Осторожная жестокость

Хисока зачем-то пытался заботиться о новеньком, стал проводить с ним почти всё свободное время, старался давать какие-то советы, читал ему и учил читать самостоятельно. Ему это самому было приятно, впервые за всё проведённое время в поселении появилась хоть какая-то небольшая мотивация вставать по утрам и вообще жить, от этого становилось легче. А ещё с этим мальчиком он начал иногда, очень редко, но улыбаться. — Мне сказали, что у меня сегодня День рождения, — Декато подошёл с растерянным видом к Хисоке, когда того наконец выпустили на улицу после утренних тренировок с карманами и колокольчиками. — Что? — рыжеволосый нахмурился и, задумавшись, уселся на лавочку. — Уже год… — Мой настоящий День рождения тринадцатого апреля, я помню, — Декато сел рядом и уложил голову на плечо старшего мальчика. Они каждый день проговаривали вслух его настоящие имя и дату рождения, чтобы он не забыл. — Да дело не в этом, — Хисока омрачнел и холодно уставился на того самого огромного мужика, которого встретил в первый день в поселении. Его звали Кёдай. И он был названным отцом Декато. — Послушай, сегодня вечером отказывайся идти с ним куда-то один. — Ты про папу? — Он не папа тебе, — цокнул языком Хисока и, развернувшись к мальчику, взял его за плечи. — Я серьёзно. Сегодня он собирается сделать с тобой что-то нехорошее. Спрячь под кроватью что-нибудь. Ты не должен ему позволить, ты должен дать отпор. Понял? — Ну… Понял, — Декато недоумённо моргнул. — Что он хочет сделать? Что мне спрятать? — Просто поверь, что тебе не понравится, — Хисока отпустил его и упёрся локтями в колени, снова переводя хмурый взгляд на Кёдая, что о чём-то перешучивался со своими друзьями в стороне. — Спрячь сковородку какую. Огреешь ей его по голове, когда полезет. — Ладно, — мальчик уверенно кивнул и, слабо улыбнувшись, робко приобнял рыжеволосого. — Спасибо, братец. Хисока опешил и широко раскрыл глаза, уткнувшись ими в Декато. «Братец»? У него не было ни братьев, ни сестёр до похищения, да и друзей ещё не успел толком завести, поэтому эти тёплые объятия от, казалось бы, чужого человека ощущались необычно, но довольно приятно. Он задумался на несколько секунд и вдруг крепко обнял мальчика в ответ. Может, у него ещё получится иметь настоящую семью? Той ночью он не мог уснуть, кусая губы, и всё стрелял взглядом в потолок в нетерпении, периодически поднимаясь с постели и прислушиваясь к звукам улицы из окна. Прошло довольно много времени, всё поселение уже давно спало крепким сном, и мальчик, печально отворачиваясь к стенке, уже подумал, что у его друга ничего не вышло, но наконец в одном из соседних трейлеров послышались ругань и грохот. Хисока резко подскочил на кровати, восторженно вздыхая, как если бы вынырнул из воды после долгого заплыва. У Декато получилось. Он смог нарушить ход этой проклятой традиции. Хисока лёг обратно, воодушевлённо глядя в окно и укутываясь в одеяло со спокойной душой. Во что бы то ни стало они теперь будут бороться. Они с Декато смогут убедить всех остальных мальчишек прекратить это терпеть, они смогут всё изменить. А когда повзрослеют, то распустят поселение и бесконечные убийства и похищения прекратятся. Больше не будет разрушенных семей, не будет горя и слёз. Не будет сломанного детства. Больше ни у кого. *** — Ты сделал это! — радостно подбежал к Декато на улице рыжеволосый на следующий день. — Да! Он зашёл ко мне ночью, сказал отвернуться и вести себя тихо, а я его ка-ак бахнул чайником! — мальчик рассказывал так оживлённо, жестикулируя в такт словам, словно сам не мог поверить в то, что говорил. — У него глазищи были такие, как будто он медведя увидел. — Отлично! Теперь нам надо сказать остальным. — Да! Только давай вечером, а то сейчас меня на охоту заберут. — На охоту? — Хисока изогнул бровь. — Они ж только взрослых мальчишек берут с собой. Что тебе там делать? — Не знаю, — Декато пожал плечами. — Может, я ночью показал, что могу драться, и папа решил, что я готов? — Он тебе не… — Хисока! — окликнул одного из мальчиков мужчина — его «отец». — Идём, сынок, хвороста натаскать надо. С охоты в этот раз мяса очень много должно быть. — Да, иду, — вяло откликнулся тот и потрепал пятернёй чёрные волосы друга. — Ладно, потом расскажешь, что на охоте было. — Угу, — Декато кивнул с улыбкой и понёсся к своему дому на колёсах в предвкушении. *** На следующий день Декато не было на улице. И на следующий тоже. И потом. Хисока даже старался почаще, будто бы невзначай, ошиваться поближе к трейлеру Кёдая, пытаясь понять, где прячут друга, но, не привлекая внимания, было сложно что-то разглядеть в окнах. Спустя неделю мальчик занервничал и, хоть он редко обращался с чем-то к своим «родителям», на этот раз не выдержал и спросил у «матери» прямо, пока она мыла посуду после ужина: — Слушай, а ты не знаешь, куда делся Де… Мидера? — этим именем Декато окрестили в поселении. — Ох, милый, а вы дружили? — женщина вздохнула с лёгкой грустью, и Хисока нахмурился. — Мидера был непослушным мальчиком. Мы всем детишкам даём время освоиться, но прошёл уже год, а на свой День рождения, представь себе, он ударил собственного отца и оборвал традиционный обряд посвящения. Пришлось… как бы сказать… отпустить его. — Что?! — Хисока чуть не вскрикнул ошарашенно. Неужели он зря тогда сдался много лет назад? Неужели надо было просто и дальше гнуть свою линию, и его бы отпустили? — То есть ему просто дали уйти? — Нет, ну что ты, — женщина поджала губы, гадая, какие подобрать слова. — Его ведь на охоту взяли накануне, да? — Да, а как ты узнала? — Как ты думаешь, почему охотиться берут только взрослых? — Ну там же звери дикие, сила нужна. — Точно. Тебя, наверное, удивило, что его, такого малыша, решили взять с собой? — Погоди… — Хисока побледнел от закравшейся на подкорку сознания мысли и пошатнулся. — Мы не можем просто отпускать из поселения тех детишек, которых уже взяли. Они могут рассказать, где нас искать. — Нет, ты же не хочешь сказать… — Их используют как приманку для крупной дичи. Тяжёлая тишина резанула по ушам, пока женщина продолжала как ни в чём не бывало смывать мыло с тарелок. Закончив, она вытерла от воды руки и повернулась к белому, как лист бумаги, мальчику. — Потому и мяса так много было, нашим мужчинам удалось целых два медведя подстрелить. — Пока они его… ели?.. — Ну… Звучит это, конечно, печально, — «мать» вздохнула, будто рассказывала о чём-то крайне скучном. — Но зато Мидера стал частью природного цикла, это правильно и естественно. И мы ему очень благодарны за его жертву. — Что в этом может быть правильного? — Хисока безвольно осел на пол, стеклянными глазами пялясь в одну точку. — Вы убили его родителей, забрали его из родного дома, а потом скормили медведям из-за того, что он не хотел терпеть этот ваш отвратительный обряд. Что из этого правильно? — Хисока, перестань говорить такое, — женщина напряглась вдруг. — Что естественного в том, что вы отняли у меня маму? — мальчик задрожал всем телом, прикусывая до боли губу и сжимая кулаки. Вся многолетняя обида будто разом решила без спроса вылиться именно в этот миг. — Хисока! — Ответь мне, наконец, что естественного в том, что со мной делает этот мужик по ночам?! — он поднял разъярённый взгляд, чувствуя, как заходится сердце в диком ритме. — Как ты можешь позволять ему это?! Ты его жена, так почему он делает это со мной?! Почему Декато должен был умереть, чтобы этого не сделали с ним?! — Тихо ты! — женщина испуганно упала на колени перед ним и зажала ему рот рукой. — Если кто услышит, то и тебя тоже… В трейлер устало вошёл «отец» и удивлённо уставился на взволнованную жену и мальчика, чей рот она закрывала ладонью. Но та вдруг с улыбкой обняла ребёнка и погладила по голове. — Негодник, нахватался от мужиков бранных слов, — засмеялась она и отпряла, поднимаясь с колен и глядя на «сына» проникновенно. — Не говори больше ничего такого, пожалуйста. Иди спать, мой маленький, сладких снов. Хисока замолк, снова ощущая на своей шее неосязаемую, но невыносимо тяжёлую цепь. Он поднялся, двигаясь машинально, и послушно пошёл к себе, опустошённо глядя перед собой. У него опять отняли семью. Он снова один. Мальчик смотрел всю ночь в потолок. Его слёзы закончились ещё три года назад. Он больше не чувствовал боли, только раздражающее давление в груди, которое не находило выход. — Декато Моро, — прошептал он тихо и, повернув голову, тоскливо посмотрел через окно на россыпь звёзд в тёмном небе. — Я не забуду твоего имени. *** Иллуми слушал внимательно, ни разу не перебил и иногда отрывал задумчивый взгляд от потолка, глядя на фокусника хмуро. Ему было бы совершенно плевать, если бы это произошло с каким угодно другим ребёнком, но это была история Хисоки. Его Хисоки. — Я не понимаю, — брюнет тяжело вздохнул, когда Моро сделал паузу, пытаясь выудить из закоулков памяти, что произошло дальше. — Что именно? — отвлёкся тот, приподнимая брови в вопросе. — Почему остальные дети не замечали всей ненормальности происходящего? Почему вырастали в итоге в своих похитителей? — Хм… — мягкая улыбка расползлась по губам Хисоки, и он ласково провёл ладонью по груди Иллуми. — Ты злишься на родителей за то, что они пытали и травили тебя годами, чтобы ты привык? — Нет, конечно, это ведь… — А если бы у тебя когда-нибудь появился свой ребёнок, ты бы воспитывал его так же? — Само собой, хотя вряд ли это когда-нибудь произойдёт, — Золдик некоторое время смотрел в ухмыляющиеся жёлтые радужки, а потом отвёл взгляд, слегка кивнув. — Я понял. — Во всём поселении только я один был ненормальным. Уж не знаю, с чем это связано, но догадываюсь, что, возможно, у меня слишком рано развилось критическое мышление из-за того, что настоящие родители научили меня читать, считать и писать ещё до школы. — А «Моро» это?.. — аккуратно уточнил брюнет. — Да, это фамилия того мальчика, — фокусник улыбнулся, поглаживая Золдика по волосам и слегка массируя кожу головы. — Своеобразная дань памяти. Чтобы я не забывал, почему стал тем, кем являюсь. — Поэтому ты пошёл тогда за мной? Я тебе его напомнил? — Иллуми поднялся с бёдер Хисоки и тоже сел у изголовья рядом с ним, складывая ноги лотосом. — О, ну что ты, Иллу, не оскорбляй себя так, — Моро махнул рукой, чуть не смеясь. — Он был обычным заурядным мальчиком, я и цвет его волос вспомнил сейчас только потому, что у тебя такой же. Когда я пошёл за тобой в нашу первую встречу, я не преследовал никаких призраков прошлого, мне действительно просто очень понравилась твоя аура. — Они у нас комплементарны. Мне твоя тоже всегда нравилась, — Иллуми буднично повёл плечом, будто говорил о чём-то очевидном. — Учитывая наши особенности характеров, это довольно большая редкость. Я заметил это ещё в самом начале, но решил игнорировать. — Хорошо, что я не сделал так же. Секс с тобой стоил четырнадцати лет ожидания, — Моро ехидно усмехнулся, ласково проводя пальцами по бедру сидящего рядом Иллуми. — Кстати, — вдруг приподнял удивлённо брови брюнет. — Почему ты вообще любишь секс после всего произошедшего? Я полагал, что он психологически неприятен жертвам… — он вдруг застыл, не зная, какое слово корректнее подобрать. — Изнасилования, — равнодушно пожал плечами Хисока, продолжая недосказанность. — Называй вещи своими именами. — Ну так? — Ты забегаешь вперёд, милый Иллуми. *** Дни снова взяли свой черёд. Но мальчик не мог перестать думать о том, что, если бы он не убедил Декато сопротивляться, тот был бы жив, пусть и сломлен. Свыкся бы потихоньку, как сам Хисока, и, возможно, однажды они бы стали одними из тех идиотов, что беззаботно играют в мяч целыми днями. А вдруг, это было бы правильно? Зачем он только просил его бороться? Ради чего? Может, пора уже наконец принять эту жизнь и жить как все? Поток мыслей прервал тот самый спортивный снаряд, упавший внезапно на колени. — Эй, Хисока, кидай теперь ты, раз мяч у тебя! — крикнул один из детей, размахивая руками. — Давай! Сыграй с нами хоть разок, а то всё сидишь там один! — подхватил другой. — Сыграть? — рыжеволосый продолжал безразлично пялиться на самодельный мяч, обтянутый кожей кабана и наполненный землёй и сухими листьями — не слишком лёгкий, не слишком тяжёлый. — Он не пойдёт, — мальчишка постарше вдруг вставил своё слово. — Слабаки не вступают в бой, потому что знают, что проиграют. — Что? — Хисока вдруг поднял взгляд, упираясь жёлтыми радужками в задиру. — Что ты сказал? — Что слышал. Ты слабак. Были б силы, попробовал бы хоть. «Твои родители были слабы», — прозвучала вдруг в голове фраза, сказанная ему женщиной четыре года назад. «Слабаки не вступают в бой, потому что знают, что проиграют», — повторил внутренний голос за старшим мальчиком, и тело будто ударило током. «Ты слабак». — Верно… — Хисока снова опустил взгляд, разглядывая мяч с пока ещё неясным для себя озарением. Надоело постоянно чувствовать себя ничтожеством и лить слёзы. Надоело наблюдать со стороны и терпеть. Надоело терять. Надоело быть слабым. — Так ты поиграешь с нами? — недоуменно спросил один из ребят, почесав голову. — Я? С вами? Хисока поднялся на ноги с лавочки и пренебрежительно сощурился, разрывая голыми пальцами потрёпанную кабанью кожу по швам и демонстративно вываливая на землю содержимое мяча, а затем спокойно вернулся в свой трейлер под ошарашенные взгляды ребятни. Дома как обычно никого не было днём. «Мать» поехала в город поворовать, купить овощей и питьевой воды на соседском трейлере, который всегда берёт, потому что тот быстрее, а у «отца» была его очередь идти на охоту за мясом. Хисока встал перед небольшим зеркалом на дверце шкафчика в своей комнате и сделал глубокий вдох. Губы дрогнули и изогнулись в кривой улыбке, но та, скорее, вышла отпугивающей, и он замотал головой, смахивая с себя этот вид. Вторая попытка. — П-привет, папа, — Хисока прикрыл глаза, вновь убирая с лица натянутую улыбку, и, будто тащил на себе целый мешок картошки, тяжело выдохнул. — Ещё раз. Мальчик сглотнул и раскрыл веки. Он попытался расслабиться, разгладить свои привычно хмурые черты лица и посмотрел на себя спокойно, без тени какой-либо эмоции. Минута. Две. Хисока долго гипнотизировал собственные жёлтые глаза, в которых уже давно не было ничего, кроме сплошной болезненной пустоты, и вдруг слабо улыбнулся. Не глазами, одним только ртом. — Привет, мам, — вновь попробовал он отрепетировать, подавляя отвращение, вместо этого улыбаясь чуть шире. — Привет, пап. Хисока опустил уголки губ, опять вздохнул, словно прилагал к этому огромные усилия, а затем снова растянул губы и стал разглядывать себя, будто пытаясь привыкнуть к этому лицу. Хотелось содрать с себя его, вырвать с мясом. — Я вас люблю, — носогубная складка дёрнулась от омерзения, и уголки снова опустились. — Нет. Ещё раз. Он репетировал фальшивую улыбку до самого вечера, натурально сгорая от ненависти. Хисока специально достал из мусорки недавно выброшенную им жвачку от «отца», запихнул в рот сквозь чувство тошноты и стал разжёвывать, пытаясь впитать в себя этот вкус. Он насильно вспоминал трупы родителей, их мёртвые глаза, капли крови на стенах и улыбался. Вспоминал каждую кошмарную ночь с «отцом», каждую оставленную им на подушке сладость и улыбался. Вспоминал голос Декато, которого убил своими же собственными руками, его искренне кинутое «братец», что теперь было не более, чем просто звуком из воспоминаний, и улыбался. Он безжалостно доламывал себя, вытаскивал из сознания каждую деталь, что раньше старательно пытался забыть, расшатывал из последних сил держащиеся нервы и беспощадно уничтожал их, собирал по частям внутри себя всю эту невыносимую боль и лепил из неё улыбку. Хисока закончил пытки над собой только спустя часы, когда в сознании уже не осталось ничего, на что он не смог бы рассмеяться. Он с широко раскрытыми глазами просто продолжал разглядывать себя и не мог узнать мальчика напротив. Что-то во взгляде изменилось: стало пугающим, мрачным, отталкивающим. Нечеловеческим. Он надул небольшой шарик из жвачки и лопнул её с тихим хлопком, хищно скалясь собственному отражению. План сложился в голове сам, будто на самом деле давно уже был придуман. Хисока больше никогда не будет слабаком. Вечером «отец» вместе с несколькими другими мужчинами вернулся с охоты, хвастая на всё поселение добычей: два кабана и четырнадцать куропаток. Хватит дня на три. Пока длилось освежевание, подъехала и «мать» с целыми двумя пакетами, набитыми овощами, фруктами, банками кофе, упаковкой сахара, батоном хлеба и туалетной бумагой. Она устало внесла это всё в их трейлер, сваливая на пол, и Хисока вышел из комнаты встретить её. — Давай помогу, мам, — донёсся ласковый тон до ушей «матери», отчего она удивлённо обернулась на мальчика и застыла. — Милый, ты… Ты назвал меня мамой? — она ошарашенно облокотилась о столешницу и счастливо посмотрела на «сына». — И улыбаешься даже. Я ещё ни разу не видела твоей улыбки. Что это с тобой? — Я много думал, мам, — Хисока подошёл к пакетам и стал выкладывать их содержимое на стол. — Я ужасно себя вёл, был таким неблагодарным. Вы с папой столько делаете для меня. — Мы ведь тебя любим, — женщина совсем растаяла и присела за стол, наблюдая за мальчиком. — Я хочу извиниться. Я очень буду стараться исправиться, чтобы вы могли мной гордиться. И я тоже вас люблю, — Хисока тепло посмотрел на «мать». Его улыбка не дрогнула ни на секунду. — Папа вернулся с охоты, скоро придёт. Давай готовиться к ужину? — Да, мой маленький, — женщина смахнула пальцами крохотную слезинку с глаза. — Да, давай. Весь ужин он представлял, как однажды перережет им глотки так же, как когда-то они его родителям. И улыбался. Представлял, как делает это прямо в этот момент, как кровь заливает накрытый стол, еду, пропитывает нарезанный хлеб, попадает брызгами на него самого, стекает на пол. И в груди что-то приятно трепетало. — У тебя сегодня хорошее настроение, сын? — наконец вырвал «отец» его из мыслей. — Лыбишься весь вечер. — Да, пап, ты прав, — Хисока улыбнулся шире. — Я стал совсем другим человеком. *** — Ты намеренно разрушил свою психику окончательно? — Иллуми уставился удивлённо, но вместе с тем даже отчасти уважительно. Мало кто сможет решиться на такое. Брюнет встречал много морально сильных людей и многих из них пытал перед смертью по просьбе заказчика, но каждый без исключения до последнего момента цеплялся за свой рассудок, как будто он мог их как-то спасти. Хисока же от рассудка добровольно отказался, чтобы тот ему больше не мешал, и был прав. Более того для этого он смог самостоятельно довести себя до психоза, что на самом деле было удивительно само по себе: это не так уж просто, как может показаться. — Если дом разваливается и трещит по швам, лучше снести его и построить новый, — теперь уже Моро лежал на ногах Иллуми, всё так же играясь пальцами с уже почти сухими чёрными локонами. Над озером, что виднелось в окне комнаты, уже розовел блинчик Солнца, и его приятный шёлковый свет бережно накрывал их обнажённые тела вуалью. — Ты изменил своё восприятие травмирующих событий и ассоциативно связал их с положительными эмоциями. Я восхищён, — Иллуми проследил за тем, как от этих слов на лице фокусника растянулась улыбка. — Мне льстит слышать это от тебя, дорогой Иллуми. Я знал, что ты поймёшь то моё решение. Оно, стоит предполагать, спасло мне жизнь. И погубило множество других. *** Улыбка открывает многие двери. Благодаря ней Хисока смог подружиться с другими детьми. И благодаря ней узнал, что обряд «отцов и сыновей» должен был проводиться каждые три месяца в течение всего одного года. Кто-то из ребятни обронил об этом пару слов, а расспросить поподробнее не составило труда. Это должно было произойти всего пять раз. Тогда стало ясно, что его «отец» традицией просто прикрывался: ему это действительно нравилось. А значит, это прекрасная возможность использовать его. Хисока, делая вид, что как обычно читает, наблюдал за юными девушками в поселении, подмечал для себя то, как те ведут себя с парнями, что говорят, как двигаются. А когда все ложились спать, мальчик тихо вставал с кровати и пытался повторить этот язык тела, эти женственные, плавные движения. Слегка прогнуться в пояснице, двигать бёдрами при ходьбе, уложить руку на талию, кокетливо скосить взгляд, облизнуть губы в улыбке. «Отец», разумеется, клюнул и стал приходить по ночам чаще. На это Хисоке было плевать: он уже был изувечен, хуже бы не стало. Хуже некуда. Зато он начал получать всё, что бы ни попросил: красивую одежду, сладости, настольные игры, новые книги. Особенно новые книги. Благодаря учебникам по анатомии и различным энциклопедиям, которые ему покупал мужчина, даже не задавшись ни разу вопросом о том, зачем такое чтиво маленькому мальчику, Хисока понял, как правильно искалечить человека, чтобы он мучался в агонии, но не умирал, куда надавить, в какую сторону вывернуть, где надрезать, чтобы лишить возможности двигаться. А ещё многое узнал о диких зверях и свойствах различных растений, что было немаловажно в условиях проживания на природе. К тому же эта информация была необходима для исполнения плана: перед людьми нужно было потренироваться на животных. Уговорить «отца» взять его на охоту оказалось сложнее и получилось не с первого раза, хотя этого и следовало ожидать, ведь к охоте начинали готовить мальчиков только с шестнадцати лет. Но тот всё же согласился, когда Хисока с ним поспорил, что научится всему за один месяц, а на самой охоте будет просто наблюдать. Мужчина был уверен, что за месяц мальчик никак не сможет усвоить всего, однако быстро понял, что из Хисоки, к сожалению, вышел очень талантливый ученик. В первые же три дня он научился забираться даже на самые высокие деревья голыми руками и более того наловчился перепрыгивать с одного дерева на другое. Обычно из-за страха неправильно ухватиться и сорваться вниз мальчишки только спустя месяц-два достигали близкого к этому результата. В Хисоке никакого страха не было, ему вообще было плевать упадёт он или нет. «Отец» всё поражался и хвалил его за смелость, а то было просто абсолютное безразличие. В идеале обращаться с ножом он научился за неделю, попадал точно в цель с пятнадцати метров, чего на самом деле не мог сделать и сам мужчина. Он специально давал такие задания мальчику, чтобы тот не мог с ними справиться. Но в итоге справлялся. Хисока представлял вместо цели лица «родителей», и нож будто сам летел прямо в них. Ему прочитали целую лекцию о том, как ориентироваться по лесу, что делать, если потерялся, как идти по следам животного, и он всё подробно записывал, заучивая наизусть по ночам. «Отец» заставлял его бегать всё свободное время от ближайшего озера к купели и носить воду по одному ведру. Да так, чтобы к вечеру воды хватало на всех желающих помыться. В итоге к концу срока Хисока был, вероятно, самым быстрым и выносливым в их поселении. Месяц пролетел быстро. Наконец наступил черёд их семьи выдвигаться на охоту. Мальчик действительно справился со всем, чем его нагружал «отец», а потому отказать в просьбе ему было нельзя. Обещания их народ всегда сдерживал — хоть в этом была у них какая-то мораль. Хисоке не доверили ружьё, но дали небольшой складной нож на всякий случай. Ему этого было вполне достаточно. Ружьё он считал оружием трусов и слабаков, убить кого-то своими собственными руками, заглядывая в глаза и наблюдая, как жизнь покидает тело — это сможет сделать не каждый. — Хисока, — заговорил «отец», когда они уже подходили к границе леса. — Мы пойдём в группе с Кёдаем, держись либо его, либо меня. — Ладно, — мальчик пожал плечом и подбежал к грузному мужчине с улыбкой. — Вы, наверное, много раз убивали? — Что? — тот посмотрел вниз недоумённо, будто подумал, что ослышался. — Интересно, как вы это делаете, — Хисока смотрел вперёд и продолжал улыбаться, представляя, как человек и природа сражаются насмерть. В лесу они разделились на три группы по три человека. «Отец» с Кёдаем шли впереди, долго бродили, вглядываясь в следы на земле, а Хисока тихо усмехался и не понимал, притворяются ли эти остолопы или действительно не замечают огромного лося в ста метрах от них за массивными стволами деревьев. Он окинул взглядом увлечённых глупцов и, посчитав, что его пропажи всё равно никто не заметит, не спеша направился в сторону животного, выхватывая из-за пояса нож. Он прошёл по краю крутого отвеса, чтобы подобраться ближе, подкрался тихо, сделал свои шаги бесшумными, выровнял дыхание, и биение сердца само замедлилось, будто даже оно притаилось. Вдох. — Хисока! Какого чёрта ты один куда-то попёрся?! — раздалось вдруг громогласно в паре метров позади, и мальчик раздражённо обернулся на Кёдая, что спешил за ним тяжёлой походкой. От резкого шума зверь встрепенулся, встал на дыбы и в панике с диким рёвом бросился на мужчину, пробегая на расстоянии вытянутой руки от Хисоки. В считанные секунды не успевший сориентироваться охотник, сбитый лосем, полетел по резкому спуску вниз, а само животное, мотнув огромными рогами, пустилось вглубь леса, будто даже не заметив мальчика. — Какое расточительство, тоже мне охотники, — Хисока озадаченно покачал головой вслед лосю и подошёл к краю отвеса, глядя вниз. — Как они вообще хоть какую-то добычу умудрялись ловить? Мальчик за пару секунд спрыгнул вниз по торчащим из земли глыбам и подошёл к стонущему от боли мужчине. Даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы понять, что дела его плохи: колени вывернуты в противоположные стороны, из предплечья открыто торчит сломанная лучевая кость, по лбу стекают ручейки крови, попадая в глаза. — Господи, Хисока, позови своего отца, — чуть не плача, взмолился Кёдай, стараясь не смотреть на свои конечности. — Не стой, чтоб тебя, зови отца! Он должен быть где-то рядом. — Пап? — громко крикнул мальчик, глядя вверх, но никто не отозвался. По всей видимости, он уже был достаточно далеко от них. Тогда Хисока вдруг медленно опустил взгляд, шаг за шагом подходя к искалеченному мужчине, а улыбка сама растянулась на его губах. — Какого чёрта ты лыбишься?! — Вам больно? — мальчик присел на корточки, тщательно разглядывая переломанные ноги. — Разумеется, твою мать, мне больно! — Хорошо, — он слегка прикрыл глаза, усмехнувшись. — Что?! — Из-за вас ушла моя добыча. — Да что ты несёшь? Беги за помощью, скорее! — Теперь вы моя добыча. Хисока медленно повернул голову к страдальчески сморщенному лицу мужчины. В золотых глазах плескалось болезненное безумие, а улыбка исказилась в пугающий до мурашек, неестественный оскал. Он резким движением вывернул сломанную ногу ещё сильнее, и на всю округу раздался оглушающий крик. — Вы знали, что подобные обрывы в лесу очень опасны не только тем, что можно покалечиться, если упасть? — мальчик с силой надавил ладонью прямо на раздробленную коленную чашечку и почувствовал, как под кожей переминаются кости, сильнее смещаясь. — Звук в них рикошетом отражается и глушится стволами деревьев настолько, что наверху практически ничего не слышно. Вот ведь незадача. У мужчины не было сил ни на что, кроме отчаянного крика. Слёзы сами брызнули из его глаз от невыносимой боли. Кёдай резко кинулся на мальчика единственной здоровой рукой, пытаясь схватить его, но тому лишь потребовалось слегка отстраниться. — Ещё можешь двигаться? — хмыкнул Хисока и вновь достал нож. — Посмотрим. Связки между ключицей и суставом… Он слегка задумался, прикидывая, куда нанести удар, и внезапным выпадом набросился на мужчину, вгоняя нож ему в плечо. Снова крик. Рука безвольно обмякла. Кёдай чувствовал, что может ей двигать, но не мог её поднять. Теперь он просто лежал пластом под весом мальчишеского тела и не мог пошевелить ничем, кроме шеи. — За что? — прохрипел он, с ужасом глядя на ухмыляющегося Хисоку, что с интересом разглядывал кровь на своём ноже. — Было бы проще умирать, если бы ты знал? — мальчик тихо засмеялся. — Могу поспорить, этот же вопрос крутился в голове Декато. — Кто это такой?.. — Кёдай устало прикрыл глаза, чувствуя, как сознание постепенно ускользает от него. — Эй, не спать, — Хисока сдвинул брови, взял ладонью сломанное в открытом переломе предплечье мужчины, и пронзающая боль заставила снова широко раскрыть глаза и громко заорать. — Интересно. Твоя рука буквально сложилась пополам. Не следовало выставлять её вперёд, — мальчик сильнее согнул место перелома, чтобы лучше видеть выглядывающие из разорванной кожи кости. — Болтается как на соплях. Её теперь можно просто отрезать. Он демонстративно помотал ножом перед лицом несчастного и начал медленно водить остриём по краям раны. — Нет! Нет, умоляю, прошу, Хисока, не надо, — захлёбываясь в слезах, Кёдай в страхе уставился в жёлтые глаза, но не нашёл там ни малейшего отклика, только беспроглядную тьму. — Да, умоляй, мне нравится. Нож начал плавно разделять слои кожи и мышц под душераздирающие крики. Кровь с новой силой брызнула на землю, пропитывая её насквозь. Мужчина истерически орал, наблюдая, как постепенно его руку с лёгкостью необратимо отделяют от тела, как затем с жестокой улыбкой мальчик машет ей перед его носом, как он слизывает с ножа его кровь. — Что ж, с тобой было весело, — Хисока уложил отрезанную руку на грудь бледнеющего мужчины. — Больше ты меня ничем не сможешь развлечь. Повеселись лучше с тем большим парнем, кажется, ты ему понравился. Мальчик указал пальцем в сторону, и Кёдай слабо повернул голову. Из-за деревьев виднелся громадный тёмный силуэт медведя, медленно подбирающегося к ним. — Нет, Господи, нет! Забери меня, забери! — Пока-пока! Хисока улыбнулся чуть шире и резко подпрыгнул, ловко хватаясь за выступы на отвесе и легко забираясь наверх. Он уселся на край и наблюдал, как зверь подбирается к искалеченному телу, принюхивается, как начинает неспешно разрывать своими острыми когтями грудную клетку, достаёт зубами внутренние органы и лакомится ими. Он смотрел увлечённо, будто по телевизору показывали мультфильм, и периодически посмеивался, пока не услышал позади себя осторожные шаги. Хисока обернулся и увидел своего «отца», тут же убирая с лица улыбку. — Почему ты один? — мужчина подошёл к нему и глянул вниз, тут же приходя в ужас. Он мигом достал из-за спины ружьё и выстрелил в медведя несколько раз, пока животное не свалилось на земь. — О Господи… Кое-как он смог аккуратно спуститься вниз, пока Хисока так и сидел на месте, а затем в панике подбежал к зверю, что лежал поверх разодранного человеческого трупа. *** Кёдаю устроили похороны с почестями. Все, кто близко знал его, произносили громкие речи, а Хисока лишь со скучающим видом разглядывал небо над головой, ощущая на себе пристальный взгляд. «Отец» что-то заподозрил. Мальчик понял это, когда услышал разговор «родителей» в трейлере, пока те думали, что его внутри нет: — Клянусь, он смотрел на это и смеялся! — Брось, это вздор, тебе показалось. Хисока — хороший, добрый мальчик. В последние месяцы так вообще солнышко, — отвечала спокойно «мать», не веря в услышанное. — Да? А ножевое ранение в плечо у Кёдая мне тоже показалось? — мужчина истерически усмехнулся. — Ну сам посуди, как ребёнок мог такого амбала ранить? Да и крови на нём не было. Наверное, это медведь когтем в плечо попал. — А отрезанная рука? Она точно была отрезана, края были ровные, медведь бы так не смог! — Так, а ну прекрати сейчас же! Хисока — наш сын, как ты можешь про него так думать? — женщина повысила голос. — Я видел его там. Видел его глаза. Он не наш сын. Он вообще не человек. — Замолчи! — послышался глухой стук — «мать» ударила ладонью по столешнице. Пришлось тогда выбраться из своей комнаты через окно и притвориться, что его действительно не было в доме. Убивать «отца» из-за каких-то маловероятных подозрений было бы глупо, по крайней мере, сейчас. Он ему ещё нужен. Навыки охоты у Хисоки ещё не настолько развиты. Он должен научиться убивать здорового взрослого человека, а не калеку, который и так был одной ногой в могиле. А для этого он должен научиться убивать для начала хотя бы дичь. Дни продолжили идти своим чередом после похорон Кёдая. Как Хисока и предполагал, в кажущиеся бредовыми догадки «отца» никто не верил, и смерть посчитали случайностью. Но тот продолжал смотреть на него с немым страхом в глазах, а мальчик делал вид, что не замечает этого, хотя замечал и искренне наслаждался. Мужчина перестал приходить к нему по ночам и больше не обращал внимания на его кокетливое поведение, поэтому уговорить снова взять Хисоку на охоту было ещё сложнее, чем в первый раз. Но всё же получилось наконец, когда «отец» вдруг понял, что если будет неугоден «сыну», тот его просто прирежет ночью в постели. Вторая ходка вышла более продуктивной. Мальчик взбирался на деревья и спрыгивал с них прямо на кабанов, хватаясь за длинный ворс шерсти, чтоб удержаться на брыкающемся животном, и нанося несколько точных ударов ножом в шею и суставы передних конечностей. Сперва не получалось, первые три кабана только начинали слегка прихрамывать, но на четвёртый раз зверь наконец упал мордой в землю без возможности двигаться. Когда кабаны ослабевали от потери крови и становилось ясно, что жить им осталось недолго, Хисока карабкался обратно на деревья. Ему не было дела до добычи, ему нужно было только набить руку. За пару часов он убил порядка восьми животных, но, к сожалению, услышал сигнал от группы, что пора возвращаться. Всех его убитых кабанов нашли и, когда мужчины, переглянувшись, поняли, что никто, кроме мальчишки, не охотился в этот день с ножом, уставились на него ошарашенно, а тот лишь улыбнулся, пожав плечами, и вытер руки, измазанные в крови, о свою одежду. Хисоку стали брать на каждую охоту стабильно два раза в неделю, даже когда не была очередь их семьи. «Отца» же брать с собой вообще перестали, и ему оставалось только ходить за хворостом. Прошло полгода. Год. Мальчик крепчал не по возрасту, резко подрос, стал шире в плечах, а «отец» с каждым днём боялся его всё сильнее: он ощущал вокруг Хисоки тьму, следующую за ним по пятам, растущую в нём в геометрической прогрессии, и вздрагивал каждый раз, как тот неожиданно показывался в поле зрения, начал плохо спать по ночам, а однажды проснулся и увидел силуэт «сына» в темноте, тут же вскрикнув и разбудив этим жену. — Что с тобой, папочка? — улыбнулся Хисока, но мужчина увидел оскал дикого зверя. — Я просто шёл в туалет. — Ты чего? — сонно промямлила женщина, приподнимаясь. — Да просто… кошмар приснился… — «отец» перевёл дыхание и лёг обратно, не отводя взгляда от мальчика, который, тихо усмехнувшись, действительно зашёл в кабинку туалета. Больше в ту ночь он уснуть не мог. *** — Утром, сразу как проснулся, он взял чей-то трейлер и уехал на нём в город за «всем необходимым». Больше его никто не видел, — Хисока задумчиво уставился в окно, лёжа на плече Иллуми. — Меня это так взбесило, что я устроил резню уже на следующую ночь, хотя собирался тренироваться на охоте ещё хотя бы год. Но я не мог позволить, чтобы кто-то ещё так же неожиданно уехал. — Что? Так ты не смог убить его? — брюнет повернул голову, удивлённо и разочарованно моргнув. — Нет. Первой я убил «мать», перерезал ей горло, пока она спала. Когда она умирала и смотрела на меня, я увидел облегчение на её лице. И это ещё сильнее вывело меня из себя. Тогда я тихо заходил во все трейлеры по очереди и убивал всех в них живущих одного за другим. Детей тоже, они бы всё равно выросли такими же. Потом я дождался рассвета, чтобы с холмов спустились стрелки, которых никто не пришёл сменить. Они приходили с разным интервалом, и мне не составило труда убить их по одиночке. Мне тогда уже исполнилось двенадцать. Я убил всех. Но не его. Золдик разглядел в чертах лица Моро презрение, смешанное с досадой — его месть не свершилась. Иллуми повернулся на бок, уложил ладонь на щёку Хисоки, и тот слегка расслабился, слабо улыбаясь. — У тебя остались ещё какие-то вопросы, дорогой Иллуми? — Ты так и не объяснил, почему тебе не противен секс. — Ох, я полагал, что ты догадаешься, — фокусник провёл ладонью по талии брюнета и придвинулся чуть ближе, обводя кончиками пальцев линии мышц тела. — Всё дело в том моём психическом сдвиге. Плохое стало для меня хорошим. Когда я впервые убил, я был ещё мал и незрел и думал, что почувствовал в тот момент восторг. Когда я перебил всё поселение, то радость переполняла меня настолько, что казалось, будто я от неё сойду с ума во второй раз. Но лет в пятнадцать, когда я убил того, кто обучил меня нэн, я вдруг понял, что это не восторг и не радость, а возбуждение, — Хисока провёл указательным пальцем по губам Иллуми, мягко улыбаясь. — С того момента жестокость стала для меня своего рода прелюдией перед сексом, а хороший бой — половым актом. — И тогда ты стал после сражений снимать кого-то на одну ночь и убивать? — Золдик настолько был увлечён всей рассказанной историей, что даже не обращал особого внимания на поглаживания, которые так любил. — Умничка, ты очень сообразителен, — Моро едва уловимо чмокнул губы напротив. — Правда, убивал я не всех, но так или иначе уродовал непоправимо до конца дней, есть грешок. — Но почему со мной?.. — Иллу, ты потомственный наёмный убийца и профессионал в этом, ты само олицетворение жестокости, возможно, даже убил за свою карьеру больше, чем я. Тебе плевать, ребёнок твоя цель или старик, богатый или бедный, благородный или бесчестный. Ты жнец, ты неотвратим. С тобой в постели я будто саму смерть трахаю, это возбуждает само по себе, мне не за чем применять к тебе насилие, — Хисока усмехнулся, а на лице брюнета вдруг расползалась довольная улыбка. — Ну вот. Я знал, что разговор поможет. — А? В чём поможет? — Моро изогнул непонимающе бровь. — Поможет тебе самому понять, почему ты мне никогда не навредишь, — Иллуми придвинулся ещё ближе, прижимаясь к телу фокусника вплотную и касаясь его кончика носа своим. — Потому что во мне и без этого есть всё, что тебе нужно.