***
Сидя на холодной скале, Варя ощущала, что промёрзла до дрожи, но она старалась не поддаваться этому течению, продолжая пилить взором далёкие сосновые верхушки, и внедрить себе в мозг лживую затею о присутствии ещё одного лица, поглаживая свои же пальцы. На этой точке не так давно её возлюбленный ласкал её пониманием, что она всегда получит его поддержку, невзирая ни на что в жизни, и длительность этого обещания устанавливало обручальное кольцо, вызывающее в ней то приливы сумасшедшего тепла, то больного отторжения. Естественно, все понимали, что уход Влада она будет принимать тяжело, но она сама искренне дивилась тому, насколько тягостно это оказывалось сейчас: весь день проведённый в бездвижии на скале, где её так и не сумело взять во власть ни желание пищи, ни естественной нужды, ни даже банальная необходимость в чём-то согревающем и теплом на такой высоте. Всё прекратило существовать, будто бы на нём всё и крутилось. Абсолютная тишина и безмолвие выступали здесь пользой, хоть она и ясно понимала, что бросать всё в такой ситуации банально опасно и рискованно, но иначе она не могла. Ей требовалось это время, это признание самой себе насчёт происходящей ситуации, и она правда планировала вернуться, как только восполнится и полностью оккупирует себя щитом, что спасёт её от гадкого окружающего мира. Но стоило понимать, что точно не ей решать, как долго она может этим заниматься. — Тебе настолько стали непривычны наши бархатные стулья, что ты решилась каменные изваяния признать за лучшую мебель? Хохотнув себе под нос, вновь приняв к сведению выражение «мама знает лучше», волшебница не шевельнулась, отыскав удивительным лишь тот пункт, что не услыхала шлейф издалека. В принципе, лишь желание понять, то ли женщина вовсе без него, то ли укоротила, и стало единственным, что просило её повернуть голову и взглянуть на неё, но та сдержалась, оставив аметисты ярыми фанатами зелёных лесных областей. — Они скользкие и с них ничего не стоит скатиться… — С этой скалы, впрочем, тоже, но ты, кажется, весьма отлично на ней держишься… — Как ты и на весьма уползающем троне. За такие слова с тобой могут сделать многое, и лидер патруля готовилась к подобному, но взамен её ветрейшество устало вздохнула, подобравшись к дочери вплотную и присела рядом, замолкнув вновь. Ты выжидала паузы, необходимые для такой беседы, особенно учитывая факт того, что собиралась делиться сокровенным. — Трон — это, как гора, состоящая чисто изо льда, попутно покрытая мыльной водой, с которой ты вечно намереваешься слететь вниз, — подобрала красочное описание она. — Немногие способны удержаться на ней, но, из радостного — это сделать куда легче, когда ты вечность провёл словно лошадь, утонувшая в мыле. — Хочешь намекнуть на то, что ты вечно купаешься в этой пучине? — Я никогда не намекаю, а всегда говорю прямым текстом. Вроде выражения подобного толка про жизнь, когда вечно есть шанс скатиться с должной позиции должны вызывать, какую-никакую, жалость, но принцесса не ощущала ничего, проявляя совсем слабый интерес к путям матери, задавая вопрос куда больше лишь для того, чтобы отвязаться. — Как по мне, тропка папы вечно мыльная, учитывая то, сколь не стояче его сознание и сколь быстро способно его покинуть, — припомнила она дремлющего родителя. — Твоя же позиция, по сравнению с его, кажется невероятно крепкой. Ты, буквально, за счёт его падений и живёшь, воспринимая это предназначенное и целостное, что он тебе вручил, за обыкновенное и не благородное, хотя он сделал всё, чтобы тебя возвысить. — Рассуждаешь так, будто он сделал моё положение таким целостно крепким и несгибаемым, отчего я обязана в вечном поклоне пред ним сидеть за то, что он даровал мне такое предназначение…. — Не «как будто», а правда. — Нет. Позицию ребёнка Марфа не разделяла вовсе, и это напугало Варю, предрекая будущие наказания, отчего она развернула голову, готовая к выговорам, каких не последовало. Особа не удостоила её взором в ответ, заставляя аметисты лишь наслаждаться её обликом, какой желал рассказать о никогда не поднимаемых в территории их семейного дворца историях. — Ты думаешь, я считалась его великой избранницей в той деревеньке? Действительно веришь, что я предназначалась ему изначально и сразу ведала, что корона Штормграда окажется на мне? — дама тут же ответила на свои вопросы. — Нет, не знала. Я была лишь обычной девочкой старообрядкой в кругу аж ста таких же, не имеющих никаких весомых шансов на то, чтобы оказаться на престоле. Моё будущее в мгновение, когда Витя оказался в территории моего дома, висела на волоске, потому что мы понятия не имели, что ждёт дальше. Изберёт нас король или нет, выберет ли он нас, а, если не выберет, то что будет потом… С уст сорвался тяжеленный вдох, припоминающий те события, когда неизвестность считалась её лучшим другом и наружу явилось совсем не требуемое объяснение, почему ей так тяжко сейчас — казалось, что она вновь оказалась в том мыльном болоте. — Но ты же хотела этого… — Далеко нет. — Тебя же вывел танец избранников! Ты же предназначалась папе… От такой информации, Марфа наконец-то взглянула на своё порождение, в какой, впервые, вспоминая именно те далёкие события, отыскала юную себя. — Тебе папа рассказал так? Смущаясь и уже понимая, что ей наврали, Варя закивала. — Вау, — пискнула женщина, искренне дивясь супругу. — Как же сильно он желал верить в легенду о моей избранности! Понимая, что главной движущей силой для этого выступала его мощная любовь, бывшая королева рассмеялась. — Чувства заставили его сильно лгать, — готовясь поведать правду, её ветрейшество слабенько ухмыльнулась, чуть ли не впервые на памяти наследницы, адресуя этот ласковый изгиб губ лишь ней. — Но всё было иначе.***
Ближе к полудню юная девчуля действительно подумала, что к вечеру такое количество тёртых ароматов душащих трав сожжёт ей слизистую и носовую полость, ибо глаза слезились бесконечно, чихание не прекращалось, как и отзывы её родительницы, требующей от дочери бездвижия, пока не менее воняющие пальцы заплетали её волосы в крошечные праздничные косички, вплетая туда разноцветные ленты и маленькие цветочки. — Сиди смирно, еретичка! — ядовито протянула женщина, затягивая пуще каштановые локоны. — Дай привести в порядок хоть что-то, что в тебе есть красивого! Роскошные пряди густых волос семейство и впрямь воспринимало за симпатичное и привлекательное чудо, требующее вызывать зависть, и, увы, это то единственное, что они вообще находили миловидного в своём ребёнке. Марфа им казалась не просто гадким утёнком, а, скорее, лягушкой, какую схапает элегантный лебедь их деревушки, не оставив ни единого шанса на богатое будущее без бедствий. Та, по их мнению, не отличалась уникальной красотой, хоть припухлые алые губы и аметистовые глаза сами по себе обзывали её привлекательной, не имела при себе замашек королевской крови, ибо скиталась, словно бешеная, где только можно, лазая по деревьям и прудам, не стыдясь даже в одежде купаться в грязных водах, и слабо стремилась изучать самые полезные аспекты их трудной магии. Старообрядка с ними игралась и веселилась: способность к телепортации тренировала на том, чтобы, будто белочка, перескакивать с ветки на ветку, читку мыслей использовала лишь для того, чтобы прознать местные сплетни, а иллюзии тратила на то, чтобы мать не заметила грязных или исцарапанных ног, повествующих о глупых путешествиях. Истинно взбалмошная дамочка, какую в семье прозвали еретичкой, желаю обидеть натуру неостановимой малявки, что не сумели сделать вовсе. Те щебетали, что к празднику она не готова, что будущему королю она никак не может понравиться, а та в ответ молчала, лишь изредка хохоча, не донося этим родителям объяснение самого важного — она не ждала такого исхода, но, что важнее, она искренне верила, что такого вовсе не произойдёт. Привыкнув верить в свою неказистость и недальновидность, сама понимая все аспекты своего противного характера, та не лелеяла надеждой стать королевой, не считала себя лучшей и уж точно никакой уникальной. Она — сумасшедший сорванец, и главная цель этого мероприятия для неё, это не проявить себя настолько плохо, чтобы от неё потом потребовали покинуть деревню. Пущий запах ромашки, и старообрядка чихает опять, из-за чего её мать вырывает несколько волос из её головы, заставляя девушку жалобно запищать. — Непослушная еретичка! Незаплетённых прядей оказывалось ещё очень много, но организм, слишком передозированный этими ароматами, больше не мог сидеть в деревянном домике, без единого глотка свежего воздуха, и потому девчонка, поднявшись с дряхлого стула, помчала на улицу, где, перепрыгнув одну ступеньку порога, мигом окунула голову в близ установленную бочку, заполненную водой. Мелки косички оказались мокрыми, намалёванный макияж потёк, а цветы, расположившиеся вместе с лентами, выпали, очутившись сверху водной поверхности. Такое позабавило Марфу, в отличие от её матери, которая отыскала нынешний образ дочери прескверным. Прозвище прозвучало вновь, неостановимая бестия высунула голову из деревянной посудины, и мигом ворот ее белого свободного платья оказался мокрым, заметно выдавая его слабенькую желтизну. Реликвия, которую у реки так долго тёрла матушка, потеряла свой привлекательный вид. — Марфа, ну что ты за жаба! Надышавшись вдоволь свежего воздуха, девушка сильно плевала на отзывы воспитательницы, но, увы, не смогла сбежать от них, когда та вышла наружу, жаждя вести дочь обратно в дом. Пропахшая розмарином и календулой, та вновь напомнила её носу о токсичных ароматах, из-за чего издался ещё один смачный чих, вызвавший хохот у мимо проходящей безупречно сложенной старообрядки. Её нутро, привыкшее разжигать листья именно таким образом, уже давно свыклось с таким душащим запахом. Подобному еретичка завидовала, считая себя явным неуместным для старообрядцев аллергиком. Пускай голос матери трезвонил ей о необходимости вернуться в дом, та понимала, что там никак не очутится, потому что тогда, однозначно, задохнётся и подохнет ещё до начала торжества. Яростная морда требовала повиновения, и тогда она решила поступить, как подобает её прозвищу и, не слушаясь никого, мигом телепортировалась на главную площадь, где уже стояли длинные дубовые столы, наполняющиеся едой, то тут там располагались столбы с факелами, какие разожгут ближе к вечеру, а ещё немало игр для малышей и взрослых да букеты не горящих, а свежих цветов, что окажутся в пламени ближе к вечеру, напоминая чете правителей о главной стезе их народа. Понимая, что до приезда королей ещё не мало времени, Марфа очень ловко выхватила тару с салатом у повара, предложив помощь в приготовлении к торжеству. Никто не соглашался её брать на эту должность, но она и не собиралась уходить, ибо та сделает что угодно, лишь бы не возвращаться обратно в стезю душных ароматов. Время пролетело очень быстро, а запыхающаяся от каждой новой возникающей дамы, что опять же воняла календулой так, будто питалась ей всю жизнь, старообрядка часто ныряла в бочку, стремясь освободить себя от убогих запахов. Какие же они травящие. На фоне безупречно белых платьев соперниц с их идеально заплетёнными косами, её вымокшее платье и растрепавшиеся прядки мерещились дикостью и непристойностью, какая заметно аннулировала и без того мелкие шансы на внимание, что её даже забавляло — возможно, девчонку, что будет плясать после неё, покажется куда более пристойной и симпатичной лишь из-за сравнения, и тогда она удостоится короны. Вставая коридором, в ожидании семьи Ветровых, она от подобной шутки засмеялась. К счастью, хохот вырвался из неё прежде, чем на тропку из листвы своими голыми ногами ступили её ветрейшества, минуя установленную по обе стороны от них линии будущих невест, не оглядывая каждую, но выказывая лишь порой поклоном уважение самым выделяющимся из них. Такого внимания еретичка, к её же счастью, не удостоилась, как и принц не получил от неё должной заинтересованности в ответ, хотя белокурый красавец тогда восхитил вообще всю женскую коалицию: голубые большие зеницы, не отличающиеся нахальством или спесью, структура лица такая, будто списывали со статуи Давида, подобного же вида тело, что от восхищения у некоторых рот открывался, а сердце само сотрясалось, но абсолютно каждая псевдоволшебница нашлась совершенством подобранную тогда одёжку — противореча правилам, он облачился вместо пиджака и царской блузы в фирменную рубаху с вышивкой народа старообрядцев, чем выказал им уважение, никогда ранее не находимое в никаких словах. Тогда мигом пала сотня сердец, но осталось нетронутым то, какое после он будет жаждать завоевать. Вечер проходил весело, ибо, проходя многократные посвящения жильцов деревушки через игры и хороводы, будущий король то и дело оказывался пленён какой-то юной особой, что пыталась завлечь его своими беседами, из лап какой его уводила другая. Тогда все воспринимали мальчонку за самый сладкий приз, а Марфа, как озабоченная, гуляла неподалёку от её величества, пытаясь унюхать аромат хоть какой-то токсичной травы, не получая ничего. Как же сильно она завидовала тому, кто напрямую рождался таким, а не притягивал к себе астральный мир, оказываясь пленником приторных губящих запахов исключительно горькой листвы! У той аж зубы скреблись от ненависти, что она такая, и она настолько поглощалось в этом чувстве, что чуть не упустила самый главный танец, где королю обязано провести часть времени, болтая с каждой претенденткой до момента, пока музыка волшебно заколдованной дудки не замрёт, отыскивая ему самую правильную супруг из всех. Последовав в пляску лишь по вине того, что увидела испуганный взор Преславы, обнаружившей преследование, неостановимая колдунья встала в круг, у которого имелось меньше всего шансов очутиться в паре с его величеством, даже не подозревая, что слишком справедливый принц жаждал пройтись змейкой, удостоив каждой своего внимания и придя к равноправию. Пляска пошла, мелодия полилась, а дамы поспешили вперёд, надеясь каждая отхватить желанную минутку с королём. Босые ноги прыгали по режущей новой траве и, кажется, это забавляло лишь тех особей в кругу, кто ни на что не надеялся, в том числе и саму Марфу, какая вовсе от строгих лиц вокруг себя расхохоталась. К большой радости, хохот сменился на лишь тихую улыбку, когда мордашки однотипных дам сменились на королевскую, что закружила её вокруг себя, исполняя привычные движения. Из глупого: еретичка вовсе не желала никак пленить принца своими чарами и воспитанием, поэтому, посчитав себя слишком дурной, даже не попыталась с ним заговорить, лишь мирно продолжая танец, желая стать ему перевалочном пунктом до следующей вероятной невесты. Из ещё более глупого: именно своим молчанием она его и заинтересовала. — Почему молчите? — А что говорить? — наивно пискнула та. — Не знаю, — удивился Виктор простейшей беспризорности, отыскивая её чрезвычайно милой и интригующей. — То же самое, что и все другие… — Ваше ветрейшество, они говорят с вами! Я понятия не имею, что они болтают! В той паре он впервые словил шутку, а не восхвалённую оду самолюбия, из-за чего, приближаясь в определённом движении, его захватило такое же желание, как и всю толпу — узнать незнакомую поближе. Напрягнув нос, он внезапно понял, что даже пышного и сильного запашка горелых трав от неё не имеется, и это удивило его пуще. — Почему вы не пахнете боярышником и полынью? — Я променяла свою магию на возможность дышать, — абсолютно непосредственно, и вообще не задумываясь, выпалила особа, — И окунулась в бочку, чтобы не сжечь слизистые… — Окунулись в бочку? Аромат стоячей воды получил своё объяснение. — Не бойтесь! — смеясь, выпалила Марфа, размышляя, что, возможно, действительно получит от принца внимание. Достаточное, чтобы он взял её работать во дворец актрисой или шутом. — Она была не с пивом! Шутка про алкоголь стала последней в той короткой минуте, данной им, пред тем, как они вновь сменили партнёров, гуляя дальше меж жаждущими внимания девушками. Грустно за этих напористых и готовящихся, что провели день в ваннах с корнями мощных растений, провоняв ими насквозь, потому что внимать их Витя больше не хотел. Ему требовались лишь тупые шутки жительницы бочки. Идеальный порядок разрушился, когда, оставив очередную попытавшую удачу, тот буквально выхватил Марфу из перехода, вновь встав в пляску с ней. Сумасшедшую это несказанно удивило. — По-моему, это не так работает, — лишь буркнула она, воспринимая это со смешком, вовсе не предполагая, что король ей заинтересовался именно в требуемом плане. Та промышляла, что он просто жаждет разрядки веселья в её лице в этом блеклом концерте из лжи и сватовства. — Это вообще не работает, к вашему сведению, — выпалил принц в ответ, блеснув своей слабой ухмылкой, сразу после приспустив веки и сделав куда более внимательный взгляд. — Как и правила вашей магии на вас. От такого нагоняя, еретичка рассмеялась. — Травы, запахи, пламя и круги! — припомнила она все аспекты её жизни. — Звучит, как список мне не подходящего! — Вы — аллергик с ненавистью к травам, страхом огня и нелюбовью к геометрии? Послышался очередной хохот, который мгновенно отозвался теплом в груди его ветрейшества. — Я не люблю, когда всё это завязано на магии со всей серьёзностью. Все относятся к нашему дару, как к экстремально важной вещице, какую нужно обхаживать, будто рожающую корову… — Разве это не важно? Вы взываете силы из астрального мира, а это весьма опасно… — Но мы живём в этом! — смело заявила Марфа. — Вы впервые очутились в этом воняющем бардаке, а я в нём обитаю каждый день, и, пускай обычно они не столь пестры, они всегда витают рядом! Невзирая на то, что мы на вечной связи с эфирным миром, все продолжают относиться к этому, как к высшей ипостаси, но, извините меня за такое сравнение, — сколь бы ценен горшок не был, мы не можем оставить его целым, пользуясь каждый день! Грубость оказалась второй фразой для их расставания. И она автоматом предрекла следующую партнёршу Виктора, после той, что отняла его от буйной колдуньи. Справедливости ради, на третий их совместный танец уже и сама еретичка нашла принца, как минимум, милым. Ей нравилось, как он улыбается, не широко, скромно, но при этом выдавая лишь этим изгибом губ своё счастье. Это напоминало её саму. — Теперь я точно могу сказать, что это так не работает! — смеялась она, вновь ощутив их ладони в скреплении. — Меня съедят ваши невесты! — У вас такие же права, как и у каждой из них! — Да, только они беседуют с вами на возвышенные темы, а я — о горшке! — от удовольствия лицезрения этой старообрядки, будущий король даже откинул голову назад, неспособный угомонить свой хохот. — Им должно стать весьма и весьма обидно! — Им придётся смириться, ведь мне говорить об этом хочется ещё и ещё! — Вы должны сплясать со всеми, покуда музыка не остановится на необходимой! — Значит, я буду менять конструкцию этого танца ради вас снова и снова, пока эта дудка не заглохнет! Такому открытому признанию Марфа истинно поразилась, но при этом ухмылку не убрала, хоть бредовость происходящего её сломила: не может старообрядка, вроде неё, окунувшаяся в бочку вместо плетённых шикарных кос и издевающаяся над их конструкциями магиями сейчас стать будущей королевой Штормграда. — Нет, не можете… — Могу, — не унимался при этом очень настойчивый Витя, — Потому что, круги, пламя и цветы мне также далеки, как и вам, а, значит, у нас уже куда больше общего, чем с кем-либо из них… — Но они будут хорошими королевами, — строго заявила еретичка, — А я — нет. — Вы знать не знаете, на что вы способны, потому что даже я не могу настаивать на том, что буду хорошим королём! — Со мной — не будете! Верно, тогда стоило поверить особе на слово, потому что она ой как хорошо предрекла будущее, но останавливаться колдун не собирался. Ему слишком сильно в душу въелась эта наглость и простейшая непосредственность, что лишиться её он не согласен. — Не сгущайте краски! — Я сделаю всё только хуже! — Нельзя ухудшить и без того плохие вещи! — Я сожгу ваше королевство и дом дотла! На каждую фразу, принц имел ответную, и ради последней он даже изгнал ухмылку прочь с лица, глядя на собеседницу своими блестящими глазами со всей серьёзностью, уведомляя, что не согласен отступать. — Хотя бы согреются. Лишь только в этом контакте глаз становилось предельно ясно, что он не готов сдаваться, и, что бы Марфа не сказала, её выражений он не примет, потому что вцепился с ней так сильно, что банально не желал размыкать руки. Испугавшись сильно, колдунья случайно, необдуманно, юркнула в его головёшку, отыскав там правдивые чувства, и встревожилась ещё сильнее: за эти три короткие минуты она не просто ему понравилась, потому что там бурлило нечто уже куда более мощное. Надеясь произвести впечатление с помощью образа и манер, девочки пролетели мимо него, потому что он желал отыскать кого-то, кто сможет схватиться за ниточку от клубка его души, и, поразительно, у будущей правительницы, ненароком, это получилось мастерски. Та не просто стала симпатична — она его воистину покорила, будто сейчас же привязав к себе, и, испугавшись этой бурлящей, просто сумасшедшей эмоции, безбашенная волшебница вылетела из пляски, ловко отдав своё место следующей партнёрше, а сама перескочила в чужой круг. Каждый последующий шаг она наблюдала за зрачками, направленными точно на неё, а каждый переход следила за тем, как принц пытается пробраться сквозь пары, вновь вернув себе возможность поговорить с ней. Увы, но еретичка отдалялась и отдалялась, заставляя молодого человека буйствовать и менять строй, уже в совсем не привычном порядке. Тот толкал публику, порой миновал прямо под перехватывающими им руками, намереваясь достать до нее, уже всем давая чёткое понимание, что кто-то да в кругу его заинтересовал, и, в итоге, у того почти получилось достигнуть девушку, когда он оказался в пляске с другой партнёршей, но совсем рядом с ней. Мечтая о переходе, тот ощутил, как замерло сердце, когда музыка остановилась, предрекая ему «идеальный вариант», чьи ладони до сих пор держали его пальцы, а губы их обладательницы балакали информацию о себе, радуясь сладкому возможному будущему. Аплодисменты послышались со всех сторон, и Витя думал, что ничего хуже сейчас для его пленённого сердца быть не может. Когда же прямо позади него послышался возглас, развернувшись, он уловил те самые аметистовые глаза, за какими бегал всё последнее время, и со страхом понял, что они стояли спиной друг к другу, когда песня остановилась. Ему нужен был ещё шаг и лишь одна секунда. Толпа поздравляла будущего короля, предрекая ещё не решившейся паре долгих лет жизни, а он не соглашался опустить зениц от буйной еретички, благоухающей стоячей водой, которая сводила его с ума каждым своим движением пуще и пуще, внедряя в мозг непобедимое желание сделать что угодно, лишь бы её добиться, сколь бы сильно она не считала себя неподходящей и лишней. Ему плевать хотелось на то, что там выбрала дурацкая дудка, потому что он сам избрал другое. Возможно, всё-таки, стоило послушаться древнего артефакта.***
— Целеустремлённость отца порой дивит меня, — выкинула ветер перемен, когда, ступая на порог своего дома, дослушала реальную повесть о первой встрече своих некогда влюблённых родителей. — Зачем он солгал о судьбе? — Верно, желал убедить всех и вся, что я — избранная, — поразмыслила манипуляторша, поправляя подол чуть запачканного царского платья. Где среди этих тяжёлых бархатных корсетов затерялась та беспорядочная любительница окунаться в бочки, Варя не понимала от слова совсем. — Ага, избранная, что пыталась ускользнуть от судьбы. — По сути, я сама облила свою дорогу к престолу мылом… — Но зачем? — с интересом обратилась властительница ветра, не понимая потока мысли родительницы. Некоторое время величественная дама молчала, а потом, развернувшись и слабенько прикусив губы, так похоже на своего ребёнка, заявила истину. — Потому что я желала ему лучшего, — призналась она. — Точно, как и тебе. Пальчики потянулись к локонам, желая коснуться тех уникальный прядей, что достались ей по родству, и какие всегда считались её единственным достоянием, но остановилась в паре миллиметров от, припоминая приказ и отодвигаясь. Жаждя этой ласки, какую наследница представляла, как акт материнской любви, волшебница даже опечаленно выдохнула, его не получив. Впервые в жизни она хотела этого. Вечер откровенностей прервали голоса иных жителей хором. — Кобылка! — воспел Алексей, вначале широко разинув руки и вопя, а потом и вовсе покатившись по перилам. — Моя любимая лошадка вернулась! — Расскажу остальное потом, — предложила Марфа. — Когда начнём ходить по людям и призывать на свою сторону. Словив от дочери соглашающийся кивок, падшая королева удалилась, задрав ввысь так привычно подбородок и презренно осмотрев представителей семейства Равелиных. Подол прошелестел с ними рядом в последний раз, а потом, не менее добродушно настроенные к обладательнице дворца мальчишки, облепили пропавшую по утру подругу с двух сторон. — Где ты пропадала?! — испуганно обратился к ней Петя. — Мы утром не на шутку встревожились… — Просто пыталась успокоить свою начинавшуюся депрессию в одиночестве… — А как тебе в таком деле помогла эта выдра? Ондок не дышал по-доброму к королеве от слова совсем, воспринимая её за паскудное существо, похлеще самого себя, и ни капли доверия к её персоне у того не имелось. — Она просто случайно догадалась, где я могу находиться, и потому пришла туда! — начала оправдываться принцесса, не находя проблем, в отличие от своих защитников. — Та лишь рассказала мне о её с папой истории любви и всё… — А она когда-либо повествовала об этом раньше? Не поняв вопроса, колдунья приспустила свои брови вниз, требуя больше объяснений. — Почему это важно… — Потому что, кобылка, она пытается втереться к тебе в доверие и убедить тебя, что является хорошей матерью, хотя понятия не имеет, что это вообще! — Но она говорит правду! На самом деле, никаких доказательств не имелось, но лидер патруля очень хотелось ей верить. То ли её так будоражила мысль любви с первого взгляда, что прочно вязала её с Владом, то ли нравилось слушать про здорового и счастливого отца, то ли так крепко стискивала затея о том, какой раньше являлась Марфа, или же, всё-таки… Сводило с ума знание, что когда-то она его любила. — Сколь велик процент, что твоя мать — надёжный рассказчик, а не лжёт, пытаясь раскрасить правду оттенками, какой в ней не крылось? — поинтересовался графоман. — Я не… — У меня сомнение вызывает сам факт, что вообще бытовал тот каркас, какой она красит, — пожаловался нахальный модник, сцепив зубы. — У неё на лбу написано «лгунья». Нынешнее положение сильно напугало владыку ветра — её самые близкие люди не терпели, порицали и пропагандировали ненависть друг к другу, а она оказалась внутри урагана из порицаний, попутно ещё и являясь участницей истинной гражданской войны. Врагов становилось слишком много, как и непоняток. Отыскав в мимике своей любимой души страх, Петя мигом извинился перед ней и, положив руку на плечи, погладил ту, успокаивая. — Прости, королева моя, за нашу злобу! — выпалил мирным, баюкающим тоном он. — Мы излишне беспокоимся за тебя и не хотим, чтобы ты верила в лживые бредни своего издёвщика… — А что, если это — не бредни? — Видишь, в чём дело, Варя?! — испуганно вопил Лёша. — Ты сама не знаешь, правда или ложь то, что она рассказала! Это уже показатель кошмарного бедствия и весомый аргумент, что она просто хочет войти к тебе в доверие и использовать для своих целей! Я не позволю ей этого сделать! Решительность гробокопателя оказывалась не ломимой, так что он, не обсудив ни с кем дальнейший план, решил действовать, как желал сам. — Завтрашний день ты проведёшь с нами, занимаясь своим самым излюбленным занятием — пониманием рода Равелиных! — представляя будущую реакцию на оружие, молодой человек не решился показать его сейчас. — Мы отправимся на охоту! — Будете охотиться на мясо, которого во дворце сполна? — Будем упиваться лесными красотами, каковых здесь мало, — поправил её младший братец. — Согласна? Радостные сапфировые очи, так похожие на глаза её возлюбленного, стали главным катализатором ответа, и принцесса, выдав тихое «да», подписала себе приговор на сутки брожения по тропкам и грязной одёжке. Всё лучше, чем пустая комната, где она сейчас одна. Приняв от мальчишек пожелания «спокойной ночи», Варя очутилась в своей родной обители, где, почти сразу ощутила весомую пустоту и бессилие, какое, казалось, стало того более мощным. По утру она переживала из-за покинувшего её молодого человека и тревожилась своему одиночеству, но сейчас она остро понимала, что она далеко не одна. И от этого лишь плохо. Её советники окружили принцессу со всех сторон, и при этом они попросту не терпели друг друга и не выносили, истинно ненавидя и порицая. Ветерок перемен оказалась в здании, загруженном разными персонами, и из них она точно знала, кому может доверять, а кому нет. Или же не знала? Мальчики, отчасти, точно, как и её мать, некогда её использовали, чтобы лишиться образа духов. Так, может ли она доверья им в полной мере, веруя, что они не преследуют потусторонние мысли? А что, если за неё выступали они лишь пока Влад рядом, а без него всё иначе? Для неё то точно без него всё иначе. Она чувствовала себя скованно, потерянно, пусто и при этом дико испуганно. Лишившись его, она будто осталась и без частички себя, и такое её до одури, как и неизвестность, ставшая извечным положением дел, пугала. Во всём это обязано иметься хоть что-то очевидное, вечное. Аметисты сами направились в сторону тумбочки, где запрятался коробок, подаренной тётушкой. Пальцы затряслись, жаждя и веря в него, как в высшую ипостась, будто это и впрямь её спасёт, но, позволять себе она такое не собиралась. Она почти умерла по её вине, а сейчас предлагала ей стать главной точкой доверия. Серьёзно? Душа терзалась, сердце жгло, и несчастная колючка понимала, что ничего более крепкого в понятии её веры, чем её же любимый у неё существовать просто не могло, но изливать ему в письмо такое она не хотела. Слишком много страниц понадобиться для признаний. Усевшись за стол, она включила лампу, открыла подаренный кожаный блокнот и, миновав страницы с историей Равелиных, оставила новую, решив вложить в листы все свои переживания. Записи стоило нумеровать, но она вовсе не задумывалась над этим делом долго. «Первый день с ухода Влада». Не важно, вторник это или суббота, не волнует какое сегодня число… Это первый день без него, первый день, когда мама проявила себя с иной стороны и рассказала ей о себе искренне, как о человеке, а не королеве, что вечно прячется за маской, а ещё — это первый день, когда она засомневалась в Равелинском семействе, готовым отдать за неё хоть свои головы. Первая запись дневника слишком блестяще олицетворяла её состояние, ещё сама того не зная, но становясь отправным пунктом очень страшной дороги. «Я не игралась и потерялась… И, кажется, уже совсем не немножко.»