you take my breath away

Тени домов и деревьев удлиняются и чернеют, окутывая землю в ночной кокон. Кое-где загораются рыжие точки тусклых фонарей и ярко-желтые квадраты окон, выдающие посторонним глазам чужую, но кажется, что очень уютную жизнь. Папа всегда одёргивал его: «Харэ сопли лить? Какой ты мужик после этого?» И Серёжа держится, но уже с трудом. Он дрожит от страха и вечерней прохлады. Мир полный чудовищ, обитающих в каждом тёмном кусте, надвигается на Серёжу с невероятной скоростью. Он боится их, но боится и людей, всё реже и реже проходящих мимо. И не знает, что ему делать. И не знает, где его дом. Он смотрит вниз: у него маленькие острые коленочки, на которых лежат очень маленькие ручки, и ему внезапно становится так жаль себя — такого маленького, такого никому не нужного… И он плачет, быстро-быстро вытирая кулаками каждую слезинку — вдруг папа вернётся и увидит… — Привет! Серёжа вздрагивает и поднимает глаза. Крепкий очкарик с тёмными глазами и красными губами стоит перед ним. — Ты почему плачешь? — мальчик серьёзно вглядывается в Серёжино лицо. Серёжа опускает голову. — Я не плачу… Голос у него слабый и ломкий. Серёжа не хочет быть слабым. Мальчик поправляет очки и подходит ближе — от него пахнет тёплыми булочками и сахарной пудрой. И Серёже кажется, что если он лизнёт его круглые щёки — они будут сладкими, как глазурь на пряниках. — А я утверждаю, что плачешь. Почему ты один? Уже поздно. Детям нельзя так поздно гулять одним. — А сам то… — Серёжа по привычке дерзит, но осекается, взглянув в не по-детски строгие глаза, ему снова хочется заплакать: — Я ждал папу, а он не пришёл… Мальчик садится рядом, и Серёжа чувствует, как согревается его замёрзшее тело. — Где ты живёшь? Серёжа чувствует, как сжимается горло. Он горько всхлипывает. — Я не помню, не помню, как пойти… — Ну, успокойся, — мягкая ладошка ложится на его дрожащую спину, — вставай, вон там моя мама, — он указывает куда- то в темноту, мы тебе поможем. Серёжа разворачивается в объятиях и с надеждой смотрит в лицо мальчика, в его добрые глаза и улыбающиеся губы, которые хочется расцеловать. Мальчик вскакивает со скамейки и протягивает руку. — Как тебя зовут? — Серёжа. — Пойдём домой, Серёжа. Серёжа встаёт. — А тебя как зовут? — А меня… «Сколько лет прошло, всё о том же гудят провода Всё того же ждут самолёты…» Где-то между простыней и одеялом Сережа нащупывает гладкий прямоугольник смартфона, и не размыкая глаз, хрипит: — Алоо — Ты спишь, козёл? Шипящий голос, словно ядовитый газ, проникает через ухо прямо в мозг. — Поз? Что случилось? — губы Сережи с трудом размыкаются, скованные глубоким тяжелым сном. — То, что я заебался, ваша консьержка ни хрена не хочет меня впускать… — Бляять! — Серёжа вскакивает с постели. Сердце заполошно бьётся в висках. — Сергей Борисович? — раздаётся из телефона кряхтящий голос. — Да, Нина Степановна, пропустите, пожалуйста, это мой друг… Он откидывает смартфон и бешено натягивает штаны. Путаясь в рукавах, натягивает футболку. Он бежит в ванную, чтобы хоть умыть лицо, прополоскать рот, но настойчивая трель звонка разбивает утреннюю тишину его квартиры. И думать уже нет времени. За дверью Дима осунувшийся, с темными кругами под глазами, красивый до невозможности, до почти физической боли в груди у Серёжи. — Привет! Серёжа, наверно, хотел разозлиться на Диму за то, что бросил трубку, за то, что не предупредил о приезде, переполошил консьержку, разбудил его… Но Дима улыбался своей уставшей растерянной улыбкой с этими его тугими ямочками на щеках… и Серёжа улыбался в ответ. — Пригласишь? Как-будто весь день Серёжа мучался от жажды, и вот сейчас — он — этот глоток холодной сладкой газировки с шипучими кисленькими пузырьками… Ему хорошо, и мало, и хочется ещё. — Приглашу. Дима просачивается в прихожую, скидывая ботинки и расстегивая куртку. Приглушенный свет не скрывает красную слегка воспаленную царапину на ровной белой коже Диминой шеи, и Серёжа не может не смотреть. Эта отметина гипнотизирует его, она его смущает, волнует, а ещё она его возбуждает. Дима ловит его взгляд и проводит указательным пальцем по шее. — Ты не виноват в этом… — Тебя снова пытался избить неуравновешенный дрочер? — Серёжа усмехается. — Прекрати! — тихо произносит Дима. — А что? Серёжа не понимает шутить ему или быть серьёзным, на какой грани они оказались, что привычное общение сейчас не имеет силы. — Ведь ты же сам… — Да, я сам, — Дима резко обрывает Серёжину фразу и замолкает, опуская глаза. Серёжа страдает, он столько раз хотел увидеть поза вот таким — смущённым зажатым, не находящим слов, а вот сейчас, увидев, он не может на это смотреть, пусть лучше Дима дерзит, острит и издевается, но смеётся, пусть чувствует себя самым умным, самым находчивым, ведь так оно и есть. Так оно и есть. — Дим, я не знаю, что тогда на меня нашло… — А я знаю! Знает? Серёжа ощутил, как подгибаются колени. Вот так просто. Прочитал как открытую книгу глупого Серёжу, который взял и вляпался по самую кичку в… мужика, ядовитого, говнистого, женатого мужика. А ему с ним ещё работать. Ему ещё надо в глаза посмотреть. И Серёжа смотрит жалобно. — Поз, послушай, я не специально… — Это я специально. Дима резко встаёт и делает шаг навстречу Серёже. Смотрит, сжимая кулаки, словно вот-вот ударит. — Я специально… издевался и провоцировал. Потому что… потому что, — Дима стискивает зубы так, что желваки проступают на лице, — потому что ты меня бесишь! Дима почти буквально выплёвывает эту фразу. Капелька слюны попадает на губы Серёжи и он медленно тянет руку чтобы вытереть её. Но Дима внезапно с размаху бьёт его по руке. И так же с размаху врезается в Серёжу, сминая его рот грубым отчаянным поцелуем. Мысли Серёжи разлетаются куда-то за пределы вселенной. От Димы пахнет алкоголем, табаком немного и строгим древесным одеколоном. Сладко, вкусно.