No one ever

      Он был странным.       Его чёртов муж.       Не в принципе — хотя нет, и в принципе тоже, даже особенно в принципе — но если с обычной, врождённой, не выводимой никакими средствами странностью Эймонда он научился жить и мириться, то эта новая, выходящая за рамки привычного странность ставила в тупик.       Эймонд был ненормально странным.       Он прятался. Да, боже, прятался! Люцерис поначалу убеждал себя, что ему только кажется, но казаться стало всё чаще, а Эймонд однажды, увидев его, поднимающегося по лестнице, ни с того ни с сего переполошился, торопливо скрылся в ванной и заперся там, включив воду. Он вышел через полчаса сухим и на вопрос о том, какого, собственно, хера, с каменным лицом ответил, что никакого.       "Никакого хера, Веларион, я поссать ходил, прочь с дороги" — дословная, мать вашу, цитата.       Как можно ссать полчаса? В ванной, в которой нет унитаза.       Однако игра в прятки не шла ни в какое сравнение с начавшимся вскоре периодом выпадания из реальности, сопровождающимся пустым взглядом в стену, зависшей вилкой на пути ко рту, помятым бампером, потому что "задумался, с кем не бывает", солью вместо сахара в кофе и неизменным молчанием на любые вопросы.       Что это, блять, могло быть, если не сдвиг по фазе?       Это могла быть измена. Но Эймонд не поступил бы так с ним.       Не поступил же?       Люк терялся в догадках. Точнее в отсутствии догадок: с его мужем что-то происходило — шиза, любовник, Марс в пятом доме, — а он понятия не имел, что предполагать и как выяснить правду.       Он гуглил, советовался с коллегами, с квалифицированными онлайн-психологами, с неквалифицированными онлайн-психологами на форуме таких же несчастных, как он сам, пытающихся вывести супругов на чистую воду, и если вы думаете, что "вот ведь придурок, надо было просто спросить у Эймонда", то идите в жопу, потому что Люк спрашивал, и спрашивал, и спрашивал, но будто у ебучей стены спрашивал, ведь Эймонд, сволочь, каждый раз фальшиво недоумевал, отмахивался и сыпал вторую ложку соли в его кофе.       "Тебе мерещится. Ты сочиняешь."       Ни. Ху. Я.       Люцерис никогда не страдал тягой к сочинению поводов для нервного срыва, да и не было в том необходимости — Эймонд сам успешно подкидывал говна на вентилятор: от его бесцветного "если что, то дом записан на тебя" посреди ужина Люк даже рот открыл, чтобы снова закрыть, потому что бесполезно спрашивать, но надежда разум победила, и он всё же спросил:       — Что ещё за "если что"?       Ответом его не удостоили.       Уставший за месяц недомолвок и газлайтинга, Люк перестал стучать лбом в закрытую дверь и притворился, как и Эймонд, что ничего не происходит.       Всё нормально. Ему же померещилось.       Померещился рушащийся брак.       Замечательно просто.       День, когда Люк увидел заветные две полоски, он провёл в слезах — хотелось бы счастья, конечно, но по большей части слёзы были горькими. Три года они пытались, ждали, молились, отчаивались и снова пытались, слышали от разводящих руками врачей одно и то же: "Для таких пар, как ваша, это очень частая проблема" — и всё ради того момента, который Люк встретил в одиночестве, неуверенный, что ребёнок им до сих пор нужен.       Что они до сих пор существуют.       Люцерис ничего не сказал матери, но, когда традиционно позвонил ей воскресным вечером, осторожно поинтересовался, не превратила ли она его детскую комнату в ещё одну кладовку.       Вдруг пригодится для них с малышом.       В конце концов, не станет же Люк действительно выгонять Эймонда из их общего дома, а пока будет длиться раздел имущества и поиск нового жилья, он рассчитывал пожить у родителей, рассчитывал, что они помогут ему с ребёнком. Душевные раны к тому же быстрее затягиваются, когда ты окружён близкими.       Он старался не думать о том, что доподлинно неизвестно, и на самом деле не верил в такой конец их истории — Люк просто готовился к любому исходу для собственного успокоения: с осознанием, что в случае чего ты не останешься брошенным на произвол судьбы, засыпалось легче.       Люцерис таскал с собой тест, выгадывая подходящее время для объявления новости — он надеялся всё же, что радостной, — но каждый раз, когда считал время подходящим, натыкался на пустой взгляд Эймонда и решал подождать ещё.       И как это всегда бывает, безразличная к удачным моментам, правда сама нашла путь на поверхность.       — Мы должны поговорить, - неожиданно заявил Эймонд, столкнувшись с ним на выходе из туалета.       Только в первое мгновение показалось, что "столкнувшись" — во второе Люк уже понял, что муж поджидал под дверью и буквально набросился на него, жадный до разговоров.       Как мило. Неужели, блять.       Люцерис встал в позу: сложил на груди руки, плечом к стене прислонился и смотрел холодно, задрав подбородок.       — Ты хочешь мне что-то сказать?       Эймонд ответил твёрдо:       — Да, хочу, - и вся напускная жёсткость слетела с Люцериса: если Эймонд говорил так, будто сталь ковал, значит, он тут, возле туалета, собирался ставить точку — или над измучившей Люка таинственной i, или после своей подписи в свидетельстве о расторжении брака.       Люк не хотел обзаводиться свидетельством о расторжении брака. Он же любил этого сраного мудака.       — Мне тоже нужно кое-что тебе сказать, - Люк попытался сглотнуть, но горло пересохло. Руки опали, повисли неприкаянно, потому он распихал их по карманам толстовки.       В левом обнаружился тест, и Люк сжал его в кулаке.       — О, - Эймонд замялся на секунду и тут же выпалил: — Тогда ты первый.       Трусливый говнюк.       — Может, скажем одновременно? - как и Люцерис, да.       Если бы Эймонд когда-нибудь не встретил предложение Люка закатыванием глаза, то у него этот оставшийся глаз наверняка бы отвалился. Иначе не объяснить, почему он начинал заглядывать внутрь своей сарказмирующей черепушки каждый раз, когда его несчастный супруг открывал рот.       — Это невероятно глупо.       Ну, ещё бы.       — А мне невероятно страшно, поэтому давай скажем вместе, - Люк собирался настаивать до победного хотя бы из одного только принципа: в конце концов, он тут пострадавшая сторона, и игра — возможно, их последняя игра — должна пройти по его дурацким правилам.       Эймонд отчего-то быстро сдался — кивнул и выдохнул:       — Ладно, - и стало вдруг ясно, что в нём тоже не осталось сил. Люцерис осознал очевидное, но до сих пор от него, обозлённого, ускользавшее: всё это время Эймонд также вёл борьбу, и теперь её последствия лежали на нём серой тенью заострившихся черт и глубокой усталости, давили на плечи, ломали гласные в голосе, однако он бодрился и продолжал изображать себя обычного. — Хорошо. Ничего хорошего, на самом деле, но давай скажем вместе. На счёт три. Раз...       Люцерис едва не взвизгнул:       — Подожди! - и сбивчиво затребовал чёткие инструкции во избежание недопонимания: — Что значит "на счёт три"? Типа "раз, два — и говорим" или "раз, два, три — и говорим"?       В сопровождении гневного трепета тонких ноздрей прозвучал закономерный вопрос:       — Ты идиот?       Муж его никогда не щадил.       — Нет, я просто уточняю.       — Второй вариант, - прорычал Эймонд, теряя терпение. — Раз, два, три — и говорим. Готов? Раз, два, три...       От волнения Люк зажмурился и стиснул тест в пальцах до треска в пластиковом корпусе.       На выдохе они выпалили хором:       Мы у нас скоро станем будет родителями ребёнок.       И Люк распахнул глаза.       — Чего, блять? - Эймонд смотрел на него поражённый, и фантомное эхо их откровения звенело по углам коридора.       Люцерис, высвободив из карманов руки, схватил мужа за плечи, взглядом впившись в его единственный глаз.       — Откуда ты знаешь?!       — В смысле "откуда"?! Меня проинформировал тест! А ты откуда знаешь?!       Какой, блять, тест? На шизофрению?       — Так оттуда же! Погоди, ты... - он что, рылся в проклятой мусорке? — Ты спёр один из моих тестов!       Уже далеко не такой невозмутимый, Эймонд завопил:       — Если он был куплен для тебя, это не значит, что он твой! Не бежать же мне в аптеку за новым, когда у нас их полный ящик!       Люцерис плохо соображал: сердце колотилось и заглушало мысли, муж нёс какую-то чушь, но тот в последнее время не демонстрировал адекватность, поэтому чушь пропускалась мимо ушей, а в мозгу пульсировало настойчиво: "божебожебоже, ребёнок, он знает, он счастлив? Счастлив же, да?"       — Я нихрена не понимаю, но похер, ты... - Люцерис сжал пальцы на плечах Эймонда, будто боялся, что тот возьмёт и сбежит — от психа чего угодно можно было ожидать. — Ты рад?       Бледный Эймонд неуверенно проблеял:       — Н-наверное...       Не рад. Сука.       Заполошное сердце ударилось в грудину и замерло.       — Наверное?.. - нервная дрожь в коленях вынудила Люцериса осесть на пол и уволочь за собой несопротивляющегося, такого же ошеломлённого супруга. Там внизу, глядя на него неотрывно, Люцерис прошептал: — Господи, Эймонд, мы же хотели детей, что изменилось?       Эймонд слабо кивнул, опустил взгляд, и Люк приготовился услышать то, что не хотел слышать никогда в жизни.       Что-то вроде "я больше не люблю тебя".       Или "я хочу детей от другого."       Или "собери мне вещи, жена, на рассвете я отправляюсь в крестовый поход на Иерусалим."       Люк малодушно и отвратительно эгоистично надеялся, что муж всё же повредился умом, а не разлюбил.       — Хотели, но не так, - Эймонд вновь взглянул на него и улыбнулся — едва заметно, вымученно, но Люцерис нашёл в его тусклой улыбке хороший знак. — Это слишком неожиданно. Не знаю, смогу ли. Я уже смирился с мыслью, что ничего не будет. А теперь мне страшно.       Страшно.       Боже, ну конечно!       Ему просто страшно, как и Люку, и они не на грани разрыва, ведь если Эймонду страшно за их семью, значит ему не всё равно. Его страх был напрасным, но беспокойство во взгляде мужа позволило наконец выдохнуть напряжение.       — Не нужно бояться, Эймонд, ты станешь прекрасным отцом, - заверил Люк, еле сдерживая слёзы.       Эймонд фыркнул недовольно.       — Легко говорить "не нужно бояться", когда не из тебя полезет человек, - и вновь заставил сомневаться в его здравомыслии.       — Как раз из меня и полезет, - чуть не по буквам произнёс Люцерис, чувствуя, как возвращается тревога.       — В следующий раз точно из тебя, я на такое дважды не подпишусь.       Да ёбтвоюмать.       Люцерис уже начал серьёзно нагреваться.       — В какой ещё?.. - он вздохнул и попытался снова, стараясь не сильно шипеть: — В этот, нынешний раз полезет, боже, Эймонд, я тебе о чём тут вещаю?       — А я о чём?.. - зашипел в ответ Эймонд, но вдруг осёкся, отпрянул, вытаращился как-то особенно пугающе, осмотрел Люцериса, будто впервые увидел. — Подожди. Стой. Ты что, тоже беременный?       Наконец-то, блять!       — Да! Я же т!.. - Люк подавился словом, когда до него дошло. — Что значит "тоже"?       Нет. Ну, нет, этого не могло произойти.       Теоретически, конечно, могло, но не с Эймондом: Эймонд был омегой, да — они оба были омегами, из-за чего у них так долго не получалось зачать, — однако Эймонд был как омега бесплоден. Большинство врачей сошлись в его диагнозе, и он не надеялся даже, а теперь...       Теперь Люк хватал воздух, как рыба.       — Ты... Ты шутишь? - еле выдавил он, на что Эймонд молча вынул тест из заднего кармана джинсов: точно такой же, как у Люцериса, но тест Люцериса лежал в толстовке, а этот лежал на полу и показывал две полоски. Две полоски, которые они уже не мечтали увидеть. — Не шутишь... Но как же оно получилось?..       — Раз в год и палка стреляет, - мрачно отозвался Эймонд. — Вот и выстрелила твоя палка.       Люк нервно хихикнул.       — Контрольным в голову. Но... Ты уверен?       Эймонд вновь закатил свой проклятый глаз.       — Я обоссал два десятка тестов.       — Тесты могут ошибаться.       Глаз гневно выкатился обратно и зыркнул строго, заставив Люцериса вжать голову в плечи.       — Врач подтвердил беременность.       От жаркой обиды по-детски затряслась нижняя губа, и Люк закусил её зубами.       Какого хрена? Это же было важно для них обоих.       — Ты ходил к врачу без меня?       Эймонд нахмурился от неприкрытого упрёка, но, глядя на губу, смягчился, опустил плечи, признался:       — Я хотел убедиться, что это не какая-нибудь опухоль, прежде чем сказать тебе.       О нет. Блять! Так вот в чём дело.       Его отчуждённость, его потерянность, его скрытность.       "Если что, то дом записан на тебя" — если я умру, Люцерис, ты не останешься без крыши над головой.       Какой же мудак.       Люк простонал, спрятав лицо в ладонях.       — Боже, - потребовалась пара секунд, чтобы от тихого ужаса разогнаться до громкой злости: — Боже мой! - он перехватил запястья Эймонда, перехватил его взгляд, в котором ни следа вины не читалось — только усталость и спокойствие.— Ты думал, что смертельно болен всё это время? И не поделился со мной своими ебучими переживаниями?! Эймонд, я ведь твой муж, ну кто так делает?..       Высвободив руки из пальцев Люцериса, Эймонд бессовестно ровно ответил:       — Я так делаю, - он сел ближе, потянулся, и его ладонь ласково опустилась на живот Люка, скрытый флисом толстовки. — К тому же, как оказалось, мужу нельзя лишний раз беспокоиться.       Люк застыл под его прикосновением, разрываясь от любви к Эймонду и злости на него же.       Ох, Господи.       У них же будут дети. Их дети, их долгожданные малыши, и они пройдут через это вместе — голова шла кругом от осознания, что в начале следующего года их семья увеличится вдвое.       Затаив дыхание, Люцерис зеркальным жестом положил ладонь на живот Эймонда.       — Как и тебе, - он улыбался, глядя на мужа, наконец счастливый без груза на сердце. — Не могу поверить. Мы беременные. Оба. Это пиздец, да?       Эймонд наклонился к Люку, уткнулся лбом в его лоб и нежно прошептал:       — Да, это пиздец.