, долго глядя в стену сонным взором. Спокойно отоспаться ему удастся только лишь через неделю в лучшем случае, когда наконец всеобщая суматоха уляжется и никому в голову не придёт мотаться туда-сюда по несколько раз на дню. Такое ощущение, что даже на проходном дворе куда меньше народу. — Ещё вчера, когда Пашу до аэропорта провожал, так что на это можешь забить. Тем более там не то чтобы что-то больно нужное продавали, — натирает уже сам корпус до блеска Арсений, раздумывая, не отставить ли машинку подальше от плиты, а то несколько старых, незамеченных ранее жировых капель очень на то намекают. — Не удивительно, конечно, что он решил смотаться на Базар обратно в Москву, но в таком случае в принципе можно было и не утруждаться. Тот приехал буквально на несколько дней, что удивительно — без Лизы. Сказал, та осталась дома на случай, если дома будет Ляся, а на порог явится какой-нибудь возможный клиент или знакомый. Тем же самым он аргументировал свой скорый отъезд — тем, что семью и его занятия в Нави лучше не смешивать. Сочетание зачастую плачевное. — Зато теперь ты знаешь историю как минимум половины вещей в серванте. — Я лучше бы и дальше не знал, что ту кошку при жизни звали Пушинкой, — кривится Антон, посматривая в сторону зала, где за стеклом на одной из полок лежит черепок, оказывается, когда-то принадлежавший кошке, которая с семейством Шастунов прожила всего месяц на даче перед тем, как скончаться долгие тридцать лет назад. Хорошо хотя бы, что животные к своим телам так сильно не привязаны, а то по квартире всё это время бродил неосязаемый питомец. Но даже так смотреть теперь на него, как на обычный предмет интерьера, не получится. Всё равно грустинка пробивается. Хотя Паша, кажется, наоборот, предавался воспоминаниям о прошлом с большим энтузиазмом. Как только удостоверился в умениях Антона открывать Калинов мост и нырять, едва ли не сразу отправился к серванту, где начал перебирать вещи, особенное внимание уделяя мелочам. Монеты, старые колоды, оплавленные свечи — со многого из этого вчера был стёрт слой старой пыли. Разве что старые Антоновы поделки остались не у дел. И на том спасибо. Между наступившим в обед завтраком и сумерками через квартиру успевает пройти ещё несколько человек. Каждый весьма живо здоровается, оставляет пару мятых купюр на полке и тут же выпрыгивают обратно, спеша как можно скорее добраться до троп, по которым можно дойти до очередного места проведения Базара. Шастун и сам был бы готов ещё часов в пять плюнуть на всё и наклеить на дверь листок с «кто не успел, тот опоздал», но пришедшее на телефон сообщение от Эда, что он к ним заглянет часов в восемь, чтобы самому перейти, чуть поумерило пыл. В итоге на примерку своего не особо большого гардероба оказалось выделено гораздо больше времени, чем он рассчитывал изначально. Даже браслеты успели несколько раз мигрировать с полки на запястье, кольца с пальца на палец, а цепи с шеи в шкатулку и обратно в попытке понять, как будет лучше. Даже на свои выпускные из школы и универа он не пытался одеваться с такой дотошностью. — Антон, успокойся, это Базар, всем будет плевать как ты выглядишь. Хоть в мусорный мешок оденься, все просто пройдут мимо, подумав, что это такая твоя фишка, — последние минут двадцать наблюдает это зрелище Арсений, чей сложный взгляд лишь изредка падает на экран собственного телефона. — Ага, сказал ты, — снимает снова толстовку, из-под которой торчал ворот майки. Он уже давно заметил, что Арса не одежда красит, да и не в первый раз ему появляться на одном из немногих событий, которые ушлые могут назвать праздником. Одним из немногих, во время которого съезжаются практически все живущие в ближайших окрестностях. Будь то городские, ютящиеся по таким местам, в которые не забредают ноги слепцов, или же отшельники, коих наберётся немало. Все собираются в одном месте, не отмеченном ни на одной карте, но дорогу к которому обязан знать каждый. — Шаст, — вздыхает Попов, вставая с кровати, чтобы подойти к шкафу. — Что тебе больше всего нравится? — Да всё не то, так что не знаю, — посматривает он в сторону парня, раздумывая над тем, что тоже хотел бы научиться выглядеть во всём идеально. Возможно, для того следовало бы походить в спортзал или хотя бы дома начать какие гантельки тягать, чтобы тонкие руки поросли мышцами, которые не стыдно показывать из-под коротких рукавов футболок. — Тогда надень его, — вдруг вытаскивает из глубин серо-розовое бесформенное нечто и предлагает надеть именно его, хотя даже не успел рассмотреть вещь со всех сторон, не оценил любимый Шастом оверсайз фасон, вышивку, напоминающую граффити, и почти стёршиеся локти у рукавов, грозящиеся обзавестись в скором времени самыми настоящими заплатками. — От него фонит тобой за километр, так что в самый раз. — Ну хоть не смердит, — ухмыляется Антон, понимая о чём идёт речь. Этот свитер он не просто так взял с собой. Порой бывает привязываешься к вещам по весьма глупым и житейским причинам. К примеру, когда решил почти половину первой в своей жизни зарплаты спустить на предмет гардероба, который с первого взгляда в душу запал, хотя и является всего-то работой одного якобы «модного дизайнера», которому никогда не стать знаменитым. Шаст честно на картах удостоверился, чутка расстроившись за того парня, который ему тогда передал прямо в метро бумажный пакет без каких-либо пометок. Но с тех этот свитер успел изрядно подзатаскаться, отчего кажется далеко не таким же прекрасным, как в первый раз. Если исследовать его получше, то можно даже дёрнутую пряжу обнаружить. Однако, оглядев его ещё раз, Антон всё же решает последовать совету и надевает вещицу, ставшую за почти четыре года заметно короче. Хотя причина, вероятно, в том, что кто-то сам стал чуточку крупнее прежнего. — Ну что, похож я на модель Баленсиага? — шутит Шаст, прокручиваясь на месте, не видя себя в зеркале, которого и нет поблизости. — Скорее на Райана Гослинга, — оценивающе произносит Арс, сложив руки на груди. — Из «Барби», — дополняет тот, белоснежно улыбаясь, отчего Антон уверен — из них двоих именно он больше походит на идеального парня для любой девушки, оттого, вероятно, в голове и не проскакивает ни разу упереться бараном на то, что добавление про «Барби» было вовсе необязательным. — Ладно, где там Эд, не хочу больше засиживаться, раз даже больше никто не приходит, — всё же надевает на себя ещё кучу браслетов, что едва ли видны из-под длинных растянутых рукавов, зато звенят при каждом движении кистью. Как ни странно, звук приятный, живой и тяжелый, а не полый, ведь звучат не только бьющиеся друг о друга звенья серебряных цепей, готовые в скором времени почернеть, бусины керамики и камней, перемежающиеся с кожаными ремешками. — Скорее всего готовит кладбище к тому, что призраки сегодня побудут одни. Всё же время Базара, мало ли что попробует вылезти из норы на поверхность. Или кто туда случайно упадёт, — напоминает о делах давно ушедших дней Арсений, заставляя нутро Антона извернуться комком змей. Тот самый день, получается, был уже одиннадцать лет назад. То была ночь, когда его преследовали пугающие создания. Но кроме того прошла ровно половина его жизни со дня клятвы, давшей Арсу человеческий облик. — Ту могилу лучше было бы целиком бетоном закатать. — Из этого бы ничего не вышло, по идее в таком случае нора просто перенеслась в лучшем случае на соседнее место, если не на чью-нибудь другую могилу. Да и ею порой пользуются некоторые для спуска, так что остаётся разве что следить, чтобы кто не надо не приближался, — замолкает Арсений аккурат тогда, когда из коридора доносится знакомая, успевшая надоесть трель звонка. — Ну что, заждались? — тут же доносится ехидный голос, стоит только приоткрыть дверь. — Ещё бы ждал тебя кто. — Эх, Арсений, эта фраза засчитывалась бы только в случае твоего отсутствия на пороге. А так признайся, где-то в глубине души ты всегда рад меня видеть. А теперь выползайте, сейчас как раз самое время для короткого путешествия. — Ты сам для начала вползи, — втаскивает Арсений Эда за порог, держа того за лямку огромного рюкзака, и закрывает на мгновение дверь, чтобы тут же открыть её на другой стороне. — Теперь можно, — выпроваживает он тут же гостя, сам задерживаясь только чтобы слишком ловко, в отличие от Антона, завязать шнурки на кедах, а заодно захватить с собой ярко-красную кожаную куртку, которую, видимо, решает захватить лишь для дополнения образа. Нужды в какой-либо верхней одежде у них сейчас нет — что Выграновский, что Шастун одними лишь толстовками обходятся. Всё потому как в начавших чернеть просторах Нави нет ветерка, а погоду едва ли можно обозвать плохой для самого конца октября. Только в случае если вы зависимы от яркого солнца и иссушающей жары. «Напоминает то время», — выходит следом за остальными Антон, захлопывая за собой дверь, но не закрывая на ключ — смысла в том никакого. Когда-то он спускался по этим ступеням, надеясь и предвкушая возможность скользнуть в ту часть его мира, которая доступна лишь взрослым и оттого особенно загадочна и желанна. Сейчас немногое изменилось внутри него самого: крохи детского нетерпения продолжают терзать нервы даже когда они проходят мимо того места, где должна быть квартира Эда. А вот снаружи отличия видны невооруженным глазом: один больше не ребёнок, хотя всё так же идёт навстречу неизвестному в свитере, второй не ворон, третий же… Наверное только он и не изменился никак. А четвертой больше и в живых-то нет, чтобы упоминать. — Я тут должен вам инструктаж по технике безопасности проводить или и так всё понятно? — для проформы спрашивает Выграновский, стоит им наконец настигнуть деревянную дверцу подвала, напоминающую собой скорее дверь в нору неправильных хоббитов. Таких, которые не заботятся о своём уюте и комфорте, ведь о такое дерево можно легко получить занозу под палец или хорошенько так приложиться лбом об отсутствующий косяк. Правда, вероятно, это уже заслуга почти двухметрового роста. — Не теряться и по возможности идти за вами? — предполагает Шаст, поглядывая на чужую бледную руку, возложенную на дверную ручку, но не спешащую, несмотря ни на что, открыть проход дальше. — Не «по возможности», а вцепись пока лучше в Арса и не вздумай отвлекаться на что-нибудь в темноте. Хер мы тебя потом найдём тогда. А потом делай чё хошь, — поправляет тот огромный рюкзак и, увидев в чужих глазах какое-никакое, но понимание происходящего, всё же решает толкнуть на себя дверь. Антон помнит эту тьму. Может быть картинки прошлого и померкли, но это ощущение ни с чем нельзя перепутать. То, как бездна смотрит в тебя и стремится проглотить всего разом в свою бестелесную утробу. Только в этот раз он не остаётся позади, если не считать уверенно шагнувшего вперёд Выграновского. — Отставать правда не стоит, — чувствуется на запястье чужое прикосновение, отдающееся лёгким приятным покалыванием вдоль всех мышц вплоть до самого плеча. В итоге собственные пальцы с лёгкостью переплетаются с Арсовыми за мгновение до решительного шага в темноту. Не тёплую, не холодную, не мягкую и не плотную. Её ни в коем случае нельзя назвать никакой, она скорее всё и сразу и абсолютная пустота, в которой растворяются пространство и время. Дайте Антону в руки часы и движения их стрелок не будут значить ровным счётом ничего. Лишь только сантиметры радиусов, что они успеют пробежать. — Как будто бы земли нет… — произносит он тихо, глядя под ноги, бредущие точно бы по бездонному, беззвёздному ночному небу, опору в котором выдумал один лишь человеческий разум, которому сложно поверить в происходящее. — Её и нет, — как будто бы спотыкается на месте Арсений, но на самом деле наглядно показывает: стоит попытаться носок опустить ниже уровня «пола», как тот с лёгкостью ныряет дальше без каких-либо препятствий. — Зато тропа есть. — Умничаешь? — усмехается Шастун, переглядываясь с Поповым, у которого довольная улыбка виднеется на кончиках губ. — Может быть. В конце концов — раз знаю, то почему бы не поделиться? — сжимает парень их ладони крепче, чтобы точно не пропасть в бездне, заинтересованно поглядывающей на очередных своих гостей. Шаг влево, шаг вправо — и никто больше не найдёт путников, сошедших с единственно верного для них пути. Даже идущий всего в шаге впереди от них Выграновский кажется ужасно далёким. Точно стоит перейти на бег, а тот всё равно будет размеренно переставлять ноги, лишь только удаляясь всё дальше. Вперёд, назад, вверх, вбок или же вниз. Если задуматься, то направляются они все именно туда. На глубину. До которой нырнуть самому сложно, не ведая конкретной точки. В такие дали, где нельзя точно сказать, где именно они окажутся. — Запоминай тропу. На всякий случай, — шепчет на ухо Арс, точно бы не желает нарушать тишины, в которой не слышно даже собственных шагов. Антон лишь кивает в ответ, примерно понимая, о чём идёт речь. Среди отсутствия всего, что только может прийти в голову при описании пространства, можно почувствовать относительную безопасность, от которой нельзя уклоняться ни на шаг в сторону. Именно этому пути и нужно следовать. И не важно, будет ли он всю оставшуюся жизнь ходить на Базар с проводниками или нет — подобные вещи всегда стоит держать в голове. Одна ошибка — и ты не просто ошибся. Ты в лучшем случае окажешься на другой стороне земного шара. О том, что происходит в худших, рассказывать уже некому. — Кажется, где-то здесь, — останавливается впереди Эд. Его руки начинают аккуратно, сантиметр за сантиметром прощупывать пространство перед собой, пока наконец не останавливаются, сжимая воздух чуть сбоку от себя, точно бы дверную ручку. Стоит тому её не без труда провернуть на девяносто градусов, как в воздухе появляется три тоненьких полосочки золотистого света. Как ни странно, тот не режет глаза, наоборот кажется удивительно тёплым и приятным. Те становятся всё больше и больше, пока наконец не становится понятно — дверь на выход открыта. Антон чувствует себя точно бы перед просмотром какого-то нашумевшего фильма, о котором все постоянно что-то говорят, но его сюжет для него всё ещё остаётся тайной. Тайной. Которая вот-вот должна быть раскрыта. Осталось лишь поддаться ведущему его за собой Арсению и переступить порог. Первое, что он слышит — шум и гам. Как раз то, что должно быть на самом обычном базаре. Много голосов, где-то играет музыка, в ином месте точно бы зажигают невидимые глазу бенгальские огоньки. Второе, что ему удаётся понять — вокруг множество людей, кто-то даже умудряется наступить ему на ногу перед тем, как убежать дальше, шлёпая своими ластами. — Осторожнее надо быть, — цыкает рядом Арсений, чьи кроссовки так же не обошла участь быть задетыми каким-то проходимцем. — Ой да ладно тебе, мы ж, считай, из неоткуда появились. Тут скорее на вас бубнеть надо, что на проходе встали, — добавляет Выграновский, успевший отойти в сторону какого-то шалаша, вокруг которого особенно много света, чей источник можно заметить в сотнях банок разных форм и размеров. У Антона голова идёт кругом от внезапно появившейся под ногами земли. Настоящей земли, утоптанной практически в камень сотнями прошедших по ней ног. Над головой всё та же зияющая чёрная пустота, зато количество ушлых вокруг таково, что, глядя зачастую на пустующую Навь, невозможно догадаться об их настоящем числе. За толпой сложно, но можно различить крыши шалашей, палаток, старые кирпичные сооружения, похожие на советские остановки, украшенные блестящей мозаикой, будто бы вырванные из зданий стены, разбросанные то тут, то там. Где-то вдалеке можно увидеть купола нескольких шатров, киоски, на которых явно когда-то красовалась надпись «Союзпечать», и множество других зданий и помещений из разных эпох. Все они похожи на кубики, разбросанные невпопад по земле. Особенно когда на глаза попадается высокое строение, наверху которого красуется церковный колокол, да только явно то не часовня, а скорее чей-то ржавый гараж, на который случайно попал этот пережиток прошлого, в который никто не спешит звонить. — Похоже, в этот раз Базар ещё глубже, — подмечает Арс, уводя Антона в сторону того самого шалаша, с хозяйкой которого уже успел разговориться Эд, видимо, его здесь все знают. — Когда я попал сюда в первый раз, это место больше походило на город. Только вот Шаст не знает, что сказать. Всё, чего ему сейчас хочется — точно ребёнку пробежать по округе, заглядывая к каждому торговцу диковинками, который встретится на пути. Потому что даже эта самая лавка, рядом с которой они появились, кажется по-настоящему волшебной, хотя в ней не должно быть ничего особенного: просто сотни солнечных зайчиков, запертых по банкам, блестят золотистым тёплым светом, а среди них стоит ещё несколько десятков метящихся дымных комочков, лучащихся холодным голубым. То явно куда более редкие блуждающие огоньки, которых в здешних краях не сыщешь. Скорее всего их привезли откуда-нибудь с севера. — Арс, сколько у нас есть времени? — решает спросить Антон, продолжая рассматривать в первый раз в своей жизни блуждающий огонёк. Будь они на топях, тот бы уже давно попытался завести наблюдателя туда, где бы он сгинул, но в банке его очарование далеко не смертельно. — Думаю, часов двенадцать-четырнадцать. Мы пришли вовремя, так что можем уйти даже раньше. Здесь особо нечем заняться, — отвечает тот скучающе, на что нельзя просто взять и не обернуться, комично высоко вскинув брови. — Не выпендривайся тем, что и так тут всё знаешь! — ставит тот руки в боки и делает лицо обиженное, но вместе с тем срывающееся на улыбку. Мечта детства наконец сбылась и взять от неё теперь хочется как можно больше. — В таком случае могу предложить услуги экскурсовода. Правда за историю происхождения каждого местного лотка рассказать не смогу, но по крайней мере компания приятного и интеллигентного человека тебе обеспечена. — Ты мне сейчас рассказываешь информацию с сайта знакомств? Учти, я в людях ценю больше всего юмор и жизнелюбие. — Тогда тебе точно не к Арсу, он у нас любит побыть бубнящей бабкой, — отзывается неподалёку Выграновский, застёгивая свой рюкзак, в котором неизвестно, убавилось ли что-либо или наоборот ушло в руки торговке, для которой «кикимора болотная» было бы прекрасным описанием, судя по застрявшему в лохматых седых волосах мху и грудах странного тряпья, формирующим нечто отдалённо напоминающее платье. — Лучше быть бубнящей бабкой, чем пердящим дедом, так что тебя мы бросаем. Ты только не расстраивайся сильно, — усмехается Попов. — Обязательно в честь этого прорыдаю всю следующую ночь в подушку. Но ладно, свидимся ещё, — кидает тот и без лишних слов и жестов уходит, через несколько мгновений скрываясь в толпе, в которой некоторые прохожие бросают на него взгляды и изредка приветственно кивают. — Что там говорят, баба с воза… — Если ты сейчас договоришь, то не только будешь дедом, но и сломаешь всю выстроенную до этого тобой же логику. — Не будь душнилой. — О великий бывший курсовод, тогда веди! — хватает Антон парня под руку, чтобы, несмотря на свои же слова, двинуться, куда глаза глядят. Уйти далеко не удаётся. Соседний ларёк, в котором когда-то продавали печать, тут же завлекает к себе разбитыми витринами, в которых стоят мелкие побрякушки, точно на барахолке::напёрстки, старые пожелтевшие открытки с цветами и городами, крохотные фарфоровые статуэтки, всевозможные значки с головами Ленина, красными звёздами, награды почётным выращивателям конопли вперемешку со старыми духами в крошечных флакончиках манят к себе, несмотря на то, что никому эти безделушки не нужны. Однако Антон всё равно тратит минут десять на то, чтобы все рассмотреть, и ещё минут пять на то, чтобы отделаться от мужичка их продающего и настаивающего на том, что Арсению точно подойдут запонки, у каждой из которых нет пары. Зато у следующего торговца дела идут гораздо лучше. — Граали! Не упустите шанс приобрести себе личный Грааль! Деревянные и латунные. Подойдёт любая кровь! От человеческой до свиной! Даже Паучиха использует такие в своём небезызвестном баре! — восклицает мужчина с носом пекинеса. Антон слушает скептично, однако всё равно пробивается сквозь толпу поближе, чтобы увидеть невнушительный прилавок с разложенной на земле скатертью, на которой выстроились нестройные ряды всевозможных кубков разных размеров. Все они точно были кое-как выпилены на станках и не самым лучшим мастером, некоторые больше похожи на куски металла, кое-как скомканных в чаши, к которым опасно прикасаться. Без занозы или же пореза об острые края точно не останешься. Там же рядом с торговцем стоит пара пятилитровых бутылок из-под воды, наполненных красной непривлекательной жидкостью, которой тот наполняет один из небольших сосудов. Его в руки берёт весьма молодая с виду девушка, без раздумий выпивает залпом и слизывает катящуюся с губы красную каплю, оставляющую за собой розоватый след. Зрелище весьма и весьма непривлекательное. Можно сказать, что даже отчасти тошнотворное. Антон бы точно ни за что не стал бы по доброй воле подобное пробовать. Потому и отступает спешно назад и замечает отвращение на лице стоящего рядом Арса. — Попадаются здесь и такие экземпляры. Я бы на твоём месте не стал пробовать. — И в мыслях нет, — кривится Антон, предпочитая перебраться к следующей лавке, где поменьше людей. — Да и вообще-то он кровь в вино не превращал. Вроде там же был символизм и все дела. Так что маркетинг дерьмовый. — Я его раньше не видел, так что думаю, он приезжий. И думаю до следующего Базара ему не дадут остаться. Именем Паука просто так бросаться не стоит, особенно, когда его коверкаешь, — подмечает Арсений, когда они подходят к одному из тех зданий, что походят на старые остановки, которые нынче можно встретить разве что на трассе в провинции, где от их былой красоты остались лишь только изуродованные не временем, а людьми намёки. Эта же осталась в своём первозданном виде — всё так же поблёскивает синей и оранжево-красной мозаикой в свете расставленных и даже подвешенных гирляндой баночек с мечущимися там солнечными зайчиками. Только вот рисунка рассмотреть всё равно не получится. Все стены здесь и даже пол увешаны картинами. Их нельзя назвать весёлыми. Вероятно, если на первой из попавшихся на глаза изображена подрагивающая меж оконными ставнями муха, то их скорее всего назовёшь и вовсе мрачными, ведь и остальные не блещут жизнерадостностью. Краски на них всех слегка двигаются, отчего чёрно-синяя гамма затягивает в себя, наполняя неприятной тяжестью. Рядом же вместе со всеми своими принадлежностями в виде мольберта, красок, крошечного раскладного столика и такого же крошечного стульчика расположился человек, который с виду не должен уметь обращаться с кистью, ведь она в его руках кажется микроскопической, да выглядывающие из-под широких штанин медвежьи лапы никак не сочетаются с натурой художника. Однако тот рисует прямо сейчас: копирует на холст суету Базара, а также следующую торговую палатку. Та и впрямь заслуживает внимания. Когда Антон только попал сюда и услышал отголоски музыки, то никак не мог подумать, что она не будет по-настоящему живой. Когда электричество невозможно использовать, логично представить, что звучащая неподалёку скрипка, фортепиано и вроде как даже какой-то духовой инструмент окажутся настоящими. Только вот ничего подобного. Обособленным островком посреди толпы без какой-либо крыши над головой или стен расположилась лавка с десятками небольших коробочек, у большинства из которых есть рупоры всех размеров от мала до велика. Самый огромный, кажется, мог бы зажевать всю верхнюю половину самого Антона. Однако те не промышляют людоедством, даже напротив. Из них исторгаются крохотные странные существа, похожие то на морских коньков с крылышками, то на крохотных лошадок-качалок, слепленных неумелыми руками детей. Те пролетают над головами прежде чем лопнуть с тихим писком и хлопком, точно мыльные пузыри. Но что самое главное — звуки. Те растекаются по округе то мелодичным звучанием классики, даже Шастун помнит со школьных времён, что это Вивальди, то весёлым джазом, от которого ноги некоторых посетителей пускаются в пляс, пока иные стоят у тех самых коробочек, на которых неспешно крутятся чёрные виниловые пластинки. — Подожди… это вообще как? — вопрос вылетает сам по себе, прямо как те самые забавные существа, стремящиеся в пустое небо. Шаст искренне думал, что подобные звуки могут звучать лишь от инструментов или же завываний ветра в трубах и дроби дождя по лужам. Но вместо этого перед ним вполне рукотворное устройство, до которого ему никто не мешает дотронуться лично. Догадаться, кто именно здесь хозяин, практически невозможно. Практически каждый находящийся здесь человек чем-то по-своему увлечён: танцами, неумелым завываниям в такт музыке, тихим и медитативным прослушиванием таковой, сидя на небольших ковриках и подушках, разбросанных то тут, то там на земле, и, конечно же, воспроизведением этой самой музыки. — Это механические патефоны, — поясняет Арсений, подходя к одному из свободных устройств, устроившихся на старом комоде, у которого не осталось ни одного ящика, а с одинокого каркаса практически слезла вся краска. — В них же вся суть в игле, которая передаёт вибрации, так что работают, если их просто завести, — начинает тот крутить ручку, придерживая устройство, чтобы точно не свалилось. И вот, спустя несколько секунд и больше десятка проворотов, он его отпускает. В этот раз звучит кое-что куда более новое, хотя «Yellow Submarine» таковым назвать сложно. И звук на удивление чистый. В Яви он бы точно был испещрён помехами, самыми обычными, слышными даже слепым, но на этой стороне бытия всё иначе. Будто бы Ринго Старр и Джон Леннон поют лично прямо на этом Базаре, где их не стесняются перебивать сотни людей и ещё десяток звучащих неподалёку мелодий. — Не то чтобы я был фанатом Битлов, но это так круто, — произносит он завороженно, то глядя на движущуюся по кругу пластинку, на которую в какой-то момент приземляется странное существо размером с пятирублёвую монету, хоботом как у слона и телом, больше напоминающим ящерицу без хвоста. — Не говори только, что тебе это всё успело надоесть. Такое ведь бывает только раз в полгода. А больше нигде не встретишь, — подносит он палец к крохотному слоноящеру, но тот лопается, не успев даже сдвинуться с места. Арсений смотрит на него долго. От таких взглядов зачастую начинаешь гадать, что же в голове у собеседника. Потому как сам Шаст понятия не имеет, о чём можно так задуматься, глядя на него. Разве только о том, что он сейчас себя ощущает удивительно наивным, точно обычные дети на Новый Год в ожидании чуда под ёлкой. Только вот в его жизни новогоднее чудо случилось лишь один-единственный раз в жизни и иного он бы не пожелал. Потому как оно с ним до сих пор. И без него этот вечер был бы гораздо хуже. — И впрямь, — выдает он коротко, в итоге отворачиваясь в сторону рупора патефона. — Сегодня всё немного иначе… — произносит он скорее для себя, ведь Антон его едва ли слышит, но улыбка всё равно лезет из души наружу. Всё же Арсений тоже чувствует эту атмосферу вместе с ним. Может быть вокруг и много других людей, много ушлых и наверняка есть и чуждые, но все они где-то за пределами их личного пузыря, в котором эмоции разливаются только между ними двумя. И никого Антон бы не хотел видеть сегодня рядом, кроме него. — Арс, смотри! — указывает он на рупор патефона. Из его тёмных глубин выплывает жёлтое, почти что по-мультяшному округлое существо, решающее сделать круг вокруг Попова, чтобы набрать скорость и устремиться спустя несколько секунд дальше покорять бесконечные бездны беззвёздного неба. — Жёлтая субмарина, как думаешь, сколько она протянет? — запрокидывает голову Шаст, наблюдая за тем, как воздушная подлодка уплывает всё дальше, пока не исчезает в темноте, так и не проронив ни единого писка. — Может быть, пока играет музыка. Они остаются дослушать последние пару минут, наблюдая за всеми остальными существами, срок жизни которых оканчивается слишком быстро, чтобы увидеть что-то кроме суеты Базара, в которой можно раствориться. Антон так и поступает, только, к счастью, в отличие от них, у него есть свой маяк, за которым он готов лететь дальше, рассматривая все местные диковинки, как только пластинка останавливается, как только последний раз произносятся строчки, которым они оба начинают в какой-то момент подпевать: — We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine… Они застревают в головах, продолжая там крутиться даже тогда, когда наступает черёд узреть крошечный сад, расположившийся рядом. Только вот деревья в нём не прикованы корнями к утоптанной земле, а стоят чинно в горшках и мешках, готовые к тому, что кто-нибудь их заберёт с собой. Конечно же по согласию владельца, смутно знакомого Антону, вероятно ещё с тех времён, когда в детстве ему доводилось бывать на птичьем рынке. Приветственный кивок со страшной почти беззубой улыбкой от мужчины, принимающего у кого-то наличку за проданное дерево с плодами-глазами тому подтверждение. В получившейся небольшой рощице тоже, как и везде, развешаны и расставлены баночки с солнечными зайчиками, однако здесь всё равно темень. Та прикрывает собой незнакомцев, расположившихся под нависающими кронами в лучшем случае трёхметровых деревьев. На некоторых из ветвей красуются фрукты и ягоды, о спелости которых судить сложно. Они с Арсом проходят вдоль небольшой аллеи, явно попавшей в Навь из прошлого старого парка за домом культуры: под ногами ещё целая плитка, а по бокам расположились чистые скамьи с коваными ножками, которые ещё никто не додумался раскрасить рисунками членов, распилить и сдать на металлолом или же потушить о них сотни сигарет. Всё настолько старое, что даже новое. Однако они нигде не останавливаются, чтобы присесть. У Антона уже начинают гудеть ноги, но интерес превыше всего, да и отдыхать под деревом, на котором растут штуки, отдалённо похожие на груши, но куда больше на женские тела без ног, но с пышными ягодицами и не такой пышной оголённой грудью его чутка смущает, не говоря о глазных яблоках всех существующих в мире цветов, чутка смущает. Особенно когда те пялятся им в спины, когда парни проходят мимо них держась уже скорее по привычке под руку, хотя необходимости для подобного сейчас и нет. В тихой аллее, на которой нет никого, кроме любителей альтернативного садоводства, потеряться сложно. — А насколько Базар вообще большой? — решает задаться вопросом Антон при взгляде вдаль, где всё ещё виден бледный золотистый свет с лавок не то всё тех же торговцев саженцами, не то уже совсем других. — Спросил чего б полегче, — вздыхает Арсений, тоже оглядываясь по сторонам. — Я пытался порой обойти его весь. Иногда кажется, будто бы начинаешь ходить кругами, но места всё равно меняются. Не хочу этого признавать, но о таком лучше расспрашивать Эда. Или найти какого-нибудь свихнувшегося учёного, решившего начать исследовать Навь с логической точки зрения. — Сумасшедший учёный? Как в фильмах? Если бы такие вообще существовали, то не уверен, что они бы долго продержались в таком месте, — фыркает Антон, направляясь вместе с Арсом чуть вбок от наскучившей аллеи в закуток, откуда доносятся манящие чуть сладковатые ароматы, а деревья редеют, давая простор устроившимся в битых горшках цветам. — Думаешь, без электричества они бы не смогли заниматься профессиональной деятельностью по воскрешению трупов? — Да нет, скорее такие ушлые доводили бы совсем не стальные нервы гримов до предела. Антон криво усмехается, припоминая весьма неприятный момент своего прошлого, и не смотрит на Арсения, на чьём лице на мгновение ложится тёмная тень. Вместо этого он начинает рассматривать цветы. На первый взгляд в них нет ничего сильно выделяющегося: розовые листья лилейников медленно извиваются, чуть поблёскивая влагой, анютины глазки не имеют ни белков, ни радужек со зрачками, а алые розы по размерам весьма внушительные, степенно покачиваются на своих безыгольчатых стеблях. — Фраза «не для тебя моя роза цвела», похоже, имеет здесь прямое значение, — ухмыляется Арсений, склоняя к себе один из стеблей с распустившимся алым бутоном. — Ты это к чему? — непонимающе смотрит на него Антон, для которого улыбка на чужом лице имеет явно ехидный характер по неизвестной причине. — Шаст, ну подумай. Это же выглядит как агрегат для глубоко одиноких мужчин, жаждущих, так сказать, женского тепла. В этот раз Шаст пытается рассмотреть, о чём идёт речь, и глядит в сердцевину, где вместо лепестков можно увидеть кое-что обычным цветкам нехарактерное. Там вместо пестиков-тычинок находятся чутка приоткрытые пухлые губы, точно бы выкрашенные самой яркой в мире красной помадой. — Вроде бы и цветочный магазин, но если взглянуть под другим углом… — склоняет тот голову для наглядности, — то секс-шоп получается. Интересно, если здесь есть каллы, то что у них из соцветия торчит? — с намёком произносит Арс, отпуская несчастный цветок, к которому Антон теперь точно предпочёл бы не прикасаться. Как и к лилейникам, чьи лепестки теперь точно можно с уверенностью назвать языками. — Если бы такие были на шоу «Холостяк», то оно бы приобрело совсем другой окрас. Однако не все местные растения кажутся мутантами из человеческих частей тел. Чем дальше от аллеи, в сторону, где шум толпы становится всё громче, тем привычнее становятся живые цветы, среди которых появляются и знакомые сухоцветы, один из которых, ценой в один счастливый билетик, всё ещё стоит у них дома. Коралловые ветви и светящиеся одуванчики, венерины башмачки, которые налезут на крошечные детские ноги, стеклянные лепестки куркумы, о которые можно порезаться, золотые физалисы, парящие в воздухе и переливающиеся всеми цветами радуги, точно гирлянды, гипсофилы приводят их к уже готовым букетам, стоящим в старых графинах из советского хрусталя и индийских эмалированных вазах. Рядом с ними над новыми шедеврами трудится женщина с вислыми собачьими ушами, которые сложно увидеть во всё таких же спутанных волосах. Словно бы с того раза, как Антон её видел, она так и не притрагивалась к расчёске. — Это же у нас егерь! И, похоже, предмет обожания, для кого предназначался прошлый букет? Как, пришёлся тот по вкусу и теперь пришли за новым? — тут же подскакивает та ближе, заставляя Арсения от неожиданности встрепенуться. — Думаю, ещё раз приобрести у вас что-то мне будет не по карману, — чуть застенчиво улыбается парень, припоминая, что данная особа деньгам предпочитает вещи поинтереснее. Однако, глядя на красивые, хотя и хаотично расставленные букеты, такая мысль всё равно ненароком пробегает в голове. — Ну… Кто знает, кто знает, — подступает та ближе, чуть щурясь. — Но если надумаете что-нибудь взять, лучше обращайтесь ко мне, а то, знаете, эти все археи свои выращивают, а я такое, знаете, не уважаю. — Ну, у всех разные вкусы… и потребности, наверное, — тянет Арсений, разглядывая диковинки уже совсем иного характера, к которым прикасаться не решается: все они выглядят и ощущаются так, что если от какого-нибудь коралловидного отростка отпадёт хоть кусочек, для уплаты долга придётся тащить что-нибудь из домашнего серванта в лучшем случае. — Я бы на твоём месте к таким вещам не пристращалась. Вы, наверное, и не видели, как проклятые цветы выращивают. Вам в городе повезло с могильщиком — никто трупы не выкапывает чтобы потом раз — и в нору скинуть какую подальше, да черенками утыкать. Говорят эти идиоты, что призракам ничего от этого не убудет, а потом начинают всякие безымянные плодиться, как на дрожжах… А ты чего так побледнел? — добавляет та в конце, видя лицо Шаста, которому с виду нехорошо. Хотя Арсений его эмоции по этому поводу явно тоже разделяет. — Да так… Веточки и паутинки и впрямь как-то посимпатичнее будут. — В каком-то смысле все растения питаются трупами, если тебе от этого будет легче, — произносит тихо возле уха Попов, кладя руку на плечо. — Не особо. Это же мерзко, — морщится он, оглядываясь назад, где всё ещё отчётливо видны силуэты деревьев, выстроенных вдоль аллеи и окружающих прошлые цветочные лавки, ассортимент которых можно найти в анатомическом театре или же в морге. — Ну что ты раскис, археи не такие уж страшные, у них даже нет душ, так что волноваться так сильно не нужно. Но раз ты такой чувствительный, пойдёмте я вам чего интересного покажу. Да, давайте, за мной и осторожнее! А то бывали тут случаи, — произносит та, ловко уносясь вдаль по крохотным тропинкам своих торговых рядов, походя оттого на излишне дряблую, старую и нечистокровную таксу. Слишком уж ловко женщине подобной комплекции удаётся пробираться дальше, оставляя своих не то гостей, не то потенциальных покупателей позади. — Ты как вообще? Если хочешь, можем уйти. Может быть, взять чего попить или перекусить? Ты ведь не ужинал даже, а эта дама и так себе на уме, не думаю, что сильно расстроится, если не обнаружит нас. Посчитает, что мы просто потерялись по пути, или даже не заметит пропажи, — просыпается в Арсении беспокойный взгляд, как только незнакомка и вовсе пропадает из виду за высокими стеллажами с расставленными на них живыми растениями. Только эти навряд ли являются археями, скорее обычными лечебными травами, ставшими в Нави слегка иными, нежели на иной стороне. — О еде на ближайшее время лучше вообще забыть. А ты не волнуйся, я может быть и не привык к такому, но ничего страшного не произошло. Лучше давай за ней сходим, — хлопает он Арса по плечу, пытаясь отделаться от мыслей, в которых всё ещё витают изображения расчленённых тел с засеянными в них семенами и вставленными в них черенками груш и яблок. — Она, похоже, охотница, так что и впрямь может показать что-нибудь интересное. — Охотница? — удивляется Арсений, нехотя отступая за спину Шаста — кто-то ведь должен следить за тем, чтобы в узком проходе тот ничего не задел и в случае чего вовремя поймать букет, вазу или же самого Антона. — Ты тоже думал, что они должны быть эпическим челами, смахивающими скорее на супергероев, раз добывают всякое со дна, а не вот такими? Ожидание — реальность. — Она бывает жестока, — слышится чуть разочарованный голос Арсения позади. Антон в детстве представлял себе охотников скорее подобными Индиане Джонсу — крутыми и авантюрными героями, при встрече с которым наверняка тут же станет ясно, что перед ним далеко не обычный ушлый. Однако эта флористка, если её можно таковой назвать, не разбила детских фантазий. Скорее изменила их, сбив голливудский блеск, который можно встретить разве что в фильмах. Зачастую люди, не покидающие глуши, живущие далеко от всего остального мира, проходящие через трудности и плюющие на мнение окружающих, не выглядят как с обложки. Они находят её спустя минут пять или десять, и то только благодаря тому, что она вдруг выныривает из-за шалаша. Самого настоящего: из ветвей и успевших увять листьев, часть из которых лежит неприглядными ошмётками на земле. — Будете медлить, так под конец и до выхода не доберётесь. Давайте, заходите, заходите, — подзывает она, лишь наполовину высунувшись наружу, точно бы из будки. Всех с детства учили не вестись на заманчивые предложения незнакомцев, но Антону хочется ей доверять. Как говорится, собака — лучший друг человека. Да и Арсений под боком по привычке внушает чувство безопасности. Потому он и ныряет следом в хлипкое строение, чью крышу может пробить головой, если решится разогнуть скривившуюся у прохода спину. В отличие от улицы, здесь не стоит ни единой баночки с солнечными зайчиками, потому привычный полумрак и вовсе сменяется темнотой, в которой всё равно хорошо различим всякий хлам, среди которого стоят ящики, сундуки и развешаны авоськи, сквозь сетки которых спускаются окаменевшие воздушные корни растений, состоящих лишь из них. Им с Арсом приходится стоять друг к другу плечом к плечу, чувствуя себя точно бы в детском домике из подушек и покрывала — стоит задеть хоть что-то, и вся конструкция рухнет им на головы. Только женщина в этой тесноте и умудряется мельтешить из стороны в сторону, убирая в сторону увесистый сундук, в котором по всем заветам пиратских историй должен находиться клад. Но, видимо, не в данном случае. — Вы там дверку прикройте, а то ему свет противопоказан, — машет та рукой в их сторону, заставляя обоих парней оглядеться по сторонам в поисках того, что играет здесь роль двери. Похоже, ею оказывается тряпка, кое-как прищепками прицепленная к веткам над проходом, которую Арсений задвигает осторожно, чтобы та не сорвалась. Видимо, ему так же интересно, что им хочет показать охотница, приведшая в лачугу. Ещё больше интриги добавляет то, как женщина склоняется к земле и поддевает ладонями крышку невидимого до того плетёного из ветвей и заделанного грязью люка. — Смотреть, но не трогать, мне их не каждый год удаётся собрать, — смотрит она на каждого по очереди пристально, дожидаясь пары уверенных кивков в комплекте с непонимающими, но заинтересованными взглядами. В итоге, убедившись, что никто из гостей не собирается вести себя вне рамок приличия, та наконец поднимает крышку вверх. Антон не знал, что именно им должны показать, и даже когда из подполья вдруг льётся свет, точно из того самого чемоданчика из «Криминального чтива», он всё ещё не понимает. Зато в шалаше вдруг становится очень тепло, но не жарко, свежо, как после летнего дождя, а в воздухе появляется аромат зелени. Всё это исходит от лежащего на убогой грязной простынке цветка, горящего переливающимся оранжевым и красным цветом. Как если бы пламя костра заперли в стеклянном бутоне не то лилии, не то лотоса, не то какого-то иного цветка со множеством лепестков, растущих из центра, в котором свет особенно ярок, а градус, будь то настоящим пламенем, должен был быть особенно высок. — Что это? — присаживается рядом Арсений на корточки, скрипя своей кожанкой. Даже цвет его голубых сапфировых глаз уступил яркому отражению, явившемуся в очи всех троих. — Смогла я удивить егерьского фамильяра, да? Хотя вам бы о таком в первую очередь знать надо, — усмехается женщина, сидя рядом и придерживая люк руками. — Это цвет папоротника, собрать можно только раз в год, в ночь Ивана Купала. По секрету скажу, все его отчего-то на поверхности ищут, но такой свет можно найти только в самых тёмных глубинах. Антон не сказал бы, что это самый красивый в мире цветок, даже те, что растут в Яви, порой бывают куда более изощрёнными в своих формах. Только вот глядя на этот появляется такое приятное чувство в груди… Не просто покой, а скорее тепло и уют домашнего очага. Ощущение, что ничего плохого никогда в жизни не случалось и случиться не может. Дай подобную вещицу самому несчастному в мире человеку, потерявшему всё, что и кто у него был, и он всё равно найдёт причины жить. Он один может заменить всё, что было утеряно, не заставляя более чувствовать боль или же пустоту. Только вот он счастья настоящего не принесёт. Наверное, потому и прикасаться к нему не хочется совсем, лишь только любоваться. Однако краем глаза он видит, как Арсова рука в его сторону нервно дёргается и останавливается лишь только потому, что Антон успевает её перехватить и в своей сжать. Не только потому, что просили не трогать, скорее самому не хочется, чтобы Арсу был нужен этот цвет. — Так почему вы решили нам его показать? Не только же потому, что мне стало дурно? — спрашивает он, с некоторым сожалением отрывая взгляд, чтобы перевести его на женщину. — Хорошо, что ты не столь наивен, — кивает та одобрительно, на папоротник даже не заглядываясь, словно бы для неё он безусловно ценен, но не более, чем в стоимости. — Он проживёт только до следующего Ивана Купала. А на такой товар следует найти хорошего покупателя. Это задачка не из простых, а сам понимаешь — мне легче, когда они меня сами находят, а не наоборот. — Хотите, чтобы я прорекламировал вашу цветочную лавку? — не без улыбки удивляется Шаст, представляя, как бы каждому из своих собственных клиентов обращался с предложением выкупить у охотницы кое-какой редкий товар. — Кому нужны простые цветы, тот и так их найдёт, в этом ничего сложного нет, если захотеть искренне. Я обращаюсь к тебе потому, что ты егерь. Я ищу ему такого хозяина, которому он был нужен. Того, кого бы он мог спасти от безрассудных поступков. Ушлым он не нужен, они уже свой выбор сделали, а вот слепым может понадобиться. Теперь становится понятно, почему о цветке папоротника рассказали именно ему вместо того, чтобы пустить слух по всей Нави. Клиента ждут со стороны, с которой тот не сможет увидеть продавца и его товар. Зато он сам в случае чего о нём сможет рассказать или даже передать. Если до такого дойдёт, конечно. — И не жалко его продавать? — вдруг спрашивает Арсений, всё ещё поглядывающий на сверкающий цветок с толикой желания. — За свои годы я таких нашла не один десяток и каждый раз с лёгкостью отпускала. И этот не исключение, — решает та избавить его от искушения, закрывая люк, с которого осыпается грязь. Свет меркнет, уютное тепло исчезает, а от запаха остаётся лишь воспоминание в черепной коробке. Хочется шторку приоткрыть, чтобы излишне тесная коморка таковой перестала ощущаться. Это Антон и делает, хотя на самом деле света не то чтобы больше становится. Зато ощущение присутствия рядом цветка папоротника совсем пропадает, заставляя мир вновь стать куда более просторным, чем минуту назад. — Так что, если кому-то он станет нужен, ты знаешь, к кому этого человека нужно направить. — Может, хоть имя скажете тогда? А то, знаете, это даже для меня всё как-то странно выглядит, — мнётся он, уже собираясь уходить. Может быть и удостоилась не то честь, не то деловая солидарность увидеть столь занимательную вещицу, но теперь, кажется, среди цветов им делать больше нечего. Даже самые изощрённые археи и удивительные растения Нави сегодня точно не смогут привлечь столько же внимания. — Оно не к чему, — отмахивается та, начиная перебирать свои карманы, пока не двигается к выходу, из-за чего они оба тоже в итоге оказываются снаружи, где воздух всё такой же не тёплый и не холодный. Спустя несколько секунд в её руках оказывается крохотный железный коробок-портсигар, из которого на совсем не белый свет показывается сигарета. Однако вместо того, чтобы поднести её кончик к зажигалке, женщина идёт к одному из деревянных стеллажей со множеством ржавых железных банок, на одной из которых ещё видны следы от кофейной этикетки. Стоит открутить её крышку, как в воздухе повисает запах гари, а зажатая в губах сигарета ныряет внутрь, чтобы через пару секунд показаться уже с тлеющим на конце огоньком. — Сигаретку будешь? А то я так прикинула, что с того раза тебе должна ещё сдачу. «Чапманом» или даже «Кэмелом» здесь точно не пахнет. Запах не только очень крепкий, но вместе с тем отдающий странной кислинкой с неприятной горечью, заставляющей даже прокуренные лёгкие просить о пощаде. От такого стоящий рядом Арсений делает пару шагов в сторону и нос воротит, со своими системами нагрева и вовсе не привык к подобному, а Антон лишь вежливо отказывается. В последнее время он стал курить сильно меньше, чем когда-то. Здоровый для егеря образ жизни с регулярными походами в Навь не располагает. — Ну, в таком случае, чтобы в долгу не оставаться, — дымит та при каждом слове пшенично-жёлтым цветом, откладывая в сторону банку из-под кофе, чтобы обратиться к стоящим неподалёку вазам, из которых, видимо, и берёт будущие составляющие своих творений. Антон видит, как та достаёт один из коротких стеблей с небольшим чёрным бутоном на конце и ловким движением рук обламывает тот почти под самую головку, оставляя совсем крошечную ножку, которую даже в стакан не поставишь. Хочется отказаться даже, ведь что с этим делать — совсем непонятно, но уже через несколько секунд загадка проясняется, когда та хватает с полки зажим и возвращается к ним с подобием бутоньерки-заколки. — Думаю, тебе он пойдёт больше, — смотрит она на них обоих, даже чутка принюхиваясь по привычке, хотя, казалось бы, такой крепкий табак должен всё перебить, а после цепляет чёрный цветок, похожий на крошечный букет из перьев, к борту Арсеньевской куртки под его удивлённый взгляд. — Спасибо? — смотрит он вниз на новое приобретение, чей синий пластиковый зажим выглядит весьма нелепо, зато сам цветок достоин быть великолепной брошью, которую, к сожалению, каждый день не поносишь. — Пусть будет на удачу. А то всё ходишь мимо, да не замечаешь. Антону кажется, что она о том, что Арсений работает неподалёку и она точно его могла видеть в переходе, однако с мыслей его тут же сбивают, не давая рассмотреть по-забавному растерянную реакцию Попова. — Чую, у тебя с собой есть и в этот раз чего интересного, но вещица потрёпанная уже. И не тобой пахнет, так что не знаю даже, чего б эдакого могла б на обмен предложить. — Я лучше как-нибудь ещё к вам в переходе загляну. Подходящий случай точно ещё будет. У тебя же ещё куча премьер будет, да, Арс? Мне все прошлые ещё отрабатывать надо, — подмигивает он, заставляя того теперь ещё и смутиться. Смотреть на все возможные реакции парня одно удовольствие, будь то смех, порой даже раздражение, но растерянность и лёгкое смущение трогают Шаста особенно сильно. — Цветы вообще-то и просто так можно дарить, — дотрагивается тот до бутона, понимая, что, в общем-то, тот просто миновал рук Антона, прежде чем к нему угодить. Хотя, конечно, лучше бы его прицепила не дымящая паровозом потрёпанная женщина. — Флиртовать лучше без третьих лиц, а? — смеётся та, устраиваясь в стороне. — Так что идите лучше дальше веселиться, уже треть ночи как прошла. — Да не флиртуем мы, — наступает уже очередь Антона смущаться, неловко пряча руки в карманы брюк. — Да-да-да, — усмехается та, уходя обратно туда, где они её случайно и повстречали этой ночью. Честно сказать, Антон даже благодарен тому, что она ушла первая. Только всё равно оставила его с тем, что хочется как-то от неловкости избавиться. В отличие от некоторых, быстро стряхивать её с себя он не умеет. — В каком-то смысле она права, — эти слова, услышанные от Арса, заставляют встрепенуться и посмотреть на того большими округлыми глазами. — В смысле? «Хочешь сказать, что мы правда флиртуем?» — ответы «да» или «нет» кажутся одинаково желанными, но такими, от которых парень предпочёл бы ужом увиливать, потому даже если Арс сейчас пошутит, Антон не знает, что сказал бы в ответ. Потому что, наверное, он правда предпочёл бы флиртовать и в этом ни за что не признаваться. Хотя бы Попову в лицо. А раскусить его ложь проще простого. — Уже треть ночи прошла, а ещё не всё увидели. Так что пошли, раз тебя больше не мутит, возьмём что-нибудь перекусить, если поискать, то и фудкорт найдётся, — произносит тот, уносясь по тропинке, ведущей за шалаш дальше, прочь от уголка пустынной обители садоводов, в сторону шума и праздника. Антону даже приходится начать активнее ногами передвигать, чтобы за тем успеть. Если искать, то, конечно, всё в итоге найдёшь, но для начала обойдёшь кучу иных лавок, в которых то азиаты с кошачьими усами вместо бород продают специи и табак, то обнаружишь загадочный магазинчик с часами, чья торговка заверяет — все они остановились во время человеческих смертей поблизости, то старушку с зеркалами, отражающими всех ушлых лишь только в полностью человеческом облике, без клювов, клыков, ушей и хвостов. Однако по запахам масла, специй и жареного мяса удаётся добраться до местного фудкорта. Только вот ничему здесь доверять лучше не стоит — о медкнижках работников заикаться не стоит, как и о санитарных нормах. Если всевозможные конфеты, от которых невозможно взгляда оторвать, ещё можно посчитать чем-то в теории безопасным, если не задумываться о их составе, то когда Антон замечает неподалёку вертящихся на шампурах крыс, от которых ещё и несёт палёной шерстью, то становится понятно — местная шаурма может оказаться кормом для Альфа. К счастью, Арсений знает, на что из этого всего можно положиться, потому минует переполненные посетителями лавки с подозрительными грибами, которых никто не чурается есть сырыми, даже взгляда не кидает в сторону, откуда весьма заманчиво, несмотря ни на что, несёт рыбой и карри, а направляется прямо к атрибуту любого праздника, парка развлечений и отчасти даже кинотеатра. Так в руках у него самого оказывается бумажный пакет, переполненный маслянистым карамельным попкорном, только что буквально взорвавшимся в огромном чане, стоявшем на огромном костре. Антон, не стесняясь, крадёт у того порой пригоршню-другую, заедая его сладкой ватой, переливающейся всеми цветами и фруктовыми вкусами, на приготовление которой было смотреть занимательно. Всё же когда кто-то другой в поте лица раскручивает огромную центрифугу, а не ты сам, то настроение может только улучшиться. Даже несмотря на то, что пришлось распрощаться за это всё с его доходами за пару бессонных дней и ночей встречи гостей. Хорошо хоть, что за еду можно расплатиться самыми обычными деньгами без рисков. В итоге, следуя собственному чутью, ведущему их по узким перекрёсткам улочек из всех возможных типов построек, от зданий до прилавков, они оставляют ароматы еды позади. Как Арсений и говорил, постепенно появляется ощущения блуждания кругами: всё вокруг яркое и искристое до невозможности, несмотря на темень вокруг и зияющую бездну над головой. Карусель бесконечных диковинок знакомит их каждый раз с новыми вещами, о существовании которых порой даже не задумаешься. Однако одно из мест издали привлекает внимание. Это белый шатёр, на котором чёрной краской нарисованы вручную слегка кривые звёзды. Он не закрыт, однако людей вокруг него немного, а внутри и вовсе, кажется, никого — только десятки сложенных друг на друга небольших коробочек, перемежающихся с книгами. — Арс, — тянет он Арсения от магазинчика с украшениями, на которые сам секунду назад засматривался. — Там карты! Конечно у него есть свои колоды, старые и оттого верные, одна таро, а другая обычных игральных. Даже у них дома достаточно тех, которые он не то что в руки не брал, в глаза не видел ничего кроме коробок, но сердце того, кто умеет с ними общаться, просто не может не забиться чаще при виде такой огромной коллекции. Потому он не оставляет Арсению ни шанса на то, чтобы задуматься о покупке цепочки с игральными костями. Он конечно любит серебро, почерневшее от глубины, что на его пальцах, что на прилавке, но приоритеты складываются мгновенно. Они же заставляют ноги унестись вперёд, пока другая пара таковых их спешно догоняет, надеясь не упустить из виду. Будь это обычный магазин, все колоды были бы заперты под ключ и расставлены на показ, играя на свету своими заманчивыми коробочками. Но только не здесь: все сложены пирамидками по деревянным стеллажам, на каждом из которых написано маркером громкое «РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ». Наверняка многие это правило нарушают, однако тонкие слои картона должны спасать ведунские колоды от загрязнения. Не только кожным жиром, мусором и влагой, но и непредназначенными для них чувствами. — Хоть альбомчик с картинками какой рядом был, — смотрит Антон на сложенные аккуратно друг на друга коробочки, рубашки которых рассмотреть можно лишь в исключительных случаях. Некоторых всё же не постигла участь быть сложенными ровными рядами, и они оказались рядом со своими коллегами. Сразу становится ясно, что это совсем не типографские карты. Не только потому, что никакие из них парню визуально незнакомы. Дело в лентах и каплях сургуча их скрепляющих. Чтобы точно никто не распаковал. Однако именно из-за них и рисунки, задача которых должна быть в продаже покупателю внешнего облика, рассмотреть хорошо не получается. А там есть чем любоваться: масло и акварель, акрил и чернила струятся витиеватыми узорами по бокам и торцам. Точно ручная работа, а что самое главное — неповторимая. — Считай, что это как лавка Оливандера — местная владелица считает, что выбирать нужно интуитивно, а не по красоте, — произносит за спиной Арс, явно не будучи удивлённым разнообразию наборов, каждый из которых можно с уверенностью назвать произведением искусства. — Ты знаешь местную владелицу? — удивляется Антон, отвлекаясь от рассматривания угла, где таро и оракулы, если судить по толщине коробок, перетасованы меж собой и насчитывают не меньше сотни, а это лишь крохотная часть всего шатра. Если нырнуть дальше, за остальные напичканные картоном и бумагой стеллажи, то вполне можно будет насчитать таковых куда больше тысячи или даже двух. — Как думаешь, получится как-нибудь договориться о покупке за наличку? Однако стоит Арсу открыть рот, как совсем иной, чуть хрипловатый, начинает говорить за него. — Поверь мне, нужной ты не найдёшь. Подожди ещё недельки две и тогда ты охуеешь, отвечаю, — показывается Выграновский из глубины шатра с весьма похудевшим рюкзаком на плечах. Видимо, за это время он всё же продал в нужные руки всё, что должен был, и теперь затаривается уже сам, или же осталось дело за совсем за малым. — Если ты показался без предупреждения для эффектности, то получилось не очень, — оборачивается к нему Арсений, не будучи ни капли удивлённым появлению парня. — Если хочешь, что б я выходил с фанфарами, то ты как-нибудь сам организуйся. Можешь записаться на курсы игры на трубе, если вас в театралке вашей не учат. — Предлагаю бубенчик на шею. Тебе пойдёт. — Не, Арс, мы с тобой не такие одинаковые, но за комплимент спасибо, красивому человеку всё к лицу, а? — играет тот своей татуированной бровью, заставляя Попова глаза к потолку закатить. — А ты, Шаст, реально лучше на эти колоды не засматривайся. Хотя нет, как на бумажке написано «руками не трогай», свою ты здесь не найдёшь, а там дальше вообще чего подцепишь не то. — Не слышал о том, чтобы через карты волшебный хламидиоз передавался, — не может он не отшутиться. Только вот предупреждение Эда заинтересовывает и настораживает одновременно. Зачастую колоды — вещи глубоко личные. Неприкосновенные. До карт никто, кроме ведуна и его фамильяра, дотрагиваться не должен, ведь те впитывают в себя воспоминания о контакте, привязываются к хозяину. Этому процессу никто не должен мешать, потому те всегда и продаются в закрытых коробках. О том же, что карты могут что-то и передать, он слышит в первый раз. — Олесе от матери и бабки своеобразный бизнес передался. У доброй половины этих колод больше владельцев нет в живых, так что печати на них не зря стоят, — кивает он в сторону стеллажа, до того завораживавшего числом уникальных колод, а ныне заставляющего чутка взгрустнуть. Карты другого хозяина не примут, а шансы встретиться с переродившимся весьма малы. Бумага и картон в рабочем состоянии больше сотни лет зачастую не живут. Остаются лишь раритетом, скучающим о настоящих их владельцах, умевших с ними найти общий язык. — Ты ей новые принёс на продажу? — спрашивает Арсений, явно понимая, о ком идёт речь. — Работа встряла, так что я за полгода ток одну успел. Воплей сейчас было — ебануться можно. Так что если собираетесь дальше идти, то только на свой страх, риск и возможности того, что ваши уши увянут от разъяснений, почему ей «НАДА» ещё одну как можно быстрее, — выговаривается Эд, который, судя по всему, последние минут двадцать провёл в состоянии человека, желающего выкрутить звук всего мира на минимум. Со стороны шатёр казался пустующим, однако Шаст удивляется, когда из глубины сперва слышится мужская ругань — видимо, человек задел один из весьма уязвимых для падения шкафов, а после показывается и он сам, заставляя Выграновского непривычно устало для него вздохнуть, явно к чему-то готовясь. — Ой да ладно тебе, чувак, у неё это, знаешь, наверняка просто ПМС, вот и психанула, ты это, не обижайся только. Где я ещё ей найду такого художника, а? Ты меня с ней один на один не бросай, пожалуйста, — корчит незнакомец жалостливую моську, выглядящую на нём излишне комедийно: плотное телосложение, мощная шея и достаточно коротко стриженные волосы совсем не подходят этому умоляющему выражению лица. — Хочешь, я в баре проставлюсь? Только ещё одну колоду сделай к НГ, пожалуйста, — тянет тот, удерживая Эда за плечи, отчего Антон не может не прыснуть, едва не крючась от смеха. Спасибо, что в такие моменты на плечо Арсения можно положиться. Тот сам в голос чуть не смеётся, но на своих двоих, как всегда, крепко держится без желания умереть от смеха, точно гиены из «Как подставить кролика Роджера». — Я попытаюсь. По возможности. И не гарантирую, что успею или что это будет именно таро. Идёт? — всё же сдаётся Выграновский, отцепляя от себя чужие руки. — Идёт. Ты, Эд, красавчик, ну просто лучший! — улыбается мужчина и только сейчас Антон замечает, что тот одет в нечто отдалённо напоминающее кимоно с брюками, да только расшитое тропическими цветами, листьями и сотнями блёсток, светящимися так же ярко, как и он сам от согласия Выграновского и дальше работать с некой Олесей. — Знаю, что я самый лучший дохуя и ты меня обожаешь, но давай лучше оставим это где-нибудь на параше истории, где меня лично не будет, так что я пошёл, — всё же выпутывается тот и сбегает, не оборачиваясь, оставляя Антона с Арсением хихикать, как и незнакомца, совершенно точно довольного получившимся результатом. — Не, ну вы видали? — самодовольно фыркает мужчина, обращаясь к Арсу. — Я всегда говорил, что где-то внутри он мягкий, как зефирка. Да и ты наверняка тоже как-нибудь треснешь, не можешь же ты быть таким непробивным. А то на каждое предложение выпить вместе только хохлишься. Честное слово, тебе не идёт, начинаешь казаться раза в два жирнее. В обычных обстоятельствах Шаст посчитал бы этого человека вполне обычным, хотя и странным чутка. Потому как в его манере речи такая простота, что она моментами пересекает границу грубости. Однако Арсений рядом относится к этому почти спокойно, несмотря даже на безосновательные обвинения в наличии у того визуально лишнего веса. Что определённо бред. Не то чтобы Шасту доводился шанс пристально изучить каждый кусочек его тела, но и мелькающего из ванной в свою комнату через коридор Попова хватило, чтобы за неимением у того порой майки оценить внешний вид по достоинству. — Ты сам знаешь, что это перья. Я бы на твоём месте о себе побеспокоился. Продолжишь так дальше качаться и станешь больше на страуса похож. — Где-то в Африке наши страусиные сородичи тебя сейчас жёстко осуждают. Уверен, они на самом деле классные чуваки с непробиваемыми лбами, — стучит тот сам себе костяшками по голове, обращая наконец внимание на стоящего неподалёку Антона. — Ну что, каждой твари по паре, да? Даже для такой, как Арсений? Ну ладно, ты вроде бы Тоха, да? Пошли я со своей познакомлю. Думаю, от встречи с егерем у неё настроение скорее поднимется. Хотя от Олеси можно чего угодно ждать. Из оживлённого монолога становится примерно ясно, почему у мужчины перед ним нет никаких видимых особенностей, отличий, характерных ушлым. И это весьма увлекает. За свою жизнь Антону пришлось повидать на самом деле не так уж много фамильяров. Особенно тех, кто не связан с его родственниками никаким боком. Хотя о родословных лучше не задумываться. Наверняка, если генеалогическое древо каждого ведуна в отдельности составлять, то окажется, что все они заодно со своими компаньонами друг другу кем-нибудь да приходятся. Двоюродными прабабками, шуринами, троюродными дедами, дядями, кузенами, а порой и родителями в иных жизнях. Потому лучше жить сегодняшним днём, где всё куда менее замысловато. — Можно Шаст, — предлагает вторую кличку на выбор, чувствуя, что подобный человек точно не будет настоящее полное имя использовать. — А ты… — Журавль, так и зови, а то, как по паспорту, я до сих пор не привык. Понимаю, что так и не скажешь, но свою форму мы не выбираем, — бросает тот, подталкивая Антона вперёд, вглубь шатра, начинающего казаться больше внутри, чем снаружи. Потому что взявшиеся из неоткуда петляющие коридоры полок точно не могли бы уместиться в той самой палатке, казалось бы, с полностью открытой одной из четырёх стен. — Я, кстати, почти удивлён. У нас тут половина Базара знают эту трагичную историю об бедненьком-брошенном Вороне, а теперь, получается, и обсудить-то за спиной особо нечего, раз ведуна своего нашёл. — Почему все всегда любят совать нос не в своё дело? — вздыхает рядом Арсений, явно не будучи рад перспективе общения с Журавлём, однако не спешит сбежать, прихватив с собой Антона. Видимо, раз всё же встретились с чужим фамильяром, то и с его хозяйкой следует егерю познакомиться. Даже если по настроению Эда и высказыванием самого её компаньона та является дамой своеобразной. Хотя кто в мире вообще нормальный? Шаст мог бы представить свою кандидатуру под эту категорию, однако одно то, что Арсений ещё вчера осуждающе смотрел на приготовленные им в микроволновке котлеты, ставит сей факт под сомнения. — Ой, да ладно тебе, чужие жизни — это ведь почти как фильм, только настоящий. Естественно это интересно! Или как для тебя лучше выразиться? «Вся жизнь театр, а люди в нём актёры». Ты ж у нас вроде как актёр, — ехидно произносит тот, излишне ловко для своего телосложения проходя сквозь ряды стоящих друг на друге стопочек колод всех цветов и размеров. С виду мужчина кажется не то чтобы приятным, скорее заряжающим атмосферу вокруг себя до такой степени, что, несмотря на желание того пнуть из-за насмешки по поводу работы Арса в театре, над некоторыми его шутками всё равно хочется смеяться. Даже тогда, когда шум Базара снаружи умудряется стихнуть и они блуждают в потёмках, слушая разве что бесконечный поток странных историй о знакомых Журавля, ироничные замечания Арсения и редкое шуршание бумажных мотыльков, перелетающих с коробки на коробку. Даже на солнечных зайчиков в глубине шатра поскупились. Те так редко встречаются, что в тот момент, когда за одним из стареньких набитых сервантов вдруг появляется ореол света, это становится неожиданностью. Кажется, что они достигли сердца лабиринта, по которому без нити Ариадны не пройти. — Олеся, ты не ни за что не угадаешь, с кем я пришёл! — кричит Журавль заранее, на секунду их стопоря за поворотом, чтобы раньше времени не показывались. Видимо, правда удивить хочет. Только вот, по мнению Антона, формулировка неправильная. Дайте его компаньону минуты три времени с картами, и та точно смогла бы определить, кого привёл фамильяр. Задача до невозможности простая, когда человек уже у тебя под носом, а ты его всего лишь не видишь. Однако та явно не в настроении душно уточнять что-либо. — Я хочу, чтобы это оказался могильщик с обещанной мне полгода назад колодой. Если нет, то гони клиентов, я не в настроении, — обиженно произносит та под начавшийся тихий звон стекла — будто бы ложкой в кружке помешивают. Однако вместо того, чтобы увести их достаточно шумную до того компанию, Журавль наоборот гордо выходит, подталкивая вперёд Антона, который чуть не спотыкается от лёгкого излишне дружеского похлопывания по спине. Неприятный налёт от того, что им решили скрасить чьё-то плохое настроение, точно забавной игрушкой, всё равно присутствует. — Ну кто у нас тут такой обиженный, кто у нас такой расстроенный сидит, а? — произносит мужчина сюсюкающим голосом, заставляя драматично восседающую на потрёпанном местами кожаном диванчике резко встрепенутся при виде нежданных гостей. — Помнишь, у тебя то голова болела, то день недели был не тот, чтобы к новому егерю ходить знакомиться? Угадай, кого я только что тут неподалёку встретил. Иногда люди преображаются на глазах. Не в течении долгого времени и следующих за ними изменениях. Порой стоит ворваться неожиданному фактору, как те вдруг вскакивают с дивана, чуть не сшибая на пол кофейный столик со свечками, миской воды, ковриком с фазами луны с поставленной на него чашечкой кофе. К тому же начинают смешно приглаживать волосы и расправлять платье с пышными рукавами-фонариками и блестящими на нём клубниками. Да к тому же глядеть на гостей в полупанике, точно бы в срочном порядке вспоминая, как вокруг не прибрано. Антон это состояние понимает отчасти, правда испытывал только в тех случаях, когда мать просила несколько часов назад курицу из морозилки вытащить, а он забыл напрочь о её существовании. — А можно было как-то заранее сказать? — громко шепчет она в сторону своего фамильяра, что очевидно слышит каждый собравшийся на пятачке свободного пространства. — Можно было бы, если здесь работала сотовая связь, а так предсказания вообще-то не моя работа, — пожимает тот беззаботно плечами, чтобы завалиться на освободившийся диван, явно считая собственную миссию выполненной. — Ну ты же знаешь… Ладно, — смиряется девушка с ситуацией, обращая своё внимание полностью на Шастуна, стоящего в сторонке. На своей территории как-то проще иметь дела с незнакомцами, нежели на чужой. Особенно когда взгляду больше уцепиться не за что — все коробочки вокруг перестали привлекать к себе столько внимания. Всё же их безграничное число вокруг в итоге становится скорее зрительным шумом, на фоне которого люди выделяются куда сильнее. К примеру, тот же Арсений, глядящий на Олесю без какого-либо интереса, как и она на него. Скорее всего пересекались уже, да только интереса в друг друге никакого не нашлось. — Впечатляющая коллекция, — решает выдать он хотя бы для приличия. — Сложно представить, что столько вообще существует. — Она по наследству передаётся из поколения в поколения, а сколько их было, я и сама не знаю. Так сказать, последнее пристанище. Так что если некуда деть старую колоду Анны Алексеевны, то здесь ей будет самое место. Она мне ничего не обещала, но я могу о ней позаботиться с гарантом того, что её никто не побеспокоит. — Только без гарантийных писем! — выкрикивает сзади Журавль, цепляя к себе укоризненный женский взгляд. Колода дома и впрямь лежит. Только Антон к ней ни разу не притрагивался, лишь только видел ту убранной в шкаф, видимо Арсений сам собрал ту с полки или откуда бы то ни было ещё. Ведь бабушка тоже имела привычку оставлять свои карты на видном месте где-нибудь на столе или полке, чтобы в любой нужный момент можно было сделать короткий или не очень расклад. — Я подумаю. Всё же отдавать в чужие руки не хочется. Несмотря на красивые обёртки, здесь слишком уныло. Как на кладбище. И не то чтобы кладбище было плохим местом. Там свой колорит и свои занимательные обитатели, о которых забыть сложно, только вот это последнее пристанище кажется глухонемым и одиноким. Все воспоминания запечатаны по коробкам, которых никто не должен больше никогда раскрывать, ведая картам свои переживания и дожидаясь ответа. Они даже со стороны глядеть на происходящее не могут. Быть может Антон излишне сентиментален, но предпочёл бы пока оставить всё так, как есть сейчас. Даже если это нарушает существующий обычай, о котором он осведомлён не был. — Дело, конечно, ваше, — поживает девушка плечами. — Но ты правда подумай, а не хер забей. Всё же сам знаешь, к ним нужен свой подход. Даже после смерти владельца. Колода моей бабушки тоже здесь, и мамина тоже однажды окажется. Но со стороны, конечно, наверное, это неравносильно звучит. — Так, получается, твоя тоже… — Ой, насчёт меня не кипишуй. Она лет пять назад умерла, так что грустно, конечно, но сейчас Анну Алексеевну жальче. Она ведь долго за городом присматривала, хотя я с ней толком знакома не была, мы семьёй больше времени в Яви за городом проводили. Там всё же звёзды лучше видно. При чём здесь звёзды Антон искренне не понимает. — Ты, кстати, как она, или астрологией тоже интересуешься? — вдруг спрашивает девушка, смотря на него горящими глазами. — Олесечка, астрология твоя нахуй никому не нужна! — кричит им Журавль, заставляя ту закатить глаза и обернуться. — Это наука! Я тебе сколько раз об этом говорила уже. Между прочим, древняя и имеющая под собой основания! В отличие от обычного ведунства, которое никак не объяснишь. — Эм, подождите, разве это не одно и то же? — смотрит он по очереди на всех, видя три совершенно разных выражения лица. Оттого непонятно, прав он или нет, а также стоит ли в это лезть. Судя по Арсению и Журавлю — точно нет. — О, братан, ты попал, — тянет последний, вставая с дивана. Негоже на том лежать, если совершенно ясно, что будет дальше. — Конечно разное! Астрология — это звёзды! Созвездия! Вселенные! Всё то, среди чего мы лишь ма-аленькие пылинки. Потому-то она так важна в сравнении с ведунством и ведьмовством. Что они могут противопоставить всему космосу? — Хотя бы то, что они рядом, — бурчит её фамильяр, убирая со столика всё лишнее и хозяйски осматривая окружающее пространство в самом сердце лабиринта шатра. На самом деле Антон не может не согласиться с ним. Всё же его никогда не учили разбираться в созвездиях. Бабушка говорила, что они смысла не имеют, а как доказательство приводила обычную брошенную на стол ручку. Земля для нас самая весомая и важная. К ней всё тяготит. В ней люди закапывают останки своих тел, хоронят прошлое, из неё растут растения, дающие жизнь, взращённую смертью. Звёзды находятся слишком далеко, чтобы люди когда-либо на своих двоих смогли до них добраться и с такого расстояния они сами кажутся крошками на огромном чёрном полотне. Разве что луна и солнце могут похвастаться способностями вмешиваться в наши жизни напрямую, оттого о них и можно порой вспоминать. Но не чаще. И тем более не стоит доверять дело своей жизни звёздам. Потому к заявлению Олеси Антон не может относиться иначе, как скептически. — То есть ты занимаешься прям астрологией? Всякие там гороскопы и… И что-то ещё, — на ум ничего не приходит кроме ежедневных рубрик на радио, где овнам обещают в скором времени личностный рост, и всевозможных постов из женских сообществ, в которых девушки могут перечислить тысяча и один минус в парнях-девах. — Дай мне время своего рождения, а ещё хотя бы минут двадцать на подготовку, и я тебе смогу всю натальную карту расписать, в общих чертах, конечно, — гордо выпячивает грудь вперёд, уперев руки в боки. — А разве там не надо всё разобрать и расписать по порядку? — спрашивает Арсений с чувствующейся толикой скепсиса. Всё же он хоть никакими подобными делами не занимается сам, однако разделяет его точку зрения. Тем более в Нави астрология считается почти такой же псевдонаукой, как и для простых людей Яви. Зачем тянуться к звёздам, если таковых по эту сторону просто-напросто не существует? — Я всё же профессионал! Так что давай, Антон, садись и выкладывай: дата, место и время рождения? — присаживается та на диван, будучи взбудораженной возможностью погадать далеко не обычному клиенту. В конце концов, в судьбе егеря должно же быть много всего интересного, верно? — Не то чтобы я любил предсказания себе… — отказывать не хочется, однако на потрёпанное кресло напротив он всё же присаживается, поглядывая на Арсения, решившего пристроиться про правую руку на подлокотнике. — Тогда может пойдём отсюда? — нашёптывает тот, точно не то дьявол, не то ангел, которые вроде как у людей на плечах обычно спорят друг с другом. Ему бы на самом деле пошла роль одного из них, а вот кого именно — тот ещё вопрос. Крылья за спиной у него и так уже есть, только вот белой вороной в плохом смысле не назовёшь. На самом деле Антон предпочёл бы и дальше ходить вместе с ним по Базару, без участия кого-либо ещё постороннего в этом процессе. Может быть, они бы всё же присели отдохнуть где-нибудь в ином место, а не здесь, где кто-то хочет попытаться ему в душу залезть из чистого интереса. Только вот новую знакомую, неудосужившуюся представиться самостоятельно, обижать не хочется. Потому в итоге остаётся только терпеть, выкладывая и дату рождения, и место, обозначенное единственным по городу роддомом. — Арс, а ты не знаешь, во сколько я родился? — решает он спросить, как только обычных года, месяца и числа не хватило. — Я понятия не имею, сколько мне самому лет, и прекрасно живу без этой информации, и ты думаешь, что я могу знать то, что из всех живущих есть в голове только у твоей матери. Я почти польщён. — Мог бы просто сказать «нет», — с облегчением вздыхает Антон, даже не затрагивая тему того, что он сам мог бы это узнать, посиди минут десять — пятнадцать с собственной колодой, оставшейся дома. Только вот предпочтёт и дальше оставаться в неведении, чтобы встреться он снова с астрологом, у того не было всех карт на руках. — Так что, может быть, не судьба предсказывать сегодня судьбу? — Ладно, — хлопает девушка ладонью по коврику. — Будем работать с тем, что есть. В конце концов, хотя бы в общих чертах смогу тебя описать и докажу, что астрология ничуть не хуже таро и лучше вашего ведунства. А теперь, как я и говорила, дайте мне двадцать минут, — встаёт та из-за одного стола, чтобы подойти к другому, стоящему в стороне, тык-впритык к стенке одного из шкафов. К тому прибит пухлый лунный календарь, а неподалёку лежит множество блокнотов без претензии на мистику. Вот им теоретически можно уже если не доверять, то хотя бы допустить вероятность пользы. Уж больно напоминают все те записи, что у него самого в спальне громоздятся. — Олесечка, дорогая моя, пока ты не начала, скажи мне, что это за херня такая? В зоне видимости появляется Журавль с небольшим фарфоровым чайником с цветочками, совершенно несочетающимся с гранёным стаканом, которому точно не хватает подстаканника для придачи шлейфа старого не больно доброго пути Москва-Владивосток на поезде. Зато на самом донышке видна какая-то густая, подозрительная жижа. Конечно, допустима возможность бытия той каким-то зельем, настоем или чем-либо ещё подозрительным, только, судя по лицу мужчины, это совсем иная крайность подозрительности субстанции. — Кофе, — вытаращивает та глаза, абсолютно не понимая претензии. — А что не так? — Скажи, слово «чайник» ничего тебе само по себе не говорит? К примеру то, что он существует для чая. И вот так вот, — наклоняет тот к кружке носик, из которого всего секунду течёт мутная коричневая жидкость, после чего та чернеет и начинает идти густой осадок, засоряющий носик, — даже для гадания на гуще не заваривают. — Но ты же сам дома просто насыпаешь из банки и заливаешь кипятком, так в чём проблема… Половина упаковки слишком много, да? — теряется та при взгляде на чайник, стакан и собственную кофейную чашку, в которой и впрямь вроде как кофе едва заваренный, больше похожий на воду стоит. Арсений рядом начинает елозить по креслу, явно пытаясь не засмеяться и не влезать в чужой разговор со своими комментариями, и Антон его понимает. Одно дело не уметь заваривать молотый кофе в походных, считай, условиях без электричества и привычной большинству европейских людей кофеварки, а совсем другое — не отличать его от растворимого. — Да, Олесенька, много, — поджимает Журавль губы и делает несколько коротких разочарованных в жизни кивков, отводя от своего компаньона глаза. — В следующий раз, когда будешь в чём-то не уверена, зови меня, хорошо? — подходит тот ближе и мягко похлопывает девушку по спине, а позже и легонько придерживая за талию отводит к её рабочему месту с записями, среди которых и карты ночного неба, и вычурные схемы со множеством пересечений воображаемых линий. — А пока не обращай на нас внимания и занимайся натальной картой, а я пока гостей развлеку. Это я вроде как неплохо умею делать, — возвращается к ним мужчина с выражением лица, которое можно разобрать как: «Вот так и живём». — Я Олесю не особо знаю, потому заранее извиняюсь, но она всегда такая? — шепчет Арсений так, что даже Антону рядом приходится к нему ближе наклоняться, чтобы нормально услышать обращённый к Журавлю вопрос. — Глядя на радугу, она не может вспомнить «каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Я её мышление предпочитаю называть уникальным, — разводит тот руки в стороны, по-жабьи растягивая губы. — Так что, что бы она вам ни наговорила, вы всерьёз не задумывайтесь. У неё в семье все не в ладах с памятью и таро, так что ищут альтернативные способы ведения дел. И не сказать, что они эффективны, — шепчет тот ещё более тихо за спиной у своего погрязшего в размышлениях компаньона. — Я бы назвал это слегка иначе… — отвечает Арсений, привлекая на секунду внимание девушки, для которой остаётся лишь только изобразить, что она тут ни при чём. Благодаря этому тема и впрямь съезжает в куда более тривиальную сторону. Оказывается, что в Яви Журавль вообще-то по паспорту Дима, но прозвище ещё с детства приелось и стало куда роднее собственного имени, которое они с Олесей вспомнили довольно поздно. Кроме того, живут они раздельно, хотя и видятся регулярно. Всё дело в том, что ему самому хочется чем-то постоянно заниматься своим, а вечное проживание за городом в лесу не даёт возможности заниматься ничем, кроме как по ночам смотреть на звёзды, а днём принимать то дома, то в онлайне множество клиенток, желающих узнать про себя всё с посторонней помощью. Так что приходится тому ездить раз в пару дней из города, чтобы проведать своего компаньона, параллельно жалея все службы доставки, которыми Олеся нередко пользуется. Параллельно рассказам на такую жизнь звучат и предложения сходить вместе в бар. Отказывать даже не хочется, потому как Журавль всё больше кажется собеседником, к которому просто обязана идти в комплекте пара-тройка банок пива с гренками и арахисом на закуску. Он чем-то очень отдалённо напоминает другого Диму, с которым Шаст общался в Москве. Даже дружил, только вот на расстоянии то самое желание просто поржать в чей-то непринуждённой компании утолить сообщениями не получается. А Арсений дело другое. Более деликатное. Можно сказать, что слишком личное и домашнее. В отличие от друзей, с ним не просто видеться хочется, чтобы сбросить накопившуюся социальную батарейку, вылив её в тупые шутки с кривляньями, после которых можно ещё на месяц или два разойтись, как в море корабли. С Арсом и душу наружу можно вывернуть, сменив смех слезами. Разительное отличие даже сейчас чувствуется. Не только в том, как те ведут беседу и банальном отношении к самому родному в мире человеку и пятиминутному знакомому. Просто пока один рассказывает историю из автомастерской, приправляя порой сальными шуточками, от которых всё равно смеяться хочется, Антон то, рассыпавшись, припадёт лбом к бедру Арсения, устроившемуся рядом, то схватится за его колено, как будто бы с кресла мог упасть. А когда тот оставляет свои порой едкие комментарии, играючи, добивая его собственные шутки, то не может на него не засматриваться. Даже когда Олеся вроде как заканчивает со своими расшифровками дат, лет и положений в них звёзд и планет, Антона перестаёт волновать тот факт, что кто-то его пытается прочитать. Когда ему советуют носить по вторникам красное, Попов, смеясь, начинает куртку стягивать с плеч, приговаривая: «Видимо, тебе она нужнее». Останавливает его только неуверенный отказ от такой добродетели по причине не то ещё воскресения, не то начала понедельника. Со временем разобраться просто невозможно, особенно когда вы не просто глубоко в Нави, да ещё и в шатре, у которого достаточно общего со знаменитой синей полицейской будкой. Конечно, по истории не скачет, да и по пространству тоже, но он «больше внутри, чем снаружи», отчего время внутри точно должно дополнительно искривиться. Да и личность не от мира сего со своим спутником к тому же тоже присутствует. Правда, о будущем ничего толком рассказать не может: к картам не притрагивается. Видимо, Журавль не просто так предупредил о плохих отношениях таро с семьёй Олеси. Казалось бы, парадокс — девушка с тысячами колод в своей коллекции не может с ними разговаривать. Да только лишь глухой к ним и немой мог бы стать хранителем стольких мыслей, переживаний и воспоминаний, пускай и оберегаемых смесью из сургуча и трав, запечатанных хитрым клеймом. Так что это даже логично, хотя и обидно за неё немного: приходится искать альтернативы, способные рассказать лишь бесполезную информацию. То, что в прошлой жизни Антон был не то мудрецом, не то монахом по архетипу, поймёт любой чуждый и ушлый. Один раз егерь — всегда егерь. Не считая, конечно, жизней, начавшихся в звериной шкуре. — Ну а теперь по поводу личной жизни, — Олеся перелистывает на новую страницу с неровными чертежами окружности, сквозь которую проходят линии с кучей приписок и дополнительным текстом снизу, на который смотреть страшно. Не из-за содержания, просто число не скупящихся на трату чернил зачёркиваний зашкаливает. — Тут так, в общих чертах в основном… — А мы то уже надеялись на подробный рассказ, а вышло как всегда, получается, — добавляет сидящий рядом Дима, в очередной раз не оставляя выводы девушки без внимания. — Иронизируй сколько хочешь, но вон, Антон сидит и не возражает ни по каким пунктам, значит всё правильно говорю! — смотрит та исподлобья, заставляя того вновь лишь пожать плечами на укоризненный взор. — А может ну его, личную жизнь? Как-нибудь сам разберусь, — поглядывает он на Арсения, кажущегося одновременно чуть более заинтересованным, в сравнении с тем, каким он был всего минуту назад, но вместе с тем и более серьёзного. Не зря же он в тех ужасных записях пытается издалека что-то рассмотреть, чуть щуря глаза. — Да ладно, давай уж до конца дослушаем, — предлагает тот, не сдвигая с места своей пятой точки в обтягивающих узких джинсах. А лучше бы та, как в самом начале, желала скорее убраться отсюда подальше. — Интересно, да? Но, если что, фамильярам натальную карту расписать не могу, у вас никакой для того информации нет, разбираться ебанёшься, — невинно улыбается девушка своими красными губами и уголками глаз перед тем, как поправить чуть вмявшиеся фонарики рукавов и принять позу, по которой сразу понятно — это её любимая часть. — В общем, я тут посмотрела и могу сказать точно, что тебе девушка нужна такая… хозяйственная. Ты ведь не особо любишь убираться, верно? — А кто вообще любит? Но я вообще-то не свинья. — У нас на подоконнике вырос чайный гриб в бутылке, потому что ты хотел поливать ополосками от клиентов растения и забыл о своём гениальном плане в тот же день, — напоминает Арс о недавней их совместной находке. На которую они оба пялились целый час, раздумывая, а не живое ли оно и не стоит ли сие отвратительное чудо природы оставить в качестве неприхотливого домашнего питомца. Однако в тот же вечер мусорка на первом этаже пополнилась ещё одним отвратительным объектом. — Прошу заметить, что это единичный случай! Я даже не выплёвываю яблочные косточки в горшки! — То, что ты не оставляешь даже огрызков, пугает меня ещё сильнее, чем любовь к приготовлению еды в микроволновке. — Да ладно, съедобно получается. Но, если сильно хочешь, на следующую неделю сделаю печенья сам, обойдёмся без покупных. Ну или ты можешь надо мной сжалиться. — А, может быть, вернёмся к изначальной теме? Мы вообще-то важный аспект жизни Антона рассматриваем, с домашними делами разобраться можете позже. Если бы их не прервали, Шаст, кажется, уже начал бы выстраивать в своей голове план, как всё же забрать свои слова назад. А то с готовкой он, конечно, погорячился. Слишком муторное и неблагодарное это дело. Мука, масло, шанс того, что всё сгорит, и того, что всё в итоге съедят гости, каждый раз заставляет отложить одну из старых кулинарных книг в сторону. Правда то, как Арсений грызёт именно его выпечку, всегда по итогу окупает затраченные силы и нервы. — Да-да, конечно. Так что ты там говоришь? — произносит тот наигранно заинтересованно, уперев локоть на перекинутую через колено ногу, отчего его хочется в наглую, но в душе шутя, с подлокотника спихнуть. А то расселся тут и разводит на всякое, а потом говорит, что Шасту убираться лень. — Вот, девушка Антону нужна хозяйственная, только вот такие ему не нравятся. Тебе больше подходят с биполяркой. Ну или просто ебанцой. Чтобы нескучно было, — даёт та вердикт, на который сидящий неподалёку Журавль откровенно сыпется, не в силах себя сдержать, и даже Антон, у которого много вопросов, не может сдержать улыбки. Отчасти даже радостной, потому что как бы смешно это ни было, но он не может не согласиться. — Один день любит — другой не любит. Ну да! Это же так логично! — прыскает парень, поглядывая на Попова, выглядящего даже чутка возмущённым подобным выводам. Но Антон считает, что «ебанца» в данном случае просто идеальное определение, которому не нужно больше ничего в довесок. — Я не понял, а что не так с тем, чтобы быть хозяйственным, а вместе с тем, так сказать, нескучным? А то ты говоришь так, будто бы строго нужно быть панком с обблёванными кедами и зелёным ирокезом. — Я говорю по-другому вообще-то. И, Арсений, для девушек это правда непростое сочетание. Так что из двух лучше выбирать второе. А если ещё вспомнить, что ты егерь, и тебе нужен желательно кто-нибудь из Нави, то ты лучше ищи себе какую-нибудь с перьями, там, или когтями. Как известно, птичья натура свободолюбива и ветрена. Идеальный для тебя вариант. — Если что, Антон, я занят, так что помочь с этим никак не могу! — стебётся Дима, которому, кажется, уже плохо от предсказаний. — Давай серьёзнее, — укоризненно смотрит девушка, не надеясь, что фамильяр продержится в тишине хотя бы ещё следующие минут пять. — Я вообще-то важные вещи рассказываю. Личную жизнь, вообще-то, каждый хочет себе устроить. Тем более, Антон, я уверена, кто бы она ни была, твоя суженая точно должна быть где-то рядом. Я там примерила положение твоей Венеры и Марса, так что странно, что ты её ещё не встретил. Или всё-таки встретил?! — щурит та глаза, начиная сосредоточенно водить пальцем по бумаге. Наступает абсолютная тишина. Даже вкидывать шутки не хочется: только лишь переваривать информацию, которая раньше в сути своей казалась бесполезной. Зато теперь Шаст понимает, почему многие девушки любят наведываться к астрологам за информацией, которую они и так должны знать, ведь она касается непосредственно их самих. Живя свою жизнь вроде бы должен о себе и так всё знать, только вот когда в лицо тыкнут напрямую, начинаешь прокручивать информацию в голове всё стремительнее. Арсений сидит рядом чуть насупившийся. Явно чем-то недоволен. А вот Антону больше ничего знать и не надо с чужих слов. — Почему ты всё время твердишь «девушка»? — вдруг выдаёт тот, заставляя всех окружающих перевести на него взгляд. Даже Олеся отвлекается от своих записей, хлопая глазками, сквозь которые можно прямо в мозг заглянуть и не увидеть там ни одного существенного ответа на вопрос. Антон же лишь усмехается тихонько и незаметно. Кажется, пора заканчивать. — Просто когда говорят о любви, то обычно имеют в виду девушку и парня, Арс. Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Джек и Роза. Типичные истории любви они обычно такие, — встаёт он с кресла, прерывая свой сеанс, к которому предпочёл бы не возвращаться. — Ну, думаю всё самое интересное мы услышали, так что пора заканчивать. Спасибо за вот это вот всё, но даже в вашем шатре ночь не вечная, а нам бы ещё пройтись по лавкам не мешало бы. Так что вы, если что, заходите, может, на своей колоде погадаю, а мы, наверное, пойдём. Если ты, конечно, не хочешь что-то сам у Олеси спросить, — обращается он к парню, намекая на то, что пора отсюда выбираться. Всё это, конечно, занимательно, только вот лезть дальше в личную жизнь не хочется. Особенно глядя на Арсения, которого очень волнует вопрос, почему именно о девушке идёт речь. — Не то чтобы мне было это интересно. Тем более, если мне правда что-то понадобится, я тебя просто из квартиры не выпущу, пока не нагадаешь мне вручение Оскара, — вновь собирается тот в кучку, не «Могучую», конечно, но решительно настроенную вернуться к непринуждённому исследованию Базара. — Ну, тогда ты точно его не получишь, если будешь всё время со мной сидеть. А там, может, в следующей жизни и выйдешь на красную ковровую дорожку. Обещаю по такому случаю даже костюм надеть. — Ловлю на слове! Ты только как-нибудь попытайся это себе на жёсткий диск записать, чтобы не забыть. — Да я и без напоминаний иначе поступить и не мог бы. Антон понятия не имеет, в какой из зияющих темнотой путей направиться, однако, даже просто встав с кресла и подталкивая Арса вперёд в неизвестном направлении, чувствует глоток свободы. Только лишь где-то на дне души скребётся неприятный осадок, появившийся уже достаточно давно. И сегодня к нему подобрались довольно близко. Точно растворившееся в воде лекарство уже практически выпито до конца. Осталась только самая неприятная, но действенная часть, ради которой сперва следует выдохнуть, собраться с силами и спустить её по горлу, понимая — без неё никак нельзя. Антон не знает, как Арсению, но ему надо поговорить. Без посторонних глаз, ушей и мешающих разговоров. Не как егерю и фамильяру. Совсем иначе. Настолько, что подобный разговор с компаньоном кажется неправильным. Потому как все, кого он знает, что бабушка с Ирой, что Лиза с Пашей и, судя по всему, Дима с Олесей никогда не обсуждали друг с другом таких чувств. Как и многие другие ведуны, у которых, помимо спутника всех жизней, есть и другие любимые люди, с которыми они строят будущее, создают семьи и рожают следующие поколения. У бабушки был его дедушка, Паша не первый год женат на Лясе и при любой возможности ей вновь и вновь в любви признаётся. Все живут свои ветвистые жизни, может быть не переполненные романтикой и любовью, но в некоторых аспектах вполне понятные и обычным слепым. Антон же давно начал замечать, что он сам может существовать либо одиноко и уныло, либо с одним-единственным в мире человеком, с которым он может быть счастлив. И ни с кем иным. В детстве это было не так заметно, но после воссоединения всё встало на свои места, с которыми разве что не ясно, что делать. По крайней мере одному. — Антон, подожди! — вдруг вскакивает девушка с дивана, вихрем проносясь вперёд, чтобы вмиг оказаться рядом, останавливая их на выходе. — Я бы хотела ещё кое-что у тебя спросить… Немного личное даже, потому было бы неплохо без посторонних ушей, — намекает та на Попова, ловко выгибающего на такое замечание бровь. Наверное, мимике лица, такой изящной, ещё в своём кружке театральном давным-давно научился. Потому что сам Шаст скорее на персонажа Луни Тюнз в такие моменты скорее похож, нежели на загадочную звезду с обложки журнала. — А из его личной жизни ты почти шоу устроила. — Вообще-то не шоу, а сеанс, и ничего особо острого я не сказала. Даже промолчала по поводу того, что Антон, судя по всему, в сексе особо разнообразие не практикует, — выдаёт та порцию новой информации, не замечая того, что теперь это прозвучало во всеуслышание, и кончики прикрытых русыми кудряшками ушей вмиг вспыхивают. — Так что давай Дима тебя проводит, а тебе у входа даже ждать почти не придётся из-за искривления времени. Идёт? — Скорее идём, — вздыхает парень, нехотя ловя взглядом готового к походу по лабиринтам Журавля. — Я, конечно, дождусь, но и ты давай не задерживайся. А то, знаешь, у меня может испортиться настроение. — Хорошо, что ты это признаёшь, — улыбается Шаст перед тем, как Дима практически тут же приседает Арсу на уши со своими рассказами и уводит того в темноту, кажущуюся бесконечной, хотя то всего лишь поворот у книжного шкафа. На котором не стоит ни единой баночки с зайчиками. Остаётся только быстро разобраться с тем, что от него хочет мнущаяся рядом Олеся, и он наконец тоже сможет освободиться от бремени нежелательного внимания в компании почти незнакомого человека. Потому стоящее рядом кресло так и остаётся пустым — может быть они сейчас и поменялись ролями, но вместе с тем задерживаться он не собирается. Тем более колоды с собой нет и предсказать будущее ему точно никак не удастся просто так. — Так что за вопрос? — поторапливает девушку, ощущая накапливающееся в ногах нетерпение. Тем слишком надоело стоять и сидеть без дела. Редкое явление, но и день, а точнее ночь, сегодня далеко не обычная. — Вы же неподалёку от городского кладбища живёте. Для меня мертвецы всегда были в диковинку, мы семьёй к призракам особо не наведывались, а вы как раз рядом с ними жили, так что думаю ты должен знать о них поболее меня. Тема уже весьма сомнительная. Да, мёртвые, конечно, вполне себе обычная для Нави вещь, с которой, однако, не все имеют дело. Только вот настоящих дел с ними зачастую никто не ведёт. Что могут бестелесные создания, среди которых лишь малая часть спустя годы изредка может научиться чему-то новому в своём посмертии? — У вас тут Эд был совсем недавно, лучше бы его спросила, — подмечает он резонно. Всё же кому, как не Выграновскому, разбираться в этом вопросе. Особенно в сравнении с егерем, полноценно не контактировавшим с Навью целых девять лет. — Не хочу с ним пока разговаривать. Тем более он странный какой-то. Не егерь и не простой ведун. Так что мне повезло, что Дима на вас сегодня наткнулся. В общем… ты случайно не знаешь, как можно призрака вытащить с кладбища? Теперь понятно, почему тема и впрямь деликатная, несмотря на то, что личной пока её не назовёшь. Она же заставляет Антона задуматься, стоит ли вообще в неё погружаться с головой или же сразу сказать «нет». — Прости, если у тебя умер кто-то из друзей или что-то в этом роде. Но даже если этот кто-то очень просится погулять на свободе, этим лучше не заниматься. Я не специалист в этом деле, но если что-то пойдёт не так и вдруг вместо твоего друга возникнет безымянный, то сама понимаешь. Будет не очень, — пытается аккуратно поддеть причину интереса. Всё же призракам место на кладбище, а не на свободе, где они и впрямь станут по-настоящему одиноки, начнут сходить с ума или же пытаться сделать какого-то слепца одержимым, что вполне возможно. Конечно, Олеся ведунья или же астролог, таролог и кто бы там ни была другая по самоопределению, в общем чуждая. Шанс удержать всё под контролем у неё есть. Однако лучше не рисковать и не создавать лишних проблем ни ей самой, ни окружающим слепцам. — Я за ним пригляжу! В конце концов, все друзья Макса уже давно не выныривали и, видимо, больше не собираются. Он же сам пока не собирается, да и я не хочу с ним расставаться, так что ищу способ, как эти отношения держать на плаву во всех смыслах, — с толикой совсем неподходящей этой активной девушке грусти произносит та, вводя Шаста в смятение. — То есть… ты пытаешься продолжать отношения со своим мёртвым парнем? Не скажу, что попахивает некрофилией в классическом смысле, но тебе бы его в бывшие записать. Его нельзя назвать гуру в делах любовных. У себя самого история отношений весьма посредственная в прошлом и неоднозначная ныне. Раздавать советы по идее не в праве по многим причинам. Однако всё равно это делает, ведь одно дело жить с живым, а другое — с тем, кто по всем законам мироздания больше не может двигаться вперёд. Только лишь буйком висеть, пока волны наконец не утопят. — Вообще-то он не был моим парнем до смерти. Мы тогда вообще знакомы не были. Только вот прошлой весной встретились на его могиле случайно, когда я приезжала Эда искать. Когда люди застенчиво мнутся, рассказывая, кто им нравится, это дело привычное, обыденное, повсеместное и далее по списку. Когда девушки мечтают об удивительной истории любви с каким-нибудь принцем на белом коне, блестящим на солнце вампиром или хорошим где-то в глубине чёрной души демоном или пускай даже драконом, это нереалистично, но практически каждый через это проходил, парни в том числе. Когда же едва знакомая ведунья смущённо рассказывает тебе о том, как влюбилась в того самого придурковатого, но забавного призрака, с которым ты сам в детстве порой общался и ржал над тупыми приколами, за которые ныне стыдно, это повергает в шок. Хотя бы потому, что Шаст может быть и не наведывался на кладбище, но уверен: тот самый Максим Заяц не должен был измениться ни на грамм своей бестелесной оболочки. И вот его Олеся хочет притащить к себе домой на постоянную основу, считая это отличной идеей. — Могу разве что посоветовать использовать зеркало… Но как именно из него ловушку сделать, я понятия не имею. Если на то пошло, я видел здесь одну лавку, думаю, у её торговца можешь поинтересоваться. Он умер достаточно давно, личные вещи фиг найдёшь достаточно сильно эмоционально с ним связанные, — честно сказать, Шаст даже не уверен, существовали ли таковые ещё при жизни Максима, с его-то характером. — Но, может быть, из этого что-то и выйдет. «Не факт, что хорошее, — спустя года к людям, а точнее призракам, начинаешь относиться слегка иначе, оглядываясь на воспоминания. — Да и Эд такому точно не будет рад на его кладбище». Однако тема для дискуссии, какой бы сомнительной она ни являлась, всё равно захватывает Антона. Не только потому, что Олеся оказывается хотя и своеобразной моментами, но приятной девушкой. Причина столь банальна, что понятна практически каждому человеку, живущему чем-то весьма специфичным. Тем, в чём многие не разбираются и не имеют даже поверхностных знаний. Совместный штурм гранита теорий о том, как можно вывести призрака с кладбища, отчасти напоминает кроссворды, судоку и головоломки с одним лишь отличием: ковыряться в этом интересно и не выводит из себя. В итоге Шастун даже обещает поговорить об этом с Эдом и, если всё пройдёт гладко, он даже согласен принять участие в этой авантюре. Главное только, чтобы всё прошло от остальных призраков в тайне — не хотелось бы возникновения бунта на Летучем Голландце. Об этом они рассуждают уже на пути к выходу. И так до того казавшийся пятиминутным разговор затянулся слишком сильно. Настолько, что Олеся решает сама проводить его к выходу, порой останавливаясь на поворотах и развилках, чтобы вспомнить верный путь. Оказывается, этот шатёр, как и многие иные точки торговли на Базаре, просто-напросто существует здесь долгие годы. Сколько именно — даже предположить сложно. Но зато становится ясно, как именно в нём появилась столь огромная коллекция карт, которую за один раз притащить просто невозможно, как расставить по нему сотни баночек с солнечными зайчиками, указывающими собой верный путь наружу. Не каждого посетителя в центр лабиринта приводит Дима, так что это вынужденная мера, без которой люди плутали бы в нём долгие часы. Они же начинают слышать шум и гам улицы уже минут через десять, да и свет улицы тоже не заставляет себя долго ждать. Первое, что Антону приходит на ум, стоит наконец выйти из шатра: что-то не так. Нет, люди всё так же снуют туда-сюда, мельтешат и веселятся. Непонятно, сколько времени прошло, но меньше их явно не стало. Зато в воздухе появились отчётливые сладковатые нотки, а источаемый зайчиками бледно-жёлтый свет сменился палитрой всех возможных красок, размытых по воздуху. Не нужно искать взглядом ближайшее заведение булькающими кальянами, чтобы осознать его наличие неподалёку. Да и при взгляде на шатёр в глаза не лезут выведенные краской неровные звёзды. Тот тёмно-зелёный, а шкафчики и полочки с колодами занимают явно иное положение, нежели раньше. А что самое главное, оглядываясь вокруг, Шаст не видит ни Арсения, ни Диму, зато Олеся невозмутима, точно бы всё в полном порядке. — Ну вот и пришли, — останавливается она, глядя на расположившихся неподалёку музыкантов, вокруг которых собралась целая толпа, подвывающая старым песням Земфиры и Максим, из-за чего голосов самих исполнителей не слышно. Только аккордам гитары удаётся пробиться сквозь нестройный хор. — Только где Дима? — Олесь, а тебя ничего не смущает? — отвлекает он девушку, начавшую бить пальцами по бёдрам в такт музыке. — Ну только то, что их здесь нет. А так я обычно этим путём хожу. Здесь, как по мне, веселее, чем у других проходов. — А их что, несколько? — Конечно. Ты видел, какой шатёр большой изнутри? Естественно, у него будет несколько выходов, — произносит та, как ни в чём ни бывало, и только по растерянному взгляду Шаста, а не по отсутствию тех, кого должны были встретить, понимает происходящее. — А, так вы с другого какого-то зашли, что ли? Заранее предупреждать о таком надо. «И как, по-твоему, я должен был о таком вообще догадаться?» — вздыхает Антон, стараясь стряхнуть с себя нарастающее раздражение, выливающееся в недовольный взгляд из-под густой кудрявой чёлки. — Ну не смотри ты на меня так. Лучше скажи, который шатёр-то был? — Со звёздами, — чтобы точно его поняли правильно, это описание не остаётся без дополнений, потому что от Олеси можно ожидать, судя по всему, всякого. — Белый с чёрными, там ещё неподалёку украшения продавали. — А, этот, ну он хотя бы недалеко, можем и снаружи пройти, так что пошли. По тому, как девушка сперва делает несколько шагов налево, потом направо, а затем наворачивает крюк вокруг шатра, создаётся впечатление наличия у той легендарной болезни — топографического кретинизма, которым, признаться честно, и сам Шаст страдает порой, стоит забросить его в незнакомую местность и лишить карт в телефоне. Хуже всего ощущается тот момент, когда Олеся решает пройти через собравшуюся вокруг музыкантов толпу. Та бежит вперёд, не замечая вокруг себя ничего, в то время как слушатели не больно желают расступаться, отвоёвывая себе каждый клочок пространства, дабы быть как можно ближе. В такие моменты говорят «как сельдей в бочке», но Антон уверен: те явно не столь близко друг к другу сложены в сравнении со зрителями на огромных стадионных концертах, с которых местные зеваки взяли дурной пример. Местные улочки и так не предназначены для застойных толп, а ему нужно преодолеть такую, не упуская из виду юркую девушку, не видящую преград. — Олесь, подожди! — кричит он в спину после очередного извинения за чьи-то обтоптанные башмаки. С его-то ногами это должно быть и впрямь неприятно, однако сейчас важнее другое — не упустить девушку из виду. Казалось бы, почти двухметровый рост должен в этом неплохо помочь. На деле дела обстоят иначе. Сквозь шум и гам его не слышат, а обходить незнакомцев слишком сложно. Настолько, что в итоге черноволосая макушка скрывается из виду. Исчезает, точно муравей, за которым ты усердно следил, но стоило тому проползти под листком вместе со своими сородичами, как отличить его от остальных уже невозможно. Попытки же обнаружить её вновь только усугубляют ситуацию, унося Антона дальше от того самого шатра до тех пор, пока толпа не выплёвывает его на обочину. — Чёрт, и почему нельзя было просто подождать, — оглядывается он по сторонам, не видя вокруг ничего знакомого, заодно ощущая себя сравни потерявшемуся ребёнку в магазине. В этой части Базара они с Арсением сегодня точно не были. Он бы точно запомнил не только шумных исполнителей песен, но и ряды всевозможной одежды, от которых веет одновременно и духом старого вещевого рынка, на котором можно было найти как ширпотреб, так и по-настоящему качественные вещи, так и атмосферой современных модных секонд-хендов, именующих себя магазинами винтажной одежды. «Не верю, что Арс сюда не заглядывает. Это же точно его тема». Взгляд цепляют вешалки, на которых красуются старые шерстяные костюмы с медными пуговицами, тирольские шляпы и даже килты, которые легко спутать с юбками. Да, Попов подобного не носит, зато неподалёку художники кистями выводят рисунки на футболках и рубашках. Некоторые картинки двигаются, напоминая о старой износившейся футболке, которую пришлось несколько раз зашивать перед тем, как всё же выкинуть пару лет назад, когда рисунок сердца совсем стёрся, а ткань местами истончилась в дыры, на которые разве что заплатки ставить. Схематичные глаза подмигивают, глядя на прохожих, мультяшные собаки и кошки виляют хвостами и двигают ушами, абстракции водопадами стекают в никуда и оттуда же берут своё начало. Антон бы точно хотел себе что-нибудь здесь прикупить. Будь то одна из подобных футболок, одна из ретро курток американских хоккейных и баскетбольных клубов или же даже невнятные индийские шаровары, все пары которых наверняка ему будут слишком коротки. Есть только пара проблем — он не хочет находиться здесь один, и ему нужно найти Арса, будучи без единого понятия, где он сейчас сам. Никаких ориентиров в виде высящейся ранее на одном из гаражей колокольни отсюда не видать, а говорить с прохожими… Антон не фанат телефонных звонков, а обращаться к кому-либо на улице и того хуже. Да, иногда мелькают лица тех, кто проходил по Калинову мосту. Едва знакомые с виду лысые головы, покрытые чешуёй, грозные клювы, речь из которых порой невозможно понять, шипастые спины, чёрные носы, рога изо лба и висков, лапы, когти и многие другие атрибуты тех, кого Шастун по имени не помнит. Только ярко-розовое пальто, привлекает особое внимание, когда ноги несут его медленно и осторожно мимо одной из броских лавок, расположившихся вовсе не у кирпичного здания или шатра. Ряды неоновых курток и пальто, юбок, брюк, блуз, рубашек и шляп окружили собой не что иное, как крашенную в такой же вырвиглазный жёлтый, старенькую буханку. Один из её грустный глаз-фара вырван и висит на проводах, взирая на, вероятно, хозяйку этого заведения, одетую по личным ощущениям Антона слишком тепло, но иначе она никогда перед ним не появлялась. — Клава! — кричит он поверх ряда одежды, отвлекая девушку от копошения в коробке со множеством тканей, похожих на всевозможные шарфы, на которые та периодически шипит матом. Иначе никак с ними не совладать — ползут по рукам, стремясь кому-нибудь на шею присесть. Главное, чтобы не петелькой. — Антон? — удивляется та, пару мгновений хлопая оперенными глазами, но тут же вспоминает о происходящем, когда один зелёный палантин умудряется выскользнуть наружу и, в отличие от остальных своих собратьев, сбежать восвояси. — Держи его! Сообразить, кого держать и как, удаётся не слишком быстро. Только в тот момент, когда под ногами мелькает зелёное, скомкавшееся в змейку полотно, на которое он наступает практически рефлекторно, точно бы прихлопывает нежелательного для квартиры паука или моль. Не смертельно, конечно. Кашемир всё пытается выкарабкаться на волю, то ковриком распластывается, то пытается подошву кеда с себя кисточками на концах отодрать, но всё тщетно: Антон, конечно, худой и в качалку не ходит, но с его весом куску ткани всё равно не поспорить. — Ну вот, тебя теперь ещё и в химчистку нести, — обращается девушка явно не к парню, а прибитому беглецу, рядом с которым садится на корточки и начинает ловко все уголки котомкой собирать. Как только кучка практически готова, Шаст всё же решает отступить, глядя в удивлении то на Клаву, то на палантин, то на ту самую коробку, из которой он сбежал. Та ныне заклеена кривым куском изоленты и трясётся слегка из-за бушующего внутри шёлкового и шерстяного ураганов. — Спасибо, — вздыхает та, наконец угомонив шарф и вновь поднявшись на ноги и уже без такого удивления глядя на Антона. — Это было вовремя. — Потому что я не дал ему сбежать? — И это тоже. А так я думала, что ты уже и не появишься, — отходит она в сторону, что-то ища глазами. И этим чем-то становится мусорный пакет, в который они в четыре руки запихивают аксессуар, а после завязывают на три узла, чтобы точно ничего не случилось. — А зачем мне было вообще тебя искать? Невольно вспоминается совсем недавний сеанс с Олесей в шатре. Та всё твердила про необычную девушку, обязательно из Нави и пернатую. Глупости, конечно, но если пораскинуть ошмётками мозгов и натянуть бедную сову на глобус, то Клаву можно теоретически приплести ко всем тем обещаниям натальной карты. Наверняка даже пункт про «ебанцу» подойдёт, потому что кто в здравом уме будет таскаться с сумкой из полуживой лисы и носить всегда и везде яркие плюшевые пальто? Если так подумать, то вот она, теоретически, любимая всеми писателями и сценаристами судьба — три случайные встречи случайностью быть не могут, если вторую вообще считать таковой. Могла бы получиться клишированная история любви, пригодная для сериала по Домашнему. Всё по канонам, так сказать. Даже становится понятно, отчего на лице Арсения брови всё время стремились к переносице. Причина ведь до глупости нелепая не только потому, что он из-за «девушки» беспокоился. Наверняка и личину для неё подобрал в виде Клавы. Потому даже хорошо, что они вдвоём на неё сегодня не набрели. Сэкономили, получается, уйму нервных клеток одного весьма ревнивого ворона. — За долгом, естественно? Или причины какие-то иные? — подмигивает та озорно, после чего подбирает лёгкий ящик с пола, чтобы отнести его к раскрытым дверям УАЗика, за которыми открывается вид на буйство красок развешенных по его стенам аксессуаров, раскрашенные сидения и пушистый семицветный коврик на полу. Вот чего от грустной буханки ожидаешь в последнюю очередь. — А ещё я что-то ворона твоего не вижу. — Ну, он же не Тамара, чтобы мы везде ходили парой, — хотя на деле он бы предпочёл именно такое положение дел. — Скажем так, мы с ним в процессе разминулись. Так что… У тебя случайно нет вариантов, как найти человека на Базаре? — Так же, как и везде, просто ищешь и находишь, — пожимает та плечами, явно имея в виду один из главных принципов Нави. — Тем более у таких, как вы, должно быть своё шестое чувство, типа связь, все дела. А так обычно меня ищут, а не наоборот. — Ясно, — вздыхает Антон, решая плюхнуться на одно из неудобных сидений, из-за чего вся машина на мгновение трясётся, как и всё её звенящее цепочками, бусинами и чем только угодно содержимое. Конечно, он чувствует Арсения. Связь намекает: он где-то неподалёку, в тех пределах, которые на своих двоих преодолеть можно. А вот сколько это на самом деле, он понятия не имеет, как и направление, в котором следовало бы двигаться. Последние годы с кольцом на пальце и притворстве слепым и вовсе привели к тому, что пользоваться этим своим локатором Шастун разучился и даже в детстве не пытался им ловко обращаться. Было незачем. Зато сейчас парень почти жалеет о том, что не тренировался это ощущение развивать. К сожалению, в отсутствии возможности позвонить начинаешь чувствовать себя и вовсе беспомощным. Даже в средневековье у людей с этим было проще. Договорился о встрече у церкви, отправил гонца или голубя, в конце концов просто смирился с таким положением дел, ведь ничего не попишешь. Правильно Арсений говорил о телефонах. По эту сторону мира они бесполезны, потому от привычки всегда держать руку экрана лучше и вовсе избавиться. «Получается, пора отсюда одному валить», — мелькает в голове грустная мысль. Да, можно было бы и одному пройтись по этому райончику с одеждой без возможности даже что-то прикупить себе, ведь вся наличка осталась в надёжных руках Попова, можно было бы и дальше его искать, блуждая по Базару, рискуя в итоге наткнуться на неприятности. Всё же о всех местных тонкостях Антон понятия не имеет и без гида просто никак. Остаётся только одно — покинуть Базар и идти домой. Ночь в любом случае не вечна, так они оба должны в итоге вернуться на порог их дома. Естественно, жалуясь на неудовлетворительный финал сего скромного путешествия, может быть, крысятничая по поводу некоторых знакомых или даже недовольно бубня о том, кто куда делся. Главное, что Шаст не ребёнок — знает, что всё будет хорошо и никто никуда из жизни не пропал. Можно будет даже только-только вынырнув в Явь, набрать заученный давным-давно номер телефона. Быть может, Арс уже сейчас на пути к третьему подъезду на Воронежской улице и совсем скоро начнёт истязать его телефон десятками пропущенных из-за отсутствия сети. — Ну так что, будешь и дальше сидеть-грустить или, может, присмотришь себе что-нибудь. Свитер, кстати, зачётный, могу что-нибудь наподобие подобрать, — подмечает девушка, выводя его из тоскливых размышлений, томящихся под внезапно навалившейся усталостью. Это с Арсением его тощие, непривыкшие к физическим нагрузкам палки были готовы преодолевать километр за километром, не замечая расстояния. Теперь же они недовольно гудят, требуя горячего душа и уютной кровати, в которой парень провалялся бы весь день, отрабатывая тем самым отдых за бессонную ночь. — Да нет, я, наверное, пойду уже… — Колокол ни разу не прозвенел, ты не нашёл своего фамильяра и к тому же лишаешь меня возможности отдать долг?! Не, так дело не пойдёт. Хоть что-то из перечисленного должно произойти, и тогда я подумаю над тем, чтобы отпустить тебя на все четыре стороны, плюс ещё две, если мы считаем глубину. Так что давай, больше энтузиазма! У меня тут есть коллекция футболок с ралли девяностых и классные крокодиловые туфли, хотя это, конечно, не твой стиль, — смотрит она оценивающе перед тем, как потянуть Шаста за рукав наверх и начать водить его по своим прилавкам, с гордостью показывая экземпляры, от которых в душе всё же просыпается трепетный интерес. Антон всё же любит шмотки, особенно когда те не из масс-маркетов. Потому сложно не поддаться искушению обратить внимание на всё здешнее пёстрое и, как оказывается, порой не особо вырвиглазное разнообразие. Он даже втягивается в процесс, прикладывая перед зеркалом то одно, то другое сразу после того, как Клава уверяет парня в том, что к одежде нужно подходить со вкусом, а вместе с тем и желанием её приобрести. Только в таком случае она решится отдать одного из своих подопечных в чужие егерские руки, тем самым погасив наконец свой долг. Иногда он поглядывает на прохожих, в чьих лицах он не замечает того самого, нужного. А так хотелось бы ненароком заметить Арсения и выбежать к нему, надев на себя шляпу доктора Ватсона и накинув ужасное фиолетовое пальто с кусачими наплечниками. Самое то для крайних мест в метро в час пик. Стоящие у дверей любители жопой притираться практически к самому лицу хорошенько задумаются о жизни. Однако никаких знакомых, кроме самой Клавы, парень не видит, сколько ни пытается заглядывать поверх вешалок и жуткого манекена. Того спасает разве что жёлтая, розовая и зелёная краска поверх белой кожи да клоунский вид, которому страусиное боа и солнечные очки с розово-коричневым градиентом придают особый шарм. Последние Антон и вовсе решает напялить себе на нос. В душе каждый взрослый мужчина всё ещё хочет быть таким же крутым, как Морфиус из «Матрицы». И не важно, что тонкая оправа со стеклом больше походят на часть костюма персонажей комедии восьмидесятых, а не стильного боевика. — Что за хрень? — проморгав пару раз тут же снимает и протирает глаза. Тёмные очки определённо имеют способность менять твой взгляд на мир, придавая тому оттенков и глуша солнечный свет. В этом же случае произошло что-то странное. Антон может поклясться — мир вокруг будто бы стал более блеклым и неинтересным, все солнечные зайчики вмиг исчезли, живые картины у соседнего магазинчика остановились, и даже перья-реснички Клавы стали совершенно обычными, будто бы просто выкрашенными цветной тушью. Эффект можно сравнить с оставшимся дома кольцом. Стоило то надеть, как мир вокруг схлопывался, а в душе появлялась омерзительная пустота. И может быть он от испуга быстро с себя вещицу снял, но всё равно кажется, что ни на что, кроме зрения, она не повлияла. — Это не хрень, — оборачивается Клава, чтобы забрать у него из рук очки и начать о них рассказывать, точно консультант в магазине, кем она отчасти и является сегодня. — Вообще-то оправа винтажная, тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, Америка, модель авиаторы. Стёкла же явно вставлены постфактум. Не знаю, кто их сделал, но эффект они дают неплохой. Конечно, то, что оправа металл, а их явно лучше носить зимой, плюсов им не добавляет, но за это хренью их называть не стоит, — протирает девушка куском своего пальто стёкла, явно силясь с них что-то убрать, но, видимо, небольшая царапина на одном из них так и остаётся царапиной. — Честное слово, я не хотел обидеть эти очки, — извиняется тот скорее перед аксессуаром, надеясь тот не окажется одним из живых представителей ассортимента магазинчика Клавы. — Просто когда я их надел, что как-то странно стало. — А, ты об этом, — подносит она их к глазам и смотрит через линзы, не надевая. — В первый раз такие попались? Не бойся, они не кусаются. Только лишь зрение глушат. Обычно такие носят те, кто ещё не успел освоиться в Нави, а зимой, сам понимаешь, снег блестит в особенности днём так, что можно ослепнуть в самом банальном смысле слова. Спрос на них в целом небольшой. Вот думаю, не заменить ли линзы. Оправа сама по себе хороша, но из-за них, скорее всего, покупатель никогда не найдётся. — Не знаю, как насчёт покупателя, но, если согласишься, я возьму их в уплату долгов. Вспоминая своё неугомонное зрение, не желающее никак притупляться, следуя воле владельца, Антон понимает — это то, что надо. Как и сказала Клава, зимой можно ослепнуть, если быть неосторожным. В детстве всё само собой получалось. При взгляде на заснеженную улицу срабатывали рефлексы, и снежинки переставали светиться ярким белым светом, если на них, конечно, не падали лучи солнца. После долгих лет с кольцом те атрофировались за ненадобностью. Потому безделушка для многих для самого Шаста может оказаться незаменимой вещью уже буквально через месяц. — Уверен? Мы могли бы подобрать тебе целый модный лук, а ты хочешь только очки, которые я могла бы и за наличку продать? — в голосе слышатся расстроенные нотки. Казалось бы, радоваться такому раскладу надо, но Антон понимает — девушка предпочла бы и дальше бегать с ним от пиджаков к джемперам и свитерам, от полок к вешалкам и так далее, весело проводя с ним время. — Да, давай, и я тогда пойду уже, — протягивает он руку вперёд, намекая заканчивать. Сегодняшняя ночь была долгой и разнообразной даже в тот момент, когда важнейшая её составляющая потерялась у другого выхода шатра, но пора бы ставить точку, за которой пойдёт новый абзац. Желательно, чтобы тот сразу начинался со встречи компаньонов в Яви или даже короткого телефонного звонка. — Ладно, твоё право, — смотрит та ещё пару секунд то на руку, то на очки прежде, чем передать их в руки нового владельца. Теперь сделку можно считать завершенной. Навь не посчитает предмет краденным и не всучит законному владельцу воздаяние за преступление. Надевать их на нос сейчас смысла нет никакого, они даже лишними будут. Имея пробелы в зрении добраться куда-либо будет точно невозможно. Даже сейчас сложно представляется, как быть. Выход и вход явно не подсвечены зелёной табличкой «EXIT», да ни Арсения, ни Эда рядом нет. Только лишь тоскливая Клава, глядящая на то, как он себе на воротник свитера очки цепляет, а те путаются в пряже. — У меня ещё тут один глупый вопрос образовался… — привлекает к себе вновь внимание. — На больно умный я бы не ответила, так что надеюсь, он таким и окажется. — А как, в общем-то, с Базара выйти? Антон может быть и егерь, умеющий всплывать со дна Нави в Явь, но с Базаром всё не так просто. Можно провести более или менее понятную аналогию с морским дном. Пока все ушлые похожи на крабов, ползающих по морскому дну и неспособных добраться до поверхности иначе, чем через берег, Шастунец настоящая рыба, для которой подобное совсем необязательно. Хочешь броди по поверхности, хочешь — по дну и не имей никаких препятствий. Только вот Базар сам по себе скорее морская пещера с каменными сводами. Те преграждают путь и даже опытному ныряльщику не дадут пройти сквозь них. Потому для начала нужно найти выход в океан, а уже потом решать, хочешь дальше блуждать в толще воды или же отправится на поверхность. — Знаешь, такие вопросы нехило портят имидж егеря, — поглядывает она скептично. Обычно такие как он наоборот знают всё и всё про всех и каждого, а не спрашивают ушлую о том, как вернуться с Базара. — В таком случае, хорошо, что я спрашиваю об этом именно тебя. Сохранишь же в тайне между нами? — неловко улыбается, надувая вместе с тем щёки. Антону и самому по этому поводу немного неудобно, но что поделать. Лучше спросить у Клавы, чем бесконечно блуждать вплоть до утра. А оставаться на закрывшемся Базаре на следующие полгода не хотелось бы. Слишком много ходит слухов об этом времени. Одни люди, судя по россказням, засыпают, не замечая течения времени. Другие же плавают в кромешной темноте, сходя с ума, точно у них не здоровый сон, а сонный паралич. А от третьих и след простыл. К последней категории особенно не хотелось бы относиться в случае непредвиденных обстоятельств. — Ладно. Пошли давай, — оглядывается она вокруг и, не заметив ни одного потенциального клиента, двигается в сторону жёлтой буханки. В принципе ожидать можно чего угодно. Единственное, к чему Антон готовится морально, так это к долгому одинокому путешествию сквозь пустоту. Уже заранее чутка страшно, но просить девушку его ещё вывести отсюда он не может. У неё наверняка ещё свои дела есть, а стоит вернуться, как назад уже пути не будет. Точнее, успеть вернуться не получится. — Я не то чтобы профессионал в этом деле, так что приходится пользоваться сподручными средствами. Клава встаёт перед водительской дверью и долго смотрит на ручку. Будь он в мире с настоящими сверхспособностями, можно было бы подумать, что она пытается телекинезом заставить дверь отвориться. Она столь сосредоточена, что даже у него самого возникает сложное выражение лица. Не факт, что пялиться вдвоём продуктивнее, зато не так неловко. Резко поднёсшая руку к дверце девушка прерывает их медитативное стояние истуканами. Стоит той дёрнуть ручку, как старый каркас жалостливо скрипит, моля хотя бы о капельке масла на свои петли. Вместо салона автомобиля с рулём-баранкой и неудобными креслами перед Антоном предстаёт знакомый проход в никуда. Та самая пустота, по которой ему уже доводилось сегодня, а точнее уже скорее всего вчера, брести, надеясь не оступиться с верного пути. Он всё смотрит туда, не решаясь сделать первый шаг сперва на приступок. По рукам бегут нервные мурашки, а ногам абсолютно не хочется этого делать. Даже Клава ничего ему не говорит целых полминуты, выжидая, решится ли егерь ступить за порог. Только вдруг разносящийся по округе громкий, гулкий звон заставляет вздрогнуть от неожиданности и обернуться, не понимая происходящего. — До конца Базара остаётся два часа, — поясняет девушка. — Это первый из трёх. Если хочешь, можешь подождать до конца и вместе пойдём. Конечно, обычно это парни провожают девушек до дома, но мы вроде как в прогрессивном обществе живём, так что можно и наоборот. Идея разумная, безусловно. Было бы гораздо безопаснее пройти обратно с тем, кто делал подобное не единожды и уверен в каждом своём шаге. Антон к таким людям не относится, а вот Клава очень даже. Только вот стоит подумать, что он сейчас рассядется на одном из сидений и целых два часа будет ожидать конца Базара, чтобы покинуть его именно с девушкой, ему претит. Может быть, он дурак, но именно лёгкий флирт, в котором непонятно, есть ли доля шутки или там гораздо больше безусловной прямоты, подталкивает его вперёд. — «Скоро рассвет, времени нет», — надеется, что его возвращение в Явь пройдёт куда менее печально в сравнении с сюжетом этой песни. — За очки, кстати, спасибо, — кидает Антон на прощание перед тем, как занести ногу на приступок и, согнувшись в три погибели, нырнуть в пустоту. Последнее, что доносится до его ушей, — тихое «не за что», резко обрываемое пустотой. Он не оборачивается, но знает — сзади больше нет ни Клавы, ни дверцы УАЗика, ни Базара. Он совершенно один. Можно даже сказать, что в целом мире больше никого не осталось. Потому как сколько ни ищи людей, никогда никого не найдёшь, а заодно лишишь себя невидимого верного пути. Тот едва ощущается под ногами, но гораздо сильнее, чем до этого, когда Шастун отвлекался на приятную компанию. Стоит оказаться одному в стрессовой ситуации, как мозг не может думать больше ни о чём, кроме как: «левой-правой, левой-правой, не сходим с дистанции и не оборачиваемся». То, каково было первооткрывателям Базаров, представлять даже не хочется. Наверняка то были не просто отчаянные, а совершенно отчаявшиеся люди, не боявшиеся ненароком попасть в Геенну огненную или же прямиком к Древним богам. В их существование верится чуть больше, нежели в пресловутые Ад и Рай. Что же на самом деле водится далеко на дне, в тех местах, куда нужно не просто нырнуть глубоко, а преодолеть хитроумные лабиринты Нави, куда более страшные в сравнении с путём до Базара, Антон не знает. Да и предпочёл бы никогда не узнавать. Если судить по рассказам Лавкрафта, подобные знания приводят к беде, будь ты хоть сто раз егерь или яга. Обратный путь куда-либо зачастую ощущается более коротким. Конечно, в случаях, когда это замкнутый круг — поездка из универа домой, из дома на работу или с работы в универ, то всё смазывается в кашу. Но если вы всего лишь раз до того преодолевали отрезок из А в В, то наоборот покажется куда проще. Всё потому, что ничего нового не ожидаешь, а кроме того, не гадаешь, сколько ещё часов осталось. Те превращаются в минуты, число которых не переваливает за бесконечность. Пустота под ногами в какой-то момент перестаёт вести его вперёд, точно по невидимым магнитным рельсам. Она заставляет остановиться, ведь и пространство впереди обретает иное восприятие. Глаза ничего не видят, зато всё нутро кричит: «Да, сюда! Именно здесь!». Руки неуверенно начинают мельтешить по воздуху в попытках найти ту самую дверную ручку, неумело копируя движения Выграновского. Но этого хватает, чтобы спустя пару долгих минут сделать ещё один шаг вперёд и практически тут же наткнуться на осязаемый объект. Очень странно, когда держишь в руке нечто температуры человеческого тела, но по консистенции больше напоминающее дерево, а по форме — ручку от ящика стола. Прямоугольный контур, за который хвататься удобно, рука ложится идеально. Сердце делает радостный кульбит — нашёл! Столько нервов было потрачено на то, чтобы просто зайти в проём, а обратный путь оказался куда проще, чем казалось. Стоит толкнуть ручку вперёд, как вокруг образуется прямоугольный контур приоткрытой двери, из-за которой едва-едва плещется свет. Пускай даже за ней будет зиять ночная тьма, она всё равно куда осязаемее и светлее окружающей пустоты. И именно в неё Антон врывается, наконец распахивая дверь до конца. Первое, что его тут же встречает — крутая и совершенно незнакомая лестница, явно ведущая из какого-то подвала. Точно находящегося в их доме. Такое положение дел напрягает слегка, однако Антон решается подняться наверх, устало перебирая ногами по ступеням. Как же хорошо было бы оказаться прямо у дома, сесть на лифт и шмыгнуть в квартиру. А там душ, свежая одежда, зашторенные намертво окна и баиньки до самого вечера. Но вместо этого, стоит высунуть свой нос из подполья, как в голове тут же начинается мозговой штурм, сопоставляющий представшую ему картинку и все известные места в Яви. Здания в округе не пытаются залезть друг другу на крышу, сплетаясь в одного ужасающего трансформера. На их фасадах красуется лепнина. Правда некоторые её составляющие в виде поплывших голов людей и зверей скорее пытаются напугать, но ничего по-настоящему страшного из себя не представляют. Главное пальцев к их ртам не подносить, и всё будет хорошо. Меж рядов лысых деревьев стоят фонарные столбы, разросшиеся в ленивых долговязых монстров, сгибающихся над весьма широким бульваром. Антон даже видит фонтан без капли воды и следов водонапорного оборудования. Но помимо этого улочка уверенно идёт вниз, предлагая путнику пройтись под чёрным небосводом, по которому размазано несколько белых штрихов — невнятная память людей о звёздах, которых здесь не существует. Однако вместо того, чтобы тут же последовать этому приглашению, Антон всё же решается вынырнуть. — Твою ж мать. И тут же об этом жалеет, стоит ступить шаг в Яви. Холодный воздух тут же забивается под свитер, напоминая, что в ноябре пора бы одеваться по погоде. Тканевые кеды на ногах оказываются погруженными в лужу, из-за чего Антон тут же отпрыгивает в другую её часть и мочит носки со штанами, а в лёгкие забивается освежающий, но нынче лишний аромат дождя вперемешку с навязчивым и заметным запахом тины. — Чёрт, а далековато получается, — всматривается он вдаль, теперь наконец видя кое-что новенькое, а именно отблески набережных фонарей на речной глади, до которой ещё идти и идти, чего он делать не собирается. Вместо этого Антон с отвращением отряхивает ноги и достаёт телефон из заднего кармана. Экран блокировки сообщает об актуальном времени по Москве. Ныне пять тридцать три, и до рассвета осталось совсем немного, хотя облака не дают шанса глянуть на светлеющее за ними небо. Вокруг ни души, хотя казалось бы — на утро выходного дня на набережной можно встретить кого угодно. Однако половина завсегдатаев нынче проводит свои последние минуты на Базаре, а другая, вероятно, уже отпела все песни и выпила все запасы пива с энергетиками и ныне отправилась отсыпаться. Телефон Арсения находится в избранных буквально через пару нажатий, там, в общем-то, больше никого и нет кроме него. Глядя на подобное, начинаешь задумываться о том, почему ты живёшь такую скучную жизнь, а потом вспоминаешь — никто больше в важных контактах и не нужен. Но что особенно обидно, это когда вместо твоего единственного избранного контакта тебе из динамика сообщают: «Абонент временно недоступен, пожалуйста, перезвоните позднее». — А я-то надеялся, что он даже раньше вернётся… Мне путь открывала Клава, так что проблема, видимо, в этом, но он-то сам должен оказаться недалеко от дома. По идее… — вздыхает Антон, не будучи уверенным, что делать. Идти пешком — тупая затея. На это потребуется как минимум час, а с тем, как он устал, и все полтора. Появляется идея вызвать такси, но стоит открыть приложение, как в округе не оказывается ни одной машины. Видимо, водители решили пойти отдыхать после ночной смены, а новая к работе так и не приступила, а заказывать на через час смысла особого нет. К тому моменту начнут ходить автобусы и маршрутки. Оплатить проезд в которых он не в силу при отсутствии налички. — Да что всё так сложно! — воет Антон, надеясь, что не потревожил чуткий сон никого из жителей соседних домов. В таком состоянии, откровенно говоря, хочется остаться бомжевать на лавочке. Только желательно по другую сторону. В свитере холодно пиздец, ноги промокли, и даже голова начинает болеть от недосыпа. Однако в тепло, к сожалению, без уюта, он вернуться пока не может. Связь в Навь не провели, так что приходится сесть на холодную скамейку и пытаться дозвониться хотя бы до Выграновского. Бессмысленно в целом, но подать признаки жизни хоть кому-нибудь из близких знакомых очень хочется. Оттого палец даже решает нажать на голубую иконку, чтобы просмотреть историю сообщений с Позом. С того момента, как Антон переехал, они нормально и не общались. В переписке ничего особенного нет: обсуждение футбольных матчей, жалобы Димы на то, как ему не по душе заниматься людскими зубами, подколы Антона, шутящего, что только к нему он однажды и пойдёт, как к стоматологу, и ещё несколько суждений о просмотренных недавно сериалах и фильмах. Грустно как-то от осознания: и это скоро закончится. Набранный в строку пресловутый вопрос «как дела?» тому доказательство. Может быть, дело в отвратительном состоянии и потому ничего оригинального в голову не лезет, или же в появившейся черте, за которую в диалогах переступать нельзя. Прошедшая ночь подарила много эмоций, но как правильно описать всё произошедшее? Сказать, что был на местной ярмарке или блошином рынке и ему там чертовски понравилось? Слишком мало подробностей, в которые хотелось бы углубиться. Поведать о сеансе у астролога? Может быть, подобное Катя постфактум бы оценила. Только вот как расписать подводку? Не делать же из себя шиза, решившего на подобное записаться добровольно. Для нормальных слепых, к которым относится Поз, настоящих ведьм колдунов и ведунов не существует. По поводу некоторых привычных Яви вещей тоже лучше не болтать лишнего. В Антоне скользит толика сомнения в том, как Дима мог бы воспринять некоторую информацию, потому как подобных тем они никогда раньше не касались. Лишь только очень вскользь, когда тот предлагал прийти к нему на день рождения вместе с Ниной, в тот короткий период, когда Шастун решил попробовать, каково это встречаться с девушкой. По итогу оказалось слишком скучно и муторно. Настолько, что спустя неделю после первого их секса в отношениях они и вовсе разошлись. Обязательства перед человеком, к которому ничего не испытываешь и лишь соглашаешься быть рядом, а не хочешь сам, быстро доводят до белого каления даже такого спокойного человека, как Шастун. Потому Позову отправляется лишь это короткое сообщение и ничего больше. Ответ, скорее всего, будет такого же невзрачного характера. Однако загадывать пока рано: тот проснётся лишь через несколько часов, когда Антон надеется уже лечь спать. «Только бы сначала добраться домой, — проверяет он время и видит на часах почти без пятнадцати шесть. — Наверное, надо будет уже дождаться автобусов». Стоит позвонить Арсению, как ничего нового не происходит — тот всё ещё не в сети, что заставляет слегка волноваться. Неужели ищет Антона на Базаре до самого последнего? За такое даже стыдно немного становится. Всё же Арсений, каким бы сухариком с изюмом ни старался порой казаться, на самом деле весьма раним. Не хочется думать, как тот уже весь испереживался настолько, что в Яви уже обзванивал все больницы и морги. Какая им альтернатива на Базаре — сложный вопрос. Может быть, там где-то есть свой филиал «Бусинки», через который можно объявить человека в розыск без уголовщины. А может быть Антон слишком много на себя берёт, и тот просто решил дальше побродить один, волнуясь о происходящем не больше Шаста, для которого главная проблема — нежелание топать до остановки, продумывая в голове верный маршрут с пересадками. К несчастью для гудящих ног и начавшей болеть спины, встать всё же приходится. Нехотя и кряхтя, он идёт по направлению, указанному навигатором, периодически чертыхаясь на глубокие лужи под ногами. Вода в них должна быть более или менее чистой — спасибо асфальту, — но даже так они ощущаются чернильными озёрами, на которых периодически пляшут отблески фонарей. Видимо, сегодня прошёл целый ливень, ведь в некоторых местах появляются целые моря разливанные. Те приходится обходить, балансируя на кривых бордюрах. Те даже покачиваются порой, заставляя выбирать: наступить ли в грязь, именуемую городскими службами газоном, или же плюнуть на всё и пойти вброд, чувствуя, как ноги потихонечку немеют от холода, пока руки как могут обвивают тело, надеясь согреться. Не проверяй Антон на практике, каково ходить мокрым до нитки под холодным московским дождём, он бы уже сейчас думал, где найти двадцатичетырёхчасовую аптеку, чтобы купить терафлю, арбидола и каплей в нос. Предположительно от этого он к вечеру не откинется с температурой. Но выпить горячего чая было бы хорошо. С этими мыслями он спускается чуть ближе к набережной, вдоль которой идёт дорога, на которой ни единой машины. Только тротуар, деревья и фонари, склоняющие грустные светильники на горбатых шеях к земле. Всё спокойно, ни единого звука, кроме собственных шагов и плещущейся под ногами воды. Та всё такая же обсидианово-чёрная, холодная и вездесущая: Антон уже плюёт на то, чтобы пытаться обходить лужи. В воде даже теплее, чем мокрой тканью на воздухе. Он смотрит на свои кеды, надеясь, что стирка на режиме спортивной одежды им не навредит. Но в желудке что-то нервно скручивается, стоит обратить внимание на воду. Чёрную, как нефть, не дающую бликов, не отражающую в себе ни самого Антона, ни уличных фонарей. Она даже темнее предрассветного неба, покрытого грозными тучами. Он останавливается посреди лужи, чувствуя, как вода хлюпает в ботинках, как та просачивается через ткань, течёт меж язычком и шнурками, сменившими свой бело-серый на грязный уголь. А потом он видит силуэт. Не вполне человеческий. Только очертания неестественно вытянутой пятерни, поднимающейся со дна. Та прикасается к водной глади без единого следа ряби, точно к зеркалу. Инстинкт «бежать» срабатывает с запозданием. Антон срывается с места. Сердце в мгновение разгоняется до ста восьмидесяти ударов в минуту, начиная мерзко биться в горле, пока он несётся по лужам, от которых не сбежать. Как и от существ, которыми с детства пугают маленьких егерей, показывая тех издали при свете дня, стоя у кромки воды водоёма. Только Антону никогда не доводилось видеть их в лужах даже неподалёку от рек и озёр. И никогда не бывало такого, чтобы они его преследовали. Он замечает это, чувствуя, как края его штанин всё время одёргиваются, видя, как из чёрных луж начинают лезть тонкие, длинные ладони на крохотных запястьях. За ними показываются и соломинки-предплечья, поднимающиеся всё выше и выше, такие ровные, что локтя и не видать. И все они цепляются за его одежду, пытаются остановить, как только могут: ногтями, пальцами, обвиваясь за ноги ломаными линиями, сбрасывать которые слишком сложно. Антон всё ещё прекрасно помнит, каково быть жертвой. Это приводит в ужас, застывающим ледяным комом в горле. Немым криком, не позволяющим дышать. Наливающимися смесью из свинца и адреналина ногами, пытающимися унести тебя прочь, но на то неспособными. Русалки не должны покидать своих вод, но вместо этого они опутывают Антона, приковывая его к месту. Он пытается давить тех нелепыми брыканиями ног, за которые те наоборот лишь активнее хватаются, загибая не в меру длинные пальцы вокруг лодыжек и колен. Пытается убрать их со своего пояса, пыхтит и почти скулит, когда те опутывают запястья и плечи. И наконец может лишь с ужасом задыхаться, когда одна из них закрывает ему рот, не давая больше произнести ни звука. Ему на удивление не больно. Только лишь желудок скручивает, голова начинает идти кругом, а глаза вместо набережной видят одну лишь тьму. Антон проваливается вниз. Сквозь неприметную лужу, которую слепцы обойдут стороной по асфальту, которого вдруг становится вполне достаточно. Его тянут на дно, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть воздух. Его топят. Омерзительные холодные руки блуждают по телу, точно бы в поисках чего-то, удерживая его не силой, а вёрткостью и числом. Спустя пару секунд в панических попытках сделать хоть что-то вслепую, вытаращив во всю начинающие жечься глаза, он начинает видеть что-то помимо темноты. В ней тысячи рук, словно бы даже больше, чем самой воды вокруг. Кажется, та и вовсе создана из вьющихся вокруг русалок, чего-то от него отчаянно жаждущих. Если следовать бабушкиным историям, то его самого. Но непомутнившимся всё ещё рассудком Антон понимает — дело точно не в этом. Им нужен не конкретно он, они даже не пытаются его сожрать. Словно бы им плевать на егеря, столь сладкую добычу, угодившую в их бесчисленные руки. Хочется крикнуть: «Что вам нужно?!» и «Отпустите!», — но вместо слов выходит странное бульканье, о котором он тут же жалеет — закрывавшая его рот русалка милостиво отцепилась, перейдя на шею, и из лёгких вышло несколько пузырей ценного воздуха. Те болезненно жгутся, а тело дёргается в безуспешных конвульсиях. Мозг знает — до потери сознания осталось совсем немного. В кромешной черноте появляются новые цвета: красные искорки по самому краю обзора. Они бурлят малиновым соком, пока кровь в теле самого Антона начинает казаться иголками. Антон помнит эти ощущения. Скорая кончина от рук нечеловеческих созданий. Но в голове не мелькают картинки прошлого. Всё, о чём он может думать, так это как попытаться избежать кончины. И именно в этом состоянии, парень может поклясться, что видит нечто, помимо вездесущих рук и красно-чёрной пелены. Человеческое лицо. Совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Бледная кожа, обрывающаяся где-то на торсе, после которого дальше идёт разве что витиеватая движимая тьма. Рассмотреть едва ли что возможно, но кое-что не может пройти мимо даже потухающего разума: серый и зелёный огоньки глаз, внимательно наблюдающие за мучениями Антона. Только вот интереса в них нет, как и злобы или даже жажды крови. Как и русалкам, ему на Шастуна плевать. Честно сказать, сейчас и ему на незнакомца тоже. От того, чтобы тут же отключиться, его спасает звук. Не бульканье и не перекатывающийся по дну песок. В ушах едва различимо проносящееся где-то сверху, за толщей воды разгневанное рычание, если его так вообще возможно назвать. И уже спустя пару секунд бледное лицо напротив расплывается, а его самого больно дёргают за плечи и руки. Начинается какой-то балаган, из-за которого парень не может сдержаться, чтобы не наглотаться воды, пока русалки пытаются оставить его себе, а источник шума, принёсший с собой в мрачный подводный мир не только рёв, но и сияние голубых огоньков, тянет наверх, параллельно устраивая вокруг Антона смерч, крохотную бурю, от которой русалки постепенно начинают отлетать с его тела. Он всё ещё чувствует на себе несколько навязчивых рук, когда вцепившиеся до боли, а может быть даже синяков и крови, когти вытягивают его на поверхность. Воздух заливается в лёгкие с болью, от которой Антон заходится кашлем. Параллельно он пытается выплёвывать воду, что нещадно заливается ему в рот, пока его волочат по речной глади. В отличие от русалочьих ладоней, от этих лап он бы ни за что не стал уворачиваться. Не нужно ни единого чистого взгляда на спасителя, чтобы чувствовать безопасность, накрывающую только рядом с ним. И не важно, что плечо ему скорее всего потянули, это не специально, случайно, тоже от переполняющего того паники. Спустя добрые полминуты болезненных терзаний, жжения в лёгких и вкуса воды на языке, Антон чувствует, как его тело шлёпается оземь, а его ноги неловкими движениями оттаскивают от кромки стоячей воды, из которой всё ещё лезут самые самоуверенные пальцы. Тех клюют и отшвыривают в сторону, но большого значения не придают, вновь возвращаясь к кряхтящему в попытках восстановить дыхание и неустанно протирающему глаза от чёрной жижи Антону. — Антон, ты как?! — срывается на взволнованный хрип низкий голос, которого уже очень давно не доводилось слышать, в отличие от его хозяина. Тот едва приподнимается на локте, чувствуя, как всё тело потрясывает. Ему давно не было так херово, восемь лет с того лета, как они с Арсением тогда попрощались в больнице. Тогда, когда на него напал грим, пытавшийся сожрать егеря. И может быть русалки так и не начали его переваривать, всё прошло так же отвратительно. Страшно, пугающе и ужасающе. Мысли о том, как всего минуту назад он мог утонуть, яркими вспышками орошают разум, заставляя глаза и нос жечься с новой силой. Ему хочется кричать и плакать от обиды, переходящей в страх, и страха, постепенно уступающего место облегчению. — Арс, — зовёт он парня, глядя на огромную кучу перьев, по которой раскиданы голубые огоньки. По тому, как они обеспокоенно сверкают, спустя пару мгновений становится понятно — это всё глаза. Дорогие голубые глаза, не сводящие с него своих взглядов. — Арс, это было так… отвратительно, — тут же стирает он наворачивающиеся слёзы, не желая вновь оказаться тем самым напуганным четырнадцатилетним Антоном, не сумевшим ничего сделать ни во время охоты на него самого, ни после, когда пришлось подчиниться треклятым правилам и расстаться на долгие годы. Потому он тянется к Арсению, желая оказаться рядом так близко, как только можно. Только вот пернатое чудо пялится на него несколько мгновений перед тем, как зашевелить огромными блестящими от влаги конечностями, в которых тут же узнаются крылья. — Подожди, я… я сейчас, — пытается тот деться хоть куда-нибудь. — Перевоплощусь обратно… — Арс, я не хочу, чтобы ты сейчас куда-то делся. Я хочу тебя обнять, если можно, — скулит Шастун, всё ещё дрожа от стресса и сковывающего тело холода. Наверняка он выглядит сейчас жалко, да и чувствует себя таковым. Но без Арсения рядом, пускай тоже мокрого и далеко не тёплого, он скорее всего и вовсе пропадёт. Тот подходит медленно, осторожно переставляет своими гигантскими лапами по каменным плитам, а после осторожно кладёт голову ему на плечо. Та по приятному тяжёлая, глаза на всём его теле чутка прикрываются, но в теле всё равно ощущается напряжение. Даже в тот момент, когда Антон чуть-чуть расслабляется сам и льнёт тому под одно из крыльев, чувствуя, как то подрагивает. Но ему нравится, несмотря на лёгкий запах сырых перьев и остаток аромата арсеньевского парфюма с цитрусом. Он вжимается в Арсения, у которого как минимум три пары крыльев и не сосчитать так просто, сколько глаз. Это без сомнений его Арс. Тот, на кого можно положиться, даже если вы разделились. Тот, чей облик Шастун в любой из вариаций считает восхитительным. — Дома у Эда… — начинает он хрипеть, всё ещё не собираясь отлипать от пернатой груди и высовываться из крылатого гнезда, которым его обвили, оттого видя одновременно со всех ракурсов. — Я видел рисунок такого тебя. Жаль тогда сразу не узнал. — И что бы тогда было? — спрашивает тот неуверенно, заставляя Антона поймать взгляд с одного из крыльев. — Попросил бы себе, а то красиво получилось. Ты вообще всегда красивый, Арс, — сжимает он руки, как может, обхватывая птичье тело, если его вообще таковым сейчас можно назвать. — А вообще круто получается. У меня теперь есть свой собственный боевой птеродактиль, — пытается шутить, но голос предательски скачет, выдавая его настоящее состояние с потрохами. У Арсения от подобного сердце кровью обливается. Чувствовать, как где-то с Антоном происходит нечто опасное, — больно. Напоминает об инциденте ровно одиннадцать лет назад, когда он впервые попал на Базар вместе с Ирой и Эдом, а Шаст провалился в нору и перепугался до ужаса. Сегодня же он смог его найти сам, без чужой помощи, следуя зову сердца и подчиняя тому Навь, выплюнувшую его совсем неподалёку, в дверь ближайшего к набережной кафе. Антона не было видно. Только острая боль пронзала душу, наполняя её чужим страхом и ужасом, за которыми Арсений следовал, точно ищейка. И они же указывали на реку: чёрную гладь, из которой, как ни странно, не торчало ни одной русалочий ладони. Та была идеально спокойна во всех местах, кроме одного. О том, что чувства вели его в правильном направлении, твердила и мелкая рябь, в которую он нырнул, невзирая на то, что с чайкой у него точно нет ничего общего. Арсений в панике клевал и терзал русалок, заставляя тех отпустить егеря, бывшего слишком податливым. Настолько, что он боялся не успеть. Но вот теперь Антон рядом, жмётся к нему, дрожит, как телом, так и голосом. Прячет свои невольные слёзы в его перьях, которых Попов так боялся и не любил. — Тебе надо переодеться, а то заболеешь, — понимает в тот момент, когда дрожь чужого тела из постоянной становится периодической, как оно обычно бывает, когда организм сокращает мышцы, чтобы согреться. — Посидишь здесь один, всего минуту, я свою принесу, хорошо? — спрашивает он, глядя в четыре глаза с крыльев на Шаста. Тот дурит глаза, ощутимо сжимает ладони на его перьях, глубоко вздыхает и в итоге сам отпускает, глядя теперь ему в лицо. — Да, давай… Только сперва отойдём от воды, — поглядывает он на уж больно близкий берег, рядом с которым одному оставаться не хочется. Они ковыляют в сторону непропорционально огромных скамей, на одну из которых Антон залезает, прикладывая ощутимые усилия. Арсений быстро взмывает в воздух, оставляя его временно одного. Ощущения мерзкие. От отхлынувшего страха, оставшихся фантомных лапаний сотен рук, от осознания, сколь глупо чувствовать себя сейчас одиноким только потому, что Арс улетел, чтобы принести ему сухие вещи. Вместо того, чтобы концентрироваться на этом всём, он пытается нащупать очки на вороте свитера. Пусто. — А чего ещё ожидать после подобного, — продолжает разочарованно проводить рукой у шеи, стараясь вместе с тем стереть воспоминания о том, как там была русалка. Зато телефон оказывается на месте в глубоком кармане брюк. Однако толку от него больше никакого — промок насквозь, и вряд ли сушка в рисе тому поможет включиться. «Ещё теперь на покупку нового тратиться», — вздыхает он, снимая с того чехол, чтобы проверить, не льётся ли ещё откуда-нибудь вода. Но вместо неё на руки падает ошмёток скотча с не избежавшим участи намокнуть клевером. Антон на него смотрит долго, а после на отвратительную чёрную гладь, из которой порой мелькают длани, тянущиеся к начавшему местами синеть небу. «Кубки, да?» Размышления прерываются хлопаньем крыльев в количестве шести штук. Звук весьма многогранный, если в него вслушиваться, но единственное, на что хочет обращать организм Антона стопроцентное внимание, так это сухие узкие джинсы, выглядящие со стороны на нём до жути нелепо, майка, которую он, не стесняясь наготы перед Арсом, натягивает вместо свитера, а ещё кожаная куртка, которую он тут же застёгивает, понимая — может быть он выше, но худоба вместо мышц уравнивает их разницу в размерах. Только кеды остаются всё своими же родными и мокрыми. С его ластами ничего не поделаешь. — Сегодня не вторник, но всё равно мужество прокачиваем, — пытается согреться благодаря красной коже, чуть пахнущей парфюмом. — А ты как? — обращается Антон, как только приводит себя немного в чувство комфорта. Всё же чужие вещи, особенно после всего произошедшего, ощущаются особенно приятно. Точно согревающий своим уютом кокон, в котором хочется остаться на веки вечные. — Если понесёшь свою одежду, то обойдёмся размером XS, — хрипит тот кое-как неудобные для произношения буквы перед тем, как перья начинают свёртываться, глаза закрываться и тонуть в них, крылья складываться, прирастая к телу, пока остается лишь одна пара. Весь Арсений и впрямь становится непривычно крохотным. Это, конечно, в сравнении с человеком и предыдущей формой. А так он тот самый ворон, по которому Антон тоже жутко соскучился. Арс по старой привычке садится на плечо, и Шастун мысленно радуется, что не на левое. То болит до сих пор, скорее всего в поликлинику придётся идти, но грузиться по этому поводу сейчас не хочется. И так произошло слишком много всего за эти ночь и даже утро, если судить по синей дымке в воздухе. Хочется банального домой. Можно даже не купаться, хватит на него воды за сегодня, главное, чтобы можно было чувствовать Арсения рядом. Его тепло, уют и защиту. Их связь, дарящую покой. — У меня в кармане куртки должен быть телефон. Набери Серёге, пусть заедет за нами. Или, если хочешь, можем вызвать такси, но я не уверен, какое приедет, — беспокоится в первую очередь за комфорт Антона, выглядящего побитым котёнком, которого нужно оберегать изо всех сил. Он даже готов отпроситься сегодня и завтра с репетиций, лишь бы быть с ним рядом. В сравнении с ним, театр ничего не стоит. — Не знаю, будет ли правильно его беспокоить… — начинает рыскать по карманам Шаст. Тому хочется сказать, что Матвиенко сейчас точно не спит и одну из его тачек нужно в кои-то веки приспособить на благое дело, однако вместо айфона тот вытаскивает тонкий белый конверт, однако сделанный из столь плотной бумаги, что ни в одном из мест не замялся, и даже после вскрытия Арсением, тот выглядит всё так же презентабельно. — Что это? — спрашивает парень, невольно рассматривая бумажку со всех сторон и от усталости даже не задумываясь о возможности бытия тем личным сообщением. Однако так и не нагрянувшие на него вопросы вмиг сменяются новыми, стоит увидеть красивую и элегантную печать, не пострадавшую особо при вскрытии, а заодно почувствовать тонкий кисловато-сладковатый аромат, заставляющий пустующий желудок взвыть от голода. Арсений на плече притихает, тоже смотрит на конверт, который самолично получил сегодня. Стоило выйти из шатра с Журавлём, как их внимание привлекла необычная особа. Та подскочила, весьма вульгарно для любого чуждого цепляясь за его рукав, чтобы по нему тут же влезть на плечо Димы, привлекая к себе внимание Арсения. Сперва можно было бы подумать — всего лишь белка. Но откуда бы простой белке взяться на Базаре, отчего она глядит столь разумно и почему та в своих лапах весьма ловко держит большой белый прямоугольник. Арсений не долго думал, принимать ли послание или нет. Вдруг эта крохотная особа нуждается в помощи? Быть может, ищет подходящего для проведения обряда ведуна, дабы получить на время человечность? Стоило вскрыть конверт, как белка спрыгнула с Димы и, вильнув пушистым хвостом, скрылась среди крыш бывших остановок и технических помещений. Он же сам остался на руках с посланием, от которого пахло просто чудесно, но вместе с тем аромат казался слишком сладким и с примесью чего-то ещё, помимо кислинки. Его же текст и вовсе заставил Арсения желать найти белку и выпытать у неё, точно ли это не какой-то розыгрыш. А если так, то отчего тому человеку самому не явиться к егерю, как делают все желающие. — Это приглашение из Яблоневого сада. Нас с тобой приглашает маркиз. От аристократов ничего хорошего ждать не приходится. Они оба это понимают, но, судя по всему, должны познать на собственных шкурах.