amitié amoureuse

Учитель смотрит так внимательно, будто сейчас экзамен, а не обычный урок. Шиён хмурится, перебирая грубые струны. Совсем недавно она перешла к изучению сложных произведений, в которых важно уметь читать ноты и быстро смещать пальцы по ладам, соблюдая технику. Подобное кажется сложным, особенно когда ближе к низу грифа режут струны, ритм теряется, а эмоции забываются. Играть на фортепиано в десятки раз удобнее и приятнее, как и лучше сама музыка, что льётся с клавишных. — Шиён, если будешь так тухло играть, то о какой музыкальной группе может идти речь? — ругается учитель, со вздохом останавливая метроном. — Что не так? Ответа не находится. Шиён знает его, конечно, только не сможет сказать даже родителям. Из-за молчания мысли путаются ещё хуже, чем просто от переживаний, не давая смотреть под ноги, не говоря уже об игре на гитаре. Это разительно отличается от игры на фортепиано — за гитарой приходится думать и держать в голове каждую ноту. Стоит Шиён нажать на клавишу, как музыка льётся сама по себе, утягивая и спасая от мира вокруг. Словно эти два инструмента полностью противоположны и было ужасной идеей вновь учиться музыке. Сейчас, когда мысли всецело о Боре, в голове нет места для гитарного грифа и послушных пальцев. Шиён старательно скрывает своё недовольство, машет головой и возвращается к началу нотного листа, не глядя находя пальцами нужные лады. Произведение, которое они разбирали несколько занятий, лёгкое и нежное, словно середина весны и первые ромашки. На фоне переживаний даже начало марта за окном пахнет тоской и проблемами. Мысли вновь утекают к Боре и её маленькой просьбе, мешая следить за нотами. Пальцы беспорядочно сползают по ладам, следуя мелодии, но теряя ритм, технику и эмоции. Если бы Шиён слышала себя со стороны, то давно бы скривилась от ужасных попыток выдавить что-то стоящее, но она настолько глубоко в себе, что к реальности возвращает только недовольный тон учителя. — Шиён, что за каша? Ты сегодня забыла как играть? — Нет, я просто… Шиён чувствует себя на грани слез. Раньше бывало, что от мыслей сложно сосредоточиться на чем-то, но сейчас… Сейчас невозможно даже говорить, не уходя от темы хотя бы на секунды. Учителя наверняка привыкли к подобной Шиён, даже одноклассники давно перестали смеяться и просто не трогают. В такие моменты хочется треснуть себя как можно сильнее, чтобы наконец-то стать нормальной. — Пойдём на кухню, — вздыхает учитель, снимая нотные листы с пюпитра. — Так мы ничего не добьёмся. Следовать получается на автомате. Просто снять ремень гитары, поставить её на подставку, подняться со стула и дойти до другой комнаты, ничего не зацепив. Учитель при этом молча наводит чай, почему-то вселяя комфорт. Это было странно в первое время — Шиён всё детство провела в окружении женщин, училась только у женщин и даже умудрилась поймать чувства к женскому полу. Выбрать при этом учителя мужчину, с которым занятия проходят наедине, в квартире далеко от дома? Смелое решение, только именно оно помогло полюбить музыку сильнее. Слушать про то, как правильно перебирать струны, от высокого мужчины с длинной бородой и татуировками тут и там гораздо веселее, чем уныло разбирать музыкальную теорию. Удивительно, что отец отправил именно сюда, к этому человеку, когда сам категорически против «похабной» музыки, татуировок, образа жизни типичных рокеров и американского влияния. Шиён следит за тем, как этот самый похабный рокер наливает чай, и думает совсем о другом. Может, учитель вызывает столько доверия, что хочется ему открыться. Шиён прокручивает в голове слово за словом, пытаясь найти себя. Из мыслей ничего, кроме раздражающего шума. — В последнее время ты стала чаще зависать, — спокойно говорит учитель, заваривая себе кофе. — Устаёшь? — Нет… — Шиён бездумно тянется к кружке, обжигаясь от первого же глотка. Она точно выглядит жалко — растерянная, не понимающая ничего, не видящая этот мир. — Шиён, так не пойдёт, — вздыхает учитель, садясь напротив. На столе незаметно появились печенье и миска конфет. — Я могу отпустить тебя домой, если нужно. В любой другой раз Шиён обрадовалась бы возможности уйти с гитары, но сегодня особенный день. Ей не хочется учиться, но и не хочется уходить. Дома ждут уроки, нотные листы тех песен, что они выбрали для игры в школе, ужин с мамой. Морально нет сил даже ехать в машине с Юнхо. Шиён не интересно ничего. — Не надо, — выходит с тяжёлым вздохом. Учитель ничего не отвечает. Смотреть на его лицо страшно, потому что там наверняка недовольство и разочарование. От безысходности готовы политься слезы. Шиён даже представить не могла, что проблемы чужого человека могут стать её проблемами, даже если никак её не касаются. Прошло девять лет после Кванджу, но способность жить по отцовскому «не твоя проблема — не твои переживания» так и не появилась. — Хорошо. Тогда не хочешь поговорить о группе? — О чем именно? — Ну, что вы будете играть? — учитель легко улыбается, не сводя взгляда с Шиён. Новость о группе его очень порадовала, даже несмотря на то, что Шиён будет играть на клавишных, а не гитаре. — Какие инструменты кроме синтезатора? — Мы хотим попробовать что-нибудь из Вансон или зарубежного рока. Любое, что понравится. Может, даже японские песни. Шиён поднимает взгляд, впервые встречаясь с таким видом учителя. Он удивлён, восторжен и… гордится? Человеческие эмоции сложно понимать, особенно в таком плохом состоянии, но эти Шиён удаётся разобрать достаточно хорошо. Смущение моментально замещает все переживания, потому что это наконец-то произошло — спустя практически два года удалось добиться чего-то кроме снисхождения и недовольства. — Это же крутяк! — улыбается учитель, будто вмиг становясь подростком. Дисциплина и формальности едва позволяют ему вести себя так, как он привык. — Всё серьёзно? С электро и басом? — Да. Может, даже получится найти барабаны, — пожимает плечами Шиён, не особо веря в последнее. Во всей школе не нашлось ударных, хотя половина детей точно ходили или всё ещё ходят в музыкальную школу. — У вас две гитары и ты вздумала играть на клавишных? Это преступление, Шиён! Детские возмущения вызывают улыбку. Они в шаге от часовой лекции на тему того, насколько интересна гитара и почему она гораздо лучше фортепиано. Взгляд учителя горит энтузиазмом и решительностью. Кажется, если его позвать барабанщиком, то он сразу же согласится, наплевав на все приличия. В который раз Шиён осознает, что ей невероятно повезло. — Никто больше не умеет. А на электрогитаре играет уже десять лет другая девочка. Басом займётся Минджи, её уже учат. — Шиён, ты лентяйка! — возмущается учитель, на что Шиён смеётся. Ей совсем немного стыдно спрашивать почему она лентяйка. — Я уже начал надеяться, что рок разбудит в тебе хотя бы малейшее желание играть на гитаре. — У меня даже нет электрогитары! — продолжает смеяться Шиён. — А классическая слишком нудная. — Уверен, что родители не будут против купить тебе электро, — пожимает плечами учитель, отставляя пустую кружку в сторону. — Тебе же понравилось, когда я давал играть. Шиён замирает. Идея о том, чтобы действительно самой играть на электро, вызывает смущение. Электрогитары вызывают восторг и ещё какое-то незнакомое чувство, к которому сердце едва готово. Шиён не может представить, что способна вызывать у людей подобное, но ей очень хочется. Учитель прав — рок вызвал желание играть, пусть даже маленькое. — Ну, чего молчим? Действительно, почему? — Ладно, давайте попробуем. За сухими словами скрывается безграничная радость. // — Тяжёлое занятие? Шиён моргает несколько раз, поднимая взгляд. Юнхо смотрит через зеркало заднего вида, не скрывая переживаний. Должно быть, всё действительно плохо, если заметил не только учитель. Шиён бесит то, как много всего у неё написано на лице, и как мало она способна скрыть от других. Излишнее внимание всегда вызывало раздражение. — Просто… да. Сказать большее не выходит. Хочется обсудить с кем-нибудь проблему, но родители точно не подходят, учителя не поймут, Минджи не должна знать, а трогать Минхо совсем не хочется. У Шиён есть все, но никого, если дело касается Боры. Даже Юхён удалось попробовать помочь, но не Боре. — Я же вижу, что вы переживаете, — вздыхает Юнхо. Шиён жмурится. Юнхо всегда видит. За короткий срок работы с их семьёй он успел стать настоящим другом для всех, который знает о том, что не позволено знать никому за пределами близких. Может, дело в том, что он дружит с Минхо и именно так попал на работу. Может, он просто слишком хороший, и никто не может к нему плохо относиться. Даже отец Шиён. Может, осознание этой близости стало для Шиён последней ниточкой. — Ты знаешь, где можно найти работу подростку без паспорта? Юнхо выглядит слишком удивлённым. Шиён надеется, что их разговор никак не выйдет за пределы служебной машины и не дойдёт до родителей, потому что иначе ей никогда не объясниться. Мама сможет попробовать понять, может даже помочь, но отец не станет слушать и вовсе запретит общаться с Борой. Неважно, что, фактически, он уже запрещал. — Вас перестали обеспечивать? — Нет, — Шиён кажется, что лучше бы она осталась без денег, чем Бора. — Подруге нужны деньги. — Той самой Боре? Слова Юнхо бьют в самое сердце. Имя Боры помнили только мама и Минхо с Минджи. Больше никто не знает о ней, даже едва слышали о том, что у Шиён существуют друзья. Сложно припомнить, чтобы кто-то рассказывал Юнхо, но глупо думать, что он ничего не замечает — он видит жизнь Шиён за пределами дома больше остальных. — Откуда ты знаешь? — Я ваш водитель, — говорит как что-то очевидное Юнхо. — Не няня же. — Ну… Смущенная улыбка говорит о многом. Внезапно Шиён думает о том, что Юнхо действительно может быть не просто водителем. Он всё-таки друг Минхо, постоянный помощник мамы и часто сопровождает отца. Шиён знает про табельное оружие, что всегда хранится под пиджаком, про постоянную связь по рации и какой-то кодекс, которому Юнхо обязан следовать. У семьи Ли есть опытный телохранитель и специальный водитель для главы семейства, но именно Юнхо постоянно рядом. — Родители просили следить за мной, да? — прямо спрашивает Шиён, смотря на Юнхо через зеркало. Его уши начинают медленно краснеть. — Да. Я обязан следить за тем, с кем вы и где, но не докладывать, — тихо отвечает Юнхо, будто есть чего стыдиться. — Миссис Ли уважает вашу личную жизнь, а мистеру Ли мало что интересно на данный момент. — В любой момент он может приказать рассказать то, что ты знаешь? — Да. Вряд ли это будет что-то за пределами имиджа семьи, но он может, а я отвечу. Одна вещь об их семье действительно нравилась Шиён — честность. Многие считают это грубостью, кто-то даже невежеством, но, возможно, именно это стало причиной того, где сейчас отец Шиён. И это стало причиной, почему он едва ночует дома последние полгода и постоянно на нервах. Дома, где и без того было пусто, сейчас стало настолько тихо, что мама уже ни раз приглашала Юнхо на ужин. Да, Шиён было бы глупо предполагать, что он просто водитель, а не кто-то больший. — Я помогу вам с работой, — отвлекает от мыслей Юнхо, смотря в зеркало самым искренним взглядом. — Есть пара вариантов, которые можно попробовать. — А… Шиён не успевает сказать отговорки и сомнения. — Родители не узнают, даю слово. В конце концов, они наняли меня для вас. Никогда прежде Шиён не испытывала подобного чувства — на мгновение к ней приходит осознание силы её статуса. // — Привет, как дела? Минджи всегда замечала, что у Шиён всё плохо с людьми. Как можно считать иначе, если первые полгода их общения говорила только она, в ответ получая неловкие кивки и вопросительный взгляд? Или дело в том, что Шиён не знает как правильно пользоваться незнакомыми для неё языками, что звучит как бред. Но Минджи остаётся только тяжело вздохнуть и попытаться не засмеяться с реакции Дон на внезапный китайский. Шиён учила его последние три недели, несмотря на всё, что успело произойти. — Привет? — Дон удивлённо смотрит на стоящую около её пустого стола Шиён, что неловко перебирает ткань юбки и ждёт ответа. — Садись? Дон, если не говорит на ломаном корейском, то использует самые простые конструкции в китайском и самые популярные слова, чтобы было легче её понять. За неполный месяц их общения Шиён успела научиться понимать, но так и не смогла помочь понять себя. Почему-то научить Юхён английским временам гораздо легче, чем объяснить Дон как дойти до столовой. Шиён большую часть времени молчит и только показывает то, что хочет сказать, бросая попытки говорить. Взгляд Минджи, что сидит за соседним столом — точнее, сидит спиной к нему и открыто смотрит на них — никак не помогает. Она привлекает слишком много внимания, особенно когда глупо улыбается и показывает пальцы вверх, стоит только Шиён посмотреть в её сторону. Вопросительный взгляд Дон моментально следует туда же, встречаясь с дурной Минджи, что теряется среди своих действий. Шиён роняет лицо в ладони, когда та не отворачивается и даже не пытается вести себя сдержанно, а машет и улыбается только шире. Дон точно посчитает их странными. — Подруга? — вопрос звучит с интонацией, от которой хочется провалиться под землю. Что-то между осуждением и… осуждением. — Да… — Милая, — спокойно говорит Дон, переводя взгляд обратно. Да, если описывать Минджи, то лучше действительно использовать «милая», а не все те слова, что вертятся у Шиён на языке. Она даже не злится на такое поведение, только чувствует испанский стыд, но волнение за то, что общение с Дон за пределами обычной помощи внутри школы может не сложиться, отвлекают от мелочей. Почему-то едва общительная и стеснительная Шиён после знакомства с Борой приобрела столько друзей, сколько у неё не было даже в Японии. — Так ты учишь китайский? — спрашивает Дон, нарушая наверняка неловкую тишину. Шиён не успевает оценить ситуацию, потому что пропадала в своих мыслях. — Да, пытаюсь, — пока что удаётся на удивление нормально. — После школы? — всё, что удаётся разобрать Шиён. Дон замечает растерянность и подбирает новые слова, краснея от неловкости. Хочется слепо кивать на всё, что она скажет, лишь бы не смущать тем, что не понимаешь. Лишь бы Дон чувствовала себя как дома, чего не удавалось почувствовать Шиён всё детство. — Обычные уроки? Для себя? — Для тебя, — вырывается прежде, чем удаётся обдумать. Да и зачем думать, если Шиён говорит правду? Её слова вызывают неоднозначную реакцию. Дон краснеет и прячет взгляд, кусая щеки. Шиён не может толком разобрать, хорошо это или нет, потому что лицо девушки всегда нечитаемо. Дон до того скованна, что видеть её улыбчивой или заинтересованной в разговоре — редкость. Она впервые спрашивала что-то не касаемое учёбы или школы, а просто пыталась узнать новое о Шиён. Хотя новым тут может стать всё, учитывая то, что друг о друге они не знают ничего. На неловкий ответ Шиён так и нет реакции, потому что всё настроение смещает всё-таки подошедшая Минджи. Она так сияет счастьем, что в момент возвращает Дон в этот мир, притягивая своей дружелюбностью. Они не знают имен друг друга — Минджи знает, но лишь через Шиён — и впервые видятся, хотя наверняка знают друг друга издалека, через общее звено. Звено, что сейчас молча смотрит на них и боится сказать и слово, не понимая смысл присутствия Минджи тут и почему Дон всё ещё не сбежала из столовой подальше в класс. — Привет! — здоровается на китайском Минджи, протягивая ладонь для рукопожатия. — Я Минджи. Шиён хочется, чтобы она была способна так же легко взаимодействовать с людьми, потому что Дон, пусть и стесняется, протягивает руку в ответ, скромно улыбаясь. Атмосфера между ними в разы менее неловкая, что наводит на разные мысли. Шиён не понимает, как это работает и как ей научиться общаться, потому что контрасты между «есть» и «хочется» огромные. — Привет, я Дон, — улыбается Дон, отпуская ладонь. — Ты и есть подруга Шиён, да? Дон без сомнений говорит на китайском, вводя Минджи в ступор. Лучезарная улыбка не сходит с губ, но взгляд, направленный на Шиён, просит перевести. На секунду хочется из принципа не говорить, чтобы этот комок дружелюбности справился сам, но отказать такому взгляду невозможно. Шиён начинает подозревать, что она не способна отказать Минджи в любой из возможных ситуаций. — Ты же моя подруга? — выходит с усмешкой. — А, да, — кивает Минджи Дон, так и оставаясь стоять у их стола. — Вы смешные, — качает головой Дон, опуская взгляд в свою тарелку. С момента перевода в новую школу она всегда сидит одна, поодаль от всех, всегда принося свою еду. Шиён удалось только сейчас перебороть свою стеснительность и сесть с ней. Может, если Минджи перестанет вести себя странно, то когда-нибудь Дон будет сидеть с ними за одним столом. — Она сядет? Шиён хочет засмеяться. Они ужасно неловкие. — Так ты сядешь или будешь стоять? В ответ Минджи смущенно окает, растерянно оглядывая стол. Шиён села точно напротив Дон, оставив массу места, но тянет почему-то всё равно к ней, как можно ближе, чтобы стукнуться коленями и моментально почувствовать свою ладонь в Шиёновой. Дон странно на них смотрит, после чего переключает внимание на еду. Кажется, что она давно пожалела о том, что решила ответить на то неловкое знакомство Шиён месяц назад. За соседним столом, откуда пришла Минджи, продолжают сидеть все её подруги. Среди них и Юци с Минни, что постоянно напоминают про группу. У них есть все, кроме барабанщицы, что становится проблемой. Минджи даже хотела уговорить Шиён или Минни научиться играть, за что получила тетрадью по голове. Но заставить Минджи играть на бас-гитаре вышло всего спустя десятки уговоров девочек и один жалобный взгляд Шиён. — Они не перестают пилить нас взглядом, — смеётся Минджи, кивая на подруг. Минни щурит глаза и жестом показывает Шиён, что следит за ней. Подруги Минджи кажутся такими же дурными, как и она. — Думаешь, что это из-за группы? — Это определённо из-за неё, — укоризненно замечает Минджи, опуская взгляд на их скрепленные ладони. Шиён не перестаёт щипать кожу иногда до больного, а после упоминания группы становится активнее. Минджи хочет щипнуть в ответ. — Да ну где вы найдёте барабаны в такой школе? — вздыхает Шиён, закатывая глаза. Минджи действительно щипает в ответ, за что получает недовольный скулеж. Шиён права по поводу «такой» школы — среди интеллигенции популярны фортепиано или скрипка, а не то мракобесие, которым они решили заняться. Как вообще компания из старосты класса, примерной ученицы из важной семьи, олимпиадницы и отличницы собрались создать рок-группу? — Не знаю, а как мы умудрились найти трёх гитаристок? — пожимает плечами Минджи. — Да и, может, барабаны не такие редкие. Вдруг Чеён умеет на них играть? Или вообще Дон. На упоминание своего имени Дон вопросительно поднимает взгляд с еды. Вряд ли она поняла хоть что-то из их разговора и вообще слушала, но Минджи всё равно её втянула. Шиён вздыхает, перебирая в голове возможные слова, чтобы объяснить. Получается только сообразить объяснение на английском и японском, что совсем не подходит. От своего незнания противно скребет где-то под черепной коробкой. — Минджи думает, что ты умеешь играть на… — Шиён смотрит по сторонам, ища какой-то помощи. Даже то, что она смогла сказать относительно сложное предложение на китайском, удивительно. На нём, кажется, мозги закончились, потому что получилось только постучать по столу пальцами и напеть: — Туц-туц туду-дуц. Такое застало Дон врасплох, а у Минджи вызвало искренний смех. Сегодняшний день оставит от Шиён огромную лужу стыда, если она сумеет добраться до дома. — Ты про… барабаны? — спокойно спрашивает Дон, используя английское слово. Теперь Шиён точно краснеет, начиная от ушей, ведь стыда стало слишком много. Она неловко кивает, пока Минджи не прекращает хихикать — ей даже смысл не нужно знать, чтобы смеяться. — Вообще-то играю. — Вот видишь, — вздыхает Шиён, поворачиваясь на Минджи. Когда она не получает моментальное разочарование на лице подруги, сказанные слова приобретают полный смысл. Шиён резко возвращает взгляд на Дон, поднимая брови. — Играешь? — Да, — пожимает плечами Дон, откладывая палочки. — Училась в Китае несколько лет. — Ты чего такая? — спрашивает Минджи. У Шиён на лице написан шок. — Я что, была права? — Дон играет на барабанах, — тянет Шиён, сползая ниже под стол. Она не может представить вселенную, в которой Дон согласилась бы вступить в их группу. Маловероятно, что она захочет с ними вообще дружить. Это из ряда фантастики, звучит как шутка. Но у Минджи глаза загораются таким восторгом, что, кажется, она сейчас заговорит по-китайски. Или… — Переведи, переведи, — толкает она в плечо до боли, чуть ли не прыгая на месте. — Дон же будет в нашей группе? Да? Да?! — Джи… — Шиён пытается сопротивляться с секунду, после чего тяжело вздыхает и смотрит на Дон. — Ты хочешь быть в нашей музыкальной группе? Я, Минджи и две её одноклассницы. Дон поднимает брови, переводя взгляд от Минджи до Шиён. Она, кажется, думает, что Шиён ошиблась в словах или шутит. В голове крутятся шестерёнки, пытаясь осознать происходящее. Шиён в шаге от того, чтобы извиниться и принять своё предложение обратно, но Минджи считает по-другому. Она счастливо улыбается и ждёт, словно радостный щенок, которому пообещали вкусняшку. — Вы серьёзно? — тон Дон ничуть не негативный, только удивлённый до жути. — Наверное? — Почему нет? — пожимает плечами Дон, вызывая у Минджи более бурный интерес. — Это интересно. Я могу. За радостным писком Минджи Шиён не до конца осознает происходящее. По смущённой улыбке Дон ясно только то, что она теперь действительно с ними. // Бора просто устала. Дни теперь совершенно другие — наполнены отчаянием и готовностью сбежать. Но Бора на месте, застряла в рутине, где рыдает по ночам, скитается днями и растеряла всё тепло. Кажется, что на ногах держат только Джинсок, Юхён и Шиён. Их видно до того редко, но этого хватает совсем на чуть. После встречи с друзьями Бора готова к очередной неделе ужаса. Всё отличается от детства. Там мама готовила паршивую еду, отец появлялся хоть иногда и останавливал череду криков, бабушка приносила гостинцы, а от Боры требовалось только не мешаться под ногами. Сейчас Бора должна готовить, менять белье, появляться дома каждые четыре часа и покупать все продукты сама на те деньги, что есть. Оказывается, что на пенсию старика едва можно содержать двух людей, одному из которых требуется масса лекарств, а второму — различные принадлежности для учёбы. Бора чувствует себя паршиво. На какое-то время ей казалось, что она действительно начнёт учиться и беззаботно проведёт последний учебный год Джинсока с ним, веселясь и любя. Казалось, что пока далеко до экзаменов и забот, можно рисовать хоть каждый день и ходить на танцы два раза в неделю. Сейчас, смотря на бюджет, правильным решением кажется отказаться от танцев вовсе. Всё равно нет вариантов стать учительницей танцев — маленькая зарплата. Боре нужно смотреть дальше, брать выше и работать. В такой ситуации сложно думать о проблемах Юхён, заботах Шиён и планах Джинсока. Бора строит свои планы, что разом рушатся. Хочется приползти к кому-либо из близких и умолять помочь, но гордость не позволяет до последнего. Только если будет совсем ужасно, совсем бедно и без шансов. Пока что Бора спокойно покупает в магазине овощи и крупы, приходит домой сразу после школы и готовит. Теперь понятны попытки бабушки научить готовить — может пригодиться в любой момент. И, если бы не постоянные надоедливые «уроки», то сейчас Бора не варила бы суп, а жарила бы омлет без молока. При желании она может использовать даже духовку, придумать какие-то изыски и действительно насладиться едой, но нервов и сил хватает только на выживание. Теперь Бора всё реже с друзьями, меняет встречи с ними на танцы наедине с собой, в своей комнате, раз не хватает на постоянные походы в студию. Джинсок помог открыть одну важную деталь — танцы помогают отвлечься от любых проблем. Тело без помощи мозга двигается в такт музыке, расслабляясь, несмотря на физическую нагрузку. Это будто бы придаёт больше смысла тому, что Бора должна уйти в танцы, ведь у неё будет больше опыта. Джинсок когда-то сказал, что деньги придут сами собой. Бора кусает губы и хочет в это верить, но забывает о всех своих мечтах каждый третий день недели, когда вновь надо идти в магазин, готовить и выслушивать про то, что их жизнь летит в яму. В квартире стало пусто. Теперь всё лежит на своих местах, посуда всегда помыта, даже пыли нигде нет. За суматохой встреч и танцев в студии Бора совсем не замечала то, насколько важна для неё чистота. Сейчас это дошло до абсолюта — руки чешутся, если что-то лежит не так или не там. Бабушка, увидев новую Бору, радуется от всего сердца, наконец-то почувствовав влияние своего воспитания. Бора, оглядываясь по сторонам, впадает в ужас. Осознание приходит в конце марта, когда она одевается в спешке не в школу или магазин, а к Шиён на встречу. Чистота вокруг, порядок среди учебных тетрадей и практически забытый телефонный номер семьи Ли режут по сердцу, заставляя задуматься. Бора забыла про интернат Юхён, про заботы Шиён, про помощь Минджи и редкие встречи с ней, да даже про Джинсока, которого видит и обнимает каждый день. Будто разговоры перешли на режим автомата, никак не откладываясь в голове. Вид их перекрёстка доводит до слез. Бора видит ждущую Шиён на привычном месте и спешно вытирает влажные щеки, ускоряя шаг. В момент становится радостно, грустно и стыдно, ещё больше разрывая от эмоций. Бора бежит в руки Шиён, обнимая её за шею и внезапно не чувствуя землю под ногами. Шиён держит на своих руках, крепко прижимая к себе за талию, не давая упасть. Бора без сомнений обхватывает Шиён ногами, чувствуя тепло по всему телу от таких объятий. Как в прошлый раз, только теперь она держится полностью, двумя руками. — Я так скучала… — И я скучала, Бо. Очень. Голос Шиён пускает по телу мурашки. Бора невероятно по нему скучала, как и по всей Шиён — от её чёрных глаз до глупых шуток. А встречать так, в крепких объятиях и над землёй, кажется до того правильным, что не хочется никаких других вариантов. Бора прячет лицо в волосах, что пахнут мелиссой, и улыбается. Теперь ей не хочется куда-либо бежать. Капризный ребёнок внутри хочет, чтобы его донесли до места, куда они собираются пойти, но Бора не идёт на поводу у желаний и опускается на землю, в последний раз крепко обнимая. Их ладони сразу же сплетаются, словно по инерции, как выбрана нужная сторона пути. Кроме бордюра у реки так и не нашлось места, где они были бы постоянно — лишь случайные лавочки, новые дворы и поиски их места. Если не считать обочины, к которой они идут уже в третий раз — плита неподалёку от обратного берега, рядом со школой Шиён и студией танцев Боры. Боре нравится этот район, пусть он местами вычурный и слишком прилизан. Магазины вокруг выглядят интересно, река не мешает воспоминаниями, но добавляет приятной сырости, привычной для сердца, а люди вокруг не представляют опасности. Бора чувствует спокойствие, следуя за Шиён и постепенно втягиваясь в разговор. Им есть что обсудить, но не на всё хватит сил. Воздух кажется вязким от того, как Шиён боится задать все те вопросы, что её волнуют. — Она в порядке, — говорит Бора, сама поднимая эту тему. Она знает, что ей необходимо выговориться. — Не ходит, но в остальном ничуть не поменялась. Ладонь Шиён сжимается в немом жесте поддержки, вызывая улыбку. Шиён всегда была так обходительна в словах, что Бора не ожидает серьёзного разговора или неудобных вопросов. Их дружба приятна совсем другим. — Представить не могу насколько тебе тяжело, — выдыхает Шиён, за секунду вызывая неприятный зуд. Бора никогда не будет готова к жалости в свою сторону. — Вы же вдвоём, да? — Да, всё делаю я. Не так много важного, только уборка и готовка. Сложнее всего ухаживать за ней, — тихо признается Бора. Разве Шиён хоть раз слышала подробности об её жизни? — Раньше можно было сбежать от её бреда и оборвать разговор по любой причине, а теперь… Мне слишком стыдно молча уходить от лежачего человека. Ей наверняка страшно оставаться одной. А мне… страшно оставаться с ней. — Ты никогда не рассказывала о ней, — тихо говорит Шиён. В её тоне нет упрёка или грусти. Она просит, ничего не требуя. Бора на секунду закрывает глаза. Ладони Шиён давно перестали быть тёплыми, её взгляд охладел, черты лица стали острее, а разница в росте — ещё заметнее. Но почему-то сейчас Боре как никогда тепло и уютно. Хочется доверить свои тайны, узнать больше об её, пусть и сложных для понимания, хочется быть ближе. С Шиён Боре не хочется бежать. — Бабушка не плохая, — начинает Бора, открывая глаза. Шиёнова ладонь сжимает собственную сильнее. Только сейчас стало заметно то, насколько они отличаются по размеру. Бора чувствует себя крошечной, но в безопасности. — Я ничего не знаю о прошлом, только по возмущениям понимаю, что она всю жизнь работала ради матери, а потом и ради меня. Бабушка всегда презирала алкоголь, не помогала моим родителям и… только ругалась. Но ко мне она относится очень хорошо. Она хочет, чтобы я выросла кем-то лучше, чем наша семья, поэтому такая строгая. Но она никогда не делала мне плохо намеренно. Щекам становится холодно. Бора не заметила то, как начали течь слезы. Даже самой себе сложно признать правду, а сказать вслух — физически больно. Бора не скажет, что родители не всегда были такими, что мать раньше не била, а отец вовсе не плохой, просто трудоголик, как и бабушка. Бора не скажет про детство и переезд, про проблемы отца и любовь матери, потому что она едва способна вспомнить хоть что-то. В памяти лишь безразличие отца, крики матери и упрёки бабушки. Среди плохого сложно найти луч света, если таковой вообще существует. — Меня никогда не растили как тебя или Минджи, но, думаю, что это к лучшему, — шмыгает носом Бора, чувствуя, как Шиён её останавливает. — В будущем будет легче… Слёзы теперь текут с полной силой, мешая закончить мысль. Редко когда Бора позволяет себе срываться, но с Шиён такое происходит не в первый раз. В её объятиях безопасно, от её слов тепло, а говорить ей что-либо не страшно. В такие моменты стыдно, что сама Бора не стала такой же для Шиён, а только ранила и отпугивала её. Шиён притягивает к себе, крепко обнимая. Они давно не на многолюдных улицах, а где-то между дворов, подальше от лишних глаз и ближе к парку, где тихо и спокойно. Бора не боится плакать, хватаясь пальцами за ткань лёгкой куртки Шиён. Нежная ладонь поглаживает её по волосам, пока голос без конца повторяет глупые «всё будет хорошо». Бора не верит, но ей хочется, если так говорит Шиён. Холодный ветер неприятно задувает под куртку, из-за чего они прижимаются ближе друг к другу. Бора заставляет себя перестать всхлипывать и отстраняется, сразу чувствуя свое лицо в ладонях Шиён. Она смотрит точно в глаза, смущая такой близостью. Бора внезапно для себя краснеет, чувствуя жар по телу. Шиён всегда делала с ней странные вещи. — Бора, плевать на будущее, ты живёшь сейчас, — шепчет Шиён, заглядывая точно в сердце. — И сейчас ты должна жить так, как заслуживаешь. — Шиён, как я могу… — Просто. — Обрывает Шиён. Бора впервые видит её такой строгой, но доброй. — Меня всегда учили оглядываться на прошлую себя и становится лучше для неё, а не бежать за будущей собой. Кто знает, что случится завтра? — Меня бесит, когда ты ведёшь себя так, — смеётся Бора, пытаясь отвлечь себя от услышенного. На лице у Шиён непонимание. — Как «так»? Перед глазами проносятся все те «советы матери», умные слова и глупые цитаты. С годами Шиён стала громче, вспыльчивее, активнее, смелее, но эта нотка примерного дитя викторианской драмы никуда не делась. Боре будто читают морали в церкви, хотя это просто её подруга из высшего общества. Боже, Шиён даже не настолько зажата и старомодна, она по-уличному свободна в своих действиях, но ничего не помогает избавиться от чувства этой ужасной разницы. — Будто ты старше. Шиён смеётся, прикрывая глаза и морща нос. Её глупый и открытый смех всегда казался самым красивым, пусть он никак не вяжется с образом дочери миллионера. Бора даже не знает из чьей семьи Шиён, но давно приплела её к скучным снобам, что держат какую-нибудь древнюю компанию, что начинала с книгопечатания в древние годы. Образ Шиён сложился в голове карикатурным и донельзя абсурдным, особенно сочетание тихой и уютной девочки в длинной юбке и девушки, чей низкий голос сводит с ума. Бора сходит с ума. — Глупая, — говорит Шиён тем самым голосом, не переставая улыбаться. В её лице всё больше взрослых черт, что придают каждому слову новое значение. — Не отказывайся от помощи, хорошо? Сказанное кажется неожиданным и резким, пусть ситуация вела именно к этому. Бора скорее расшибется, чем попросит, согласится или примет помощь. Единственное, с чем она готова смириться, это связи Шиён для быстрого поиска работы. Бора даже не знает, есть ли у Шиён те самые загадочные связи, но она же богата, значит должна следовать стереотипам? Так глупо. Только Минджи следует им от и до, закрепляя в голове Боры любую бредовую ассоциацию из фильмов и книг. В конце концов, если не Шиён, то именно Минджи поможет. Минджи уже помогла с Юхён, так что нет сомнений в её таланте влиять на людей. Как и нет сомнений в способности Шиён влиять на Бору одним только присутствием. Они сливаются в очередных объятиях, что дарят спокойствие и тепло посреди сырого апреля Кореи. Если есть место безопаснее, то только объятия Шиён в другой обстановке, более домашней. Бора улыбается своим фантазиям, только сейчас находя силы ответить на наивную просьбу: — Только если расскажешь как дела. — Хорошо, — легко соглашается Шиён. — Но сразу скажу, что работа, кажется, нашлась. Бора поднимает удивлённый взгляд, моментально краснея. Казалось, что Шиён забудет или не сможет помочь. Будто это всё пустые слова, которые сведутся к попыткам дать деньги просто так, но нет. Шиён даёт Боре возможность идти своим путем, мешая только дурацкими высказываниями и попытками пожалеть. Теперь в ней всё больше тех самых положительных черт Джинсока, за которые он понравился Боре. Сравнение приходит в голову само собой, смущая своей внезапностью. — Что за работа? — в голосе Боры плохо скрываемая радость — Как ты вообще смогла? — Официантка в кафе по вечерам, недалеко от моей школы, — Шиён улыбается, пожимая плечами. — У друга моего водителя мама держит кафе. Она не против лишней пары рук за девятьсот вон за смену Бора хмурит брови. Девятисот вон, если смотреть обширно, мало на что хватит, но будет достаточно для продуктов на пару дней и телефонные звонки Шиён. Тогда Бора сможет откладывать на достаточное количество занятий танцев и, может быть, даже на будущее. О каком будущем может идти речь пока что не понятно, но на него хотя бы есть шанс. Да, носить тарелки в кафе возле танцев, Джинсока и Шиён звучит точно неплохо. — Спасибо, Шиён, — шепчет Бора, обнимая за шею. Объятия с Шиён теперь — синоним комфорта и тепла. — Я… спасибо. Бора хочет пообещать отдать этот маленький для Шиён, но огромный для себя долг, только не видит ни единого пути. Она просто может быть рядом, поддерживать и помогать морально. Происходит ли это сейчас? Нет. Было ли в прошлом? Едва ли. Но в будущем Бора сделает всё для Шиён, она обещает себе. А пока Шиён всё-таки рассказывает как дела. С ней всегда легко абстрагироваться и уйти от темы. Если кому-то из них плохо, то вещи обязательно станут легче и лучше с одним только разговором и несколькими шутками. Боре не нужно часами плакаться о своей ужасной жизни и жаловаться на бабушку, чтобы знать, что её понимают. Шиён не нужно говорить сотню «мне жаль», чтобы знать, что она помогает. Помогают даже её незначимые рассказы о школе и друзьях. Особенно когда они сидят на плите у реки, в тишине и покое. В таких историях всегда слишком много Минджи, лёгкие упоминания Юхён с улыбкой на губах, вечные жалобы на уроки гитары и редкие упоминания о настоящих эмоциях. Шиён такая эмоциональная и живая, но в её словах спокойствие и лёд, за которыми не найти подсказок о ней настоящей. Бора вечно скачет от «невинная богатая девочка» до «серая лошадка этой истории» за одну встречу, путаясь. Есть что-то в этих чёрных глазах и голосе, что сбивает с мыслей. Шиён не прекращает улыбаться, будто делает это только для того, чтобы Бора не волновалась. В её рассказе нет ничего негативного, ни единого момента, где можно начать переживать. Она просто живёт последний год своей средней школы, находя новых друзей и новые увлечения. Серьёзно, попытки подружиться с девочкой, что говорит только на китайском? Это на одном уровне с «давай дружить» после того, как тебя сбила собака с велосипеда. Шиён всегда была странной. — Дон общается со мной только из-за того, что я единственная помогаю ей освоиться, — легко признается Шиён, тщательно скрывая грусть. — Не думаю, что в обычной жизни ей была бы интересна такая… девушка. Но она согласилась быть в музыкальной группе, представляешь? — В какой именно группе? — хмурится Бора, прокручивая в памяти все прошлые фразы. Она засматривается на Шиён и выпадает, но не до такой степени, чтобы упустить подобную новость. — Ой, да… — На секунду на щеках Шиён видно румянец. — Минджи уговорила нас создать музыкальную группу. Я и её подруги. Ну, знаешь, играть в школе. Может, где-нибудь ещё, если разрешат… Говорят, что сейчас популярно выступать прямо на улицах. Боре требуется минута, чтобы убедиться в правдивости услышанного. Она смотрит на смущённую и тихую Шиён, представляя её только в образе пианистки, что даже не посмотрит в сторону поклонников после выступления. Не важно с какой музыкой, но быть в группе точно не для неё. Бора видит Шиён тихой учительницей вокала или холодной музыканткой, что выступает на сольных концертах и восхваляется знаменитыми композиторами. Внезапно Бора осознает, что Шиён для неё как прямое воплощение искусства в его классическом понимании — возвышенного, утонченного и тихого. — Почему с любым дерьмом в твоей жизни всегда связана именно Минджи? — вырывается без задней мысли. — Хэй! — Шиён не обижается всерьёз, даже не злится, но ощутимо бьёт по ноге. — Минджи чудесная, вот увидишь. И группа эта не… «дерьмо». Мы хотим играть рок или что-то похожее. Уже есть все музыканты и список песен. — Например? Шиён улыбается и тянется в карман за плеером, включая его и что-то мотая. За год эта игрушка стала её верным спутником. Бора видит жёлтую коробочку и хрупкие наушники практически каждую прогулку, слышит, как Шиён настукивает ритмы даже без музыки, всё чаще замечает её тихое пение. Идея о Шиён в музыкальной группе звучит невероятно правильно и неверно одновременно. Бора понимает, что любая связь с музыкой делает её счастливее, чего достаточно. — Вот, Ким Вансон! — Шиён нажимает на кнопку проигрывателя, прибавляя звук. Конечно, Бора слышала эти песни. Новая певица немногим старше них стала звучать тут и там, делая радио разнообразнее. Эстрада забита балладами и спокойной музыкой, поэтому такие песни моментально вызывают интерес. Это и есть тот самый рок, насколько знает Бора. Он не так уж и запрещён, даже популярен, особенно среди её одноклассников. Только корейский рок тоже медленный, как и все песни, пока зарубежный вызывает желание прыгать. Ким Вансон оставляет подобное впечатление. — Мне нравится её музыка, — пожимает плечами Бора. — Только кто именно будет играть это всё? А петь? Это же не так просто. — А мы не первый год в музыкальной школе, — просто отвечает Шиён, выключая музыку. За последние месяцы в ней накопилось больше уверенности. — Я буду вокалисткой и за клавишными, гитаристка у нас тоже есть. Да и петь мы, если честно, собираемся все. По спине идут мурашки. Бора всё ещё не в восторге от подобной идеи, но увидеть Шиён на сцене? Увидеть поющую Шиён, играющую на любом инструменте, что сливается с музыкой? Бора готова смотреть на подобное часами. Пусть на сцене будет Минджи и её противный голос, пусть будет каша из музыкальных нот, всё неважно. Знать, что Шиён будет не просто стоять бесполезной участницей какого-то детского хора, а действительно выступать, — всё, что нужно было для одобрения. — Тогда жду приглашение на первое выступление, дурные. Шиён очаровательно улыбается и ударяет в плечо, после чего падает сверху и утягивает в крепкие объятия. Бора понимает, что это первый самостоятельный порыв от Шиён быть ближе просто так, и безбожно краснеет. // Юхён начала считать всё происходящее вокруг бредом ещё пять лет назад. Потерять родной дом, самого близкого человека, комфортное место и множество возможностей для развития? Это абсурд. Попасть в дыру, чувствовать бесконечную тошноту, бояться даже присутствия сожителя, застрять «дома» и иметь возможность общаться только с той грубиянкой из соседнего дома? Жестоко. Единственной связью с той реальной, нормальной жизнью осталась Пай. Смешно, наверное, умирать от неизвестной тебе болезни, забыть про школу, но держать рядом ужасно дорогую собаку, за которой нужен особый уход. Да, Юхён точно не верит в настоящее. Резкое чувство того, что мир вокруг исчезает и расплывается, посещает не так часто с момента знакомства с Шиён, но постоянные мысли от того не ушли. Юхён чувствует себя немного легче, даже здоровее, при этом не переставая находится в неправильном, чужом мире. Но сегодня ощущение того, что всё снится, пришло не из-за плохих событий, а из-за абсурдно хорошего. Юхён сидит в беседке, впервые за весну в одной только кофте, наслаждаясь первыми тёплыми лучами солнца. Бора забрала Пай около получаса назад, чтобы прогуляться с ней по району, дав немного времени на уроки. Им предстояло многое обсудить с момента прошлой встречи, на которой Бора могла только рассказать о произошедшем и уйти с каменным лицом, сдерживая слезы. Юхён не видит её неделями и слышит новости об её жизни в основном от Шиён, поэтому сегодняшний день должен был быть особенным. Но не до такой степени. От английских прописей отвлек необычно радостный лай Пай. Такое редко можно услышать с надоедливой Борой, что будет доставать до тех пор, пока не получит рык или укус, поэтому Юхён незамедлительно отложила тетрадь и подняла взгляд в сторону улицы. Из-за крайнего дома вышли те, кого нельзя представить вместе даже в самых смелых мечтах, — Шиён, Бора и Минджи. Одного этого стало достаточно для того, чтобы закружилась голова. Пай восторженно бежит вперёд, Бора недовольно топает за ней следом, а Шиён и Минджи идут позади, обсуждая что-то с улыбками. Несколько секунд не покидает мысль, что произошло что-то ужасное, что заставило собраться всех вместе, но в плохом настроении только Бора, что мало похоже на трагедию. Юхён с каждым моментом чувствует себя всё более сумасшедшей, ведь образы не исчезают. Они действительно вместе. Минджи обращает внимание на беседку и улыбается, радостно маша руками, по настроению уступая только Пай, что мельтешит между ногами у всех разом. Юхён улыбается в ответ, вставая из-за стола, и едва удерживает порыв побежать навстречу. Эмоции внутри лишают слов и не оставляют ничего, кроме возможности стоять на месте, ожидая приближения чего-то. Или не чего-то, а угрюмой Боры, что даже не поднимает взгляд при встрече. — Ты не говорила, что эта придёт сегодня, — бубнит она, садясь за стол. Пай, что только недавно бежала именно за Борой, теперь путается с Минджи, будто она её хозяйка. Такого нет даже с Шиён, да даже на Юхён иногда возникает недовольный рык, но Минджи работает как магнит для людей — исключая Бору — и животных. Юхён тоже чувствует себя притянутой к этой солнечной ауре, пусть один конкретный человек всё ещё способен отнять её внимание в любой ситуации. Шиён не машет рукой с улыбкой и не идёт угрюмо, она просто смотрит в ответ, прямо в глаза, здороваясь лёгким кивком. Что-то подсказывает Юхён, что Борино «эта» обозначало Минджи. — Я не знала, что кто-то должен прийти, — отвечает она всё ещё растерянно от ситуации в целом. — Это не ты их привела? — Они меня притащили, — Бора практически скулит, вытягиваясь на старом столе. — По графику Пай должна была гулять на улице, а не бегать по магазинам. — Магазинам? Зачем? Гулять с Борой по магазинам звучит абсурдно, но пакет в руке Шиён подсказывает, что именно так всё и было. Только эта девушка, кажется, способна втянуть уставшую Бору в её единственный выходной в подобное. Тогда показательная угрюмость Боры перестаёт казаться наигранной или из-за Минджи — всё объяснимо. Юхён всё равно не может сдержать довольной ухмылки, готовая издеваться на эту тему ещё несколько недель. Бора такая маленькая и милая, что не удаётся больше ничего. — Привет, солнце! — здоровается Минджи, вгоняя в краску. Это она солнце и Юхён должна приветствовать её первой. — Эта малышка всегда такая резвая? — П-привет, — удаётся промямлить в ответ, неловко отводя взгляд на Пай. — Если честно, то только с тобой. — Минджи любят все, — смеётся Шиён. Её руки раскрыты для объятий, в которые Юхён падает без раздумий, моментально прячась лицом в непослушных волосах. Знакомый запах мяты приводит в чувства и уносит всё дальше одновременно. — Привет, Ютон-и. Стоять так дольше пяти секунд не позволяет смущение, хотя хочется растянуть момент как можно сильнее. Юхён нехотя отстраняется, всё ещё чувствуя ладони Шиён на своей талии. Они близко-близко, лица на расстоянии сантиметров, из-за чего краснеют кончики ушей и сердце набирает бешеные обороты. Юхён не знает, почему она так реагирует, и когда именно это началось, но никак не может избавиться от новой слабости. Шиён постоянно открывает внутри неё что-то такое, от чего кружит голову безумием. Минджи рядом тоже предлагает встречные объятия. От одной мысли о них Юхён краснеет ещё больше, но теперь по другой причине. Отказать не выходит, потому что хочется, потому что они вместе и такие счастливые, будто всё хорошо. И Минджи тоже краснеет, отстраняясь после секундного касания, улыбаясь ещё искреннее. Её улыбка, кажется, не способна заразить только Бору, что цокает с лавочки: — Может уже расскажете зачем вы сюда пришли? Где-то в глубине Юхён понимает, что Бора не чувствует так на самом деле. Они всегда были самыми близкими подругами — сёстрами, — она всегда была ревнивой и вредной, так что подобная реакция не удивительна. Но также все знают, что при проблемах Бора первым делом побежит к Шиён, а Минджи давно перестала быть в чёрном списке — слишком часто они виделись, даже после… перемен. Юхён точно знает, что эти две девушки вызывают у Боры преимущественно тёплые эмоции. Хотя бы в хорошие дни. — Лучше всем сесть. Ситуация становится волнительнее. Шиён с Минджи переглядываются, садясь напротив Боры, пока Юхён липнет к ней от растерянности. Видно, как под столом рука Шиён тянется к Минджиной, сжимая и бездумно щипая кожу. Юхён не может представить — каково держаться с кем-то за руку из чистого желания, как можно хотеть быть настолько близко, но капризная часть мозга хочет чего-то похожего. Такие мысли мало отвлекают от бурлящего волнения. — Юхён-а, — зовёт Шиён, едва краснея. Даже Минджи сменяет эмоции на волнение, а Бора перестаёт дуться. — В июне тебя готовы принять в центральный интернат. На мгновение всё затихает. Да, Шиён и Минджи обещали. Да, тот самый Минхо был у них дома и вполне успешно побеседовал с мамой. Он был в школе Юхён и том самом интернате с десяток раз. Он, кажется, обращался в структуры выше. Да, документы Юхён давно были в интернате, только это не помешало отказу. Да, мама удивительно легко отпустила мысль о том, что Юхён не будет. Она даже обрадовалась?.. И… Да, всё получилось? — Все документы подпишут с тобой, если ты согласна. Минхо уже будет в городе, ну или… можешь с мамой. Как получится. Шиён и Минджи до жути нервничают, боясь сказать больше. Они молча ждут реакции, что никак не появится, пока Бора рядом смотрит без эмоций. Юхён в секунды теряет возможность замечать мир вокруг. Внутри становится так много эмоций, что пробивает на слезы. Первым порывом становится зарыдать. Юхён глушит это где-то внутри и подрывается с места, без возможности больше сдерживать чувства. От резких объятий Шиён падает на Минджи, замирая в удивлении. Минджи тепло смеётся, придерживая Юхён и Шиён сверху себя, ничуть не злясь из-за неожиданного контакта. Атмосфера кажется теплее лета, горячее кофе осенью. Даже Бора, что всячески кривила нос от общих посиделок, с руганью встаёт из-за стола и подходит к ним, без раздумий падая сверху. Минджи, которую придавило три человека разом, ничуть не жалуется, а только улыбается шире прежнего. Юхён кажется, что в этих трёх таких разных, но одинаково дурных девушках, она нашла настоящую семью. // Бора закатывает глаза, цокая на слова Юхён. Они так и не привыкли общаться на личные темы, пусть всё ещё считают себя самыми близкими. Юхён понимает, что легче рассказать о родителях и прошлом Минджи, чем девушке, что вырастила и помогла выжить в этих местах. И она знает, что это взаимно. — И как твоя мать согласилась подписать все документы и заплатить за переезд? — поднимает брови Бора, всё ещё сомневаясь в правдивости происходящего. — Она даже рада, — вздыхает Юхён, откидываясь на спинку лавочки. Пай послушно сидит на коленях, будто тоже участвует в разговоре. — Мама не желает мне зла, это всё отчим. Наверное она понимает, что в интернате мне будет безопаснее. Она постоянно на работе, а отчим… Ты сама знаешь. Для ссоры ему хватит бутылки соджу. Тема семьи всегда была тяжёлой. Юхён помнит первые несколько месяцев, когда отчим был даже лучше мамы — не бил и не ругался, ходил на работу, помогал маме справиться с горем и не давал ей уходить в запои. Тогда было тяжело не из-за них, а из-за потерь. Сейчас, пусть мама давно не пьёт и не срывается, стало тяжелее в разы. — Это бред, — бурчит Бора, вызывая непонимание. — Какого черта она всё ещё с ним, я не понимаю? Это же из-за него вы тут. — Мы тут из-за меня. Бора моментально поднимает взгляд, не скрывая раздражения. — Юхён… Юхён не хочет слышать по сотому кругу о том, что она не виновата в своих болезнях. — Нет, онни. Это правда. А он… воспользовался ситуацией. Бора тихо матерится, легко ударяя по плечу. Ей никогда не нравилась мысль о том, что Юхён может быть виновата хоть в чем-то из того, что произошло. С самого детства она была готова побить отчима Юхён в ответ, накричать на её маму за то, что она игнорирует ситуацию, да даже забрать Юхён к себе, лишь бы она не проводила дни на холодной улице. Даже когда Юхён действительно болела, не способная подняться с постели от слабости или теряющая сознание от постоянной рвоты, Бора часами оставалась у Найрим, делая всё необходимое. Они стали настоящими сёстрами, не важно, сколько прошло ссор и сколько будет впереди. Юхён знает, что ради неё Бора готова на всё. Бора даже не спросит причину, ей достаточно услышать одну только просьбу Юхён. Их связь гораздо прочнее, чем глупые отмазки и расстояние. — Почему ты почти никогда не говоришь, когда он бьёт тебя? — тихо спрашивает Бора, смущая Юхён. В детстве главной причиной болезней была неуклюжесть, в которую Бора верила только первый год. — Зачем ты его защищаешь? — Онни… — Юхён опускает взгляд, тяжело вздыхая. Дело не в защите, все это понимают. Шиён узнала правду через полгода знакомства, пусть сейчас стало ясно, что она ничуть не лучше Боры. Обе готовы расшибиться за Юхён, закрыв глаза на собственное благополучие. Глупые и неразумные. — Я не хочу, чтобы ты нашла себе неприятности. Бора успевает открыть рот, чтобы начать новые возмущения, но одного взгляда на неё достаточно для тишины. — Я знаю, что стоит тебе узнать правду, как ты пойдёшь прямо к нему. А это сделает хуже нам всем. — Юхён… Бора жмурит глаза, откидывая голову назад. Она выглядит до больного уставшей — с синяками под глазами, бледная, вялая и никакая. С начала апреля Бора исправно ходит на работу каждый второй день недели, закупается продуктами раз в три дня, посещает танцы три раза в неделю, проводит субботы с Джинсоком и приходит к Юхён утром каждого воскресенья. И она ходит в школу, продолжая учиться на хорошие и удовлетворительные оценки, чего не было раньше. Поэтому Юхён легко запомнила Борин график — он безумный. Даже если физически это не так сложно, то морально точно убивает. Бора практически не говорит о бабушке, даже не жалуется, но у неё все переживания написаны на лице. Джинсок наверняка знает больше подробностей. Может, Шиён тоже добилась большего уровня доверия. Юхён не жалуется, потому что ей достаточно видеть Бору хотя бы раз в месяц и знать, что она жива и будет жить. Те детские годы, когда было необходимостью видеться каждый день, давно прошли. Юхён смирилась с одиночеством. — Знаешь… — тихо начинает Бора, переставая злиться. — Ты так и не рассказала, что произошло в августе, на мой день рождения. Поздравлять через записку на качели было подло. Юхён улыбается от маленького замечания, переводя взгляд на их руки. Бора исправно носит подаренное кольцо на указательном пальце. Точно такое же — насколько позволяли трясущиеся руки — и на Юхён. Не было ни одного дня, чтобы она снимала маленькое подтверждение их дружбы. Как с кулонами, что носят Бора и Шиён с момента знакомства. И как аккуратные цветочные кольца, которые носят Минджи и Шиён. Никто не говорил, что они парные, но Юхён в этом не сомневается. Ей тоже хочется что-нибудь парное с Шиён, чтобы можно было спокойно утверждать, что они все друзья. — Шиён узнала нечаянно, если тебя это волновало, — отвечает Юхён, набираясь смелости. — Седьмого августа отчим пил с друзьями на кухне. Я не стала никуда уходить, потому что шёл дождь. В какой-то момент два его друга зашли в комнату, начали приставать… Они спрашивали мой возраст, мои интересы, пью ли я. В итоге… Я… Незаметно Борина ладонь оказывается в своей, нежно сжимая. Она редко такая — тихая, тёплая и спокойная. Юхён чувствует безопасность, пускай воспоминания далеки от неё. — Они отвязались только после того, как я выпила стакан соджу… — хочется вспомнить больше, подробнее, самой узнать произошедшее, но в памяти чёрный лист. События исчезли целыми кусками, оставив после себя только невнятные отрезки. — Я отключилась и очнулась только на следующий день. Не знаю, что там было, но болело всё тело. Меня жутко рвало. Не помню, как оказалась у Найрим, но, если бы не она, то… Не знаю, онни. Живот болел ещё две недели. Мне, кажется, вообще нельзя алкоголь. — Блять, Юхён… На лице у Боры нет привычной злости. Нет даже гнева. Бора выглядит до ужаса грустной, на грани слез. Она не свойственно себе тянется вперёд, сгребая в крепкие объятия. Юхён теряется от внезапности, неловко обнимая в ответ. Плакать не хочется, но звук тихих всхлипов Боры за секунды трогает до самого сердца. — Я очень рада, что ты уедешь, — шёпот Боры отчаянный, срывается на каждом слове. — Больше тебя никто не обидит, я обещаю. Всё будет хорошо. // Это чувство не объяснить словами. Типичная любовь из фильмов? Язык не поворачивается сказать обычное «люблю», даже мозг не способен признать это. Что-то меньшее? Как это может быть обычной симпатией, если видишь в человеке спасение и защиту? Стоит только теплой ладони коснуться своей, как все страхи пропадают, а мысли в голове лишь о хорошем. Что это, если не любовь? Бора прокручивает эту глупую дилемму в голове раз за разом, не в состоянии отвести взгляд от Джинсока. Он остаётся рядом, помогает ей со всеми делами, дарит подарки и не просит ничего взамен. Он всегда способен поднять настроение, избавить от негативных мыслей и отвлечь от проблем. С ним, в его комнате на втором этаже, Бора чувствует себя как дома. Если не считать судорожных всхлипов, что никак не остановить. — Я правда не знал, что так выйдет, — шепчет Джинсок, крепче сжимая ладони. У него никак не хватает смелости посмотреть на Бору. — Не хотел тебя бросать. Верит ли Бора? Да. Избавило ли её это от ужасной боли и обиды? Нет. Всё произошло внезапно, равно как и травма бабушки или все-таки состоявшееся поступление Юхён. В конце апреля, когда Бора привыкла к рабочему режиму и научилась уделять время друзьям, Джинсок позвал к себе домой. Ничего нового или неожиданного — с марта они всё чаще у него, ведь тут можно остаться наедине и быть действительно близко. Только от этой близости сегодня чертовски больно. Джинсок мялся и не мог найти слов. Он заметно нервничал весь вечер, бросая короткие взгляды на Бору, не решаясь быть ближе. Всё это сгущало воздух, наполняло комнату тревогой и сомнениями. Джинсок никогда не был таким потерянным. Он защитник для Боры, её опора, скала за её спиной и спасательный круг, но не замятый мальчишка без слов. Только любые, даже самые плохие ожидания, оказались лучше реальности. Джинсок, с которым они больше года провели вместе, к которому Бора открылась сильнее всех в своей жизни, внезапно уезжает в Америку навсегда. Он не успел закончить школу, не успел принять участие в престижных для Азии соревнованиях по танцам, о которых так сильно мечтал, не успел познакомиться с друзьями Боры, пусть она ему и запрещала. Он… уезжает на самом пике своей жизни, бросив всё. — Почему всё так хуёво? — спрашивает Бора, прекрасно понимая, что не получит ответ. Ей для полного срыва не хватает какого-то дерьма с Шиён — тогда точно можно будет умирать. — Бо-я, — тихо зовёт Джинсок, наконец-то поднимая взгляд. Больше он не говорит ничего. Сквозь слезы Бора едва чувствует связь с миром. Ей всё равно, что она оказывается на коленях Джинсока, в его объятиях. Сейчас всё равно на его тело, все те мускулы, что появились от упорной работы, все те детали, которые обычно сводят с ума. Бора безразлично утыкается лицом в плечо, позволяя себе отпустить боль. Минджи говорила вскользь о том, что Шиён без года замужем. Эта маленькая новость, если будет услышана от самой Шиён и в серьёзной обстановке, размажет Бору по стене, поэтому она не допускает мыслей о возможном. Сейчас полно проблем в жизни и одна из них держит её на своих руках, обнимая как можно крепче. Так пережить случившееся одновременно легче и сложнее. Джинсок способен помочь залечить любые раны, но что делать, если одно его присутствие ранит ещё сильнее? Бора жмурит глаза, отпуская всё. Ей настолько больно, что хуже уже не будет. Мама когда-то говорила, что если расслабиться и дать происходящему случится по своей воле, то будет легче. Правда ли это? Бора, что смиренно проводит вечера у бабушки в комнате, слушая её старческий бред, думала, что нет. Бора, что сейчас в руках Джинсока в последний раз, хочет запомнить этот момент хорошим, а не в соплях. — Это наша последняя встреча? Заплаканный голос в пустоте комнаты звучит неживым. Убиваться из-за каких-то отношений? Глупости. Тогда, может, это всё-таки не прос… — Боюсь, что да, — шепчет Джинсок, оставляя нежный поцелуй на волосах. Он всегда говорил о том, как Бора пахнет сладостями и ванилью; долгие минуты водил пальцами по локонам, рассматривая каждый перелив их чёрного в каштановый; заплетал милые косы, если нечем было занять руки. Эти глупые, неаккуратные причёски не видел никто, потому что Бора в жизни не выйдет с подобным в люди, но теперь мысль о том, как он старался и сам предлагал что-нибудь новое, сжимает сердце. Чувства становятся слишком сахарными. — Мы можем поговорить о чем-нибудь или посмотреть фильм. Что хочешь, дорогая. — Заплети мне волосы, — вырывается слабая просьба. Бора слышит удивлённое «о» и движение под собой. Когда Джинсок берет её лицо в свои ладони, слезы накатывают по новой. У него на лице до того много эмоций и открытых чувств, что сложно выдержать. Бора впервые видит, чтобы Джинсок был на грани слез. От такого хочется скривиться — рыдать как два ребёнка, когда и без того осталось мало времени. Чушь. — Тогда споешь мне? — тихо просит Джинсок, позволяя одной слезе скатиться по своей щеке. Они до ужаса сопливые. Это происходило редко — чтобы Бора пела. Джинсок когда-то услышал, как она напевает мелодию под танец, и не забывал этого с тех пор. Для него Бора — самая красивая певица с ангельским голосом, которую хочется слушать час за часом. Это глупости, особенно учитывая паршивые связки, что пережили не одну травму, но если он действительно хотел, то Бора не спорила. В конце концов, внимание Джинсока всегда доводило до приятной дрожи и никак не делало неприятно. Поэтому провести последние минуты вместе за любимыми песнями сопливым голосом, пока нежные пальцы аккуратно перебирают волосы, кажется не таким уж и плохим. Бора запрещает себе думать о том, как они могли бы проводить так каждое утро перед работой, как Джинсок делал бы ей новые красивые причёски, как она пела бы ему колыбельные, как… Как много всего у них было впереди и как мало они получили вместо счастья. Будто Бора заслужила потерять последние крупицы радости в своей жизни. — Ты же будешь петь мне по телефону? — спрашивает Джинсок, доплетая одну из косичек. Под рукой лежат атласные ленты, которые он на полном серьёзе достал откуда-то из шкафа и решил добавить для красоты. Бора никогда не привыкнет к тому, насколько этот высокий и устрашающий парень на самом деле неженка. — Вряд ли можно позвонить в Америку с автомата, — безразлично отвечает Бора. С каждой секундой серое смирение всё больше заменяет боль. — У Шиён и Минщи есть стационарные телефоны, они точно не будут против. — Минджи. — Бора кривится от упоминания девочек, всё ещё не допуская мысли о пересечении двух своих миров. — Не думаю, что это хорошая идея. — Но Бо… — Мы что-нибудь придумаем, хорошо? Бора не слышит ответа, но чувствует лёгкий кивок. Джинсок притихает, уходя в свои мысли, что делает и Бора. Хочется успеть сделать за этот вечер всё возможное, что они любили раньше, но при этом не хочется ничего. Кажется, будто тихое время рядом будет лучше любых слов и действий. Тишина комнаты подтверждает эти мысли, только нежные касания вызывают внутри что-то совершенно другое. Ленты в волосах кажутся несуразными и будто из старых легенд, которые никогда не нравились. Невесомые движения Джинсока и та забота, которую он вкладывает в обычные косы, порождают желание всю жизнь проходить так. Бора даже не смотрит в зеркало, когда прическа готова, а лишь целует в знак благодарности, возвращаясь в тёплые объятия. Тоскливая тишина вновь делает из неё тряпку. Мысли возвращаются к тому, как много всего они упустят. Джинсок стал первым для Боры во всём, начиная от танцев и заканчивая близостью. С ним Бора обошла весь город, для него она пела, из-за него краснела. Их первый поцелуй, такой нереальный и глупый, запомнится на всю жизнь. Даже объятия, не важно какие, останутся в воспоминаниях на каждую холодную ночь, что ждут впереди. И Бора хочет запомнить ещё больше. Хочет попробовать то, что так и не успела в той, спокойной жизни вместе. — Когда твоя мама вернётся домой? — Нескоро. Она говорила, что пойдёт выпить с подругами сегодня вечером, так что… Отпущу тебя как только будет пора к бабушке. В голосе Джинсока нет ничего из того, что в мыслях Боры. Он нежно обнимает и едва сдерживает слезы, когда она уже прошла через грусть и хочет получить от их прощания всё. Один нежный поцелуй не удивляет. В нём нет тех сильных эмоций, не слышна печаль — больше похоже на те самые мимолетные поцелуи, которыми делишься с уже давно любимым человеком. Следующий не кажется таким лёгким. Все, что за ними, с каждым разом всё страстнее и откровеннее, вовсе не как атмосфера в комнате минутами раньше. Когда Бора притягивает ближе, зарываясь пальцами в короткие волосы, Джинсок понимает суть происходящего. — Бора… — Хочешь остановиться? — Бора не спрашивает всерьёз, скорее бросает вызов. — Если ты действительно хочешь продолжить, то ни за что. — Джинсок этот вызов принимает. В его поцелуях есть что-то такое, что заставляет Бору чувствовать себя любимой. Он касается так, словно она самая хрупкая, смотрит так, будто красивее неё никого нет, любит так, словно Бора этого заслуживает. А сейчас всё в разы чувственнее и сильнее, на последнем дыхании. До болящих от нехватки воздуха лёгких и дрожи в пальцах от желания трогать. Бора едва держит себя, пытаясь быть хотя бы чуть нежнее. Джинсок справляется с этим гораздо лучше — его ладони едва сдвигаются с талии, а губы нежнейше касаются шеи в попытках запомнить. Бора сдерживает тихие звуки и жмурит глаза, чувствуя каждый поцелуй не только кожей, но и сердцем. Хочется умолять оставить хоть след, чтобы запомнить на чуть дольше, чтобы знать, что ничего из этого не снилось, но Джинсок как холодная вода, что остужает Борино горячее пламя. Пальцы медленно следуют от ребра к ребру, открывая новые пути и способы свести с ума. Поцелуи всё ниже, там, где противно мешает ворот свитера. Бора царапает ногтями затылок, умоляя не останавливаться, пока Джинсок растягивает для себя удовольствие. В его касаниях так много любви, что кружит голову. Даже то, как ладонь медленно и осторожно забирается под ткань на уровне живота, вызывает скорее слезы, чем желание. Бора всё больше осознает то, что она потеряла. Касания Джинсока всегда тёплые. В голову приходит дурацкое сравнение с пальцами Шиён, что отдают одним холодом, за что Бора тихо матерится. Она не знает причины, но чёртова Шиён появляется в мыслях в любой неподходящий момент, не давая забыть о себе даже сейчас. От её образа с трудом отвлекают горячие следы по коже, всё выше от живота до груди. Бора никак не может понять — как Джинсоку удаётся так медленно проходить по её телу ладонями, если они настолько большие, что способны перекрыть весь её торс. У него поразительный талант издеваться. Бора нетерпеливо тянет за ворот рубашки, призывая сделать хоть что-то, на что получает слабые касания под грудью и выше, поверх ткани бюстгальтера. Поцелуи остаются на уровне ключиц, становясь лишь чуть заметнее и сильнее, наверняка только от больной хватки на шее. Больше Бора не торопит, пытаясь вытерпеть хоть немного, чтобы не слышать довольного смешка или привычного «такая нетерпеливая, малышка». Джинсок явно ждёт только этого. Только у него тоже есть свои желания. Дойдя до груди, прикосновения становятся заметнее. Джинсок сжимает мягкую кожу, заходя всё дальше за ткань, ближе к запретному. Для него это игры с огнём, пока Бора сгорает от желания. Её пальцы трясутся, с трудом цепляют пуговицы, но пытаются хоть как-то выровнять их счёт. Получается плохо — Джинсок медленно касается краёв ткани, хрипло спрашивая: — Я сниму? В один момент Бора оказывается без свитера и бюстгальтера. Внезапно с мучительно медленного темпа они переходят на бег, где касание за касанием и губы всё ниже, покрывая всю грудь поцелуями. Бора стонет, жмуря глаза до розовых пятен. Целоваться с Джинсоком — высшее удовольствие, но чувствовать его язык где-то ниже, на уровне чувствительных сосков, невыносимо приятно. Живот сводит желанием, пока тело не способно двигаться и торопить. Бора полностью в распоряжении Джинсока и это разжигает сильнее. Она, черт возьми, чувствует его ладони на своих бедрах, пока губы оставляют влажные следы на коже. Можно ли тут сопротивляться? Только если для того, чтобы ответить такими же касаниями. Но Бора настолько плавится от удовольствия, что способна на одни лишь стоны и невольные движения бедрами в поиске чего-нибудь. Звуки становятся только громче, когда она находит. Находиться на коленях Джинсока невероятно приятно. Бора чувствует его тело своим, даже те части, о которых стыдно думать. Джинсок чувствует тоже, не сдерживая тихого стона. Он звучит до смешного мелодично и приятно, сводя Бору с ума. Всё, что происходит сейчас, сводит с ума. На минуты забывается причина их встречи и возможное холодное будущее. Невозможно думать о холоде, когда сердцу настолько горячо. Джинсок расстегивает рубашку, сбрасывая её в сторону свитера. Бора жмется ближе, затягивая в поцелуй, вызывая стон у обоих. Так близко, когда она без конца ерзает от невыносимого желания, ощущается всё. Джинсок крепко держит за бедра, не давая потерять контакт, едва толкаясь навстречу беспорядочным движениям. Боре нужно больше прямо сейчас, нужно чувствовать Джинсока не через одежду, а внутри, горячо и близко. Ладони спутанно спускаются вниз по горячему телу, царапая кожу ногтями, в который раз кружа голову от твёрдости мышц. Бора стонет, когда чувствует чёткие контуры пресса, но сыпется в разы сильнее, когда добирается до пояса джинс, не пытаясь забраться под них, а следуя поверх. Даже через ткань она ощущает твёрдость и очертания. Щеки готовы краснеть от смущения, но краснота возбуждения давно взяла верх. От неловких касаний Джинсок открыто стонет. Бора неумело водит руками, гладя через ткань, боясь зайти дальше. Ей внезапно страшно, но не из-за того, что следует, а из-за своей неопытности. Мешканье, должно быть, становится заметным, потому что Джинсок хрипит: — Мы можем остановиться, если тебе некомфортно. — Нет, — вырывается позорно быстро. — Ты уверена? — Джинсок собирает все силы, чтобы посмотреть в глаза, отбросив ощущения. — Да… — Бора не выдерживает взгляда, смущаясь только больше. Пальцы всё ещё на ширинке, едва касаясь. — Просто я… Я боюсь, что сделаю что-то не так. С тяжёлым вздохом Джинсок окончательно возвращает рассудок. Он не улыбается, не смеётся с Бориной неопытности, а нежно касается ладонью щеки, жестом умоляя вновь посмотреть на него. Бора в который раз думает, что ей невероятно повезло… До того, как удача покинула и забрала всё данное. — Всё хорошо, окей? — тихо говорит Джинсок, улыбаясь. — Ты очень хорошо справляешься. Я помогу, если ты боишься. Только сразу скажи, если я перейду черту, хорошо? Мы не будем делать ничего из того, что делает тебе некомфортно. Бора быстро кивает, пропуская мимо половину слов. Она слепо доверяет Джинсоку во всем. Слепо доверяет своим рукам, что медленно возвращаются к касаниям. Ладонь Джинсока аккуратно оказывается поверх той, что осталась внизу, прижимая ближе к телу. Он не сдерживает шумный выдох от касания, закрывая глаза. Бора понимает намёк и продолжает водить рукой через ткань, делая то, что кажется верным. Реакция Джинсока подсказывает, что всё правильно. Но то, как его ладонь внезапно сжимает её поверх ткани, обхватывая длину, вызывает смущённый писк и тихий хрип. Теперь, понимает Бора, они действительно играют по-взрослому. Руки Джинсока вновь оказываются на нежной талии, ведя бессмысленные узоры по спине, пока губы тянутся за поцелуем. Он в разы горячее прочих, едва остаётся чем-то похожим на то, что они делали раньше. Зубы то и дело кусают кожу, языки беспорядочно переплетаются, а воздух стремительно покидает лёгкие. Бора теряет способность думать и действовать, в состоянии только на то, чтобы дёрнуть за мешающий ремень, который оказывается слишком крепким. Джинсок стонет сквозь улыбку, убирая непослушные ладони от себя. У него всегда получается сохранять рассудок в такие моменты, когда Бора теряется в удовольствии или желании. Ремень и молния в момент оказываются расстегнутыми, но они не заходят дальше. Джинсок не позволяет трогать себя, сам переходя к действиям. Он проходит пальцами по пояснице, крепким бедрам, дразня переходами от коленей до самого верха, где Боре сложно удержать свои звуки, в итоге заканчивая на ягодицах. В моменте хочется, чтобы они сидели так часами. В следующую секунду Бора горит от невыносимой потребности продолжить. Пуговицы на её штанах расстегнуты за пару секунд, открывая теперь больше тела, что раньше не было видно другим. Джинсок не спешит трогать, а останавливается на поцелуях и медленных узорах пальцами по пояснице, получая вздох за вздохом. Бора мямлит просьбы быть быстрее, каждый раз встречаясь с ухмылкой. Ещё чуть, и она ударит или завалит на постель, но в этом нет необходимости, когда Джинсок аккуратно поднимает её и кладёт под себя, подальше от края кровати. В такой позе перестаёт существовать что-либо, кроме Джинсока, что нависает сверху и не перестаёт проходить взглядом по всему телу. — Ты уверена? — хрипло спрашивает он, вызывая только больше желания. — Если ты прекратишь так на меня смотреть, — беспомощно тянет Бора, пряча лицо в ладонях. Ответом служит только ухмылка. Джинсок вновь целует, но теперь иначе. С каждым касанием он всё ниже, проводит путь поцелуев от губ до живота и дальше. От внимания Бора рассыпается на стоны и попытки остаться в этом мире, сгорая изнутри. Джинсок оставляет невидимый след на каждом участке тела, не пропуская ничего, даже маленькие шрамы тут и там, которые появились от Бориной вредности. В памяти всплывают те дни, когда они сидели в комнате и говорили о разных мелочах. Тогда Бора рассказала о каждом шраме, который только смог найти Джинсок. Теперь он вспоминает каждую историю, не позволяя им ускользнуть из памяти. Его ладони оказываются на поясе штанов. Он не спрашивает, но во взгляде написано большее. Бора видит всё то волнение, что скрывается за тишиной, и кивает, помогая снять с себя вещь. Внезапно становится холодно и неловко, но Джинсок удивительным образом сметает все волнения одними ладонями, способный подарить комфорт в любой ситуации. Бора не замечает, как он осыпает поцелуями ноги, поднимаясь выше. Его медлительность похуже любой средневековой пытки. — Джин… — шепчет Бора, хватаясь пальцами за его волосы. — Быстрее… — Как скажешь, — без промедлений отвечает Джинсок, поддевая пальцами резинку трусов. Больше нет пути назад. Всё происходит эпизодами. Бора оказывается полностью голой, под внимательным взглядом Джинсока, в котором сплошной восторг. В следующее мгновение они вновь целуются, пока руки беспорядочно исследуют тела друг друга. Потом, среди бесконечных поцелуев, пальцы Джинсока оказываются совсем низко, выводя на бёдрах узоры. Он трогает везде, пачкается во влаге, смущает своими действиями и тем, насколько хорошо всё ощущается. Бора не сдерживает стонов и не находит внутри желания остановить всё от смущения. Как она может хотя бы дышать, когда Джинсок вновь просит разрешение на что-то, после разрешения медленно входя одним пальцем? Бора жмурится, до боли царапает плечи и становится ещё громче. Ей непривычно, странно, приятно и жарко. Движения приносят непривычно много удовольствия, намного лучше собственных пальцев бессонными ночами, когда мысли доводили до крайностей. Слишком много всего. Жар в животе всё горячее, стягивается в тянущий узел, пока касания всё быстрее и увереннее. Джинсок добавляет второй палец, сбивая со всех мыслей. С непривычки Бора стонет, но они двигаются настолько медленно и аккуратно, что вызывают только удовольствие, опуская неприятные ощущения. От дополнительного давления кружит голову, выбивая мысли. Всё, о чем может думать Бора, — Джинсок. Ей жизненно необходимо быть ближе, пока она не… Она не знает, что именно, но понимает, что что-то будет. — Джи… — проходит мольба между стонов. Джинсок моментально останавливается, оказываясь ближе. На его лице наверняка волнение, но за удовольствием этого не разобрать. — Я хочу тебя… Пожалуйста. — Бора… — шепчет Джинсок, оставляя на губах нежный поцелуй. — Сейчас, дорогая. Без его пальцев Бора ощущает болезненную пустоту. Сознание сжимается до потребности быть рядом и чувствовать в себе — остального мира не существует. Бора едва открывает тяжёлые веки и пытается отдышаться, но это невыносимо сложно, когда Джинсок в метре от неё снимает штаны и боксеры следом, выглядя в вечернем освещении с улицы привлекательнее обычного. Бора не может оторвать взгляд от его голого тела, пытаясь запомнить каждую деталь; всё, что пускает мурашки по телу. Она готова вновь хвататься за плечи и вернуться к близости, но Джинсок отходит к ящику возле своего письменного стола, пытаясь в нем что-то отыскать. Бора хочет возмутиться, но не находит сил, потому что ей удаётся смотреть дольше и находить всё больше. Сейчас Джинсок кажется самым красивым человеком, нет, творением искусства. Бора не верит в его реальность, в правдивость происходящего, даже в то, что она сама реальна. Сложно поверить во что-то, кроме своего желания, когда Джинсок расторопно открывает упаковку презерватива, медленно надевая его на свой член. В груди внезапно щемит от чувств. Боре было плевать как всё произойдёт, но Джинсок шаг за шагом следит, чтобы всё было правильно. Даже сейчас, когда аккуратно ложится сверху и нежно целует, неспеша возвращаясь к касаниям. В нем нежности хватает на двоих, пока страсти Боры хватит на всю ночь. Мучительная разница, но, в конце-концов, они приходят к одному и тому же. Сердце бьётся с бешеной скоростью от волнения, когда Джинсок вновь собирается войти, но уже не пальцами. Бора хочет, волнуется, нервничает и сгорает. Джинсок шепчет что-то про «я рядом» и «не молчи», едва касаясь. Бора хватается за его плечи и притягивает в поцелуй, шумно выдыхая. Он входит медленно, аккуратно, непривычно растягивая и пуская мурашки по телу. Только ощущения того, что они вместе, словно одно целое, достаточно, чтобы вернуть к состоянию, которое было до. Джинсок точно разделяет эти эмоции, потому что стонет и тяжело выдыхает в губы, когда оказывается всё глубже. На несколько долгих секунд он останавливается. Бора хочет большего, двигает бедрами в ответ, жмурится от непривычных ощущений и удовольствия. Джинсок, что хотел начать медленно, больше не выдерживает. Он толкается аккуратно, нежно, целует и шепчет слова любви. Для Боры всего слишком много до такой степени, что тот тяжёлый узел наконец-то развязывается. Она не сдерживает громкого стона от напряжения по всему телу. Ей до сладкого приятно, тяжело и легко в один момент, до дрожи в теле и светлых пятен перед чернотой закрытых век. На момент Бора чувствует только удовольствие, которого слишком много. На мгновение Бора чувствует любовь. От лёгких движений Джинсока внутри, что делают только лучше, от мягких поцелуев куда он только дотянется, от нежного шёпота. Джинсок делает всё, чтобы Бора запомнила этот вечер навсегда. Когда напряжение спадает, Бора расслабляется и наконец-то вдыхает воздух. В теле ощущается приятная усталость, после которой хочется только спать, но Джинсок всё ещё сверху, Бора чувствует его внутри и это вызывает очередной стон. Бора слышала разные истории от парней со двора, но не попала ни в одну из них. Джинсок, как только она успокаивается, начинает выходить, чтобы довести себя до оргазма самостоятельно. — Стой, — просит Бора, опуская ладони на плечи. Смущение ударяет в голову от своих же мыслей. — Ты… можешь продолжить. — Я не хочу сделать тебе неприятно, — шепчет Джинсок, целуя в щеку. Его ладонь накрывает Борину, подсказывая опустить ниже. — Если хочешь помочь, то можешь… — Всё нормально, Джин-и, — перебивает Бора, приятгивая в поцелуй. Ноги, пусть и с трудом от усталости, обхватывают его за спину, прижимая ближе. — Можешь двигаться. Джинсок сомневается всего с несколько секунд, в конце сдаваясь удовольствию. Он больше не такой медленный, не мешкает, позволяет толкаться на всю длину, чтобы как можно ближе и глубже. Комната вновь наполняется стонами и звуками секса, от которых кружит голову. С каждой секундой движения Джинсока всё беспорядочнее и расторопнее. Бора едва остаётся в этом мире, утопая в удовольствии и каком-то совершенно новом чувстве. Быть настолько близко ей определенно нравится. Сквозь туман в голове Бора едва двигает ладонями и смещает губы, целуя куда достанет. Удовольствие Джинсока переходит на первый план, особенно после тихих стонов своего имени и шёпота о любви. Этого сейчас слишком много, чтобы думать, поэтому остаются только действия. Бора целует, трогает и двигает бедрами навстречу, теряя голову от происходящего. На несколько секунд движения становятся до неприятного быстрыми. Бора цепляется ближе и замирает вместе с ним, тая от хриплого стона на ухо. В момент Джинсок оказывается как можно глубже и расслабляется, больше не пытаясь удержать свой вес. Он лежит сверху, затягивая в медленный и глубокий поцелуй, только этим едва не доводя Бору до нового пика. В густом воздухе между ними звучит бесконечное «люблю», что вновь срывает слезы. Джинсок сцеловывает их, обнимает и переворачивается так, чтобы Бора лежала сверху, в уюте его рук. Среди этой нежности Бора ничего не замечает. Всё, что интересует сейчас, это их последние объятия. Последний час с Джинсоком, перед расставанием навсегда. Первый час в жизни Боры, когда она оказалась настолько близка с кем-либо.