Концентрационный лагерь SIII. 1944 год.
Приходится бороться с желанием разбавить гнетущую лагерную атмосферу. После долгого нахождения в столице и прочих оживленных городах, местная тишина давит на уши. В голове параллельно мелькают воспоминания о уличном лепете сотен голосов, постоянной возне и звоне громкоговорителей, что находились на каждой улице. Они только раздражали своими поднимающими патриотизм лозунгами, которые звучали каждые полчаса. Пусть и так, этот щебет стал настолько привычным, что без него теряется ощущение безопасности. Посреди дня, когда все заключенные и прочие работники разосланы на строительство бункеров и шахт, площадь SIII могла показаться бывшим полем боя. Вокруг серость, обусловленная облачной погодой. Солнечные лучи застряли над небом. По ощущениям, только вчера здесь стояло ослепляющее солнце, что прогрело дороги и каменную брусчатку, а ночной дождь оставил за собой лужи и легкий туман. Холодный воздух вперемешку с запахом сырости заполнили собой все пространство. Показалось, будто на мгновение, это место вымерло, оставив, как напоминание о пребывании здесь людей, только тяжесть воздуха. Дело в выбрасываемом в атмосферу густом производственном дыме. Как известно, лучше не думать о его происхождении. Пустующие бараки поскрипывали и, слегка содрогаясь, выстраивали преграду бушующему осеннему ветру. Тот мог задувать так, что, ударяясь об несчастные жилища, изливался громким свистом, резавшим по мертвой тишине в округе. Только прислушавшись, можно расслышать грохот металла, что доносился с производства. По дороге к камере становилось всё грязнее, сапоги слегка вязли в непонятно откуда взявшейся слякоти, слегка похлюпывающей под ногами. Главнокомандующие начали спускаться в подвал, где и находился интересующий штандартенфюрера заключенный. Внутри веяло букетом разного рода «бактерий», перекрашенные стены постепенно покрывались жёлтым налетом, а по углам висела паутина. О всяких насекомых не стоит заводить и речи, поскольку не всегда понятно: хруст под ногами принадлежал засохшей грязи или рыжему таракану. Сходу заметно, будто здание и не обслуживается вовсе, странно что никого ещё не наказали за подобного рода антисанитарию внутри лагеря. Ягер и не заметил, как начал про себя собирать данные для отчета по состоянию SIII. Для него это было делом принципа. Легкое освещение исходило из газовой лампы в руке Тилике, второй же, он прикрывал нос и рот, кривясь противному смраду. Полковник спокойно следовал за ним, поправляя свой китель. На его лице не дернулся ни один мускул, взгляд был потуплен, а глаза прикрыты. Точно отточенная военная сноровка. Каждый, кто так или иначе оказывался на поле боя, видал ужасы войны и похуже. Клаус не много задумывался о предстоящем допросе. Он провел сотни подобных, поэтому полковник не заморачивался с подбиранием тактики. Его присутствие здесь лишь прихоть для утоления появившегося интереса, которого давно не возникало. (— Снова завалили бумажной волокитой, как же я устал… В такие запряженные дни как никогда хочется в бар, — послышались мысли знакомого офицера. Мужчины проходили по узкому коридору, вдоль прочих камер и изоляторов, пока впереди не показался ещё один огонек. Он принадлежал охраннику с переводчиком, что оказались около камеры немного раньше. Подойдя поближе, полковник разглядел назначенного остарбайтера. Это была молодая девушка, на вид лет 20-и. В темноте не разобрать полного портрета, мужчина отметил сутулую осанку и робкий взгляд, направленный куда-то в пол. Одета она была в лагерную форму: платок на голове, нашивка со знаком «OST», сцепленные ладонь в ладонь перед собой руки. Переводчица была слишком зажата, будто прямо сейчас на неё наставлено дуло пистолета. Йохан, переглянувшись с юной особой, украдкой улыбнулся, тут же скрывая это от сверлящих глаз Клауса. От этого жеста она слегка расслабилась, убирая руки по бокам и легонько кивая в знак приветствия. Все присутствующие неловко молчали. Охранник, недолго думая, достал увесистую связку ключей и принялся подбирать нужный. Им оказался немного ржавый, медный ключик с длинной шейкой. Тяжелая дверь открылась с громким металлическим скрежетом, охранник, скорее от напряженности, рефлекторно протянул ключ в руки штандартенфюрера, что оказался позади него. Ягер не понял зачем ему эта побрякушка, но принял ее. Разминувшись в узком проходе со сослуживцами, он прошел вперед, подзывая переводчицу за собой. Зайдя в холодную подсобку, первым делом по носу ударил резкий металлический запах. Дверь позади громко захлопнулась. Так охранник знаменовал конфиденциальность миссии. В камере был только один источник света — маленькая решетка посреди бетонной стены. Непривыкшему глазу казалось, что в камере пусто, только сырость и черная темень в глубине карцера. На улице уже вечерело, поэтому солнце медленно опускалось к горизонту. Проникающий в помещение свет окрашивал его в ярко-оранжевые оттенки, они придавали ясность происходящему. На полу показались засохшие пятна крови, в ней же были и цепи, что висели посреди камеры. Клаус неторопливо шел вперед, обходя возникшее перед собой препятствие и стараясь изучить каждый метр. Он привык уделять много внимания на детали, как правило, они рассказывают намного больше, чем допрашиваемый. Глаза свыклись с обстановкой и тогда мужчина заметил в темноте перед собой лежащую фигуру. — А вот и моя девушка-дикарка, — полковник усмехнулся возникшей в голове ассоциации. Перед ним возник полутруп парня, измазанный сажей и собственной кровью. На открытых участках тела показались многочисленные гематомы и раны, почти вся кожа пылала раздражениями. На него была накинута непонятного происхождения тряпка, чтобы не умер от холода раньше времени. Хотя, судя по ее внешнему виду, предназначена она была для мытья пола и заключенный скорее кони отбросит от бактериальной инфекции. С облегчением вздохнув, Ягер удостоверился, что калека еще жив. Об этом свидетельствовала слегка подрагивающая грудная клетка и сиплое, еле слышимое, дыхание. При этом всем, никакой реакции на его слова не последовало. Тогда полковник приказал стоящей сзади переводчице растормошить заключенного. Девушка украдкой подбежала к парню и схватив того за плечи, слегка приподняла. Он громко застонал от боли, тем самым напугав остарбайтера, однако вглядевшись в лицо неопознанного танкиста, девушка удивленно охнула: — Так это вы, капитан… — Она дернула плечами и быстро отстранилась, когда осознала, что выронила очень важную для следствия фразу. Про себя переводчица молилась, чтобы штандартенфюрер не спросил о переводе сказанного. Вопроса не последовало. Просто Клаус знал, как оно переводится. — Интересно, слышал ли такой как ты о сказках, — девушка начала переводить речь полковника, четко выговаривая каждое слово. Она хотела, чтобы знакомый её расслышал, несмотря на свое плачевное состояние. В это время Ягер пристально рассматривал уже сидящего на скамейке солдата, внимательно изучая каждую деталь в его образе. — Например о той, в которой юная принцесса сбежала от своего отца, притворившись невнятной дикаркой, одетой в грязные меха, — парень не реагировал, его мутный взгляд был прикован к полу. — И всё это потому, что тот хотел на ней жениться. А знаешь, что произошло потом? — Клаус выждал небольшую паузу, немного наклонившись вперед, но заключенный остался невозмутим. — Ей не удалось избежать своей участи. Как и тебе её не избежать. Ягер выпрямился и показательно начал стягивать черную перчатку с правой руки, не спуская глаз с танкиста. Переводчица, смотря на это, начала дрожать, сцепив руки перед собой. Подойдя чуть ближе, мужчина поднес руку к щетинистому подбородку парня, указательным пальцем приподнимая его. Вглядываясь в безразличное лицо, Клаус ожидал моментального соединения с чужим разумом, но его взгляд притянули поднявшиеся синие радужки. Глаза, подобные бушующему океану. Вглядевшись в них, можно увидеть водные вихри и волны, которые способны топить корабли и утаскивать на дно грешные души. Своим блеском они стали подобны синим сапфирам, дурманя и утягивая за собой глубоко под толщу воды. Ненадолго в камере повисла тишина, внезапно прервавшаяся высокочастотным шумом, который сразу же пропал. Пока Ягер приходил в себя, танкист вдруг оживился, распахивая свои глаза и ехидно улыбаясь. Парень ещё приподнял голову и немного наклонил ее набок, как бы вопрошая: «Что такого стряслось с высокопоставленным немцем?». Клаус, не осознавая своих действий, лишь захлопал глазами и прибрав руку к себе, попятился назад. Его сердце забилось как бешеное, а дыхание становилось рваным и глубоким. Стены вокруг начали расплываться. В тот момент мужчина осознал, что по ощущениям он будто бы только вынырнул из воды, уши заложило от перепада давления, а перепонки пульсировали в такт биения неугомонного сердца. Ягер посмотрел на свою дрожащую руку, он прижал ее к груди сжимая и разжимая ладонь. Хотелось лишний раз убедиться в реальности происходящего. До него наконец доходит, что внутри стало пусто, что он больше ничего не слышит, кроме своего панического дыхания. Минутное осознание вновь выбило из себя, чудовищно пугая. Сухо сглотнув, полковник прошептал: — Остарбайтер, ты слышишь меня?.. — Да, слышу, герр штандартенфюрер, — услышав ответ, он тихо выжал оставшийся в легких воздух. Дыхание сперло. Клаус больше не слышит голосов в голове, способность словно испарилась. Он оказался заперт в кровавом карцере с двумя русскими. Уголки губ предательски подрагивали, дабы скрыть это, Ягер плотно прижал ладонь ко рту. В состоянии шока он случайно сбивал ритм дыхания, самостоятельно вдыхая и выдыхая воздух. Собраться было из ряда невозможного. Он словно бежал по лестнице, ступени которой исчезали одна за другой, в результате полностью растворяясь в пустоте, обрекая мужчину скитаться по закоулкам пустого сознания. Как вдруг, уши пронзил шум воды. Оказывается, потолок протекал все это время. Эти звуки становились все назойливее, в придачу и раздражающе громкими. Просто невыносимо громкими. Собрав всю волю в кулак, борясь с желанием свалиться на пол, полковник на дрожащих ногах сделал пару шагов в сторону переводчицы, не до конца отдавая отчета своим действиям. — Ну что, фриц… — Послышался хриплый мужской голос. Русский танкист решил первый пойти на диалог. — А что на счет русских былин, как тебе моя? Гляжу, просто сногсшибательно, — его улыбка стала ещё шире, парень сдерживался, чтобы не рассмеяться раньше времени. Штандартенфюрер посмотрел сначала на танкиста, потом на переводчицу, медленно опуская свою руку. Его заинтересовало непонятное слово. — Былины, в русском фольклоре, это песни-сказания, якобы основанные на реальных событиях, — поспешно старалась объяснить девушка. Клаус поморщился. Он так и не понял, что парень имел в виду под «как тебе моя?». — Неважно… - Мужчина выпрямился, крепко сжав кулаки. Он придал уверенности своей стойке, а затем чуть приподнял подбородок, кинув гордый взгляд в сторону заключенного. — Я смотрю, ты вполне себе в сознании, солдат. — Как увидел страх в твоих фашистских глазах, сразу поднялось настроение, — парень откинулся к стене, а синие глаза бесцеремонно разглядывали немца. Ему было необходимо оценить обстановку на прояснившийся разум. — Тогда предлагаю перейти сразу к делу, - полковник хотел поскорее закончить со всем этим, мысленно коря себя за то, что сунул нос не в свое дело. Правильно говорил Тилике, с этим русским только проблем не оберешься. «— До тошноты отвратительные ощущения, аж голова закружилась… Если блефовать о известности его звания, он расколется побыстрее? Нет, это рискованно. Хотя, мне нечего терять… Сосредоточься, идиот, ну же, ну же! …» — Ты, номер 422…8, — Клаус часто запинался в попытках вспомнить информацию, которую ему предоставили недавно. — Я назначаю тебя капитаном танка. Капитаном экипажа, что отправится в бой с гитлерюгенд. Без снарядов. Только вы и ваше мастерство. Русские славятся своими маневрами. Вы нужны для меня… Моей миссии, — он говорил коротко, так как не мог выстроить сложные конструкции предложений в своей голове. Полковник, шипя, тараторил свою речь. Некоторые звуки затягивал, а другие проглатывал, усложняя перевод остарбайтеру. — Это ты меня так просишь? - Танкист осторожно приподнялся и отдернул от себя названное покрывало, представая перед Ягером во всей красе. — Ублюдок, с чего ты решил, что я вообще на ноги способен встать? — На его теле показались многочисленные побои. Старые раны не успевали затягиваться, самые свежие до сих пор кровоточили, а на редких уже черных ссадинах появлялся гной. Левая нога парня была сломана. На ней виднелся недавний прострел, полученный в ходе неудачного побега. — Не просьба, приказ. — Сходи-ка ты нахуй, фриц, - не успела переводчица и слова сказать, как массивный сапог немца с размаха ударил по краю скамейки, поодаль солдата. Треск раздался по всей камере. Затем, мужчина поставил свою ногу на простреленную конечность парня, облокотился на свое колено и нагибаясь вперед, сократил расстояние между их лицами. От такого действия русский громко закричал от боли. Ягер специально еще больше оперся на ногу, надавливая на больное место. Он оставался спокоен, хоть на лице промелькнуло раздражение. — Неисправим, - зарычал штандартенфюрер, — Непригоден к использованию… Ты подлежишь устранению, иван. Как и твоя сила, - заключенный в ответ лишь кривился от боли, его грудная клетка заходила ходуном. Он жмурил свои глаза и наклонил голову к груди. — Отвали… Я лучше сдохну, чем буду под твою дудку плясать, - танкист закашлялся. Такой ответ никак не мог устроить Клауса, особенно когда он уже все про себя решил. Полковник отошел от парня, давая тому шанс на передышку. У него не было четкого плана относительно того, что делать дальше. Все его действия выходили из ряда вон спонтанными и импульсивными. Это не было в стиле рассудительного и хладнокровного немца, поэтому даже для него осталось загадкой зачем он сделал следующее: Дрожащими руками, Ягер спешно отдернул свой китель. Пальцами нащупав кожаную кобуру, он достал пистолет. Черный вальтер, что служил ему всю войну, успел блеснуть на закате и направился ко лбу заключенного. Тот, успев отдышаться, взглянул на оружие в руке немца и усмехнулся, покачивая головой. В этот момент через решетку в камеру задул ледяной ветер, что мурашками прошелся по коже русского. Клаус только тогда понял, как холодно было в помещении. — Я считаю до пяти- — Давай стреляй уже, — парень прервал речь полковника, уперевшись своим лбом в дуло пистолета. Его глаза стали стенкой, смотрели так вызывающе, будто зная, что фриц не выстрелит. Не сможет выстрелить. Ему просто не хватит духу тягаться с этим непоколебимым взглядом. — Один, — доносящийся из угла комнаты голос переводчицы подрагивал, она начала хныкать, наблюдая за происходящим. — Ну-у? — Тон солдата погрубел. — Два, - Ягер медленно выдохнул. Его рука дрогнула и направила вальтер в угол, прямо на девушку. Та в панике лишь ахнула и маленькими шагами попятилась к стенке. — Погоди, что… — Три, — переводчица залилась слезами и опустилась на колени, прильнув к холодной бетонной стене. Она прикрывала лицо дрожащими руками, громко всхлипывая. Девушка с того момента перестала переводить их диалог. Ей овладел животный страх. Она поджала подбородок к груди, желая скрыться от леденящих глаз немца. Маленькие слезинки стекали по ее щекам и капали на окровавленный пол. — Эй! — Танкист уж было хотел встать, чтобы навалять немчуре, но тело не позволило реализовать амбиции своего хозяина. — Имей хоть капельку чести, убери от Ани свою пушку, ты сейчас со мной разговариваешь! — Vier. — Ты же не… — Fünf, — Ягер демонстративно отвернул голову от танкиста и посмотрел прямиком на остарбайтера. — Да хватит, хватит! Я согласен! — криком выпалил парень. — Она и так здесь из-за меня… — шепотом добавил заключенный. — Gut, — Клаус как отрезал, больше не желая слышать ни слова. Он опустил пистолет в пол и вновь подошел к треснувшей скамейке, на которой расположился разгневанный русский. — Ты чертов фанатик, — дуло вальтера, что холодным металлом прижалось к его подбородку, прикрыло рот парня. — Рот открывать будешь только когда я скажу, — на чистом русском приказал Ягер. Снаружи уже смеркалось, в камере заметно потемнело. Немец со злой гримасой высверливал лицо танкиста своими голубыми глазами, параллельно водя по его шее черным пистолетом. В потемках казалось, что его глаза вот-вот загорятся синим пламенем. — Имя и звание, — приказал сказать Клаус, глядя на ошарашенного заключенного. — Младший лейтенант Ивушкин… Николай Ивушкин, — он опустил взгляд. Штандартенфюрер отправил пистолет обратно на пояс, при этом надев свои перчатки. Уже отворачиваясь от русского, он на секунду остановился, что-то обдумывая. Через мгновение он снова подошел к Ивушкину и потрепал его по голове, после чего наклонил ее вниз. Парень сам не хотел смотреть на полковника, поэтому не сопротивлялся. Силы словно покинули его тело. — Хорошая работа, солдат, — это было последним, что сказал Ягер выходя из камеры, лишь мельком взглянув на плачущую в углу девушку.***
— И все-таки какой толковый у нас полковник, не без помощи своих сил, но расколол этого танкиста, — Тилике довольно шагал впереди, отводя Клауса в его будущий кабинет. О допросе мужчина решил подробно не рассказывать, так как он явно был не в себе и сейчас первичным делом должно быть написание отчета по приезду. Германия — бюрократическая страна, здесь нужно каждый свой шаг согласовывать с руководством, а Ягер сегодня прям развольничался. — Прошу, Йохан, помедленнее… — Ягер в очередной раз остановился и опираясь на стену, схватился за голову. Вакуум чужих голосов обычно затмевал осознание происходящего снаружи, но сейчас, когда они оставили его наедине с миром, было чересчур тревожно. Собственные мысли волнами пытались захлестнуть, вернуть сознание в привычное состояние, но их не хватало. Тилике останавливался и терпеливо ждал, когда у штандартенфюрера появятся силы продолжить путь. Тем временем уши резали банальнейшие звуки: скрип дверей, чьи-то шаги, все это сбивало с толку, а голова раскалывалась. Гаупштурмфюрер предлагал свою помощь, но Клаус остался непоколебим в желании дойти самостоятельно. — Вот, твой ключ, - когда они дошли, комендант протянул Клаусу небольшого размера ключик. Он был довольно увесист, так еще и вылит из сплава серебра. Дорого-богато, получается. Учитывая то, какого вида были апартаменты, меньшего ожидать не стоило. Комната была очень просторной. Если сравнивать со стандартными офицерскими комнатами — больше них раза в три, а то и в пять. Первое, что бросается в глаза, — круглый стол посередине, а за ним, непосредственно, рабочий стол. Над ним возвышался портрет фюрера. Вся мебель выполнена из натурального темного дуба, местами украшенная вырезками и прочей ерундой. Могло показаться, что в помещении одновременно обитало несколько человек, ибо непонятные дизайнерские решения по типу: поставить реплику античных статуй рядом с трофейными средневековыми доспехами, не раскошеливаться на окна, усеять комнату ажурными светильниками — сбивали с толку. У дизайнера явно не было никакого вкуса. — Тц, госпади, что это…? — Ягер разочарованно выдохнул, остановившись в распашных дверях. Он выискивал кровать или что-то подобное. Ноги стали в край ватными, одно резкое движение — полковник упадет в обморок. — Мне доводилось слышать, что данный интерьер проделка Вебера, - Йохан улыбнулся озадаченному другу. — Ты можешь позвонить мне, если что-то случиться, но лучше зови своего адъютанта. Вещи принесли. Я скоро вернусь с бумагами, не расслабляйся, — парень вышел из комнаты, не давая и слова вставить. Он аккуратно закрыл за собой дверь, оставляя Клауса наедине со своими мыслями. Мужчина прошел вперед, контролируя каждый шаг. Он заставлял себя думать о каждом действии, лишь бы забыть о головокружении и подступающей к горлу тошноты. Кровать находилась с левой стороны от письменного стола, заправлена она была зеленым жаккардовым покрывалом. Очередной показатель статуса, коих здесь было предостаточно. «— Снять китель… Руки не слушаются. Стол… Круглый, большой. Для переговоров, наверное. Сейчас-сейчас…» Ягер плюхнулся на кровать, с облегчением прикрывая глаза. Застегнутая на все пуговицы рубашка и прочие предметы официального стиля врезались в шею. Мужчина раздраженно дернул верхние пуговицы, случайно выдирая их с корнями. Он не обратил на это внимания. Своими ладонями полковник закрыл уши, препятствуя поступлению противных звуков, а потом, перевернувшись на бок, сильнее вжался в подушку. Свет резал глаз, хоть в комнате горела только одна лампа. Она, как на зло, располагалась в противоположном углу. «— Эта чертова лампа. Поскорее бы оправиться от этого кошмара, свет отражается прямо от… Электропроигрывателя?» — у штандартенфюрера будто открылось второе дыхание. Это получается, если прошлый владелец комнаты оставил такое дорогое удовольствие, как электропроигрыватель, то и пластинки тоже должны были остаться. Клаус с некоторым усилием встал на ноги и, пройдя пару шагов, начал рыться в столе напротив. «— That’s a bingo-o», — он улыбнулся найденной стопке виниловых пластинок. На ум до этого пришла идея — если поставить играть какую-нибудь приятную мелодию фоном, то ему несомненно полегчает. На нижней полке, с внутренней стороны столешницы, был десяток различных произведений, среди которых самые знаменитые у немцев: сонаты Бетховена, куча работ Вагнера, которого все вокруг почитали. Одна из них — надоедливый «Летучий голландец», что и так трещал из всех щелей. Ягера передернуло от воспоминаний о многочасовых парадах под аккомпанемент этого Вагнера, просто его музыка приходилась по душе самому фюреру. Но их со штандартенфюрером взгляды в музыке расходились, как минимум потому, что второму было плевать на эту индустрию развлечений. Музыку надо «слушать», Клаус прекрасно знал это, но не мог себе позволить в реалии своей способности. Он и не питал к ней особой страсти в осознанном возрасте, но, коль так события развернулись, почему бы и не послушать. Самой последней оказалась пластинка в помятой обложке. Размазанная надпись гласила: «Моцарт. Соната для фортепиано n8»* и снизу приписка «Ля Минор». От нее повеяло теплом, что разнеслось по всей груди полковника. Сердце забилось быстрее, он понес сонату к проигрывателю и неумело попытался ее вставить. Случайно поставив произведение с середины, мужчина выдохнул и уселся на кресло своего нового рабочего места. Ягер опрокинул голову на спинку кресла, рассматривая белый потолок. Под грустный аккомпанемент голову посетили воспоминания из раннего детства. Старый родительский дом, что располагался в деревушке неподалеку от Ганновера. Мужчина забыл все свое юношество, что было в перерывах между войнами, но этот образ он захоронит вместе с собой в могилу. Воспоминание о последних месяцах их счастливой жизни, когда мать по вечерам играла на фортепиано, а отец смотрел на нее с таким упоением в глазах. Нотные листы с подписями «Вольфганг Амадей Моцарт» часто оставались разбросаны по полу. Инструмент занимал большую часть первого этажа их дома, маленький Клаус постоянно задевал его, когда играл в «Белочку» с родителями. На дворе лето 1913, мальчику на тот момент всего 4 года, а он уже умел читать и исполнять простенькие этюды на клавишных. Что мать, что отец души в нем не чаяли, учили всему, что знали сами и отдавали всю свою любовь и внимание. Больше всего Клаус любил отца, так как он был крутым военным, точнее, рядовым танкистом. Постоянные командировки и учения — обычное дело, это и привязывало младшего Ягера каждый вечер ожидать возвращения того домой. В то время Германская империя стояла на пороге войны. Уже через год, немцы с радостью на лицах отправлялись на фронт. Старший Ягер не остался исключением. Такая красивая картина: маленький Клаус стоит на перроне, крепко сжимая руку матери, и радостно машет отъезжающему составу. Стал бы он так же радоваться, зная то, что это был последний раз, когда он видел своего отца живым? Потом все смазано, со временем настроение у мирного населения упало ввиду того, что армия начала сдавать позиции. На пороге кризиса семейство, теперь уже состоявшее из двух членов, переехало в Берлин. В последние дни, когда они собирали вещи, Клаус по ночам мельком поглядывал за матерью, что, захлебываясь в слезах, как никогда чувственно наигрывала «Лунную сонату» и папин любимый «Реквием». Денег оставалось немного, поэтому она устроилась на фронт радисткой. Приходилось чем-то жертвовать. Маленький Клаус тогда все понял, поэтому смиренно днями и ночами сидел в четырех стенах съемной квартиры. Женщина старалась приободрить сына рассказами о службе, он внимательно слушал, впитывая каждую крупицу информации. Когда он вновь оставался один, то проигрывал все сценарии у себя в голове вновь и вновь, стараясь заполнить пустоту белых стен. Днем он представлял себя отважным капитаном танка, основываясь на рассказах отца, а по ночам плакал в подушку, желая вновь услышать голоса родителей, вспоминая то, как работают мамины радиоприемники. «— Вне зависимости от того, где вы, как вы… Папа, мама… Я так хочу услышать вас…! Снова… Снова хочу слышать вас…» — Эти слова часто приходили к полковнику во снах.***
На фоне резкого минора воспоминания окрасились серыми цветами, по частям смазываясь в черно-белые пятна. Мозг постепенно привыкал к обстановке вокруг, в конце концов, его способность не была врождённой. Тогда он был самым обычным ребенком: никакой телепатии, никаких войн. Мужчина уставился в одну точку, а точнее на маленький красный флажок, стоявший на краю стола. Яркий алый цвет вытягивал обратно в реальность. В голове не укладывалось то, что он так долго игнорировал происходившее вокруг, почти потерял часть себя, своё прошлое. Так больше не могло продолжаться. Взявшись за голову, Клаус продолжил прокручивать возникшие воспоминания. В голове невольно сложились слова-триггеры: Вольфганг, война, телепатия, красный. Рука бывшего гауптмана скользнула вбок, прощупывая ветвистые шрамы на правой щеке. Позорные метки будто загорелись, больно обжигая кожу лица. Взгляд все ещё был устремлен на флаг, пока тот окончательно не размылся в большое, кровавое бельмо. Пространство стало прогрессивно сужаться, останавливаясь на красной точке. Снова возникла эта тревога. Ненавистное состояние утягивало в себя, покрывая всё вокруг серым туманом и разворачивая ни с того ни с сего взявшееся видение… По рукам бегут мурашки. Мужчина стоит… не в своем кабинете. Дрогнувшая ладонь по-прежнему прижимается к щеке. Вокруг тихо, только тихонько посвистывает ветер. Еле различаются очертания изб на смазанном заднике. Под ногами грубый след от танковой гусеницы, ботинки в грязи из земли и подтаявшего снега. Тело не слушается. Можно только и делать, что плавно водить головой вверх-вниз. Это всё Нефёдовка. Самые кошмарные сны хранят в себе образ этого места — и вот он снова здесь. Ягер морщится, но осмеливается повернуться вправо. Сначала прорисовываются осколки, а затем подбитый танк Pz.Kpfw.III. Ходовая лошадка середины войны в своей фирменной раскраске. Главнокомандующие прекратили их выпуск и широкое использование уже в сорок третьем. Помнится, он десяток таких объездил, поэтому с первого взгляда определяет модель. За мыслями, пропитанными ностальгией, поспевает осознание того, что в этом видении пока что ещё гауптман борется за жизнь, вылезая из уничтоженной машины. Удивительно, но сам он не помнил, что произошло после последнего выстрела, а здесь — гляди! — картина маслом, к тому же, от третьего лица. Рассматривая вымышленную копию себя, он невольно опускает руки, сжимая их в кулаки до побеления костяшек. Тот Ягер весь в крови от головы до кончиков ногтей. Даже с такого расстояния видно, как по исполосованной щеке одна за другой стекают капли крови. В глазах пылает огонь сродни животному безумству. Перед собой он держит вытянутый пистолет. Наверное, отсюда то фантомное ощущение металла в руках. Дуло вальтера направлено на голову нынешнего штандартенфюрера. От поступающей к горлу панике Клаус резко отворачивается, зажмурив глаза. Это ошибка. Столкнувшись взглядом с безликим силуэтом, мужчина вздрагивает от испуга и валится задом на землю. Сырая слякоть на минуту отрезвляет, заставляя внимательнее вглядываться в этого человека, но всё тщетно. Единственные отличительные черты — советская танкистская форма и средний рост. Примерно так же, как и у тысяч и тысяч похожих солдат. Только этот ещё и странный, если так ярко высвечивается в голове полковника. Предположительно, парень стоит лицом по направлению к пистолету гауптмана. Стоит очень устойчиво. Даже слишком нагло. За его спиной показывается Т-34-76, у которого вот-вот взорвётся боекомплект, и лежащая фигура солдата. Они, видимо, искали, куда убежать от взрыва, но наткнулись на полуживого немца. «Какая досада…», — не успевает про себя проговорить Ягер, как вдруг картинка шевелится. Ледяной ветер своим порывом опрокинул Клауса, попытавшегося подняться на ноги в исходное положение. Он глядит на шагнувшего вперёд танкиста снизу вверх. Внезапно 76-й детонирует. По улице проносится оглушительный грохот, который настигает мужчину и будто ударяет его в голову, лишив слуха. Полковнику становится тяжело дышать, он не в силах издать и звука. Ловя перед глазами белые вспышки, он приковывает взор к парню, медленно вытягивающему свою руку вперёд — навстречу шальной пуле. В этот момент Ягер начинает отключаться. Он напрягает глаза в надежде запомнить этот образ. Последнее, что ему удаётся подметить — точно магическое сияние, свет, собирающийся на кончиках пальцев солдата. Потом звук выстрела, перед носом снова появляется красное пятно. Больше ничего. Тилике с некоторым усилием пытался растрясти штандартенфюрера, пока тот наконец не сфокусировал взгляд и не посмотрел на него с немым вопросом. Ягер расслабил руки, убирая их прочь от собственного горла. — Снова оно… — тихо прощебетал парень. В его руках красовались три разные папки в цветах символики третьего рейха. Под пристальным взглядом товарища он начал аккуратно раскладывать их на столе, вытаскивая сминающиеся непонятные бумаги. — Нельзя тебя уже и на пару минут оставить… тс-с… — Йохан с какой-то жалостью в глазах усмехнулся и посмотрел на друга. Клаус закашлялся. — Кха-кха, что это? — Полковник прикоснулся к покрасневшим следам недавней «слабости», пытаясь прощупать их на наличие синяков. — Это всё, что ты просил. Бумага и бланки для письма начальству, приказ, документы на миссию, документы на того русского. — — Всё, прекрати. Я понял тебя, — Клаус откинулся на спинку кресла, прикрывая глаза. — У меня есть ещё кое-что, — рука коменданта скользнула в карман офицерских брюк. Оттуда показался маленький жёлтый пузырёк с таблетками, который тут же поставили на стол. — Я подумал, что у тебя голова «разболелась». Можешь использовать их, у меня ещё куча. — Э-э… Спасибо? — Ягер изогнул бровь, в недоумении смотря на отдаляющегося Тилике. Парень направился к выходу, прощально махая рукой. Так он и скрылся за дверьми, оставляя штандартенфюрера в абсолютной тишине. «Чего это он сбежал?», — тут же пронеслось в голове. Однако сомнения рассеялись, когда мужчина взял препарат в руки, вглядываясь в название на размытой этикетке. «Антидепрессанты…» Казалось, что с того момента прошло немного времени, пока напольные часы не пробили полночь. Ягер с головой погрузился в бумажную волокиту, лишь изредка подходя к электропроигрывателю, чтобы поставить пластинку заново. Её непрерывное звучание напоминало гомон голосов, только в разы приятнее для ушей. Пару раз он подмечал за собой то, что был больше увлечен прослушиванием музыки, чем работой. Так он потратил пару лишних бланков, когда невольно прописывал слова повторно или даже проскакивал от одной мысли к другой. В очередной раз удивляясь природе этой рассеянности, он наконец добрался до письма непосредственно в департамент. Стыдно признать, но это немного обрадовало полковника. Наконец с сухой бюрократией покончено и можно было приступить к насущному. Письмо начиналось с неприятных формальностей и медленно, но верно приближалось к самой сути. Хотелось бы опустить этот унизительный этап, но знание, что рукопись пройдется по рукам и, в первую очередь, будет рассматриваться лично Вебером… В общем, получать нагоняй от этого гада не хотелось от слова совсем, даже несмотря на неприсущие Клаусу сочившиеся из него эмоции. Руки с неким энтузиазмом выводили огромный текст, в котором в мельчайших деталях описывалась предыстория и способности загадочного русского. В деталях, которые ему самому были известны лишь из уст Тилике и недолгих личных наблюдений. Под конец даже это наскучило, поэтому снова появились запинки в словах. Последнее Клаус отметил даже немного забавным:Nikolai Ивущкин Iwuщкин Iwusch-kin. Mein Gott…
Наклонившись ближе к листку, полковник задумался насчёт правильного произношения этой фамилии. На русском, разумеется. В память врезались выразительные глаза, блестящие ультрамарином. Руки отодвинули листки и близлежащую книгу из личной коллекции, небрежно подписанную как «Маст/Маргарита». Он вытянулся и, отчётливо артикулируя, попытался по слогам составить самый адекватный вариант. Остановившись после нескольких неудачных попыток на сухом «Иву-щкин», он с недовольством выдохнул и на этом закончил с письмом. На дворе было совсем поздно — время отбоя — поэтому относить бумаги пришлось самостоятельно. Штандартенфюрер попутно вспомнил о своем новоиспечённом адъютанте, личное дело которого он мельком просмотрел за работой. Тот самый мальчик, сеющий раздор внутри состава своими сплетнями. Джеритт Клейст, если память не изменяет. В досье были описаны проблемы с родными и алкоголем — забавно, что такую личность вообще подпустили к высоким чинам. Или над полковником просто поиздевался кто-то сверху. От обилия новых лиц и имен у Ягера мельком задёргался глаз. Мужчина проходил по тёмным коридорам с мыслями рано или поздно наткнуться на канцелярию. Дойдя до нужного кабинета, он, наплевав на все правила, просунул папки под дверь. Мысли о таком девиантном поступке вызвали легкую улыбку на лице. Как ни в чём не бывало Клаус задумчиво побрёл по коридору, желая поскорее вернуться в кабинет, но быстро передумал, стоило ему приметить приоткрытую дверь, которая, судя по всему, вела на улицу. От неё маняще сквозило. Это сыграло на контрасте с душным помещением, где все мысли проходили будто сквозь мясорубку. Мужчина отдёрнул дверную ручку, предвкушая с головой окунуться в объятия желанного холода. Вечерняя прохлада, как никогда прежде, с лёгкостью развеяла скопившуюся тревогу. В тот момент, стоя без фирменного кителя, обвешанного знаками отличия, и офицерской фуражки, он ощущал в воздухе приятное чувство свободы. Клаус снял перчатки, открываясь новым ощущениям. Офицерский центр при концлагере теперь заиграл совершенно иными красками. Туманная пелена окутала пустую площадь, рассеивая редкие огоньки фонарей. Небо было такое же мутное, как и днём — и только спустя время можно было разглядеть белое светило где-то вдали. Сюда не доходили лишние звуки, только свист порывов ветра, который покусывал слегка покрасневшие щеки. Загадочная тишина больше не злила и не пугала, это озарение только раззадорило мужчину, решившего вне внутреннего порядка размять себя прогулкой по окрестностям. Казалось, что сейчас серьёзный штандартенфюрер, оставивший пост в своем кабинете, был больше похож на неразумного мальчишку. Мысль о свободе от голосов и чужих взглядов сладко опьянила, впервые за долгое время развязывая руки. Мужчина умиротворённо разгуливал по маршрутам, которыми его водил Тилике, временами уворачиваясь от взора сонных охранников. Они то ли и вправду не замечали непонятную фигуру, нарушившую комендантский час, то ли и вовсе не хотели её замечать. Неожиданно для себя Ягер обнаружил небольшую пристройку, все окна которой источали холодный искусственный свет. В нерабочее время это иллюминирование выглядело странно, поэтому мужчина сменил маршрут и направился к зданию. Под ногами громко зашуршали камни, что заставило немного оступиться. Как выяснилось, перед полковником расположился скромных размеров лазарет, в ярких окнах которого вновь и вновь возникала, неустанно куда-то убегая, пара медсестёр в белых халатах. Вокруг его территории тропинки были выложены рассыпчатыми камнями, поэтому незаметно подкрасться и поглядеть не представлялось возможным. Изнутри доносились громкие перешёптывания и стук нескольких каблучков, носящихся по кафельному полу туда-сюда. Поразмышляв о странности природы данной суматохи, Ягер про себя решил разведать обстановку, совсем позабыв об отсутствии на себе, как таковых, офицерских знаков отличая. — Приветствую, дамы, штандартенфюрер Ягер по личному приказанию, — перед ним у входа предстали две невысокие немки. Девушки застыли с ужасом в глазах. По их мнению, в санитарную часть заглянул неизвестной наружности человек, который мог оказаться кем угодно: от советского шпиона до предателя. Одна из них прикрыла рот руками, проглатывая немой крик, а вторая, с вымазанной в крови одеждой, попятилась назад. — Прошу прощения за свой неподобающий вид, — поздно опомнившись продолжил мужчина. — Шрамы! — Резко обернувшись на коллегу, почти крикнула первая медсестра. — Нас предупреждали… — Обе опустили глаза вниз, заметно выдохнув с облегчением. Известность шла впереди самого Клауса, что было нисколько не удивительно. Пусть он и считал след войны на своём лице ужасным трофеем, но в данной ситуации она пригодилась как нельзя кстати. После секундной паузы вторая девушка побежала вперёд по коридору, схватив лежащую на столике упаковку марли. — Вы же… Простите нас, — вновь заговорила первая. Её медицинская форма была мятая, местами на белой ткани мелькали жёлтые разводы. Сама она выглядела вымотанной, тёмные волосы были взъерошены, из-под них виднелись мешки под глазами и опустошённый грустный взгляд. — Не беспокойтесь, я не при исполнении, — по носу резал сильный запах спирта, от которого стало не по себе. Ягер захотел поскорее закончить со своим визитом. — Это же за вами закреплен номер 4228? — Медсестра резко оживилась, прижимая свои руки к груди. — Этот парень… Он… Мы сделали всё, что могли и… — Девушка мешкала, боясь гнева со стороны полковника — как вдруг из дальней комнаты донёсся панический женский крик, разбивший тишину вокруг. Мужчина не успел понять, о ком и о чём идёт речь, как обстановка быстро изменилась. Клаус растерялся, пытаясь нащупать пистолет на своём поясе. Но его не было: он остался в кабинете. — Пойдемте, я покажу! — Её хрупкая ладонь схватилась за руку полковника и потащила за собой вглубь больничного крыла, заводя в кабинет с приглушённым светом. От резкого прикосновения мышцы лица непроизвольно дёрнулись, а взгляд, наполнившийся отвращением, застрял на месте соприкосновения их рук. В голове пролетали мысли об этой оплошности, но они перекрывались туманом злости. В этот момент он не мог подумать ни о чём другом, кроме как об отсутствии своих перчаток, о мерзких прикосновениях, что в будущем могут обратиться лишним звуком в голове. Он не заметил того, что медсестра уже разорвала свою хватку и стукнулась коленями об ледяной кафель, прильнув к человеческой фигуре на полу. Теперь её рука нащупывала пульс на тощем запястье. Другая, кричавшая, придерживая чужую голову, положила вату к забинтованной ране, пропитавшей её насквозь. Девушка не могла унять дрожащие пальцы, прижимавшие окровавленный лоскут к грудной клетке парня, которая колыхалась под жалостный аккомпанемент его громких вздохов. — Хелен, что произошло? Я почти не чувствую пульса!.. — Медсестра резко откинула от себя сжавшуюся руку пациента и прикоснулась к его сонной артерии. В тот же миг паренька словно ударило током, и он весь напрягся, сильно зажмурив свои глаза. Тем временем Ягер только опомнился, вглядываясь попеременно то в комнату, то в разворачивавшуюся перед ним сцену. — Я-я… Обрабатывала ту рану п-под рёбрами, как вдруг… У 4228 начались нарушения сознания и слуховые га-алюцинации, — из её карих глаз потекли слёзы. Единственная лампа, освещавшая комнату, начала мигать. Пациент отрицательно отреагировал на подобное изменение в камере содержания и с полурыком оскалился на сидящих рядом девушек. Вокруг валялись грязные бинты, были раскиданы ватные шарики на медицинском столике, которому погнули одну ножку, из-за чего от тряски по нему неряшливо катались пустые пузырьки и волочились непонятного рода медикаменты. Клаус оглядывался по сторонам в попытках найти рациональное объяснение происходящему. — Он сначала з-зарычал, а потом и вовсе попытался накину-уться на меня, но в итоге просто свалился на… на пол. — Внезапный приступ агрессии? Не может быть… Мы столько морфия использовали, — голос дрогнул, — может он что-то говорил тебе? — О-оу, Габи, — отряхивая свои руки от чужой крови, девушка невнятно хныкала, — я не понимаю по-русски… Он выл что-то вроде «a-у-р-а»… — Аура? — переспросил полковник, опускаясь на колено и подбираясь ближе к медперсоналу. — Герр штандартенфюрер, вы понимаете русский? — Он молчал, вдумчиво водя глазами по сжавшемуся перед ним парню. Лежащее на спине тело было перебинтовано от и до. Сантиметр остриженных русых волос, бритое сухощавое лицо с морщинками, выступившими от текущей судороги. Стоило немцу только коснуться блёклой кожи солдата, как его конечности сжались ещё сильнее, начиная подрагивать. Мужчина отпрянул, сминая ладонь, ведь пальцы, на мгновение притронувшиеся к чужой плоти, неприятно покалывало. Он абстрагировался от этой мысли, ведь ответ вертелся на языке. Вид изнурённого мальчишки перед ним, что дрожащим телом что-то тихо хныкал про себя, не открывая глаз, вызывал сочувствие. «Аура». Красивое переливание гласных звучало знакомо и плотно ассоциировалось с воспоминаниями о кадетском корпусе: « — То есть ты не боишься того, что тебя поймают и депортируют за этот недуг? — Юный Клаус пощипывал себя за покрасневшие щеки, похлопывая ладонями по целой и мягкой коже. Декабрьский ветер застал врасплох молодых курсантов, оставшихся на сменном дежурстве. — Совсем нет, герр Ягер. Слишком много времени и сил было затрачено, чтобы попасть сюда. Как же тут теперь сдаться? — Паренёк грустно улыбнулся, потирая свои руки. — И знаешь, Клаус… — Он осторожно протянул имя своего куратора, прощупывая почву дозволенной сокровенности. — Я уже научился их контролировать! Если соблюдать диету и вовремя распознавать так называемые ауры, то можно считать, что я здоровый солдат, — курсант заметно воодушевился под одобрительным взглядом старшего. — Ну посмотрим, далеко ли ты уйдешь со своей эпилепсией, солдат. — Солдат из вашего подразделения — ваш солдат, герр Ягер!» — Мой солдат… — Прошептал штандартенфюрер. — У него по всем признакам эпилепсия, причём с генерализованным приступом! — Мужчина горящими глазами уставился на медсестру, с потерянным выражением лица сжимавшую руку солдата, больше не в силах контролировать тонические судороги. Конечности парня невольно разжимались, а сам он слегка прогнулся в спине, переставая дышать. — Эпилепсия… Надо держать его, иначе раны снова раскроются, прошу, помогите, — девушка опустила голову вниз, не желая больше смотреть на происходящее. Полковник отпихнул рыдающую немку от бездыханного тела, приземляясь около его головы. Лицо пациента показалось даже умиротворённым, когда начала проявляться клоническая фаза, то есть его мышцы с нарастающим темпом подёргивались. Клаус уверенно взял его за голову, ощущая некое тепло внутри, и сжал её между своих коленей, при этом выставив руки к крупным плечевым суставам солдата. Только вот ладони оказались в крови, не успел тот и коснуться окровавленных перевязок. Ягер надавливал на плечи с огромной силой, удерживая пострадавшего от больших повреждений, переведя суровый взгляд на сидящую рядом медсестру. — У него вся голова в крови, будто кирпичом ударили. Какого чёрта?! — Прошипел мужчина, с явным усилием сдерживая беспощадные судороги мальчишки. Тот криво открывал рот в попытках сглотнуть чуть воздуха, рвано хрипя под весом немца. — Он был закреплён за штурмбанфюрером Гримом… Может слышали, начальник охраны, — девушка смотрела в пол, тихо бормоча себе под нос. — Он часто глумится над заключёнными… И подчинёнными, — ещё тише добавила медсестра. Ягер растолковал её слова по-своему, будучи уверенным в том, что перед ним немецкий солдат, может, один из офицеров, попавших под горячую руку изверга Грима. Прекращение судорожной фазы эпилептического припадка последовало через три минуты. Парня потихоньку стало отпускать, мигающая лампа до конца сгорела, оставив всех присутствующих в полумраке. За окном начало светлеть, что сигнализировало о том, что полковнику пора спешить ловить свой последний шанс на сон. Он аккуратно повернул голову «офицера» набок, подложив первый попавшийся кусок марли. « — Получается… Ты скрывался всё это время? Зачем? Как тебе удалось только сюда добраться…» На затылке виднелась свежая рубленая рана, при виде которой внутри что-то дёрнулось. Медсёстры извинились за свой непрофессионализм — кажется, бывшим студенткам ещё не доводилось сталкиваться со стрессовыми ситуациями и ранениями такой тяжести. — Герр Грим приказал его из-под земли доставать, если что. Иначе… — Они промолчали. — И всё-таки фатальным стал удар по голове, я думаю. Хорошая работа, утром я приведу инспекцию к вам и составлю рапорт о произошедшем, — девушки свои опустили головы. Когда он вернулся в кабинет и погрузился в долгожданную дрёму, мыслей не покидал этот инцидент… Обжигающая кожа фантомно вспоминалась руками Клауса. Вспоминалось и чужое сердцебиение. Как давно он мог надолго прикоснуться к человеку? Яркое синее сияние. Обеспокоенность Тилике. Вопросы встали колом посреди горла и не давали расслабиться до самого утра.