Осторожная жестокость

Золотые глаза сосредоточились на чёрных, но Золдик не подал ни одного признака хоть какой-то эмоции. Он прекрасно понимал, что, скорее всего, Хисока пытается бороться с такого рода желаниями в отношении Иллуми, так что не был удивлён. Более того этот факт даже казался очень трогательным, ведь, по сути, Моро ради него шёл против своей природы. — То есть, само собой, я не хочу твоей смерти, — снова заговорил фокусник спустя несколько секунд молчания, чуть сдвигая брови, задумавшись над тем, как, возможно, странно звучала предыдущая его фраза. — Но мне иногда очень сложно сдерживать определённые мысли и не поддаваться им, а ты будто специально постоянно дразнишь меня, — Хисока огладил тёплую кожу, под которой размеренным темпом так соблазнительно стучал пульс по сонной артерии. — Я не хочу однажды очнуться над твоим трупом с кровью на руках. — Хисока, — Золдик вздохнул с лёгкой улыбкой и уложил ладонь на щёку Моро. — Серьёзность тебе не к лицу. — Иллу, это не шутки. Ты даже защищаться не будешь, если вдруг я сорвусь, — фокусник на всякий случай убрал свою руку от изящной шеи. — Ты не сорвёшься, — брюнет мимолётно поцеловал Моро в уголок губ и подошёл к подвесной полке с принадлежностями для ванны, хватая бутылку с жидкой пеной и лавандовую соль. — Иначе уже давно бы убил меня в один из тех разов, когда возвращался домой после сражения. Он небрежно рассыпал горстку фиолетовых кристаллов по дну просторной круглой ванны, что занимала чуть ли не половину всей комнаты, потихоньку влил немного геля и аккуратно поставил всё обратно на место, затем присаживаясь на бортик в ожидании. — Хочешь знать, почему мне нравится, когда ты грубый в постели? — Просвяти, — Хисока уселся рядом, складывая ногу на ногу, и заинтригованно взглянул на парня. — Потому что во время этого, как бы парадоксально это ни звучало, я чувствую, как сильно ты меня… — Иллуми запнулся и секундно перевёл дыхание. — …как ты мной дорожишь. — Что ты имеешь в виду? — Я крайне уязвим во время секса с тобой, — брюнет пожал плечом. — Я не использую тэн, я рассредоточен и совсем не замечаю ничего вокруг. Ты можешь меня убить в любой момент, потому что я, скорее всего, даже не успею это осознать. Золдик наблюдал за внимательно сфокусированными на нём янтарными глазами. Уловив отклики осознанности, он решил продолжить свою мысль. — Ты абсолютно бесконтролен во время своей жажды, ты и сам это знаешь. Иногда даже не помнишь произошедшего. И если ты заведёшься, то тебя невозможно остановить, пока ты не убьёшь или не изувечишь достаточно человек, — Иллуми слегка наклонил голову, и длинные волосы каскадом спали на его плечо, подчёркивая контраст светлой кожи с тёмными локонами. — Именно. Вообще-то, я буквально об этом тебе и говорю, — фокусник скептично приподнял одну бровь, не понимая, к чему этот монолог. — И я говорю тебе о том же, — усмехнулся ассасин и заправил волосы за ухо. — У тебя в этом состоянии был секс со мной уже одиннадцать раз, именно столько раз ты мог меня искалечить, как тебе было бы угодно. — Что ж, может быть, мне тогда было уже достаточно кровопролития и просто нужно было получить разрядку, — Хисока повёл бровью и махнул рукой в воздухе, размышляя над собственными возможными мотивами. — В конце концов, это не даёт никаких гарантий, что не случится однажды так, что я могу не удовлетвориться только этим. — Это бы не давало гарантий, если б ты в те моменты думал только о своём удовольствии, — Иллуми задумчиво уткнул взгляд в потолок, пытаясь правильно сформулировать поток своих мыслей. — Ну… Думаю, ты и сам знаешь, что, когда я был ребёнком, меня часто пытали в семейном поместье, чтобы приучить к боли, это вполне очевидный факт. В следствии этого у меня очень высокий порог, но я всё равно всё чувствую, так что я привык знать, что если речь идёт о грубости или жестокости, то это испытание болью и придётся терпеть. И именно такие мысли у меня были, когда ты, весь в крови, впервые пришёл под утро после какого-то боя. — Ты был готов терпеть, даже если бы я причинил тебе боль? — Моро нахмурился, слегка сжимая бортик ванны пальцами. — Мне было интересно, каким ты будешь. Хотелось попробовать, и я посчитал, что болезненные ощущения будут того стоить. В конце концов, вряд ли ты бы сделал мне больнее, чем я мог вынести, — брюнет спокойно взглянул на фокусника. Всё же он сильно преувеличивает то, насколько эмоциональным он стал. — Однако, даже практически не контролируя свои действия, ты, полностью поглощённый жаждой убийств, ни тогда, ни после этого ни разу не позволил себе причинить мне хоть малейший вред или чрезмерное неудобство, не говоря уже о боли. Ты не сжимаешь моё горло слишком сильно, не тянешь чересчур резко за волосы, не царапаешь меня ногтями, не кусаешь до отметин. И ты всегда заботишься о том, чтобы мне тоже было приятно — не было ещё ни разу, чтобы я не кончил. — Это не значит, что… — Значит. В подобном припадке ты никогда не задумываешься ни о ком другом. Кроме меня, — Золдик провёл указательными пальцем по собственному солнечному сплетению и вдруг слегка самодовольно усмехнулся. — И более того со мной ты успокаиваешься, приходишь в себя и сам всегда потом отмываешь от чужой крови, в которой испачкал. Моро продолжал хмуриться, всё ещё обдумывая слова Иллуми, будто пытаясь решить, насколько они убедительны. — Хисока, мы знакомы пятнадцать лет, и ты никогда даже не пытался со мной сразиться, — брюнет чуть откинулся назад, протягивая руку, чтобы почувствовать температуру воды — хоть у них была и большая ванна, вода набиралась сразу с нескольких небольших кранов, поэтому долго ждать не приходилось, — и удовлетворённо кивнул сам себе, отряхивая пальцы от пены. — Ты уже давно научился себя сдерживать со мной, просто ещё не понял этого. Золдик поднялся и перекинул ногу через бортик, затем шагнул второй и опустился в тёплую воду, разводя в стороны руками облака пены перед собой и прислоняясь к стенке. Он в ожидании уставился на продолжающего сидеть на месте Хисоку, что разглядывал его через плечо с ласковой улыбкой. — Ты так и будешь на меня пялиться или залезешь? — Уже иду, лягушонок, — лёгкий смешок. — Что? — брюнет опешил, в недоумении наблюдая, как фокусник забирается следом. — Твой дедушка назвал тебя «земноводным», — Моро мягко раздвинул в воде вытянутые ноги Иллуми и, развернувшись к нему спиной, улёгся между ними сверху, складывая голову ему на грудь. — А у тебя как раз красивые длинные ножки, большие глаза, и ты очень любишь купаться. Ты лягушонок. — Даже не думай так меня называть, — Золдик чуть сморщил нос и, положив ладонь на макушку Хисоки, резко опустил его в воду целиком. От неожиданности Моро взмахнул руками, поднимая брызги, но сразу затих, аккуратно убирая со своей головы ладонь брюнета, и вынырнул, тихо посмеиваясь и затем снова укладываясь на Иллуми сверху. Он умиротворённо прикрыл глаза и мягко провёл ладонью по согнутой в колене ноге Золдика, выглядывающей из пенной воды. Ассасин до мурашек любил эти аккуратные прикосновения. Спустя годы тактильного голода он теперь всё никак не мог ими насытиться. Подождав ещё минуту, пока уровень воды станет комфортным, брюнет лениво потянулся другой своей ногой к смесителю, выключая напор, и опустился пониже, приобнимая расслабленного Хисоку и ласково проводя носом по его влажным волосам. Этот запах был особенным, приятным. Иллуми почти всю его жизнь, начиная с четырех лет, учили распознавать запахи и вкусы, чтобы с точностью определять, в каких блюдах или напитках есть яд и, если есть, то какой. А когда Золдик впервые попробовал сладкое, которым его угостил фокусник, то сам невольно завёл в воображаемой библиотеке отдел с, соответственно, сладкими ароматами, которого раньше не было: родители говорили, что сахар идеально маскирует яды, поэтому нет смысла изучать подобные запахи. В связи с приобретённой придирчивостью брюнет стал гурманом, но при этом очень полюбил три довольно простых аромата: переспелый персик, морская соль и бриошь со сливочным маслом. Так пах Моро. Неспешно водя кончиками пальцев по плавно вздымающейся груди Хисоки, казалось, уснувшего на сгибе между шеей и плечом Иллуми от разморившего его тепла ванны, брюнет вдруг задумался и поправил несколько розовых прядей, прилипших ко лбу фокусника. — Тебя беспокоит твоя любовь к насилию? — Что? — тот неохотно разлепил веки и повернул голову так, чтобы видеть лицо Золдика. — Нет, она меня никогда не беспокоила. — Но сейчас стала беспокоить. — Только в отношении тебя. На остальных мне плевать, — Хисока мягко улыбнулся и накрыл ладонью ладонь брюнета на своей груди. — Неужели ты с рождения был таким? — Иллуми второй рукой продолжал поглаживать слегка порозовевшую от горячей воды кожу. — Психопатом? — Моро усмехнулся. — Честно говоря, я сомневаюсь в том, что ты психопат, — они ненадолго замолчали, но всё же Золдик продолжил, разглядывая непонимающие золотые глаза. — До наших отношений я полагал, что ты им являешься, но теперь открылись некоторые нюансы. Психопаты не могут сопереживать или испытывать чувство привязанности к кому-либо. Мы друг другу сопереживаем, и мы, очевидно, очень друг к другу привязаны, а психопатия не предполагает исключений в поведении. Думаю, у нас у обоих просто антисоциальное расстройство, вызванное средой, в которой мы воспитывались. — Ты в психиатры подался, дорогой Иллуми? — Хисока хитро улыбнулся, скалясь. — Интересная ролевая игра. — Если тебя что-то тревожит, то с моей стороны неправильно это игнорировать, даже если я и считаю, что это полная чушь. — Спасибо на добром слове. — Поправь меня, если я неправ. Ты ведь был обычным ребёнком? — Мне не нравится этот разговор, это скучно, — фокусник снова прикрыл глаза, откидывая голову на брюнета. — Ты же знаешь, что о прошлом я не говорю. — Скорее всего, родная семья тебя даже любила, — абсолютно игнорируя слова Моро, Золдик продолжил. — Фактором послужило твоё похищение? — Иллу, твоё занудство иногда очень милое, но не сейчас, — Хисока раздражённо повёл бровью, терпеливо поджимая губы. — Если я почувствую, что мне нужен мозгоправ, то непременно к тебе обращусь. — Он тебе нужен, раз ты считаешь, что можешь мне навредить, и при этом боишься этого. Фокусник промолчал, недовольно выдыхая и хмурясь ещё сильнее. — Ты видел, как их убили? — осторожно спросил брюнет. — Иллуми, заткнись. Грузная тишина будто мгновенно остудила воду, и неприятный холодок ощутимо пробежался по позвоночнику. Моро сильно разозлился, раз позволил себе такой тон с Золдиком. Вот оно. Иллуми смог задеть его за живое, нужно лишь немного это расшевелить. Он аккуратно прижал внезапно напрягшегося всем телом Хисоку к себе, успокаивающе поглаживая ладонями и целуя в висок. — Ты помнишь всё куда лучше, чем делаешь вид, так ведь? Поэтому ты не говоришь о прошлом? — тихо прошептал он. — Ты можешь рассказать мне. — Да, моих родителей убили на моих глазах, перерезали им глотки, доволен? — фокусник, озлобленно усмехнувшись, резко поднялся, выпутываясь из ласковых объятий, и как ошпаренный вылез из ванной, хватая полотенце со змеевика и наскоро им обтираясь. — Что тебе ещё интересно узнать? Может, то, что Хисокой назвали меня эти цыгане, а своего настоящего имени я даже не помню? — Подожди, я не… — А нет, наверное, лучше рассказать, как меня на протяжении нескольких лет насиловал мой новый папочка? Хотя, получается, уже рассказал, — он издал истеричный смешок, заглядывая в панически растерянные чёрные глаза. — Достаточно увлекательно? Это ты хотел услышать? Каким я был слабым и жалким ничтожеством? Моро отбросил полотенце на пол и быстро покинул распаренную комнату, оставляя в высшей степени негодующего Иллуми одного. — Хисока… *** Ночь была спокойна. Лёгкий ветерок тихо игрался с листвой деревьев за окном, а растущая Луна, не скрываемая облаками, мягко освещала окрестности небольшой деревушки прохладным светом. Кто-то ласково тряхнул за плечо, заставляя нехотя разлепить глаза и начать потирать их ото сна. — Мам? Это ты? — Да, мой маленький. Нам пора. Голос был незнаком, и мальчик, чуть хмурясь, уставился ещё сонно на женщину, сидящую на его кровати. — Вы не моя мама… — Конечно, твоя, — женщина, поправив каштановый локон, выбившийся из низкого хвоста, по-доброму улыбнулась и аккуратно потрепала мальчика по светло-рыжим волосам. — Теперь я твоя мама. — Как это? — Идём, — она поднялась и протянула руку растерянному ребёнку. — Познакомишься с папой. Мальчик в недоумении посмотрел на женщину, пару раз моргнув, но та выглядела очень дружелюбно, так что интуитивно он взялся пальчиками за её ладонь и слез с постели. Они вышли в коридор и сразу направились в спальню родителей. Может, они скажут, почему вдруг появилась вторая мама? За дверью комнаты послышались странные звуки, но когда она отворилась, осознание реальности приходило слишком долго. Связанные сидя на собственной кровати родители, увидев сына в дверном проёме, взмолились, пытаясь сквозь кляпы в их ртах умолять незваных гостей отпустить его. Однако высокий худощавый мужчина, что нависал над ними, таким простым и лёгким движением полоснул мать по горлу, что мальчик и не сразу понял, что произошло, пока кровь не начала заливать стены. Отец истошно закричал, обливаясь слезами и беспомощно наблюдая, как глаза его супруги медленно угасают, а ребёнок с застывшим на лице ужасом смотрел на багровые брызги, фонтаном вырывающиеся из тела матери. — М… Мама… — У тебя начинается новая жизнь, милый, — неизвестная женщина продолжала с улыбкой держать маленькую подрагивающую ручку. — Наблюдай же, как сегодня рождаешься обновлённый ты. Шея отца была перерезана так же легко и плавно, и, умирая, он не отрываясь отчаянно смотрел на замершего на месте сына, пока веки безвольно не опустились навсегда. Секунда тишины. Затем ещё одна. Высокий детский крик, отражаясь от стен, вдруг разнёсся по комнате, вырываясь из лёгких. Понимание пришло внезапно, окатило ледяным ужасом с головы до ног, и слёзы горячими струйками полились по щекам, а тело само двинулось вперёд. — Мама! Папа! — оцепенение прошло, и мальчик в истерике побежал к постели родителей, залитой кровью, но чужой мужчина подхватил его на руки с весёлым смехом и крепко прижал свою широкую ладонь к его рту. — Ну-ну, малец, полегче. Какой прыткий. Попытки вырваться не закончились ничем полезным. Женщина просто сняла окровавленную верёвку с бледнеющего трупа отца, небрежно откидывая его бездвижные освобождённые конечности в стороны, и туго связала ей брыкающегося ребёнка. В сознании что-то разбилось вдребезги. Стало кучей мелких, незначительных осколков, не более. Его куда-то неспешно несли. Уносили от родного дома всё дальше и дальше, шаг за шагом. Сил на слёзы уже не было, а руки и ноги были стёрты в кровь от верёвок. Осталась только пустота. Всеобъемлющая, безжалостная, заполняющая собой всё внутри. Мальчик лишь безвольно обмяк в руках мужчины, буравя стеклянным взглядом пространство перед собой. В глазах навсегда отпечатались эти образы: всё окрашено в багровый цвет, брызги на стенах, на семейном фото в рамочке, что стояло на маминой тумбе рядом с кроватью, кровь на мягкой постели, в которую мальчик залезал, когда ему снились кошмары, безжизненные тела родителей, что всегда оберегали его от этих кошмаров, лежат на кровати сломанными куклами. Рука больше не зажимала его рот, но и кричать казалось бессмысленно. В их деревне соседние дома находились слишком далеко друг от друга — никто не придёт на помощь. Да и некому больше помогать. Они уже мертвы. Мама и папа мертвы. Долгая дорога в багажнике машины пролетела быстро, как будто само время потеряло значение, а мир утратил все краски. Затем снова чужие руки. Словно наблюдать за всем вокруг теперь приходилось из аквариума, пейзажи просто отстранённо сменяли друг друга, не требуя участия и даже внимания. Мальчика уложили на что-то мягкое, и только в этот момент он, проморгавшись, сфокусировал зрачки на мужчине перед собой, как если бы до этого он просто спал. — Привет, пацан, — ласково улыбнулся незнакомец. — Пришёл в себя? Слышишь, что я говорю? — Где… Где папа и мама? — тихо прошептал он, всё ещё надеясь, что то был жуткий, кошмарный сон. — Мы твои папа и… — мужчина вдруг повернул голову и подозвал кого-то рукой, после чего в небольшую, но светлую комнатушку зашла та женщина. — …и мама. — Привет, мой маленький, — она выглядела очень счастливой, её черты лица были мягкими, спокойными, будто не произошло ничего дурного. — У тебя такие красивые глазки. Цвета Солнца. Мальчик опустил взгляд, чувствуя на запястьях и щиколотках до сих пор немного влажную от крови верёвку, и его личико невольно вновь скривилось от боли, плечи задрожали, а из янтарных глаз брызнули горькие слёзы. *** Он пролежал так три дня, пялясь в окно. Верёвки сняли, поставили металлическое ведро в угол вместо туалета, но дверь всегда оставалась заперта. А ещё дом двигался: судя по всему, это был трейлер, а ребёнка держали в одной из его небольших комнатушек. Измотанная нервная система вынуждала периодически погружаться в дрёму, но пережитый кошмар, снова и снова всплывающий в памяти как наяву, заставлял тут же распахивать глаза, вновь бесконечно рыдать и звать родителей. Женщина иногда приходила кормить его, но мальчик только бессмысленно смотрел куда-то сквозь неё и ничего не ел, и тогда она уходила расстроенная. Однако каждый раз следом возвращался мужчина с этой же тарелкой, брал в руку челюсть ребёнка, открывал ему рот и запихивал еду ложка за ложкой, чуть ли не доставая ей до самой глотки, игнорируя напрочь кашель и выступающие слёзы от того, что мальчик давился. — Хисока, как ты? Поспал хоть немного? — женщина заглянула в комнатку, когда на четвёртый день трейлер окончательно остановился. — Меня не так зовут, — тихо промямлил он в ответ, разглядывая потолок уставшими, покрасневшими глазами. — Я же говорила, милый, теперь это твоё имя, — она улыбнулась и присела на небольшую кроватку. — Мы приехали в наше поселение. Тут есть другие детишки, хочешь с ними поиграть? — Я хочу к маме, — светлые брови в очередной раз жалобно уложились домиком, а нижняя губа задрожала в приступе подступающих слёз. — Ну-ну, — женщина аккуратно приподняла мальчика и обняла его, мягко поглаживая по волосам, но вдруг заговорила тихо, будто боялась, что её могут услышать. — Твои родители были слабы, они не смогли защитить не то что тебя, но даже самих себя. А мы сможем. Будь хорошим мальчиком, иначе может случиться что-то не очень хорошее. Она отстранилась и серьёзно посмотрела на ребёнка, и тот, проглатывая ком в горле, слабо кивнул. — Вот и умничка. Пойдём, я тебе всё покажу. На выходе из дома на колёсах в глаза сразу ударил жаркий летний день. Поселение, представляющее собой небольшую котловину, окружённую холмами, кишило снующими туда-сюда людьми. Повсюду стояли такие же трейлеры. Чуть в стороне пристроились несколько мангалов, от которых тянулся аппетитный аромат жареного мяса. Дети разного возраста играли в мяч, бестолково кидая его друг другу и ловя. Всё это больше напоминало пикник. Вдруг, оглядевшись, мальчик громко закричал, выбегая вперёд и привлекая к себе всё внимание. — Помогите! Это не мои родители! Они моих маму с папой… Они убили их! — ребёнок в панике перебегал испуганными глазами по равнодушным лицам публики. — Хоть кто-нибудь! Помогите мне! — Хисока! — грозный тон мужчины послышался откуда-то сбоку, и мальчик вздрогнул. — Что за цирк ты здесь устроил? — Он что, новенький? — небрежно спросил здоровый мужик, что стоял у одного из мангалов. — Да, извините его, пожалуйста, — похититель подошёл к замершему в ужасе ребёнку и схватил его за руку. — Несколько дней назад только взяли, он ещё не освоился. — Хисока, значит? — мужчина, почесав густую бороду, отошёл от мангала и присел на корточки перед мальчишкой. — Слушай, мы все здесь так живём. Я когда-то сам был на твоём месте много лет назад. И вот, что могу тебе сказать: чем быстрее ты поймёшь, что это отныне твой дом, а они теперь твои родители, тем быстрее начнёшь жить нормальной жизнью. А захочешь умотать отсюда… — он указал пальцем на вершину одного из холмов, где слабо виднелся силуэт человека. — …тебя просто подстрелят. Понял? Мальчик ошарашенно замер, разглядывая бесстрастные глаза напротив, но вдруг его одёрнули. — Пойдём, Хисока, посидишь внутри, пока не научишься себя вести, — похититель потащил ещё не опомнившегося мальчика за руку, за чем с жалостью проследила женщина, стоя в стороне. *** Дни сменяли друг друга один за другим. Их поселение никогда не задерживалось дольше месяца на одном месте, поэтому покачивание трейлера в дороге стало привычным. Сначала мальчик пытался бежать при каждом удобном случае, отказывался от еды, огрызался, устраивал истерики, бил посуду, но спустя три месяца устал бороться. Не было никакого смысла в этом. Ни в чём уже его не было. Однажды он просто вышел из своей комнатушки и предложил помочь женщине, что выдавала себя за его мать, с готовкой. Она даже застыла в тот момент у миниатюрной газовой плиты на несколько секунд, а затем радостно всплеснула руками и всучила ребёнку несколько картошин, которые нужно было почистить. Он перестал поправлять похитителей, когда те называли его чужим именем. Не всё ли равно, как его зовут? Хисока не самое плохое имя. За примерное поведение его стали выпускать на улицу погулять, хоть и всё ещё под присмотром. Но он бы не стал убегать: стрелков по округе было достаточно, они дежурили круглосуточно, периодически сменяя друг друга, и всегда располагались на возвышенностях, чтобы видеть всё. Мальчик уже был научен, что стоит только попробовать бежать — предупредительная дробь из ружья сразу отпечатается на земле рядом с ногами. Он наблюдал. Все эти люди вели себя так обычно. Все были дружелюбны, помогали друг другу. Другие похищенные дети играли, веселились, радовались жизни. А он сидел в стороне, смотря на это, и не понимал. «Почему вы улыбаетесь?» В один день он не выдержал и рискнул задать этот вопрос одной девочке чуть постарше, на что та взглянула так удивлённо, будто ответ был и так очевиден. — Потому что мне весело, — она рассмеялась. — Тут же так хорошо, все такие добрые, почему мне не улыбаться? Ты подожди, скоро приживёшься. Он не видел никакой доброты. Не видел веселья. Он видел тюрьму. Спустя год после похищения сам он так ни разу и не улыбнулся. Названная мать испекла ему вдруг торт зачем-то, всё поселение начало его дружно поздравлять, а Хисока откровенно не понимал, в чём дело. — У тебя сегодня День рождения, — усмехнулся на вопрос мальчика его «отец». — Ровно год назад, шестого июня, мы забрали тебя к себе. Хисока опустил голову, опустошённо глядя себе под ноги, и тихонько, обессиленно заплакал, прикладывая ладошки к лицу. «Почему вы это празднуете?» — Ну что ты, не плачь, — мужчина похлопал ребёнка по плечу. — Знаешь, Хисока, я хотел сделать тебе сюрприз, но так и быть, скажу уже сейчас. Я приготовил тебе традиционный подарок в честь такого особенного дня. Подарю его вечером, потерпи немного. Ему не нужны были подарки. Ему нужно было его украденное детство и настоящие, живые родители. Подарок, о котором говорил «отец», оказался ещё более худшим событием, чем этот ужасный праздник. Пока «мать» сидела с соседями у костра, напевая какие-то народные песни, похититель позвал Хисоку в трейлер, запер дверь, приказал раздеться и лечь животом на кровать. Так отвратительно, унизительно и мерзко мальчик себя никогда не чувствовал. Мужчина уткнул его лицом в подушку, поэтому приглушённых криков боли никому не было слышно. От грубых толчков даже абстрагироваться никак не получалось, минута ощущалась часами невыносимой пытки, а в памяти снова непрошено начали всплывать образы мёртвых тел на окровавленной постели. В голове что-то в очередной раз перевернулось. Что-то необратимо сломалось внутри. Мальчик пролежал без движения несколько часов с застывшими, широко раскрытыми от ужаса глазами. Он больше вообще ничего не чувствовал. Даже слёзы высохли: от них не было никакого толку. Абсолютное, безысходное бессилие. Не хотелось ни двигаться, ни дышать, ни ощущать запах этих людей. Хотелось раствориться и исчезнуть без следа из этого гнилого мира. Осторожное прикосновение заставило дёрнуться всем телом и зажмуриться в ожидании нового кошмара, но его лишь аккуратно приподняли и перевернули. То оказалась женщина. — Папа перестарался в первый раз, да? — она сочувственно улыбнулась и, укутав в полотенце, подняла ребёнка на руки. Она вынесла его из передвижного дома и понесла в купель. — Ничего, попривыкнешь. Такая уж традиция. Женщина омыла его, стёрла кровь с внутренней стороны худых бёдер, а затем обсушила полотенцем и отнесла обратно в трейлер. — Постой тут немножко, я поменяю постель. Она поставила на ноги мальчика в уголке комнаты, сняла окровавленное бельё с кровати и достала из шкафчика сменное. А он немигающим взглядом смотрел на неё и впервые в жизни закипал от праведного гнева, от дикой, необузданной ярости. «Почему ты всегда делаешь вид, что всё хорошо?» *** Прошло ещё два года. Хисока не понимал, зачем вообще продолжает дышать. Рутина дней поглотила его с головой. Утром «отец» тренировал его ловкости рук — на манекене была надета куртка с множеством карманов, на каждом из которых висел колокольчик, и задача состояла в том, чтобы вытащить кошелёк, что лежал в одном из этих карманов, так, чтобы ни один колокольчик не прозвенел. Конечно, как ещё им зарабатывать деньги, если не воровством? Днём они вместе с парой-тройкой соседей и их «сыновьями» шли в ближайший лес собирать хворост и колоть дрова. В свободное время, пока другие дети носились с мячом, он читал книги, которые нашёл ненужными и забытыми в выброшенном барахле соседей. К счастью, родные родители довольно рано научили его читать. Вечером он помогал «матери» с готовкой и уборкой, монотонно рассказывая ей изо дня в день одно и то же о том, как прошёл его день. А ночью, примерно раз в неделю-полторы, терпел, когда «отец» заглядывал в его комнату якобы пожелать добрых снов. Такая традиция. «Единение отца с сыном». Всех мальчиков насиловали, начиная с года их пребывания в этом концлагере, и почему-то все они воспринимали это как должное, будто так и должно быть в любой семье. За свои последние два года Хисока тоже привык. Не кричал, не сопротивлялся. Просто послушно и молча стягивал с себя одежду и ложился на живот, утыкаясь безразличным взглядом в стену. Было уже даже не больно, просто противно от тяжёлого, рваного дыхания сверху, от грубых потных рук, жадно сминающих кожу, от влажных звуков и ритмичных толчков, заставляющих безвольно елозить по постели туда-сюда. Было не больно. Хисока привык. Но каждый раз в мозгах что-то безвозвратно смещалось. Нечто очень важное терялось всё глубже и глубже. Терялось чувство, будто он вообще человек. Закончив, мужчина всегда оставлял мальчику на подушке сладости, но тот никогда их не брал, хотя они и были редкостью в поселении. Он их просто выбрасывал, а затем спокойно шёл в купель, пока все в округе уже спали, смывал с себя кровь и сперму и возвращался в свою постель, даже не меняя простынь. Казалось, будто у него отняли всё. Не только родителей, свободу, детскую беззаботность, но и заодно, будто этого всего было мало, способность чувствовать вообще хоть что-то. Другие дети охотно помогали своим фальшивым родителям, ходили с ними на охоту, рыбалку, продолжали веселиться и играть в своё свободное время, а Хисока лишь с презрением смотрел на них каждый чёртов день. «Почему они вообще живут?» Но однажды он вдруг заметил незнакомого мальчика с иссиня-чёрными волосами примерно того же возраста, в котором был он сам, когда его забрали в поселение. Тот, одиноко сидя на самодельной лавке, смотрел вперёд себя большими пустыми глазами, а по щекам его стекали ручейки слёз. Хисока огляделся и, не заметив никого из своих названных родителей, медленно подошёл к нему. — Привет. Незнакомый мальчик вздрогнул и отвёл взгляд в сторону, мелко дрожа всем телом от страха. Тогда Хисока присел к нему рядом, но не слишком близко, чтобы не спугнуть. — Не бойся, я не на их стороне. Они и твоих родителей убили, да? Мальчик хныкнул и скривился, заливаясь слезами с новой силой. — Тише, а то тебя заберут домой. Хисока посмотрел по сторонам, проверяя, чтобы никто не заметил эту тихую истерику, а мальчик тем временем всё же проглотил горький ком в горле, немного успокоившись, и уставился на нового знакомого, чуть шмыгая носом. — Как тебя зовут? По-настоящему? — Хисока снова повернулся к мальчику. — Декато, — тихо прошептал он и вытер влажные щёки. — Декато Моро. А тебя? Рыжеволосый открыл было рот, но вдруг застыл на несколько секунд и ошарашенно опустил глаза. Он не мог вспомнить. На языке едва осязаемо вертелось, но не давало ухватиться. Он забыл своё имя. — Хисока. Меня зовут Хисока. *** Иллуми аккуратно приоткрыл дверь в спальню. Он понятия не имел, что делать и что говорить. Утешать кого-то ему ещё никогда не приходилось. Тем более он не мог и предположить, что могло в подобной ситуации утешить Хисоку. Тот сидел, так и не одевшись, на краю постели и смотрел себе под ноги, упираясь локтями в бёдра и сцепив пальцы в замок, но поднял взгляд на вошедшего, замирая на пару секунд. — Прости, Иллу, — Моро натянуто улыбнулся. — Наговорил тебе ерунды всякой. Золдик пару раз задумчиво моргнул и наконец прошёл в комнату, садясь рядом на кровать. Ещё с минуту они просто молчали. — Я не знаю, что говорить, — честно признался брюнет. — А это обязательно? Иллуми выдохнул и, развернувшись к фокуснику, притянул его к себе, прижимаясь щекой к его щеке и ласково укладывая ладонь на его затылок. Хисока застыл на несколько мгновений, но всё же обнял в ответ, слегка расслабляясь. — Ты действительно можешь мне рассказать, — осторожно прервал идиллию Золдик. — А можешь не говорить, если не захочешь. Прости, что давил. Но хочу, чтобы ты понимал, что мы больше не каждый сам за себя, мы друг за друга. И ты не один. — Ох, милый Иллуми, когда ты стал таким сентиментальным? — усмехнулся Моро. — Это не сантименты, это факт. Золдики заводят отношения один раз и на всю жизнь, так что мы теперь семья, — брюнет отстранился. — Досадно, что ты этого ещё не понял. — Я понимаю это как никто другой, Луми, — Хисока, мягко улыбаясь, легонько ударил Иллуми пальцем по кончику носа. — Но даже той малой части, что я тебе уже рассказал год назад, не знает никто. Было неприятно от того, что ты, единственный человек, которому я так сильно доверился, владея чем-то настолько личным обо мне, решил это препарировать. — Мне жаль, что ты расцениваешь это так. Я вовсе не… — брюнет задумался на мгновение. На самом деле это действительно было именно так. Он препарировал его прошлое, позволил себе копаться в нём без всякого на то разрешения. — Да, ты прав, мне не стоило лезть. Я просто подумал, что смогу как-то помочь, но не учёл, что о помощи ты не просил. Извини. Моро окончательно расслабился, улыбаясь чуть шире, теперь уже искренне, и приблизился, невесомо целуя Золдика в губы. — Спасибо за понимание, дорогой Иллуми, ты такой душка, — Хисока развернулся, забрался на кровать полностью, усаживаясь у изголовья, и похлопал по месту рядом с собой. — Так тебе будет удобнее слушать, история долгая. — Ты?.. — брюнет слегка сдвинул брови в недоумении, но всё же забрался следом и улёгся головой на бёдра фокусника, раскидывая ещё влажные после ванной волосы по его ногам. — Ты всё-таки хочешь рассказать? — Теперь, когда ты понял свою ошибку, да. К тому же, полагаю, это будет честно. О тебе и о твоём прошлом я знаю, наверное, всё, — Хисока стал любовно перебирать пальцами чёрные пряди, пока Иллуми во все глаза смотрел на его лицо, готовый внимательно слушать. — Мне было шесть…