***
Одним из пунктов её радости считалась ненадобность в отсутствие тревоги за своих верных протеже, ибо те находились в территории волшебного колледжа и никак не могли оказаться в территории опасности. Вредина её сословия бы сказала иначе, ибо, по её мнению, зазнайка класса составляла явную угрозу для её рассудка. — К чему нам выходить в сады волшебного колледжа? — гневно прыскала она, ненавидя столь долгое брожение и, к тому же, гневаясь на то, что девчонка отняла её с обеда. Она лишила её любимого Оливье. Самого любимого салата. По нынешнему мнению, наглая особа имела все права вовсе её утопить в самом близко расположенном озере. — Там растут травы, которые нам надобно собрать, и деревья, на каким ты сможешь потренировать магию. В отличие от весьма чёткого и аккуратного шага земляной колдуньи, ходьба её ученицы могли олицетворяться словом «тянется». Та брела медленно, совсем не с той же осторожностью к травам на её пути, чем лишний раз ощутила ярость к отличнице — с её пристальным взором и внимательным изучением каждой кочки на пути они могли брести до нужной поляны сутки. Когда они остановились возле очередного ствола дерева, какой Маша начала проверять на наличие опасного мха, Кика не сдержалась и толкнула одноклассницу вперёд, предварительно яростно харкнув. — Что ты за… — Ты ведёшь меня в лес, чтобы убить, не так ли?! — не скрывая ярость, выпалила та. — Потому что, пока мы дойдём до нужного места, я точно успею откинуть коньки! — Бродя по чаще, нужно предельно внимательно рассматривать окружающую среду, чтобы не словить никаких заболеваний! — показав на изучаемую территорию, она объявила, что нашла в ней заслуживающего своего внимания. — Например, это: видишь какой мох?! Он может быть опасен… — Испанская бородка опасна? Серьёзно?! — прыснув уже не считаемый раз, ученица развернулась, сложив руки на груди и сгорбившись пуще. — Щас бы древесный волос, используемый для набивки мебели, за врага признавать! Прищурив глаза, властительница природной магии обернулась на собеседницу, которая, увы, уже кинула её, отправившись дальше своей быстрой походкой, пока её весьма тщательно всё изучающий нос устроился в книге, ища ответы о распространении подобного гостя. Фолиант захлопнулся, как только в голове пролетела картинки тилландсии уснеевидной, и учёная, мало изучавшая семейство бромелиевые, побрела следом, удивляясь, но не желая интересоваться вопросом, откуда весьма бездарная по оценкам студентка так много знает о растении. Выбредя к началу поляны, Маша узрела вредину далеко в середине пустующей территории, и по мине особы ясно поняла, что ей сильно наскучило ждать свою «учительницу», и что она бы хотела, чтобы та миновала пространство до неё быстрее. И минуты не прошло, как она пожалела, что ушла так далеко, когда властительница начала колдовать, аккуратно раздвигая листву с двух сторону, чтобы не почувствовать опасные травы и не ранить лекарственные. — Ой, емае! — выпалила устало Кика, лицезрея в зануде ныне только улитку, и сразу же, не сдерживая себя, пала вниз, прямо на ковёр из васильков и ирисов, плюя на то, что испортит их. Взяв один из тюльпанов и поднеся его к носу, та начала громко кричать, желая выбесить исследовательницу. — Раз, два, три, четыре, пять! Будем в прятки мы играть! Небо, звезды, луг, цветы … Желая намекнуть на усталость, что ей прививала знакомая лишь своим движением, вредина завопила другое. — Пока дойдёшь, помрут они! Куплет повторился ещё не раз, прежде, чем фигура исследовательницы добралась до студентки и, остудив ее яростным взглядом, не словила очередное безразличное фырканье. Дамы явно друг друга не переносили. — Твоё отношение к природе весьма и весьма презрительно! — А твоё банально тупо! — усевшись, выпалила Кика. — Будет обхаживать каждый стебелёк, чтобы о нём заботиться?! — Каждый травинка заслуживает жизни! — От всего не спасёшься и всех не сбережёшь! Каждому хорошо сделать не получится! — К такому безразличному отношению тебя твоя психопатка приучила? Попытка проявить язвительность и показать свой характер, закончилось для ученицы весьма неудачно. Переполненная яростью вредина пододвинулась ближе и, резко качнув ногой, ударила ту по ступням, повалив волшебницу наземь. — И к такому отношению к стервам, вроде тебя, тоже! — плюнула та, взвившись над ней. — Грымза! — кинула ей вслед новое прозвище Мария, почти вспрыгивая с ковра из цветов, попутно возвращая их к жизни и приводя в порядок себя. — Недаром тебя Астер крапивой обозвал! От такого заявление девушка сотряслась, будто подавилась сей информацией. Своё прозвище она никогда не воспринимала в плохом смысле, потому что это никогда не считалось отзывом на её противный характер — это информация о том, что она всегда может дать отпор, если её обидят. Восприняв же это сейчас в таком грязном значении, олицетворяя её во зло, девушка вознамерилась оскорбить знакомую ещё пуще. — То ли дело ты — истинная бриофита! — шипела она, шепелявя. — Вредная, гадкая масса, возникающая почём зря и только приносящая горе! — Это ты так отзываешься о грибе, который, учёными доказано, куда умнее, чем растение! Сравнение лишь больше убедило в правильности наименования. — Ах да! — хохотнула она. — Ещё и задиристо самодовольна, уверенная, что лучше остальных! — Тебе бы захлопнуться, Уртика! Единым словом она сумела мирное прозвище братца обратить в гневное унижающее выражение. — Только после вас, Бриофита! В такой атмосфере проводить урок казалось идеей высшей бездарности, потому что ничего здорового у такой пары остро ненавидящих друг друга людей получится просто не может. Изумрудные очи, пялящие ввысь на острое и нелицеприятное лицо, предполагали печальный исход этого урока, но отступать она, увы, не могла. Банально — ей некуда. В комнате у неё Алёнка, нуждающаяся в потраченных травах, какие она может собрать лишь в полях и какие ей надобно вырасти, из-за чего ей, в любом случае, надобно остаться здесь. Конечно, она могла бы прогнать нахалку прочь, но этого не позволяла делать совесть — обещание, данное возлюбленному, выступала для неё мхом, проросшим на сознание, травящим её душу, но принуждающим исполнять надобное дело. — Ни ты, ни я не хотим участвовать в этом уроке, но провести нам его всё равно придётся, — строго уведомила одноклассницу владыка природы, оставляя свою сумку среди листвы, какую, конечно, отогнала прочь, чтобы не ранить. — Это важно для поднятия твоей оценки. — И понижения желания жить. — Я удивлена, что есть что понижать. Оказывается, курс сарказма, некогда дарованный подругой, не прошёл почём зря. Поелозив в карманах своего пиджака, колдунья вытащила наружу маленькие камни, так необходимые для усиления силы своей воспитанницы и, протянув безразличному увальню дарования в руки, намекнула, как стоит поступать дальше с этим богатством. — Сейчас тебе нужно будет восстановить растения, какие ты сама и уничтожила… — Ты забыла, бриофита глупенькая, я — не ты! Я не управляю природой! — По родословной — управляешь, а уж то, что ты сама до одури ленива и не хочешь тренироваться — это другой пункт. С уст издался животный рык, предрекающий гибель через проникновение неострых зубов в чью-то шею, но учёная не обратила на это никакого внимания. — Начинай, — приказала она, представляя, как будет ругать её за неудачные многочисленные попытки, какие, в конце концов, отзовутся победным результатом. Стоит ли говорить, что конца у этого торжества не имелось?***
План на день, знаменующийся длительной прогулкой по лесным чащам, естественно, ни капли бы не пришёлся по душе величественной королеве с её замашками в виде любви к вечно высоко поднятой голове, будто корона по-прежнему красуется на её густых и высоких причёсках, и шлейфам, что бы неслись по земле, набирая на себе вообще всю грязь обитателей, предрекая тому не длительную стирку, а обращение в тряпку. Где-то там маленькая старообрядка, прыгающая по веткам, не дала бы ребятам радостно вольную, и потому ушли они из дворца сумбурно объяснив даме, куда же спешат и, не позволив ей высказать ни единого слова, покинули помещение, ускакивая прочь в зелёные дали на свои приключения. Утренний наряд принцессы семейству также угодил слабо: стильные тонкие джинсы, аккуратные кроссовки удобная футболка, а поверх всего красовалась явно большая, пусть и спортивная кофта, какая могла создать массу проблем. Лишняя ткань или слишком вылезающие рукава ловко могли зацепиться за ветки, как и распущенные локоны, тем самым создавая не мало проблем тройке, но товарищи весьма быстро осознали, что лишить наследницу одёжки не получится — наряд знаком им, потому что они лицезрели его многократно, и, увы, совсем не на своей верной подружке. В то же время лишение только этого атрибута одежды являлось далеко не единственным желанием изменения для вездесущего ондока. Уже выбравшись в начало леса, наглец приблизился к принцессе, самолично приводя весь её образ в порядок. — Кобылка, ты излишне много упустила для такого дела! — буркнул он, указывая на множественные повязки, но боясь самолично прикасаться. Она — не Алиса, такой вольности он позволить себе не мог. Мало находящая в себе недостатков Варя завертела головой, совсем не понимая, что именно ей стоит исправить, и лишь тогда он начал указывать на недостатки. — Волосы заплети, они будут мешаться среди веток, штаны опусти как можно ниже, чтобы не расцарапать себе щиколотки, — узрев длину джинс, тот громко хмыкнул, явно недовольный их показателями. — Ты хочешь от обморожения умереть, чтоли?! — Это мода такая! — Тебе не понять! — кинул безразлично книжный дух, прочищая вновь свою фляжку. — Ты до сих пор одеваешься в доме «Бризак»! — Иди ты! Ухмыльнувшись, Петя обернулся на свою маленькую девочку и заметил, что лидер патруля не очень-то жалует агрессивную вариацию ругани среднего братца. Вечно сильная волшебница вовсе казалась сжалась, пока тот выказывал негодование по поводу собранного лика, ибо её пальцы, то и дело, переплетали косу в одном месте, неспособные собраться от нервов. Вроде как, именно эту крошащуюся часть неё он и обещал вечно спасать. — Алексей! — грозно прикрикнул он вначале, призывая родственничка, а после и заставляя его отступить от фигуры властительница воздуха на шаг. — Давай с этим делом разберусь я. Издав из своих вечно глаголющих гадости уст фырканье, схожее со звуком лошади, мальчишка отодвинулся, подняв руки вверх в жесте сдаюсь, и удостоил место заботы о возлюбленной братца младшему участнику их семейного клана. Остановившись рядом с хрупким телом, самодовольный алкоголик весьма быстро сменил интонацию, в очередной раз напомнив собеседнице причины, почему она отправляла ему такое многочисленное количество писем. — Королева моя, ты явно некогерентная с таким ремеслом, как охота… — Да, — протянула нежно она. — В этом деле я действительно справляюсь куда хуже, чем в алкоголизме. Найдя шутку забавной, юнец протянул ей свою фляжку, а потом, улыбнувшись и переправив волосы назад, уселся на колени, поправляя глупые мелочёвки, перечисленные его братцем. Вытащив из карманов куски ткани, он аккуратно перевязал открытую территорию кожи, засовывая остатки в обувь. Также он спрятал внутрь и шнурки, завязанные в бантик, а после и помог подруге спрятать волосы под кофту, чтобы те не мешались при ходьбе. — У вас шевелюра не хуже моей! Что же вы беситесь тогда так?! — Наши волосы не столь вязкие, как твои густые, — дал объяснение Петя. — Они пышные, очень красивые, не отрицаю, но при этом они постоянно за всё цепляются, и потому наш фигляр слишком беспокоится, что это создаст вакханалию. Взяв себе во власть бутыль с водкой обратно, он завершил объяснение. — Мы весьма педантичны в том, что касается охоты. Для нас это — слишком безупречная процессия, где каждая глупая мелочь обязана располагаться на своём месте. — Паникёры, — буркнула Варя, позволив товарищу перевязать шнурки кофты. — Алармисты, страдающие атихифобией, — поправил чернокнижник. — Для нас это невообразим важно, и мы и на шаг от сего пункта не отступаем. Будто в подтверждении этой точки, богок протянул руку, жаждя явно не ладонь взамен получить, а, видимо, какую-то вещицу. — Что? — удивлённо обратилась колдунья. — Кольцо. — Нет! Подобная реакция вполне ожидалась от безумно влюблённой и встревоженной девушки. Влад считался и являлся единственным столбом мира и доверия, на котором она соглашалась стоять, и обручальное украшение лишь напоминало ей об этом, обещая счастливое будущее. Подобное могло показаться глупым со стороны, но сам факт, что она лишится его, хотя бы на время, возбуждал в ней ураган из дикого безбашенного страха, когда она аж поперхнулась и замерла, не готовая лишиться кусочка золота. Это — не просто ювелирная работа и два камушка на нем! Это — доказательство того, что у неё всегда есть и будет человек, что будет любить и выступать за её сторону несмотря ни на что. Его лишение, хотя бы по вине надобности, выводило её в дисфорию. — Нет! — Варя, я верну его, как только мы закончим брожение по чаще! — сразу же разнервничавшись, выставляя наружу, что абсолютно понимает её мысли, убедил девушку Равелин. — Как только мы окажемся во дворце, оно снова вернётся на своё законное место, ибо, как ты понимаешь, мне нет никакой нужды хранить его у себя! Просто сейчас ты можешь вполне его потерять, и, я думаю, что подобное будет для тебя лишь большой утратой… Указав на вторую фляжку, фанфарон намекнул, что уберёт её украшение именно туда, в пустой бочок его запасов, и тогда, сминая страх, ей пришлось лишиться драгоценности. Исчезни оно где-то в этом лесу — та точно бы сошла с ума, доведя себя до состояния похуже, чем её же тётушка. Мелочёвка очутилась в жестяном бачке, а он оказался в кафтане очень хорошо разодетого и на этот раз отлично экипированного бывшего князя, что повёл подругу к главарю их охоты, не предупредив вовсе о главной причине, почему кольцу лучше остаться у неё — кровь плохо отмывается от золота. Дождавшись, когда наследница Штормграда подойдёт поближе, гробокопатель потянулся в свою сумку, поставленную на пень, и вынудил те чудные подарки, что оставил ему стол лет назад его верный родственничек, замуровав их в культурном слое стены. Ножи, спрятанные в ножны, вначале вовсе не выдавали свою идеальную структуру, но, лишь оставшись без чехла, те блеснули светом так, что волшебница восторженно раскрыла рот, дивясь виду такого оружия. — Разберём каждый своё… — Это твои?! Великолепные острия, напоминающие кинжалы, с узорными рукоятками, в отличии от властительницы времени, колдунью ветра лишь поразили и восхитили. Страха в её плоти будто вовсе не имелось, словно вчерашние помыслы о недоверии к роду князей её организм сам по себе воспринял за сущий бред, и потому она теперь, точно маленький ребёнок, тянется к ваянию, прося с ним поиграться. Только оказалась рукоятка в её пальцах с недавно раздробленными ногтями, так Алексей тут же запищал, боясь, что она поцарапает себя, или затеряет старый подарок среди трав крапивы. — Не кидай его! И… Ты же не знаешь, как его кидать? Фраза, оговаривающая умения и произнестись до конца не успела, как ловко острие воткнулось в пень, полностью доказывая, что, какие-никакие, а азы владения таким оружием принцесса получила. Что-то отец, пред тем как потеряться в астральном мире навечно, сотворить успел. Про оружие младшего родственничка такое она, увы, сказать не могла. Попадать по целям и пользоваться стрелами у неё получалось плохо, но зато её физической подготовки точно бы хватило, чтобы удержать установку куда дольше, чем это мог сам лучник. Вынув нож из полости срубленного дерева, диггер презренно хмыкнул. — Ты же понимаешь, что твоё владение ножом точно не предрекает тебе его управление на эту поездку? — высунув оба дара из ножников, он зацепил их на надобной территории своего пояса. — Потрошить также быстро, как я, ты, вне сомнения, не умеешь. — Потрошить?! — испуганно обратилась с вопросом Штормградская наследница. — Мы что, будем их ловить?! Князья переглянулись, выказывая на мордашках всё своё удивление, якобы уведомляя, что вообще не понимают сути вопроса. Они по-твоему в эту даль катились, чтобы за бабочками погоняться да ромашки понюхать?! — А чем, по-твоему, кобылка моя, люди занимаются на охоте? — язвительно, преисполняя ту мысли, что она глупа, спросил Лёша. — Может, я весьма мало читал в жизни, но, по-моему, ни в одном словаре слово «охота» не подразумевает, как событие, когда мы просто гуляем по лесу, не желая словить никаких жертв. — А что насчёт золотой лихорадки и их охоты на золото? — Ты мне хочешь сказать, что те люди, стоявшие часами напролёт в холодной воде с лопатками, не пали жертвами?! — перечил книголюбу нахал. — Да там некоторые «миллионеры» потом от отмёрзших яичек и стали мне знакомыми, хвастаясь своими дорого купленными эпитафиями! Очередной раз средний братец шутил, надеясь не так сильно напугать властительницу воздуха, но это помогало исключительно слабо. Колдунья не желала никого убивать, но всё больше понимала, что это вообще не в компетенции любителя смерти и весьма неугомонного охотника. Тот даже сегодня не в своей фирменной рубахе, чтобы не замарать рукава чужой кровью. Испугавшись этого пункта, Варя сделала поступок, за который сразу же себя начала себя корить. — Давайте не будем никого убивать! Она точно понимала, что сейчас этот могильный любитель издаст наглый смешок, издеваясь над её тупостью и сердобольностью, что он воспримет её за дуру, в условиях, когда она так боится навредить и при этом осталась при гражданской войне. Пускай она ведала, что им не нужно мясо, и что Алексей сам это прекрасно понимает, та зрела, что он явился в поля ради удовлетворения, ибо он, как рождённый в семнадцатом веке, действительно воспринимал великокняжеские охоты за своё хобби и наслаждение. Птахи, загубленные пред ним, это — не обед. Это — триумф, от которого отказывать воспитанному в те времена никак не хотелось. — Кобылка, охота так не работает! — Но к чему нам убивать невиновных по ненадобности?! Какие на это могут быть причины?! — Потому что это приносит радость! — Ты того же мнения придерживался, когда ваших солдат в Ратыни убили?! Челюсти сжались вместе слишком быстро, оказавшись актом дежавю, аж оставшимся на дёснах и самолично отступающих ступнях. Без упоминания Лана, но она сумела разозлить уже другого Равелина. — Птицы — не люди! — Ты тоже не птица, но вашим преследователям ваша гибель бы доставила удовольствие! — Варя! Книголюб искренне желал вывести подругу к свету, требуя, чтобы она довела их до её желанного итога иными путями, а не подобным скользким упоминанием, но девушка не желала подчиняться вовсе. Как глупый зверёк, она с кличем «но пасаран» кинулась напролом, припоминая роду самые гнусные вещи, произошедшие с ними, отплясывая на их психике красочный канкан. К счастью, гробокопатель сумел сдержаться и, приняв подобные гадости, соглашаясь кивнул. — Как скажите, ваше величество, — уведомил он, даже сделав искривлённый поклон. — Ваш верный слуга никуда не полезет, если вы подобного не жалуете, — нож оказался в ножничке вновь, а мальчишка на последнем слове не сдержался. — Я не хочу погибнуть лишь от того, что снова не угожу чьему-то мнению. Только тут она поняла, куда опять полезла и насколько напрасно. — Лёша… — Ты похожа на них, — кинул он, оборачиваясь к Пете, явно ставя указание на кого конкретно. — На них всех. На своих, на наших… На всех. Очередная особь с исключительно завышенным эго, балакающая в речах о желанном высоком, ограниченном несправедливостью общества, пока, на самом деле, жаждешь лишь бравад и сладких лицемерных отзывов о своём возвышенном месте в этой жизни, каких добиваешься приёмами издёвок и манипуляциями. — Прости… Тянущийся голосок, писклявый и сожалеющий, но он не стоял ничего, потому что подобное он уже слыхал некогда, и эти выражения мешались с невозможным количеством самодовольства и самолюбия. — Прощаю, — в то же время кинул он, желая, как можно скорее отделаться от этого мерзейшего чувства, что могло излечиться, по его мнению, лишь весёлыми догонялками за дичью. — Теперь приступим к делу. Молодой человек прошёл прямо мимо нее, и попытка ухватиться, увы, не увенчалась успехом, предрекая меж парой неприятную ссору, грозясь игрой в злополучную молчанку. Дежавю стало грузом на плечах графомана. — Пошли, королева… — О ком он говорил?! — истерично обратилась та, попросту сгорая от стыда. — О моей матери?! О Любаве или… — Не только… — О Злате, да?! — истерично выпалила Варя, глотая подкатывающие слезы. — Он же её упомянул, не так ли?! Паникующая и трясущаяся дорогая сердцу девушка пугала Равелина, но точно ни настолько, чтобы позволять кому-то второй день подряд припоминать личину давно умершей особы не в издевательском, а горестном ключе. Разговоры о её кредо терзали самую его суть. — Я не хочу об этом говорить, кобылка, прости… — Что такого сделала Злата, что ты так сильно её ненавидишь?! — давясь многочисленными упоминаниями, кричала принцесса. Так много раз она внимала в уши это имя и никогда не получала продолжение. По сути, про прапрабабушку Корвина она знала только то, что она из рода Моригач, и что именно благодаря её любви они связались с Равелиными, но ничего большего от родственников они не получали. То и дело, книголюб плевался, утверждая, что анимаг исключительно похож на его возлюбленную, всегда заявляя это, как претензию. Хороших чувств за этим совсем не скрылось, и лишь сейчас колючка жаждала понять, какие могут иметься причины у человека, смело признающегося, что он любил лишь двоих, там презирать того первого заполонившего его сердце человека. — Что же она вытворила то такое, что ты не хочешь её вспоминать?! — Была слишком похожа на вас, — строго произнёс он, выводя из себя это, будто гадкий ослабляющий яд. Ему даже казалось, что сердце замедлялось, когда он вновь вспоминал те серые безразличные ко всему в мире очи. В его мечтах, он терял их в памяти где-то навечно, но такие желания явно не стояли рядом и никогда не были знакомы с Варварой Ветровой. — Пётр, — позвала она его, подойдя вплотную и поглядывая своими душещипательными аметистовыми глазами, — Расскажи мне о ней. Мне важно знать… — Чтобы понимать причины наших сравнений? — Чтобы понимать вас. На самом деле, её и впрямь слабо волновали причины, по каким мальчишки находили её слишком похожей на некогда жившую спесивую сойку, но ей крайне необходимо осознавать основания их тягот, и почему же она оставалась и является, такой опасной удавкой, на их шее. Блеск её зениц, тот самый, что некогда убедил мальчишку в отсутствии какой-либо схожести между дамами, ударил по нему, и рука, улёгшаяся на локоть, получила отдачу, в виде его расцарапанных об тетиву пальцев, что легли поверх на её. Где он сумел отыскать меж ними схожесть? — Расскажу, сколько успею, пока Алексей ставит ловушки и не начнёт бушевать по поводу нашей косности, — волшебница ветра соглашено закивала, готовая слушать рассказ. — Итак, Злата Моригач.***
Первое, что Пётр упоминал, закидывая Варю в те времена, это сказал, что его возлюбленная всегда считала себя куда более прискорбно зрелищной, нежели являлась на самом деле, и при этом всегда считала, что заслуживает куда большего, чем иные. Целиком и полностью, чтобы описать её, хватило бы цитаты: «не то, чем кажется». В своём уже не подростковом возрасте, в стукнувшие два десятка, Злата по-прежнему ходила в девках, не обременённая кольцом на пальце и узами брака. Подобная весть могла создать впечатление, что девчонка исключительно дурна на внешность, верно, несказанно глупа на знания, что она отвратительна в ведении домашнего хозяйства и ужасна в светских беседах. Коли она создала подобное впечатление у вас, то вы точно пролетели мимо заглавной фразы. Сойка богатого рода Моригач отличалась весьма семейной красотой, с чётко выведенным подбородком, впалыми безупречными скулами, тоненьким лицом и не очень большими глазами, какие вместе с павшими веками мигом создавали впечатление божественной красоты и какого-то высшего предзнаменования, какое лишь подкреплялось станом и фигурой девушки, с её высоким ростом и худющей талией. Подбираемые причёски также лишь усиливали эффект возвышенного и далёкого, ибо свои локоны светло-оранжевого оттенка, не далеко ушедшие цветом от её же птичьего оперения, та постоянно убирала назад, создавая куда больший акцент на своё лицо и подчёркивая его изысканную тонкость. В самом деле, она делала это специально, но на публику всегда шептала, что вытворяет это для удобства — волосы мешаются ей при чтении. Обучившись в лицее всем базовым предметам, а после, доучиваясь на доме под присмотром своего же отца, она беспризорно несла в семью повестку о надобности образования и чтения. Та часто кидалась в городские библиотеки и выуживала оттуда рукописи, касающиеся хирургии и строения человеческого тела, не редко выносила фолианты на тему химии и биологии, погружаясь в них, изучая и порой даже перерисовывая часть к себе в блокнот, но далеко не для того, чтобы в дальнейшем любоваться симпатичным наброском. Своими творениями девушка старательно отпугивала женихов. Молодые люди, случайно замечающие ту на светских мероприятиях, узнающие на улице или приведённые под руку в дом её отцом, оказывались в гостиной комнате, где некоторое время им позволялось всё столь желанное, о чём они мечтали: наследница рода разговаривала, повествовала о себе и даже умудрялась проявлять какой-никакой интерес к делам гостя. Увы, всё быстро скатывалось в никуда, когда сойка, притворяющаяся взволнованной, выуживала с полки свой фирменный блокнот и, голося о том, что прониклась личиной явившегося, начала делиться с ними вещами куда более углублёнными и, честно, страшными, нежели повесть о чистых обиталищах животных или её умениях в кулинарии. Картинки разных черепов, срисованные аж с работ самого Да Винчи, вначале казались мужчинам очень аккуратными и интригующими, но следующие за ними слова как-то мигом отбивали всякое желание дальше оставаться на эту беседу. Играя сумасшедшую страсть к артрологии, изображая чуть ли не пену у рта, Злата в глаза лгала предполагаемым супругам у том, как хочет проверить способность костей к сращиванию, и для этого желает переломать кому-то по одной руке и одной ноге, как она мечтает проверить разницу между креплений остеосинтеза и существование без них, а завершалось это всё тем, что она почти требовала от собеседника расписку на то, что после смерти та трепанирует его череп. Вряд ли могло найтись что-то более пугающее, чем кинутое обещание ещё не согласованной жене о том, что она сделает с тобой после твоей смерти. Такое пугало, выворачивало наизнанку и, естественно, отправляло в бегство каждого попытавшегося. Самого самовлюблённого физиолога это весьма и весьма забавляло, что совсем нельзя сказать о её родителе: те желали обеспечить дочке счастливое будущее, а она, вместо того, чтобы менять фамилию на иную, становясь участницей чужого волшебного рода, угрожала будущим мужьям издёвкой над их трупом. В их посёлке это создавало ей репутацию не образованной, а истинно сумасшедшей девушки. Именно после очередного такого отвергнутого, или, скорее сказать, спасённого, отец семейства Моригач не выдержал, и направился на разговор с дочерью, желая выказать ей пару неласковых слов по поводу её поведения. Отыскал он её, конечно, в её маленькой комнатке, рядом с совсем небольшим книжным шкафом и столом, усевшись за который, девушка заботливо чистила страницы от красной краски, какой изображала кровь. — Очередная угроза по изничтожению чьего-то костного каркаса? — Я не угрожаю, а лишь предполагаю, — с абсолютным спокойствием произнесла Злата, аккуратно отмывая тетрадь от туши. Молодой человек сидел слишком долго, что аж пожертвовать этим хорошим наброском стало не жалко. — Не знаю, что они все так бегут… Трепанация весьма полезна… — В случае, если тебя признали пленённым черным духом и желают освободить или же когда там есть гнойные вырождения, какие нужно изъять! Родитель, обученный во всех рамках высшего образования, мог бы приструнить девушку своими многочисленными знаниями, но имелась существенная проблема: чтобы он не сказал, она всегда считала это куда меньшим, чем то, что знала она. Вывод оставался таковым даже в случае, если произнесённая информация до этого ей не изучалась, ибо тогда она твердила сама себе, что данные бесполезны. Гениальность равная узколобости. — Почему ты гневаешься так, будто я прошу от них лоботомии после их смерти? — сыграв удивление, молвила она. — Хотя, как будто там есть что изучать… — Птичка сияющая моя, долго ты будешь гнать их своими угрозами эктомии или мы, всё-таки, ждём согласия, чтобы ты наконец-то отправилась под венец?! Отцовское стремление отправить дочурку в другую семью не имело за собой ничего постыдного, ведь по возрасту его милой девочке и впрямь стоило отправиться по этому пути. На самом деле, будь её происки с говором о нейрохирургии куда более мирными, Иоанн бы вряд ли так остро настаивал на том, чтобы та кого-то нашла, но так, после каждого желающего, семейство кислых и весьма самодовольных анимагов получало презрительные взоры убеждённых в их сумасшествии. Ни одному величественному высшему господину, ценящему свой статус, не захочется брать клеймо психопата. — Отчего ты решила, что их согласие как-то повлечёт моё? — О! Ты же любишь изучать мозг! Значит, знаешь, как сигнал от одного нерва переходит в другой! — Боюсь, что чтобы запустить во мне такое движение, вначале придётся произвести дислокацию мозга, — ухмыльнувшись, Злата начала наносить заново свои карандашные стёршиеся линии. — Ни при каких иных обстоятельствах замуж я не захочу! — Куда же ты хочешь, птичка моя? Мужчина говорил без иронии, скорее, больше с гневом и обидой, но тот действительно желал услышать позицию ребёнка и её стремления, какие, увы, в итоге пролетели мимо него. Отложив своё перо, его дитечка кашлянула, а после, повернувшись к нему свой острым вороньим носом, оповестила. — Я бы хотела в университет. — Университет? — переспросил её отец, куда больше не издеваясь, а, скорее, удивляясь тому, как она это произнесла. С надменностью, будто он, отучившийся там, ведать не ведает, что это вообще. Последующий вдох лишь сильнее это подтвердил. — Это такое величественное здание, с множеством кабинетов и лабораторий, где преподаватели читают лекции и… — Почему ты говоришь по слогам?! — не сдержался Иоанн, потрясывая своей бородкой. — Почему ты болтаешь со мной, будто я — иностранец и не понимаю половины твоих слов?! — Это не так! — выкинула девушка, сложив руки на коленях, поверх своего скромного чёрного платья. — Не половину, больше… — Злата! Поразительно, но умение отца поддержать её рассуждения по поводу анатомии, истории, биологии и иных точных областях никак не преуменьшали убеждения Златы в том, что она куда больше знает и является куда более образованнее, чем её же родитель. Подобное суждение ей нравилось, и поэтому она, не стесняясь ничего, пыталась убедить ещё и своего отца в верности такого хода. Невзирая на явное негодование с его стороны, она продолжила. — Дай мне разрешение поступить на курсы! — прикрикнула она. — Вольной слушательницей или студенткой, уже не важно! — Подашься в курсистки? — Не курсетки, а курсистки! Именно исправление того, что не требовало исправления, поставило точку в данном вопросе раз или навсегда. — Позволь мне отправиться получать это образование и… — Нет. Молёная наигранность тона не играла никакой роли, ибо мужчина вовсе не считал это действительно необходимым для своей дочери. Эти курсы ей никаким боком не сдались. — Почему?! — Потому что ты своей болтовнёй проведёшь всем преподавателям лоботомию без какого-либо участия сторонних инструментов, — неприязненно описал главный их семейства. — Зато угомонюсь! — Тебе не нужно это, Злата, — заговорил мужчина куда более строго. — Тебе нет места на тех уроков, твои уши не предназначены для тех лекций, а ты сама совсем точно не заслуживаешь носить звание бестужевки… — Ты вовсе не понимаешь важность этого пункта! — обиженно прыснула она, отворачиваясь от отца прочь. — Тебе наплевать на моё образование потому что, конечно, тебе, как человеку, рождённому с привилегиями лишь из-за наличия дополнительного органа, ой как безразлично на такое понятие, как равноправие! — Сойка моя! Внимать пояснений та не хотела. — Уйди! Жаждущая стать курсисткой не воспринимала родительский отказ никак иначе, как мужскую задиристость и узколобость. Не видела в ней ничего иного, кроме как надменного желания оставаться единственным в доме полом, способным похвастать наличием лет, проведённых в лабораториях гистологии. По её мнению, он рубил на корню её мечты о обучении. А, по его мнению, он отказывал в старте её бездарному больному стремлению снискать там славы гениального порождения, каковым она бы в том обществе никак не была. Чуя, что он обидел свою дорогую девочку, Иоанн подошёл к малочисленным рукописям и, вытянув один из ледеринов, показал им в сторону дочери, знаменуя, чему бы ей стоило посвятить куда больше времени. — Читала бы ты что-то помимо трудов хирургии… Что-то банальное и простое вроде литературы и поэзии… Тогда бы ты, верно, поняла меня. Положив у края стола книгу, тот удалился, надеясь, что тронул нотку души своей дочери, заставив её поменять мнение. Та, в его акте с возложенным ближе к ней Тургеневским творением «Отцы и дети», снискала лишь только акт раздражения и намёка на свою косность. Но она не косна. Просто косны все вокруг. Смеясь с действий отца, с его решений и человеческой глупости, лишь ради смешка Злата открыла книгу… Мигом очутившись на её страницах, посреди Марьино, совсем неожиданно для самой себя во время солнечного дня. Оказавшись на тропе, рассекаемой повозками, сойка несказанно испугалась, оглядываясь по сторонам и рассматривая окружающую среду, думая, что сходит с ума. По её подозрениям, ей отказала какая-то часть мозга и потому теперь её посетили устрашающие предсмертные глюки. В самом деле, позже она признает это объяснение за куда более вразумительное и приятное, как минимум здравое, ибо основную причину она до последнего будет называть сумасшествием. Тропа, где расположились её туфли, совсем не грезилась опустошённой: неподалёку находились жилые дома, и она точно могла поклясться, что слышит стук копыт. Увы, это её вовсе не спасло, когда, лошадь, испугавшаяся зайца, выбежавшего на дорогу, встрепенулась, резко поскакав со своей повозкой чуть быстрее, оставляя несчастной особе очень мало шансов на целостное будущее. Стой она там ещё пару секунд — и точно бы не осталось никаких. Запаниковав нападающему на неё зверью, ей не оставалось ничего иного, кроме как сжать руки пред собой, пытаясь избежать опаснейшего падения, какое, естественно, её бы не оставило целостной. Других вариантов спасения, увы, совсем не имелось, потому тело младшего Равелина, что ловко прыгнул пред особой, сгоняя её с пути коня, оказалось невероятным спасением её жизни. Увы, уровень резкости движений не позволил паре устоять на ногах, и потому курсистка пала вниз на своего спасителя, сразу утыкаясь носом в его грудь, а лбом соприкасаясь с тогда ещё совсем лёгкой щетиной. Чего-чего, а такого, призывая наглую девушку в книгу, Петя никак не ожидал. Отходя от тревоги, Злата приподняла глаза наверх, впервые встречаясь лицом к лицу со своим «рыцарем», а сразу после, не выкинув никакой благодарности, сразу перейдя к извинениям, поднялась с места, не сильно то смущаясь и краснея. Куда больше происходящему поразился именно чернокнижник, ибо он ни за что не думал, что его затея пригласить ту в книжные обиталища закончится этим путём. На тот момент у графомана имелось не так много любимых мест, где он любил оставаться. У того наличествовали избранные произведения, какие бы обязательно в себе имели упоминания кладбищ или склепов, для встреч с иным духом их рода, да парочку домишек с библиотеками, где он любил перебираться от одной работы Пушкина к другой, веселя себя его балами и пьяными вечерами. Поместье рода Моригач, о удивительно, но тоже отзывалось в его сердце наименованием любимого места. Их библиотека, в отличие от многих иных, хранила в себе весьма редкие рукописи рядом с совсем новыми произведениями, совмещая это всё с сборниками анатомии и биологии, в какие он любил лазить меньше всего. Чаще именно здесь он встречался с новыми шедеврами русской литературы, фланируя в них, будто в локациях построенного лишь под него театра, и он, проведший аж три десятилетия в щелях этого книжного шкафа, никак не ожидал, что в какой-то момент его любимым предметом наблюдения станут не сцены писак, а особа, гуляющая в реальном мире. Для него пищащая и самовлюблённая сойка рода Моригач казалась неукротимой строптивой героиней, не смеющей зваться никаким из ныне придуманных прозвищ для описания дам: в ней не имелось ничего от кисейной дамы — она могла сама подоить корову, приготовить ужин и даже управлять всем хозяйством; та не просто умна и меланхолична — в ней нет вовсе акцента Тургеневской девушки. По грустной правде, он вообще не находил в ней никакого оттенка эмоциональности. Циничный и прагматичный рассудок привлекал его, интриговал, потому что на своём веку он ещё ни разу не встречал девушку, какая бы вовсе не подчинялась эмоциям, при этом безупречно бы вела светские беседы и, завершающим этапом, не любила вовсе художественной литературы. Она — не затворница и не одиночка, не меланхоличная натура и не влюблённая инфантильная леди. Для него она выступала чем-то необыкновенно здравым, далёким от понятий, каким определяли женщин, и потому невероятно интересным. Тогда впервые он узнал, что действительно может приглашать человека в книгу и, во время их первой встречи, он ни капли об этом не пожалел. — Вы в порядке? — Насколько относительно может быть в порядке человек, чуть не передавленный парнокопытным, — буркнула Злата, отряхивая с себя грязь от земли. — Я Петя, — решил сразу познакомиться влюблённый мальчишка, — А вы З… — Не знакомлюсь. Напористость девушки его поразила, ибо она, вернув на место свой падающий пучок и поправив платье, направилась прочь, не пойми куда, ведомая лишь единой мыслью избавиться от совсем не желанного ей мужского внимания. Бросить её, призвавший в эти обители не мог. — Куда вы бредёте? — Верно, куда-то подальше от лошадей… — Вы же понятия не имеете, где вы! Ткнув пальцем в сторону путей, собеседница покорила его очередной весьма прямолинейной шуткой, напоминающей о её отнюдь не романтической натуре. — Возле дороги. Подобная реакция на окружение насмешила Петра, до сих пор считывающего это её понятие за открытость, ибо пока что оно действительно не переросло свои рамки, обратившись в грубость. Устав идти за весьма немедленной девушкой, он решил вывалить на неё всё, как есть. — Злата, тебе некуда идти, потому что домой, идя туда, ты не придёшь! — Почему это нет?! — Потому что ты в Тургеневе! Повернувшись к молодому человеку с каменным и холодным лицом, выдающим презрением лишь чуть прищуренными, сильно обжигающими его суть очами, она заговорила. — Не помню такого города на карте губерний. Такая простота и прямота грели его уставшую от многовековых приключений душу, что он в очередной раз радостно ухмыльнулся. Поняв, что особа перебивает его через каждое слово, книголюб сделал крупный вдох, готовый сейчас на очень большой скорости выдавать информацию. — Потому что это — не город, а произведение литературы «Отцы и дети», — очень спешно начал молвить он. — Сейчас ты находишься в Марьино, который, в свою очередь, находится в книге. Ты на страницах. — Больше пока что это похоже на повреждение мозга, — не унималась курсистка. — Верно, когда родители шепчут, что не говори, иначе и у тебя будет — не обман. — Ты не сбрендила! — воскликнул Равелин. — Невзирая на то, что говорят о тебе в вашем городке! Ты здорова, просто очутилась в книге! — И как же я здесь оказалась?! Принимать истину она не желала вовсе, но дослушать версию до конца стоило. Авось, она окажется достаточно интригующей, и та сможет открыть новые территории для изучения нейрохирургии, повествующие о психиатрических заболеваниях. — Из-за меня, — признался богок. — Я тебя сюда призвал… — По какой же причине? — Поговорить. В какой момент беседа стала интриговать и Злату она не уловила вовсе. Скорее, её опять же сильно забавляло происходящее, в каком она находила сплошное безумство и дикое сумасшествие, но это не отменило того факта, что, сделав шаг ближе, она продолжила задавать вопросы, уже куда внимательнее рассматривая парня. — О чём будет наша беседа? О женитьбе и предстоящих моих задачах, как жены или… — Думаю, что тему трепанации черепа и лоботомии, какой ты обычно завершаешь эту эксгумацию человеческих страхов, тебе лучше производить не со мной, а с другим персонажем, находящимся здесь, ибо, сомневаюсь, что в собеседники тебе найдётся кто-то более подходящий, чем врач-нигилист, — протараторил он, сделав шаг ещё ближе к собеседнице, почти шепча ей последующие слова в её чуть выпирающие ушки. — Но, если вас воз радует эта весть, я очарован вами настолько, что согласен на то, чтобы ваши пальчики возились в моей черепушке, причём позволяю вам начать хоть сейчас. Может, хоть так я смогу встретиться со смертью. Прищурив глаза ещё пуще, тонкокостная дама хмыкнула себе под нос, разглядывая пристальнее этого княжеского выродка с его отпущенными длинными черными локонами, отдающими шоколадным оттенком, прямым носом да очень выведенной трапециевидной формой лица. Найти его привлекательным она не нашла, но сам факт того, что он много знал о ней и о её излюбленных темах с трудом в поклоне перед гордостью позволило ей вымолить выражения, сказанные с чуть меньшей пренебрежительностью. — Позволите провести и резекционную, и декомпрессионную? — поинтересовалась сойка. — Какую доктор Базаров обзовёт наилучшей, такую и разрешу вытворить… — Ещё раз, ваше имя? — Пётр. От приятного понимания, что она уже сама интересуется его данными, книжный дух, как малый мальчишка, заулыбался. — Неожиданно, но приятно, — молвила она, не опустившись при этом в реверансе и не протянув тому руку для поцелуя. Почему-то им обоим это казалось ненужными излишками прошлых лет, к каким точно не стоит возвращаться им — жаждущим равноправного и светлого будущего мечтателям. — Что же… Познакомите меня, Пётр, с этим врачом и… Та защёлкала пальцами, вовсе не вспомнив второе слово, о котором не слышала отродясь. — Нигилистом, — объявил младший князь, предлагая даме локоть, какой она осмотрела с долей не столько презрения, сколько отвращения. Жест доброй воли та расценивала не самым сладким образом. — Жаждете послушать мнение высокообразованного джентльмена на волнующий вас вопрос? Видя предстоящую для них дорогу и чуя, как противно её бархатное платье облепляет ноги, та поняла, что устоять в условиях такой погоды и впрямь будет сложно, и потому, очередной раз пререкаясь с управляющими ею самодовольным чертями, Злата приняла предлагаемую помощь, сразу после состроив такое лицо, будто подле неё идёт не молодой человек, что по статусу даже приходится выше неё, а чуть ли не её паж или слуга. Поправив длинную юбку, она сделала шаг, запуская их ход. — Желаю высказать тому своё, — выкинула она, намеренно идя в территорию самодовольного Евгения доказывать тому неправильность его суждений и верность своих. А ещё, судя по всему, показывать своим примером, что есть на земле куда более эгоистичные, самовлюблённые фармазоны, чем самый тщеславный персонаж драматургии второй половины девятнадцатого века.