Садится солнце на крыши лагерных построек

После восьмичасового сна вчерашние события казались неудачно сгенерированным сном, что изначально задумывался, как очень неприятный кошмар. По типу тех, где ты оказываешь голым посреди оживленной улицы, или тех самых, которые обычно снятся летом, перенося тебя из жаркого июня в отвратительный и пасмурный сентябрь. Стоит ли говорить, что на второй минуте после пробуждения навязчивые мечты улетучились, уступая реальности. Впрочем, пора бы уже признаться самому себе, что Накахара грёбаный мазохист, которому в глубине души нравится все это, но принимать этого он не хочет, да и не будет. Это, как если бы, девочку дёргал за косу её одноклассник. С одной стороны невыносимо раздражает, а с другой… Вроде как и приятно чужое внимание. Голова забита с самого утра, а новый день не должен начинаться с подобной херни. Любой новый день не должен начинаться чем-то, что связано с Дазаем. Именно поэтому Чуя всячески отвлекает себя на вид из окна: он успокаивает, выманивая рыжую макушку на улицу, пообещав заманчивое сочетание прохладного ветра и теплого, ещё не горячего, солнца. Сегодня определённо стоит выйти пораньше, но только после того, как горячая кружка опустеет. Судя по звукам, коридор был явно не пустым, но личности говорящих выявились только после того, как Чуя выглянул из-за двери. В проходе, со стороны лестницы на второй этаж, стоял Огай с Анго. Их разговор, скорее всего, имел деловой характер: со своим боссом Сакагучи не был в дружеских отношениях, но, как прилежному сотруднику, ему доверяли. Только благодаря чистой репутации Анго удавалось всё это время выгораживать Дазая. Мори быстро заметил терпеливый взгляд своего сына, ждущего окончания их разговора, а отцовская любовь не позволила ждать слишком долго. — Чуя, иди-ка сюда, — парню зазывающе помахали рукой, уже развернувшись вполоборота к лестнице, а манящему жесту легко повиновались. — Иду, пап, — Накахара засеменил, как ребенок, пытаясь догнать отца, но при этом не срываясь на бег. Тот же, в свою очередь, специально шел вразвалочку, дожидаясь, пока к нему подойдут вплотную. — Прости, что не смог подойти к тебе вчера: без меня тут навалилось дел по горло, а ещё, оказалось, что ты за эти пару дней подраться успел. Ладно Осаму: Анго до сих пор за него печётся, но ты-то куда лезешь? — Осаму? Ты про Дазая? Мы не дрались… Повздорили немного, вот и всё, — Чуя виновато опустил глаза. Он не думал, что отец узнает, да и от кого он в принципе мог? Анго не будет специально стучать ни на одного, ни на второго, а остальным до одного места. — Ко мне вчера подбежал взбешённый Куникида…—теперь понятно, — он кричал, что вы неподобающе себя ведёте: постоянно ругаетесь, мешаете всем не только днём, но и ночью. Ладно днём, но что вы ночью не поделили? — Мори вёл их в свой кабинет, в котором должен был начаться разговор, но, по какой-то причине, всё же решил начать его заранее. — Не волнуйся, не всё так плохо. Он начал ночью в стену долбить, а я попытался ему намекнуть, чтобы прекратил. Думаю, мы найдём общий язык. Массивная деревянная дверь распахнулась под натиском большой ладони. Внутри было прохладнее, чем в коридоре, но приятную температуру создавал не висящий над дверью кондиционер, а заботливо оставленное Сакагучи приоткрытое на проветривание окно. Огай не терпит духоту, поэтому проводит большее количество времени в своем кабинете. Выходит разве что под вечер, если в этом есть необходимость. Кабинет сам по себе отличался от остальной части здания: средних размеров, обустроенный в буро-красных тонах. Стены обклеены тёмно-красными обоями, слева, на всю длину стены, стоит огромный книжный стеллаж, забитый доверху различными книгами; все деревянные элементы выполнены исключительно из темного дуба, поэтому вместе с бордовым прямоугольным ковром, темный ламинат выглядел гармонично; напротив двери, в другом конце комнаты, такой же темный офисный стол с темно-красным бархатным креслом, по которому невесомо скользили полупрозрачные молочные шторы, колышемые лёгким утренним ветром; справа, к стене, придвинут небольшой диванчик, выполненный в том же стиле, что и кресло. На нем Мори спал в тех редких случаях, когда оставался на ночь в лагере. Как и во многих комнатах, там же находилось отдельное помещение с душевой и туалетом. И, естественно, всю эту красоту дополняли огромные горшки с цветами, утыканые в различных углах комнаты. — Просто, я бы не переживал так сильно, если бы ты поссорился с кем-то другим. Я твой характер знаю, и это не удивительно, что ты влез с кем-то в перепалку, но тебе не стоит связываться с Дазаем, — Мори прошел к дивану, возле которого стоял небольшой круглый столик с довольно дорогой кофемашиной, несколькими чистыми белыми кружками и тремя упаковками разных видов капсул. — Ты будешь кофе? — Нет, спасибо, я утром выпил, — Чуя сел на диван, наблюдая за махинациями отца с кофемашиной. — Опять пьёшь эту растворимую гадость в пакетиках? Знаешь, я бы мог тебе в комнату привезти такую же, — он похлопал работающую машину по металлическому корпусу, — а осенью уже найдём, куда её пристроить. — Пап, не надо, у меня же весь лагерь соберётся, если кто-нибудь узнает. — Ладно, как хочешь, — Мори взял горячую кружку, как можно аккуратнее направившись к своему креслу. — Ты уже взрослый мальчик, и ты сам должен решать, с кем тебе водиться, но я боюсь, что Дазай тебя втянет во что-то нехорошее. В восемь лет он заставлял детей бегать по лесу и собирать для него грибы за конфеты, а потом он продавал огромные корзины с грибами нашим поварихам за цену, ниже рыночной. Только потом я узнал, что он, оказывается, приехал домой с пятьюдесятью долларами в кармане. И это даже не самая абсурдная его выходка. Он умён. Не удивлюсь, если и в этот раз он что-то вытворит. Он не приезжал сюда три года, и эти три года были самыми тихими за последние двадцать лет, но мне кажется, что это всего лишь затишье перед бурей. Чуя молчал долго. Ему было одновременно смешно и страшно: вдруг он станет инструментом для достижения Дазаевской цели? Он вообще что-то планировал, или все его проказы получались спонтанно? — Хорошо, пап, я подумаю над этим, — Накахара взглянул на экран своего телефона, — думаю, мне уже пора будить отряд. — Подожди, — Мори вскочил с кресла, после чего наклонился под стол, шурша большим пакетом, — ты просил меня привезти тебе чего-нибудь с города. — А, спасибо, — Чуя взял протянутый пакет и направился к двери, — я обязательно зайду к тебе вечером. Дверь за парнем закрылась. Ему в принципе не было дела до того, что там ему накупил отец, а накупил он немало. Сейчас следовало бы заняться работой, а не думать о раздражителях, но сначала надо отнести продукты в комнату. *** День прошёл на удивление быстро. Сегодня вечер кино, а это значит, что настал звёздный час Танидзаки: только он, по какой-то причине, в силах совладать с проектором, да и не хочет никто за это браться. Толпа из возбуждённых подростков направляется к сцене и усаживается на скамейки, жаждя узнать, что же сегодня показывают. Чуи нет рядом с его отрядом: уследить за всеми невозможно. Тем более дети не держатся вместе: некоторые предпочитают проводить время с более интересными людьми из других отрядов, а некоторые просто ходят либо парами, либо группами. Сплочённости духа в свободное от мероприятий время нет и не будет, поэтому Чуя даже не собирается пытаться объединить всех воедино — это невозможно. Даже от одной мысли о подобном воротит: нельзя заставить всех со всеми дружить. Подобные вещи обычно пытаются делать стариканы, не понимающие простой истины. Наполненность аудитории, в принципе, не играла никакой роли: фильм будет запущен в любом случае. Обычно на вечерние киносеансы приходило довольно небольшое количество людей, но свои зрители всегда имелись. Проектор включается, высвечивая на белое полотно четкую картинку: какой-то фильм про супергероев. Сейчас пятая часть зрителей покинут зал, как только поймут, что уже смотрели его; вторая пятая уйдет через некоторое время, потому что сегодняшний фильм им не понравится; третья пятая уйдет под натиском своих друзей, и останется меньше половины собравшихся. Чуе пойти в свою комнату мешает совесть. Он не следит за отрядом, но и откровенно бездельничать он не может, хоть и, с теоретической точки зрения, ничего ему за это не будет. Поэтому он сначала помогает Танидзаки с укрощением проектора, а после садиться рядом с ним на край широкой сцены, отделяемый от её основной части бетонной стеной. Эта левая часть прилегает именно к задней территории лагеря, на которой обычно проводятся тренировки. Футбольное поле, самое близкое к сцене, идёт не сразу: сначала придется пройти небольшой участок травы. Сцена похожа на ту, где один из героев достает сигарету, после чего начинается разговор по душам: ясное звёздное небо, трава, освещаемая лунным светом, пение сверчков, приглушённые звуки фильма на заднем плане, густой серый дым и ярко горящая оранжевая точка затухающей сигареты, но никто из них не курит. Танидзаки опускает взгляд на траву, настраиваясь на разговор. — Слушай, у тебя была девушка? Накахаре сразу вспоминаются все его бывшие: та, с которой всё закончилось, не успев начаться; шлюховатая дамочка, изводившая его постоянными просьбами потрахаться; меркантильная доченька папиных знакомых, устраивающая ему истерики на ровном месте. Среди этого стада были те, с которыми всё шло очень даже неплохо, но по разным причинам всё равно заканчивалось. — Да, были… Совет нужен что ли? Джуничиро мнётся. — Да, что-то вроде того… Мне нравится моя очень хорошая знакомая, но я не знаю, как стереть эту грань между дружбой и отношениями. — Не знаешь или боишься? — Чуя облокачивается на стену, пытаясь выхватить чужие глаза из-под поникшей головы. — И то, и другое… — Это Йосано? Танидзаки аж выпрямился от абсурдности предположения. — Что? Чувак, нет! Я попросил тебя дать мне совет, а не догадки строить! — Прости! Я просто подумал… Не бери в голову… — Ладно, проехали, — парень легонько толкает рыжего локтем в плечо, уставившись на этот раз куда-то в далёкий куст у бетонной стены. — Я не думаю, что ты обратился к нужному человеку: отношения я строил с незнакомыми мне девушками, поэтому все изначально к дружбе не шло, но ты вполне можешь рассказать ей о своих чувствах и пригласить на свидание. — Ты не думаешь, что я все испорчу? — Если она хороший человек — презирать тебя в любом случае за это не будет, а если будет, то придётся задуматься, нужна ли тебе в жизни персона, осуждающая людей за их чувства? — Это звучит, как что-то разумное… Чуя бесшумно поднялся со своего места и неторопливо побрёл к площади. Он оставит своего друга в раздумьях: это пространство сейчас предназначено лишь для него одного. *** Утро снова не отличается от предыдущих: такое же освежающе прекрасное. Но на этот раз невероятно захотелось плодов кофемашин, а именно те серебристо-голубые капсулы. Мори не будет против, если его сын возьмёт парочку. Самое обычное утро: обычная зарядка, обычный ежедневный монолог Анго, обычный завтрак, после которого все, как обычно, бегут обратно по корпусам. Полдень сегодня не такой жаркий, каким был вчера: большие кучевые облака, гонимые прохладным ветерком, закрывают солнечным лучам проход на землю. Обычный день. Отряд Чуи не пришёл на обед. Насколько сильно его прошибло потом, когда до него наконец дошло: все уже заходят внутрь, а он по прежнему стоит один. Ни одного чертого ребёнка, ни души. Он все ещё надеется, стоя в абсолютном одиночестве. Он в грёбаной панике: какой это день? Четвёртый? Пятый? Неужели он смог так сильно накосячить менее, чем за неделю? Ладно, если бы загулял один ребёнок, ладно два, три куда ни шло, но весь, в рот его ебать, отряд?! Когда чуда не произошло, Чуя начал метаться: к сцене, к другой сцене, к воротам, отторабанил во все двери, не дождавшись ответа, забежал за основное здание, в столовую, пока снова не вернулся на площадь. Куда? Куда ещё могли подеваться двадцать грёбаных человек? Дыхание было тяжёлое и прерывистое, от пройденного марафона и навалившейся паники сердце больно вбивалось в грудную клетку. Лес. Он не знал, куда именно бежать, но бежать следовало. Бежать быстро, пока кто-нибудь не заметил и не сообщил Огаю или Анго. И он собирался бежать, пока чья-то ладонь не опустилась на его плечо. — Чуя? Ты почему по лагерю мечешься, как в жопу ужаленный? Твою мать. Всё. Если заметил Дазай — заметил кто угодно, а там и пустой обеденный стол, и дураку понятно, что Чуе нельзя доверять абсолютно ничего. — Я потерял их…— рыжий глотал слова, ему всё ещё не удавалось нормально отдышаться, голос хрипел, в горле образовался сухой комок. Он не собирался плакать: он был пиздецки сильно напуган. Дазаю довелось это понять ещё в тот момент, когда Накахара забежал в столовую: на нём лица не было. Он взял рыжего за запястье, пытаясь утащить напряжённое, не сразу поддавшееся, тело за собой. — Я покажу тебе одно место. В детстве я часто туда ходил. — Дазай ведёт его в сторону волейбольного поля, там, на границе между сетчатым забором и началом бетонной стены, есть лазейка. Довольно широкую щель никогда не считали нужным прикрыть чем-то, по какой-то причине. — Чего? Я думал, что ты поможешь мне найти их. — Да расслабься ты: это подростки, не сбежали же они все разом из лагеря? Я более чем уверен, что к вечеру все до единого будут на дискот- Чуя, блять, хватит брыкаться! — Твою мать, Дазай, на кой чёрт ты ведёшь меня в грёбаный лес? — Накахара перестал сопротивляться: он очень устал, а ещё, как бы не хотелось признавать, чёртов Осаму был прав. Дазай на вопрос не ответил. Интрижку держит, гад. Честно говоря, запястье уже неприятно ныло, но руки из чужой хватки Чуя не убрал: предпочёл отвлечься, рассматривая всё подряд. Они идут быстрым шагом, в ногах мелькают кусты и другая мелкая растительность, вытоптанная тропинка постепенно переходит в густую янтарную траву; приходится петлять между толстыми стволами деревьев, ветви которых любезно придерживает идущий спереди; пение синиц, стук дятлов, лёгкая улыбка, шуршащие от чьих-то движений кусты, аккуратно обрамляющие лицо пряди каштановых волос, длинные пальцы, слегка придерживающие чужое, уже натёртое запястье, спокойные, полные предвкушения карие глаза, голубовато-синяя футболка, скрывающая, наверное, клад всего человечества, неуклюжие чёрные шлёпки, из-за которых у того, скорее всего, потом все пятки будут серые; Чуя, к слову, носит похожие. Боже правый, он всегда выглядит так красиво, или просто любой кареглазый шатен хорошо смотрится на фоне леса? За последним рядом деревьев необыкновенно светло, как обычно бывает, когда выходишь на лесную поляну. До того места ещё несколько метров, поэтому Дазай прибавил ходу, расталкивая своей тушей попадающиеся на пути кусты. Деревья остаются позади, парни выходят на небольшую поляну: деревья здесь растут полукругом, в центре что-то вроде небольшого круглого озера. Глубина этого озера небольшая: Чуе чуть выше щиколотки, ну, может, если зайти на середину — дойдет до голени; дно полностью усеяно гладкими камнями; слева, возле берега, лежал огромны, уже покрывшийся мхом, валун. По сути, это всё ещё была часть реки, но, по какой-то причине, она отошла от своего маршрута, образовав небольшой водоём, поэтому вода здесь постоянно циркулирует и остаётся кристально прозрачной; по этой же причине деревья вокруг смыкают кольцо не полностью, оставляя место для того самого пути, по которому отросток связывается с основной частью. — Мы на месте. Как тебе? — карие глаза засветились ещё больше, осматривая удивлённое лицо. Чуя переместил взгляд себе под ноги, пробубнив себе под нос недовольное «красиво». — У тебя весь словарный запас в ругательства ушёл что ли? — А тебя ебёт? Дазай не ответил, просто молча повёл рыжего дальше, к огромному камню, возле которого они уселись. Разговор не шёл, но приятное молчание действительно успокаивало. Накахара просто словами передать не мог, насколько красиво здесь было, и эта красота помогала забыть о проблемах. — Как ты думаешь, потеря каких воспоминаний была бы для тебя самой ужасной? — Чуя задал этот вопрос, задрав голову и смотря на колышащуюся от теплого ветра листву, не особо надеясь на внятный ответ. Как ни странно, но Дазай быстро нашёл его. — О лагере. — Не знал, что ты еврей. — О боже, заткнись. Шатен резко наклонился ближе к краю маленького берега, чтобы через пару секунд обдать рыжие пряди холодной водой. — Эй! Какого чёрта?! — это неприятно, но Чуя смеётся, давая сдачи. Дазай бросает шлёпки на траве и залезает в воду, отбегая чуть поодаль, чтобы чужие атаки не могли до него достать, и с размаху бьёт босой ногой по воде, после издевальчески показывая язык. — Что такое? Мокренькая принцесса боится намочить ножки? — Ну ты и говнюк конечно, — парень аккуратно убирает намокшие пряди с лица, уже попутно сбрасывая с себя тапки, — мокренькая принцесса идёт надерать тебе задницу. Чуя заходит в воду, не дожидаясь готовности оппонента, повторяет его же технику, при чём с большим мастерством, а после незамедлительно получает ответку. Они бегают друг за другом, ругаются, бьются пальцами об камни, но при этом искренне смеются, пока по собственной неосторожности не сталкиваются: рыжий запнулся о слишком большой камень, за который уже несколько раз цеплялся, но всё равно игнорировал его; кареглазый удачно оказался под рукой, став ненадёжной опорой, и поэтому навалился сверху. Упасть получилось довольно удачно: головой Накахара не ударился, но спиной всё равно приложился не хило; Дазай же просто вовремя выставил руки. Когда осознание полного приземления наконец дошло до рыжей головы, Чуя открыл глаза, неловко осознавая, что лежит он уже секунд тридцать, но всё ещё крепко держится за чужую футболку, которую сжимает ещё сильнее, когда ощущает давление на губах: ненавязчивый «чмок», длившийся секунды две-три, во время которого сердце, казалось, не пропустило ни удара. Контроль над телом вернулся не сразу, но это не помешало скинуть с себя промокшее тело, и, под бешеное, отдающееся в барабанных перепонках биение сердца, рвануть в чащу леса.