No one ever

      — Покажи мне, Люцерис.       Эймонд требует, и это так естественно для него, как для Люка естественно подчиниться.       Люк мешкает, раздумывает, будто у него выбор есть, тянет жалобно:       — Эймонд... - но теребит край рубашки, уползая пальцами к пуговицам.       Не стоило и скулить.       — Покажи, - едва не по слогам произносит Эймонд, и от твёрдости его голоса истлевает упрямое сомнение Люцериса: тот ловко выпутывает пуговицы из петелек, и рубашка белым дымом оседает на пол.       Взгляд скользит по обнажённой коже, жадно выискивая следы чужого присутствия, и находит — на острие правой ключицы багровеет клеймо несдержанного поцелуя.       Отметина, оставленная нарочно — для того, чтобы Эймонд её нашёл.       Он приближается в два шага, вцепляется в плечо Люка, разворачивает его к свечному пламени, смотрит пристально, не дышит.       Люк застывает под грубым прикосновением. В чёрных глазах горят страх, азарт и возбуждение — зарождающееся или же не успевшее погаснуть, неизвестно, кем подаренное, неизвестно, кому принадлежащее.       Эймонд ведёт подушечкой пальца по поцелую, запечатлённому на коже его возлюбленного чужими вероломными губами, и задаёт вопрос, ответ на который ему известен:       — Он был нежен?       Люцерис фыркает, закатывая глаза.       — Нет, не был.       Конечно, не был. Он не мог быть нежным.       — Тебе было больно? - Люк молчаливо качает головой, и Эймонд вглядывается в его лицо, пытаясь найти там малейшие признаки лжи и сожаления, но видит лишь мутный от похоти взгляд. Он впивается пальцами в обнажённое плечо, встряхивает Люка и рычит низко: — Понравилось? Больше, чем со мной?       — Эймонд!.. - Люцерис дёргается, желая высвободиться, но хватка Эймонда крепка, однако восклик и звенящий упрёк в нём усмиряют всколыхнувшуюся в душе бурю.       Эймонд ослабляет пальцы и, словно извиняясь, буквально заглаживая вину, выводит большим нежные круги на покрасневшей мягкой коже.       — Ответь, - теперь это звучит почти как просьба. — Он лучше меня?       Люцерис всё ещё злится: его тон глухой, а брови сведены к морщинке на переносице.       — Он не лучше тебя, иначе я таскался бы по ночам к нему, - Эймонду нравится этот гнев, нравится, что стоит за ним, и он продолжает провоцировать его всплески, подмечая лукаво:       — Теперь ты сравнил и можешь выбрать.       Поведя плечом, Люк стряхивает примирительно ласкающую руку.       — Я выбираю принять ванну.       Люцерис шагает мимо, но Эймонд перехватывает его запястье, заставляя поднять глаза.       — Мы ещё не закончили, - он указывает на кровать и требует: — Встань на колени и наклонись.       Гнев во взгляде, метнувшемся на мгновение к постели, сменяется сомнением. Сомнение дрожит и в голосе:       — Проклятье, ты уверен?..       Нет.       — Да, - Эймонд кивает, не выдавая лжи самому себе. — Хочу увидеть.       Люцерис кусает губу. Он смотрит пристально, будто ждёт, что Эймонд вот-вот передумает, однако сдаётся вскоре, вздыхает и плетётся к постели, на которую ловко взбирается с ногами. Люк медлит, но всё же наклоняется, как ему было велено, утыкается щекой в жёсткую ткань покрывала и, выгибаясь в пояснице, выставляет себя на обозрение.       Эймонд сглатывает тяжело, приближаясь. Ревность травит сердце, и оно клокочет за рёбрами, взбудораженное позой и осознанием, что до того, как прийти к нему, вернуться, Люцерис так же стоял перед другим, предлагая познать своё тело.       Но теперь он здесь. На нём остывают чужие прикосновения и высыхает чужая сперма, но он здесь.       Ощущение обладания никогда не было таким ярким.       Эймонд садится напротив, голени Люка оказываются между его колен, и он не может отвести взгляда от покрасневшего входа, ещё свободного после только что побывавшего в нём члена, от блестящего в свете свечей семени, увлажняющего трепещущие мышцы, обильно стекающего по бёдрам — его много, слишком много для одного раза, и это значит, что Люк отдался не единожды.       Ему понравилось. Он стонал и просил ускориться.       Им обоим понравилось.       Заворожённый видом, Эймонд касается стремящейся вниз капли, и Люк вздрагивает.       — Что он делал с тобой? - размазывая сперму по бедру, палец скользит вверх вместе с голодным взглядом.       — Трахал в задницу, - отвечает Люцерис, прекрасно понимая, что не о том у него спрашивали.       Эймонд пропускает неуместную дерзость мимо ушей.       — Это и так понятно, - он подбирается ко входу, кружит по взбухшим стенкам, провоцируя у Люцериса дрожь и резкий выдох. — Ты отсосал ему? Брал в рот его член?       Люк молчит в нерешительности, но наконец признаётся:       — Да, я отсосал ему, - его голос глухой от стыда, зато поясница прогибается глубже.       Палец норовит нырнуть внутрь — наверняка там горячо и мокро, — но Эймонд лишь дразнит, проникая только кончиком, вынуждая Люцериса робко подаваться назад в поисках большего.       Чей именно член ему хочется заполучить сейчас?       Эймонд спрашивает с напускной небрежностью:       — И каков он на вкус?       — Как член, - ядовито шипит Люк, за что тут же получает увесистый шлепок по ягодице. — Ай!       — Можешь отвечать чуть подробнее? - любезно просит Эймонд, поглаживая покрасневший след.       — Мне книгу написать? - Люк упрям в намерении плеваться сарказмом, за что безжалостная ладонь вновь опускается на его дерзкую задницу, более ощутимо и тяжело, так что кожа горит и крик звучит выше: — Ай! Больно!       — Не язви, - Эймонд возвращается к ласкам, обеими руками сминая ягодицы, и напоминает о своём вопросе: — Ну, так каково это было? Что ты чувствовал?       Большие пальцы массируют вход, раздвигают, и Эймонд, облизывая губы, наблюдает влажное нутро. Он ловит себя на мысли, что хочет... Или всё же нет?..       — Непривычно, - наконец отвечает Люк. — Поначалу думал уйти. Его член... - он держит паузу, и Эймонд замирает: лучше? Вкуснее? Приятнее ощущался внутри? — Длиннее, - нехотя продолжает Люцерис, отчего Эймонд кривится, поймав укол зависти. — Я не мог взять целиком. Тогда он схватил меня за волосы и насадил так, что я подавился, но...       Пугающее "но" повисает в воздухе. За ним кроется причина, по которой Люк согласился на это, и Эймонд торопит:       — Что "но"?       — Но мне это понравилось.       От Эймонда не ускользает, как дёргается наливающийся кровью член Люка — что ж, судя по всему, действительно понравилось.       Пальцы по мошонке опускаются к яичкам.       — Понравилось давиться членом?       — Понравилась грубость, - уточняет Люцерис, и дыхание его сбивается. — Он не беспокоился о моих чувствах и просто пользовался моим телом.       Ах, вот оно что. Маленькую блядь не устраивают чувства Эймонда.       Горькая усмешка кривит рот, и ладонь, проникнув между разведённых, испачканных чужим семенем бёдер, обхватывает стремительно твердеющий член. Люк всхлипывает и коротко стонет, а Эймонд предлагает язвительно:       — Может, тебе пойти на Шёлковую улицу поработать? - и не то чтобы он был против.       Сквозь потяжелевшее дыхание Люк запальчиво спрашивает:       — Ты бы хотел посмотреть на это? Посмотреть, как меня имеют за деньги?       Он твёрдый, и дрожащий, и в высшей степени порочный — знала бы его высокомерная матушка, как её сын похотливо скулит при мысли о множестве покупающих его мужчин. Сколько их в фантазиях Люцериса? Скольким он отдаётся за раз?       Эймонд желает посмотреть на это хотя бы для того, чтобы узнать глубину безграничной похоти лицемерно-невинного Люка.       — Хотел бы, - выдыхает он, двигая ладонью по упругому стволу под аккомпанемент несдерживаемых стонов. — Очевидно, тебе эта идея тоже нравится.       Люцерис всхлипывает и сжимается, и капля спермы из его блудливой, разнузданной дырки катится вниз, бликуя жёлтым пламенем свечей.       Нет, Эймонд не может устоять — он наклоняется и ловит её кончиком языка, широко проходясь от мошонки до самого входа.       Люцерис вскрикивает:       — Эйм!.. оооонд... - и опадает тут же, и расслабляется, подставляясь. — Это ужасно...       Не ужасно, странно, скорее — попробовать вкус мужчины, отведавшего твоего возлюбленного.       — Что он говорил? Когда трахал твою прекрасную задницу.       — Что... Оххх... - распалённый возбуждением, Люцерис отвечает гораздо охотнее — рука на члене не оставляет сил для лживого смущения, а когда к ней присоединяется язык, лижущий вход, он и вовсе лишается всяких рамок приличия: — Он говорил, что ты, должно быть, отвратный любовник, раз я прыгнул в чужую кровать, - постепенно ускоряясь, Эймонд чертит круги языком, исследуя рельеф и вкус, избавляя Люцериса от чужих следов. — Говорил, что быть подстилкой — это предназначение бастарда и что мне повезлооо о боги!.. - Люцерис задыхается, комкая пальцами покрывало, и подаётся навстречу ласке, продолжая хрипло: — Повезло стать грелкой королевских членов, иначе я давно сдох бы в каком-нибудь низкосортном борделе, как все ублюдки, - ему нравится это — делиться грязными подробностями своего визита к другому мужчине, в то время как его мужчина вылизывает тщательно стенки раскрытого входа, проникает внутрь языком, не прекращая движения на сочащемся смазкой члене, и Эймонд убеждается наконец, что не принудил Люка к чему-то, для него не приемлемому. Кажется даже, что для Люка неприемлемого не существует. — Он говорил, что — блять, не останавливайся! — теперь ммм пожалуйста, быстрее теперь я... Я... - Люцериса трясёт, и это означает, что он близок. Эймонд погружается глубже, посасывая края, старается пальцами проходиться по головке, вскоре слышит сбивчивое: — Тепееерь блять! Да! Дааа... - и чувствует, как сокращается плоть в ладони, извергая семя на смятое покрывало, как дрожат мышцы вокруг языка. Напоследок он длинно проходится по раскрытому входу, не ощущая больше вкуса спермы, лишь собственной слюны. Люцерис падает на живот, обессилев, выстанывает: — О Семеро... - и замолкает, приводя дыхание в норму. Вскоре, вздохнув, Люк облизывает пересохшие губы и заканчивает то, что не успел закончить, прерванный настигшим его оргазмом: — Он сказал, что теперь я принадлежу ему и должен приходить по первому требованию.       Принадлежит ему?.. От этой мысли холодеет в груди.       — Он позвал тебя?       Люк улавливает очевидное волнение в голосе, переворачивается и садится напротив, встревоженный.       — Завтра. Я не пойду, если не хочешь, - он блуждает взглядом по лицу, будто ищет ответ в мелкой мимике, но даже мимика не выдаёт страха Эймонда.       Он не привык бегать от своих страхов, потому отвечает:       — Хочу. А чего хочешь ты?       Глаза Люка загораются. Это одновременно и пугает, и будоражит. Люцерис обнимает ладонями челюсть Эймонда, притягивает к себе, произносит почти в самые губы, оседая на них влагой горячего дыхания:       — Чтобы ты был там. Невидимым. Чтобы наблюдал из-за шторы, как твой брат берёт меня снова и снова. Эйгон не будет знать, но я буду.       Эймонд обхватывает пальцами его запястья, стискивает грубо и цедит сквозь зубы:       — Как быстро ты вошёл во вкус, Люцерис. Ещё два часа назад мне приходилось уговаривать тебя.       Люк отстраняется и дышит едва.       — Не могу поверить, что ты злишься.       — Не злюсь, - Эймонд качает головой, смягчаясь. Он не может злиться на то, что Люк исполнил его желание, но то, как он охотно соглашается повторить, заставляет Эймонда раздумывать пойти на попятный. Он не хочет демонстрировать слабость, однако не может не попросить: — Ты же... Обещай, что не полюбишь его, - это глупо и жалко в некоторой степени, но Эймонд затеял всё не для того, чтобы лишиться Люцериса.       — Эйгона? - переспрашивает Люк с таким удивлением, будто ему предложили с драконом совокупиться. — С ума сошёл? Его вообще возможно полюбить?       Эймонд смурнеет и бормочет пристыженно:       — То же самое ты когда-то думал и обо мне.       — Абсолютно не то же самое, - мягко возражает Люк, оглаживая пальцами его скулы. — Я ненавидел тебя гораздо-гораздо сильнее.       Засранец.       Эймонд фыркает, а засранец, придвинувшись ближе, закусывает губу и с многозначительной улыбкой скользит ладонями по шее вниз, к плечам и груди, где принимается расстёгивать пуговицы рубашки.       — Люцерис, - зовёт Эймонд, любуясь тенью от угольно-чёрных ресниц на розовеющих щеках.       — Эймонд, - откликается Люцерис, продолжая своё нехитрое занятие.       — Не надо, - Эймонд останавливает его бесстыжие руки. — Я не хочу.       Люк цокает и пытается продолжить раздевание, но получает настойчивое сопротивление.       — Я правда не хочу, - Эймонд валится на постель, уставший, наблюдает за тем, как Люцерис в растерянности поджимает губы, и протягивает к нему руку, приглашая. — Иди ко мне, - в карих глазах — упрямое недоверие и вопрос, сделал ли он что-то не так. — Ну же, Люк, иди сюда, - Эймонд улыбается, и Люк наконец верит, хоть и не перестаёт быть настороженным.       Он ложится рядом, и Эймонд, стянув с края грубое покрывало, накрывает им их обоих, обнимает узкие плечи, переплетается ногами с Люцерисом, чтобы быть к нему как можно ближе.       Вслушиваясь в шёпот дыхания рядом, Эймонд думает о том, что завтра всё повторится и он будет этому свидетелем: чужие руки на юном теле, им любимом и оберегаемом, перестанут быть фантазией, и он увидит воочию, как его брат, ошибочно считая себя обладателем, возьмёт Люцериса на комканых простынях королевского ложа.       Но Люцерис — это не только тело.       Живот стягивает томительным предвкушением, ревность и страх меркнуть перед горячащей кровь мыслью: скольким бы мужчинам Люк ни отдался, истинно принадлежать он будет лишь ему одному.