***
Фирменные свидания в книгах продолжались, становясь всё более интимными и близкими, облачая пару возлюбленных в пару, какую требовалось бы назвать гражданским браком, если бы, конечно, они существовали хотя бы в одной вселенной. Судить честно, отношения не изменили ей жизни и не поменяли нрава, оставив прагматичную особу столь же чёткой и зацикленной на своём желании получить звании курсистки, как и прежде, и лишь иногда бытие давало трещину, когда ей назначались встречи с женихами. Возраст капал, годы шли, а её отец, уже далеко не сам желающий блага, а сжатый лишь мнением толпы, водил к ней на смотрины новых мальчишек, каких она отправляла прочь уже далеко не фирменными методами, а банальным говором о том, что они ей нужны, и у неё уже есть жених. Говорила она это с некоторых пор далеко не в спасение себе: гости желали себе невинный цветок, каким потерявшая ориентиры вольная пташка уже не считалась. Меньшее, чего ей хотелось, так это порочить честь отца, из-за чего она готовилась уже обет монашки принять, лишь бы эти щеглы и маменькины сынки прекратили охранять диван их гостиной. Подобное она позволяла лишь одному из них и только по одной причине. — Золото моё, ты уверенна, что подобный план рабочий? — презрительно фыркал фанфарон. — Мы предпринимали попытки пробиться уже сотни раз, но ничего не выходит. — Нет моей вины в тупоголовой упрямости мужского рода и их же самовлюблённости, совсем не уступающей тупости, — шипела Злата, прижимая к сердцу свои зарисовки по остеологи. — Тебя не берут из-за отсутствия документов… — Могли бы уже давно поверить в мою сиротливость и взять на конкурсной основе за очень высокие знания, оценив ум по достоинству! В это мгновение Петя, заметно подуставший от спеси любимой, только лишь и сумел ударить себя со всей силы по лбу, какой-то частью души даже радуясь, что девушка называет реальные причины брожения по каждой исторической справке о академии, какая когда-то открывала высшие женские курсы. После первой попытки поступления книжному духу пришлось выдумывать тысячи шуток про Аларчинский мост, лишь бы его девушка не скинулась с него в водяную гладь. Во второй раз ему долго пришлось отстаивать состояние мозга жителей Лубянска, и доказывать, что те восприняли её знания недалёкими далеко не специально. Виной тому стало то, что незнающая ответа на вопрос Злата начала снова уходить в территории известных заголовков, что учёным вовсе не понравилось, из-за чего это обратилось в её оду о мизогинии. Самым удачным похождением точно можно ознаменовать поход пары к известному Николаю Пирогову, на какого анатомистка глядела во все глаза, хваля его многочисленные исследования, приведшие их к тому, что она изучает сейчас. Увы, даже выражая восхищение, та успевала докучать своему партнёру — стремление заполучить благой отзыв в очередной раз сыграло настолько гадкую шутку, что девчушка начала рассказывать посекундно операцию Пирогова самому же её создателю. Что хотела добиться заносчивая сойка, фанфарон с каждым разом понимал всё хуже и хуже, но, чем дальше они бродили, тем больше он слышал о том, сколь стагнационное мужское общество и сколь сильно рассудок мужского пола уступает женскому. За не достижение цели, статуса той самой курсистки или бестужевки, веточка рода Моригач открыто унижала известных людей, какие не видели гранёный алмаз в её лице. Она считала, что виновата зачахлость местного общества, а вовсе не неисполнение банальных обязанностей, как явление документации или сдача тестов по иным дисциплинам, нежели только человеческое тело. Во всём ином спесливая пташка оказывалась крайне слаба, и это огорчало мальчонку точно не так сильно, как лицезрение её реальных желаний и, в то же время, границ её самолюбия. У второго их попросту не имелось. — Следующая! — объявил явленный в коридор преподаватель, зазывая на слушание новую студентку, куда мигом пара и направилась, уверенная в получении добротных результатов. Очутившись в лектории, Злата положила свои зарисовки и конспекты на стол, очутившись подле доски, в то время, как её возлюбленный остался у двери, ожидая дальнейшего хода. — Вы ей кто? Брат родной? — Это имеет какое-то значение? — презрительно обратилась она, прекрасно зная, что ещё как имеет. Времена такие — без подписи мужа никаких прав нет. — Да вовсе нет, — прыснула женщина в ряду попечителей, оглядев худощавую конкурсантку со всех сторон. — Для нас большее значение играют ваши знания, так что, пройдёмся по базовым вопросам. Данное собрание педагогов уже вызывало в князе куда большее уважение, нежели иные, и тот воспринимал, что хоть к нему-то его любимая отнесётся спокойно — женщина среди них, так, ещё и главная и, к тому же, не берёт в расчёт наличие брака вовсе. Не приёмная комиссия, а сказка! Не тут-то было, как говорится… Первые вопросы миновали сойку очень даже ловко, и остеология пролетела мимо со скоростью света, куда медленнее обошли гематологию, но ничего более натянутого, чем этап обыкновенной терапии и первой помощи, найти невозможно. Улитка бы здесь гордилась своей скоростью, по сравнению то с подобным разъяснением. — Судя по всему, о массаже сердца мы сегодня так и не услышим… Устав от неудачных попыток ответа, всезнающая наследница рода Моригач заметно вспылила. — Я вам досконально и безупречно ответила по вопросам костей! Описала каждый миллиметр, каждую составляющую! — Как и все наши поступающие, — прервала её болтовню непреклонная преподавательница. — Или вы уверенны в уникальности своих знаний, какие мы обязаны требовать с каждого, чья нога ступает в этот кабинет?! Если вы считаете свои данные редкостными, то вы, вне сомнения, исключительно слепы и глупы, потому что наполненность вашей черепушки очень скудна и банальна, что аж ухватиться не за что. Нагоняи оказались давилкой, в какой удручённая девушка потонула. Лишь подняв глаза на острое личико, Пётр понял, что та еле держится, чтобы не заплакать. — Я знаю в идеале человеческий скелет! Я разбираюсь абсолютно в человеческом мозге! — И как вы будете лечить? Снимать мышцы и оставаться только на костях? — дерзила дама дальше. — Ваши знания — это скорее посмертные учёные исследования, какие, опять же, весьма полезны, но, прежде чем разбираться с мёртвыми, нужно поработать с живыми, а им, увы, нужно чуть больше, чем ваше знание его костяшек! Стукнув папку с лекциями очень неприязненно, прямо-таки с отвращением, женщина яро намекнула, что те не золотые и совсем не дорогие. Они обыкновенные, а, может, и вовсе никакие. — Всего вам доброго, — попрощалась она, гоня девушку из кабинета. Подобравшись на ватных ногах к столу, Злата с большим трудом неподдающимися пальцами заберёт свои работы. Только что её восприняли за примитивную в университете, в каком она жаждала учиться всю жизнь. Поглощённая обидой не столько от отказа, сколько от непризнания её потенциала и отсутствия хвальбы, пташка кинулась прочь из здания, вылетая вначале из лектория, а потом и галопом скача по лестнице, вовсе не придерживая подол своего наряда. Ощущение, что она задыхается, овладевало ей, и она хотела, как можно скорее, от него избавиться. По понятным причинам, взволнованный богок кинулся прямо за ней и, словив ту у лестницы, мигом положил руки на плечи, разворачивая раздавленную в ничто девушку к себе. — Я не хочу сейчас говорить, Петь… — Да брось ты, золотце! — восклицал он, приблизившись в упор к девушке и успокаивающе наглаживая её руки. — Это только книжные женские курсы! Не взяли сюда, так в реальности обязательно возьмут! К тому же, теперь ты знаешь, к чему готовиться! — Давай без этого… Все слова она упустила мимо, зациклившись на едином — она не уникальна, а обыкновенна. Признать подобное она не могла. — Злата, не тревожься об этом! Это совсем не проблема! Всё будет хорошо! Сразу после влюблённый мальчишка пытался прижать девушку к себе, что у него даже получилось, но щека не провела и секунды на его плече, ибо обладательница аккуратной фигуры завопила. — Господи, какой же ты дурак! Не сразу понявший… Вообще всё, Петя чуть расслабил хватку, и тут же отпустил свою якобы невесту в полёт, когда она, крутясь перед ним, глаголила о несправедливости мира и, о удивительно, о его участии в этом. — Не будет ничего хорошо, понимаешь?! Не будет! — каблуки стучали по лестнице, пару раз носок туфель улетал в сторону, видимо, желая остановить беспричинный ор, но так и не сумел подобного исполнить. — Меня не взяли на эти курсы и не возьмут никогда, потому что такие наглые мужланы, вроде тебя, ни за что мне подобного не разрешат! Запретит папа, откажет будущий муж, скажет слово против начальник кафедры, а я, ведающая всё по теме, пролечу, как нейроны в мозгу, лишь оттого, что я — девушка, да ещё и какая-то не такая! Если раньше основу негодования фанфарон хотя бы понимал, то сейчас он никаким боком не осознавал претензии, отправленные в сторону академии и него самого, но и пыла это не приуменьшило, а лишь увеличило. — Естественно, тебе это — не проблема, потому что тебе, необразованному чурбану, плевать! Тебе лишь бы упиваться своим алкоголем, теряться в бочках спиртного, губя здравость мозга среди процентов, пока умные люди, у каких отнимают шансы, не могут пробиться сквозь толщу запретов, потому что они — представительницы женского пола, и якобы должны знать куда больше, чем ты! — Прекрати, — не сдержался богок. Его только что словесно унизили, поставили на колени, и при этом обвинили в чёрствости общества, какое он старался смягчить и чьи огрехи крыл, лишь бы только убедить её, что шансы есть. Тот и вправду считал, что проблема его любимой только в том, что она не имеет возможности, но, миновав кучу таковых, сейчас он понимал, что дело совсем не в них. — А что, — подобравшись вплотную, веруя, что призывает чувство стыда, верещала она, — Правда глаза режет?! Под яростным взором сам юнец не пал. — Вот бы она тебе хоть раз порезала! Неудачи Златы происходили из-за самой же Златы и её самооценки, какая оказывалась значительно больше, чем её знания. Ей хотелось винить в своих неудачах весь мир, потому что она слыхала о несправедливости, видела вырезки в газетах о борьбе женщин за равноправие и отыскала в этом повод оправдывать решения, идущие против неё для самой себя, но истина оказывалась проста — мизогиния окружала её в значительно малой степени, что и не почувствуешь, коли глубоко не заглянешь. Её ценили и любили, что отец, что Петя, уважали девушку, в первую очередь, как человека равного себе, а совсем не второстепенную персону, а их нежелание отправлять её на курсы имело своё логическое обоснование и, честно, подобное знание уничтожало книголюба похлеще, чем угрожающая трепанация. — Тебя только что судила женщина, Злата! Тебя никто не занижал по половому признаку, никто не гнусавил оттого, что ты — девушка, и никто не ругался о том, что ты обязана находиться там с супругом! Тебя унизили, потому что ты не знала ответа на вопрос, на какой обязана знать ответ, поступая сюда! Ты, и только ты виновата в том, то тебя сюда не взяли! Выражения же лились, не вызывая в девушке вины, но зато твёрже забивая доски в дверь между ними. — Ты могла бы выучить его! Могла, потому что ты же якобы хочешь поступить сюда! Стать курсисткой! Да! — говор замедлился и, замерев, тот произносил предстоящие слова куда протяжнее, будто закрепляя их в мозгу, какой он уже видел насквозь и без всяких операций. — Но только проблема в том, что ты вообще не этого хочешь! Ты хочешь, чтобы тебя хвалили! Чтобы говорили, какая ты прекрасная, умная, необыкновенная, когда выдаёшь данные, какие иные уже знают! Вот, чего ты хочешь: не развиваться, а в самодовольствии купаться! Только и всего! Замолчав, богок посмотрел сквозь разбросанные пряди на свою любимую, ожидая от неё каких-то слов или, может, хотя бы извинений. Хоть какого-то знака, крошечного жеста, чтобы она сказала, что нечто поняла, чтобы показала, что он ей важен, чтобы явила, что она не права. Надежды его, к сожалению, не оправдались. — Ты меня совсем не знаешь, ничего не понимаешь, и не мудрено! — рычала уже пташка. — Ты никогда не встречался с несправедливостью этого общества и мечтами, что никогда не сбудутся! — Так и ты не встречалась, золотце моё, — поставил точку он. Фыркнув, будто лисичка в лесу, Злата отвернулась от любимого молодого человека и, пыхтя, как самовар, отправилась вниз по лестнице, мигом оказываясь снова в своей спальне, и сразу же, как только осознание местоположения до неё дошло, она захлопнула книгу о Высших женских медицинских курсах со страшным треском. Налаживая дыхание, она пыталась сдержать слезы, убеждая себя в том, сколь не прав нахальный князь: он её совсем не знает! Их псевдо отношения и ночи явно не дают ему право делать такие выводы о её персоне, и он и понятия не имеет, с какой не справедливостью она сталкивается каждый день! Коль тот так плохо разбирается в ней, то им, вне сомнения, не по пути! Как будто бы он ей нужен! Любовь её никогда не водила за собой по пятам, так что и надобности в этом упыре она никак не отыщет. Он не нужен ей, ибо она поступит, её оценят по достоинству, и она навсегда забудет о том, что этот книжный пленный когда-то был. Увы, план дал очень острый сбой, когда к ней начали приходить пункты, предваряющие шутки о генеалогическом эксперименте в жизнь. Один за одним симптомы возникали в её жизни, заставляя ту лишь помышлять о том, что она заболела. Реально предполагать беременность, уж тем более от книжного духа, она никак не могла. К сожалению, вера не спасла её от участи, когда, сев за стол и увидев обед, она взяла в руки салфетку и мигом вырвала свой завтрак. Минуя неделю со страшными блевотными позывами, настаивая на отравлении, Злата всё-таки решилась хотя бы предположить очевидный вариант и, выудив из шкатулки своё жемчужное ожерелье, специально сделанное точно под охват её шеи, она попыталась одеть его на положенное место, с ужасом воспринимая, что оно не оборачивает её полностью. Паника окутала её мгновенно, и, предприняв ещё множество попыток зацепить его, она выкинула то в стену, срываясь с места в гостиную. Залетев внутрь, она тут же начала звать своего возлюбленного всеми возможными словами, бродя некоординированно по помещению и, то и дело, распахивая книгу за книгой, ища бытовавшего там засранца. Каждый раз, когда какой-то фолиант открывался, она, находясь в истерике, кидала рукопись на пол, устраивая кромешный бардак в помещении, из какого надеялась получить ответ. Обиженный же Пётр не явился на встречу, так как сразу после их ссоры покинул поместье дома Моригач, отправляясь в иные книжные залежи, где он продолжал тратить свою жизнь на алкогольные запои, в каких ныне горевал о своём разочаровании и несчастной любви. Тот не игнорировал, а попросту не ведал, что его золотая девочка от горечи упала на пол, рассевшись среди книг, и бедственно зарыдала, всецело понимая, что произошло. Осознание её сдавило так, что мерещилось, будто она задыхается, а кости каменеют. Слезы текли даже как-то бесконтрольно, и она никак не могла их угомонить, потому что каждая остановка возвращала её к осознанию опять. Она беременна от книжного духа дома Равелиных. Она беременна от Богока. Когда истерика более-менее угомонилась, что сойка сослала лишь на обезвоживание своего организма, она собралась с силами и направилась к отцу, всецело осознавая, что крыть от него информацию уже не может. Совсем скоро живот обязан округлиться и ему придётся рассказать о том, что за высшее чудо скоро придёт по их душу. Взяв лишь одну книгу, какую она с трудом нашла в городской библиотеке, и какая повествовала о истории княжеского рода, девушка очутилась в кабинете отца, стыдливо прося уделить ей минутку. — Можно? — сдавленным шёпотом произнесла она, трясущимися руками открывая дверь. — Как не типично, — прыснул Иоанн, никогда раньше не получая от дочери подобного очень аккуратного обращения. — Заходи, конечно, родная. С трудом перебирая ноги, мечтательница о высшем образовании забрела внутрь, даже не глядя на родственника, ощущая, как сильно стыдится проступка и воспринимает, что его опозорила. Естественно, в какой-то степени так и было, но подобным образом это её папа совсем не оценивал. — Отец, мне нужно кое-что тебе рассказать, — собрала с трудом она, будучи перебитой на полуслове. — Ты беременна! — преисполненный счастья, воскликнул он, сразу ловя её поражённый взор. — Я сразу догадался, а потом ещё раз решил проверить, вылив пиво в столовой. — Так вот почему я туда неделю не могла зайти! Рассмеявшись с этого, хозяин семейства радостно улыбнулся, явно намекая продолжить говор и пояснить событие, какому он, в самом деле, оказывался запредельно счастлив. — Так, кто же его отец? И без того растерянная Злата насупилась сильнее. — Тебе он не понравится… Иоанн категорически противился подобному исходу. — Не говори глупости, золотце! — воскликнул он. — Кто это: конюх или поварёнок? Да хоть какой-то бродяга с улицы… Мне не важно! — подобравшись к дочери, он ласково взял её за мордашку и, поглаживая щёки, начал убеждать в правоте своих выражений. — Ты — мой единственный ребёнок, и я приму кого угодно, лишь бы ты была счастлива! Забота отца её успокаивала, но его вопросы лишь сильнее уничтожали, потому что она понимала, что даже пояснить происходящее здраво не может. Положение оказывалось ничтожно. — Я хочу с ним познакомиться! — Боюсь, у тебя не получится, — вертя книгу в руках, продолжала пташка. — Он в разъезде?! — не мог угомониться родитель, по-прежнему больной затеей счастья своего дитя, пока его большие пальцы протирали назревшие на ресничках дочери слёзы. — Так, отправим ему с письмо! Такая радостная весть! — Думаю, что оно до него не дойдёт… Пожалуй, никогда. Сжав губы, Злата подняла свои глубоко посаженные глаза на сильно потерянного отца и, вновь заглатывая слёзы, ждала последующего вопроса, на какой опять не даст нормального ответа. Тут происходит невозможное. Какие нормальные ответы?! — Он… Он что, умер? Страх и паника родителя стала последним этапом диалога. Узрев истерику, тот подумал, что его дочурка оплакивает погибшего человека, какой никогда не вернётся. Увы, не вернётся он по абсолютно иным причинам. Уже не имея силы говорить об этом, курсистка достала книгу и, расположив её на столе, показала на угольный вариант портрета своего молодого человека. — Это Пётр — один из князей рода Равелиных, какой ныне является книжным духом, запертым в рукописях навсегда, — хлюпая носом, продолжала она, положив руку на живот. — И он — отец моего ребёнка. Слезы вновь потекли по щекам, и Иоанн взял свою девочку в объятия, пытаясь угомонить её нескончаемые тревоги. Отправив в стирку не одну салфетку с вышитым на ней узором, семейство село за стол, чтобы послушать длительные рассказы о любовных муках пары, каких, по-хорошему, не должно существовать. Точно, как и этого ребёнка. — Кто у нас родится, интересно… — Не важно, я так думаю, — буркнула сойка. — Кто бы это не был, это — проблема. — Даже думать не смей, что он — проблема! — запрещал помыслы такого толка её отец. — Это — наш ребёнок, наш наследник, наш… Моригач! Он — новая птица рода Моригач! — Ещё интересно, будет ли он птицей, — совсем тихо хохотнула Злата. — Но Моригач он точно будет. Обняв заплаканную дочь, тот чмокнул её в лобик, успокаивая разогнавшуюся плоть, пророча счастливое будущее ещё не родившемуся дитя. Сколько бы отец не трезвонил, что проблем нет, не глупая пташка прекрасно ведала, сколь большим скандалом её беременность обернётся для деревни — не замужняя с ребёнком. Конечно жители, каким до всего есть дело, разбушуются. Та точно знала, что грядут перемены, но с такой поддержкой, в лице её родителя, она боялась будущего в куда меньшей степени. — Всё будет хорошо, — снизошло с уст её отца, из-за чего девушка несчастно пискнула, воспоминая её последний диалог с Петей, очень остро ощущая, что сейчас бесконечно по нему скучает. По его поддержке, по его словам, о том, что она со всем справится, по его, в конце-таки концов, безграничной любви. Ныне она в этом нуждалась — в этом наговорённом знании, что всё ещё будет хорошо. К сожалению, книжный дух, разочарованный донельзя в своих чувствах, ещё и понятия не имел, что творится в доме, какой он всем сердцем обожал, и тот ещё долго не узнает, чем сталось его общение с любимой девушкой, какая устроила ему не физическую, но душевную трепанацию.***
Приглашение своего молодого человека колдунья земли восприняла, лишь как очередное собрание учительского состава, в каком уже видела себя, и даже помышлять о какой-то потаённой стезе та не стала. Получив сообщение на телефон, посреди тысячи закладок о надобности занести кому-то учебники или проверить чьё-то домашнее задание, он отметила его, как важное, попутно заприметив пару ошибок в написании весьма торопливого и неуклюжего возлюбленного, чья любимая характеристика стала куда явнее, чем обычно — он ужасно переживал пред встречей. Настроения его, из-за незнания, девушка совсем не разделяла, и, не переодеваясь после многочасовых изучений учебной программы, она лишь пуще натянула свою кофту и, вооружившись своими записями, направилась в знакомую спальню. Предварительно, естественно, постучавшись, она услышала разрешение и очутилась внутри, сразу оглядывая комнатушку по периметру — родной мордашки, обычно мчавшуюся к каждому гостю, она сразу не заприметила, но зато обнаружила этакий десяток причин, за что его будет ругать. С момента ссоры в опочивальню её не звали, и, кажется, мальчишка воспринял это с радостью, ибо позволил себе натворить сущий бардак в доступных ему десяти квадратных метрах: упавшие стопки книг, разбросанные записи, множество пробирок, расположившиеся в непригодных местах, рядом с пакетиками лечебных трав, что астроном прицепил за выпирающий гвоздь, и всё это посреди огромного множества совсем разных кристаллов. Так много она последний раз видела рядом с ним ещё до того, как его забрали в тюрьму. Зацепку в виде гвоздя ученица и вовсе восприняла, как безупречную характеристику её парня — в бардаке находит повод для сотворения пользы. Желание же отругать его за катастрофический беспорядок не угомонилось. — Астер! — пискнула волшебница, обходя помещение. — Ты меня вызвал, чтобы я увидела грязь, и решила убраться, пока ты будешь прятаться, потому что боишься получить от меня ледащий отзыв?! Шутливо обращаясь к пустоте, гостья комнаты даже предположить не могла, что в следующую секунду завопит, чуть не отдавив пальцы своему же любимому — учитель очень неудачно схватил её за щиколотку. — А! — кричала испуганная учёная, от неожиданности больше визжа. — Какого?! Ноги почти сразу отреагировали, как и положено, и студентка запрыгала на месте, неудачно прилетая каблуком своих туфлей по костяшкам пальцев астронома, из-за чего тот тоже присоединился к песнопению о страхах. — Ай! — выпалил уже он, вылезая из-под стола и показывая лицо. — Больно же как! — Астер! — протянула встревоженная отличница, сразу очутившись рядом со скрутившимся и пыхтящим юнцом. — Прости! Прости, пожалуйста! — Прощаю, — мычал как-то между слов он, поглядывая на краснеющую руку, будто пылающую от мук. — Прощаешь? Обратившись с вопросом, попутно обдувая рану, Маша получила слабый кивок, сквозь дребезжание нерабочих челюстей, а потом, произнеся «ну, хорошо», ударила пострадавшего по руке сама, получив очередной нечленораздельный визг, какой сразу принудил её снова пробудить жилку врача, отнёсшегося к травме куда заботливее. Она принялась пристально ту разглядывать. — Что ты вообще делал на полу?! — Хотел сделать тебе сюрприз, — начал пояснять Астер, указывая на верхнюю часть стола, где теперь, зажатое кристаллами и минералами, расположилось очень плотное и тёмное покрывало, доходившего длиной вплоть до пола, пряча нижнее пространство от глаз. — Думал, что лягу в потаённое место, ты зайдёшь и… — Словлю инфаркт?! — неприязненно щебетала ученица, касаясь ладони и проверяя состоятельность костей. В их целостности она сомневалась не меньше, чем в слабости наполненности черепушки. — Да нет! Другое! — оправдывался он, попутно пискнув от найденного самого пострадавшего места. — Я думал, что сяду, а потом позову тебя снизу голосом… — Так, что помешало? — Тут так много пыли, что я начал задыхаться. От такой глупости волшебница усмехнулась, сладко улыбнувшись от глупости и одновременной прелести её молодого человека. Да, решения несуразны, но сколь же одновременно с этим завораживают. — Не мудрено, — призналась девушка, уже завязывая на чуть растянутые мышцы спасательный бинт. — Я думала, что ты просто пододеяльник забыл унести в стирку и оставил его на столе… — Это покрывало, но мысль верна. Издав ещё один смешок, колдунья уселась на колени, поглядывая сквозь красную оправу очков, тоже покрывшуюся слабенькой дымкой от грязи, и молчала, отчасти ой как надеясь, что он не заставит её заходить в эту псевдопалатку. — Прошу! — нарушил скромный учитель её планы, подняв здоровой рукой «проход» в территорию под столом. — Меня там ждёт Нарния? — Нет… — Только столица пыльного царства? Чистоплюйка внутри неё сгорала от предстоящего будущего — у него даже на подушке умудрялись оседать комья грязи, что уж о этом рассаднике живых организмов говорить! — Да, — согласился юнец. — И сегодня она согласилась побыть местом для нашего свидания. — Пыльное подстолье вместо… — Пыльной библиотеки и пыльных шкафов, — закончил тот за неё, стараясь убедить как угодно возлюбленную согласиться на такую авантюру. — Мы недалеко отошли от родных просторов. — Не думаю, что это — показатель стабильности. Скорее, очередной показатель твоей неряшливости… Состроив большие глазки, в отражении каковых гостья затёрлась, та ощутила, что воля выбора иллюзиона. — Но я сама такой беспорядок полюбила, — печально заключила она, пытаясь хотя бы без отвращения на пол приземлиться, что далось ей с большим трудом. Очутившись уже под этим покрывалом и под столом, Астер с гордой улыбкой указал девушке на расстеленное для неё одеялко, какое она, как от неё и требовалось, приняла с натужным восхвалённым писком, раскладываясь на нём и мигом закрывая за собой шторку. Заботливый возлюбленный поправлял её тельце, подкладывая под шею подушку и убирая неудачно улёгшийся хвост подальше от затылка. Оставшись в темноте, обеспечиваемой прочной тканью в этом крошечном душном и, честно, пыльном творении, учёная вовсе не понимала, к чему её загнали сюда. В таких условиях, стресс испытывала, как и её сторона перфекциониста, так и её частичка клаустрофоба. Да, тело рядом тушило бушующие тревоги, но далеко не до того, чтобы она посчитала затею приемлемой. — К чему мы здесь? — обратилась она с вопросом, заметно напрягаясь и от темноты, и от грязи. — Мы создали себе маленькое убежище посреди урагана, — заговорил астроном. — Этакую пещеру от сумасшедшей бури, крошечное спасение от сумасшествия мира, будто маленькую берлогу в лесу, вдалеке от цивилизации. — Больше косит на коробку или гроб, — презренно буркнула девушка. — Ощущаю себя кроликом в коробке фокусника. — Относительно. Но даже он существует в пределах коробки, какая располагается посреди беспорядка и сумасшествия, покуда он, в тишине и мире, находится в своей крошечной каморке. Поняв примерный поток мыслей молодого человека, Маша заметно потеплела к этой мысли, хоть и виду не подала. — Мы — взрослые люди. Прятаться от истины — не наш выход. — Да, ты права, прятаться нельзя, — согласился мигом с её вариантом исследователь. — Но тут дело, скорее, не в «надо» и «не надо», а в том, что ты, в любом случае, нуждаешься порой душой в таком уединении, — уткнувшись плечом к плечу, мальчишка нашёл кулак своей возлюбленной и сцепился пальчиками, какие она, находя философию правильной, быстро приняла. — В этом убежище, где ты сможешь скрыться от сумасшествия мира и притвориться, что внешних тягот нет… — У меня было некогда такое. Мгновенно вспомнилась подсобка в спортзале, куда она сбегала от своих душевных терний, и где её всегда находил Влад, готовый успокоить свою подругу. Ныне она понятия не имела, как там её друзья и что с ними происходят. — Теперь есть ещё одно, — спокойно поделился Астер, положив вторую руку, забинтованную, поверх её плеча. — Оно в твоей комнате. — Да, — согласился юнец, — Потому что мне бы очень хотелось, чтобы ты чувствовала себя здесь, как в своей, чтобы ты ощущала здесь спокойствие. Слабенько приподнявшись над телом, так, чтобы лишь встретиться взглядом с изумрудными отблесками, направленными на него, мальчишка заговорил. — Маша, я прекрасно знаю, что я — неидеален, а мои решения порой абсурдны. Что я тебе кажусь столь безобразным, аж хочется меня лишь отругать да позабыть, — не перебивая астронома, какой, видимо, подключившись к какой-то космосвязи, говорил всё чётко, правительница природной стихи внимательно слушала его мысли. — И я прекрасно знаю, что ты считаешь некоторые мои жизненные ориентиры неверными, вплоть до страха, что они станут угрозой жизни, но… Я хочу, чтобы ты понимала главное — сколь бы несуразными они не виделись, они всегда будут такими из-за людей. Некогда я отдал под расправу себя, желая спасти тебя, потом рисковал всем, лишь бы вытащить факира, а сейчас я не мог поступить иначе! Я не мог отказать бонвивану! — Но ты же ведаешь, что вытворил идиотство? Естественно, он знал, что это так. Будь уверен он в правильности решения, то точно бы не ходил невесть какие сутки подряд, отправляя ему письма, ожидая простого подтверждения, что его там ещё не грохнули. — Ведаю, — признал вину преподаватель. — Но это лишь больше подтверждает мои слова о том, что я иду за людьми. Да, мной часто очень остро руководят мои принципы и мысли о чуть ли не космических лейтмотивах, но я могу оступиться и их, если человек поведёт меня против них. — Да, — шептала Мария, положив руку на грудь, где на шее по-прежнему красовался тот самый волшебный спасший её амулет. — Проблема в том, что… Я понимаю, что мои деяния могут тебя разочаровать, — продолжал неуклюжий сорванец. — Что, порой, они будут тебя чуть ли не уничтожать, но я хочу, чтобы ты знала… Невзирая ни на что, ни на какие передряги в жизни и сколь бы сильно я не расстроил тебя в будущем, я хочу, чтобы ты знала, что эта комната и я лично — навечно готовы стать твоей спасательной берлогой от напастей мира. Даже если мы расстанемся или рассоримся, даже, если ты подашь на меня в суд… — И за что же?! — расхохоталась его любовь. — За плохую оценку и нечестное оценивание! Я не знаю! Смех стал и того громче, прервав идиллию на время, но после всё вернулось в прежнее русло. — Нужна помощь — приходи и я помогу. — А, если мне нужна не словесная помощь, а чисто уединение? — предположила волшебница. — Ты всё-таки думаешь, что мы рассоримся до такого, что говорить не будем? По комнате… По подстолью снова разошёлся истеричный хохот. — Просто… Тебе ли не знать, что иногда слова ничего не стоят. Словив некую дереализацию от схожести сказанных выражений, с разницей всего в несколько часов, от двух ненавидящих друг друга людей, бывший преступник растерялся. В них и впрямь куда больше общего, чем они думают. — Если уж произойдёт так, что тебе нужно лишь место, то можешь сразу ложиться сюда… — Нырять в пучину грязи? — игриво сорвала с уст переделанный вариант студентка. — Хорошо, учту. Увидев, как Астер пытается упасть обратно на пол, учёная его остановила, жаждя сказать ещё кое-что. — Точно, как и предложение о твоей вечной помощи. Обрадовавшись пониманию, исследователь очень быстро понял, что девушка готова к их перемирию и сразу же потянулся к ней, запечатлев ласковый поцелуй на губах. После него, он снова прижался к ней плечом к плечу, пялясь в цоколь, где он специально наклеил вырезанные из бумаги, пусть и неаккуратно, звезды, какие бы сделали это глупое место хоть чуть-чуть приятнее. Подобное колдунью об радовало, потому что это напоминало её детские игры в домике на дереве и житие в палатках во время путешествий с родителями. Это кидало её в добротную пору детства и действительно создавало ощущение этой безопасности, какая будет оберегать вечно, и в какой она очень нуждалась с момента ухода морока. Ныне она обрела новое убежище. Прижимаясь носом в хилую, но, по её мнению, невероятно безопасную структуру тела своего молодого человека, она ощущала себя ныне до одури спокойно, как-то сумев привить себе радость оттого, что не осознает всю несуразность и глупость уже вытворенного с её бывшим подвига. Теряясь в этом признании, она вовсе не попыталась разобрать психологию и даже не возжелала выяснить, почему же мальчишка, какой всеми возможными способами держится за свою работу в колледже и жаждет сохранить должность учителя, так убеждён в том, что он обязательно её разочарует.***
Поиски спрятавшейся революционерки шли долго. Пока Александр скакал по замку, выискивая подругу, не найду какую в известных местах, начал паниковать, что эмоциональная связь вновь привела её к каким-то мытарствам, метаморф бродил скромно, лишь порой спасая свои ноги обращением в ворона. Свой, в свою очередь, безразличный настрой, он не выказал на полную катушку. Медлительность — его вечная черта, так что, как провокацию против миссии её никто не воспринял. Не мага в принципе не волновало ничего, кроме самочувствия Сатаны, какое почти не тревожило Корвина, но время летело, и он прекрасно понимал, что, пока они не обнаружат хозяйку спален, те в кроватях не окажутся. От обречённости он начал открывать каждую попадающую ему дверь, вовсе не вглядываясь в просторы и мигом закрывая них. Эффект сработал. Пальцы потянулись к запрещённым ставням, а в пространстве завешанной тюлями комнаты он обнаружил сгорбленную, но явно живую девушку. Остановив своё уже систематизированное движение, тот вгляделся пуще в образ сквозь тонкие полупрозрачные ткани и, увидев очень ясный отсвет синих очей, великолепно сочетающийся с алыми губами, тихо сделал шаг внутрь, надеясь не разрушить абсолютное безмолвие, царившее в стенах. Миссия грезилась ему совсем не трудной, тем более, характеристиками лучшего друга тот совсем не страдал, но, увы, тюлей в спальне короля оказалось так много, что об одну он споткнулся, мигом перевоплотившись в птицу, лишь бы не тревожить почти неподвижную фигуру гостьи полумёртвого тела. Пытаясь даже крыльями шевелить тихо, тот очень неудачно начал снижаться вниз, приземляясь совсем рядом с властительницей мыслей, на что она никак не отреагировала, продолжая пилить взором не подающий признаков жизни труп. Тогда, гость, скорее, по глупости, надеясь добиться внимания, сел к однокласснице на плечо, цепляясь коготками за толстовку, на что принцесса отреагировала далеко не сразу. Резкой реакции, по крайней мере, она не подарила, а лишь еле-еле отклонила голову в грациозном движении и совсем тихо усмехнулась с ноткой яда. — Твой пасторат в эту обитель в таком образе воспринимается, как уничижительное действо, — укоризненно прощебетала она, не одаривая пташку взглядом. Мигом словив намёк и пройдясь очами по телу совсем на вид не живого короля, книголюб перевоплотился, встав прямо позади собеседницы, сразу сложив руки на груди и не сводя взора с Виктора. — В средневековой христианской традиции считается, что ворон — это признак силы ада. Насколько я помню, тебе любима вариация обзывать себя нежитью сия вида. — Но она точно никогда не касалась Вити. Многоговорящий рот как-то очень быстро замолк, не находя правильных слов, что неудивительно — их не существовало. Впервые за дни пребывания во дворце, анимаг столкнулся вживую с легендарным королём, о каком щебечут сказки многие из таких, как он ныне узнал, правдивы. Тот ото всех в округе ведал, что стряслось с владыкой и какая мощь приковала его к кровати, но он до этого совсем не понимал, сколь сказы не далеки от истины — тот действительно виделся мёртвым. Он не шевелился и почти не дышал, ничего на теле не выдавало его отличия от какой-либо восковой фигуры, и, встретившись с таким вживую, да ещё и вблизи, мальчонка значительно опешил, даже на время позабыв, почему же он вообще забрёл в запрещённую комнату. — В свою очередь, по некоторым легендам, ворон, якобы, родился из первозданной тьмы, какая очень напоминает мне астральный план, — вновь вспомнил что-то мозг гениальной завоевательницы. — В этом плане твой образ очень к месту. — Да… Две буквы выдавились из молодого человека тяжело — наблюдение за падшим лишало его мощи. Увидев это, не испуганное, а, скорее, подавленное жестокостью мира лицо, Любава не возрадовалась очередной случайной пытке, а лишь опечаленно согласилась с не говоримым утверждением. — Совсем, как живой, да? — Скорее, как усопший, — тихо и горестно молвил бонвиван. — Это… Это… — Тревожно? — Дико пугающе, — отрицал предложенный вариант юнец, не отводя взора от подобного образа. Последний раз его так своим внешним видом пугал лишь Алексей, ещё являющийся духом. Кожа его облепила, будто скелет, являя каждое выделение костяшки. Витя вовсе таким не являлся: в нём не имелось схожести с трупом, не находились следа разложения и вовсе не виднелись просветы, где кожа бы заметно потускнела, выдавая расщепление. Абсолютно живой человек, в состоянии анабиоза, не грезился ему мирным, а создавал ощущение обречённости, будто бы это — не этап его жизненного пути, а его конец. — Будто в склепе находишься, — сорвалось с его уст очень невольно. Восприняв в секунду это, как какое-то оскорбление, Любава подняла глаза на гостя усыпальницы, и встретилась с истиной о том, что тот болтал подобное вовсе непреднамеренно. Честно, она впервые в жизни лицезрела одноклассника таким потерянным, подавленным и понурым. Руки, сложенные в узле, расположились так, что всем видом голосили о своей явной слабости, будто признаваясь, что, не будь узла, они бы свисали в бесконтроле. Глаза заметно сузились, осанка распрощалась, уступив место ощутимому горбу, а нижняя тонкая губа, совсем слабо, шелохнулась. В действительности, родственничку княжеского рода сия картина мерещилась удручающей и ломающей. — Есть немного, — лишь согласилась с ним принцесса, ловя от подобной не спесивой физиономии слабость самолично. Что-то в таком метаморфе, значительно смущённом и без гонора, её внутри уничтожало. — Как ты… Как ты можешь здесь так часто сидеть? — задавал вопросы он. — Создаётся впечатление, что я страдаю некроманией? — Нет, это… Оно… — Корвин, говори. Отчего-то она очень быстро поняла, куда понесла умная голова книголюба его с мыслями. Серые очи развернулись к ней и, впившись в алые губы, стесняясь, молвили глубокие затеи. — Ты будто восседаешь рядом с трупом, какому вовсе нет дела до живых, — начал балакать он, вновь полностью сконцентрировавшись даже не на шевелящейся грудной клетке. — Как с человеком, ограниченным возможностями, что не шевелится и не говорит, пока ты крутишься подле него, рассказывая ему о жизни и своих желания, пытаясь что-то там донести до мозга, какой даже сигналы не получает! — слушая его, Сатана белела, чуя, что это далеко не конец. — Да, ты любишь брата, и, я не сомневаюсь, что, будь он инвалидом, не способным передвигаться, ты бы помогала ему с этими напастями, катая коляску и кормя с ложки, понимая, что его недееспособность — далеко не его вина и желание, а лишь напасть жизни. Так скажем, болезнь, отобравшая возможности и принудившая стать калекой. Я ясно осознаю, что тебя ведёт сюда любовь, но ведь есть кое-что ещё. Последнее, вроде бы, вышло следом за всем остальным, но биполярной особе померещилось, что там целая минута уложилась между изречениями. — Ты приходишь сюда, прекрасно зная, что тоже таким болеешь. Вырвав у себя с боем концовку, испуганный донельзя смыслом рассказанного Корвин обратился к владыке мыслей, какая лишь слабенько вздохнула, осмысляя каждую выданную им реплику. Проходясь по мордашке братца снова и снова, она впервые с момента их заселения в этот дворец, его снова испугалась. По коже побежали холодные мурашки, какие анимаг заметил и, поспешив снять свой пиджак, накинул его на плечи, не задавая вопросов и вовсе не акцентируя на этом внимание. В какой-то степени, он считал себя виноватым за то, что это вслух произнёс, и потому он даже касаться её боялся, попытавшись даже спрятаться. Тот уселся на одно колено, отойдя чуть назад, и извинился. — Прости, я не должен был поднимать эту тему… — Верно, порой это стоит делать, потому что я и сама часто забываю о своих способностях и том, кем могу стать, — защебетала очень быстро, далеко непривычно для себя девушка. — Что могу стать таким же трупом. Взволнованный её самочувствием спесивый Моригач обернулся к личику, внимательно следя за уткнувшимися в пол синими глазами и заметно угомонившимися губами. Привычной Сатаны на посту в её голове нет, приспешник тоже взял отгул, и лишь третья личность сохранила своё местоположение, говоря ныне за неё. Искренность забурлила, и исповедь полилась сама — Быть наследницей этого дара, правительницей чужих мыслей и голов — это звучит красиво на первый взгляд, — приподняв подбородок выше, но не концертируя глаза вообще ни на чём, она продолжила. — Телекинез, телепатия, отсутствие понятия «личное пространство» — это привлекает, верно, каждого. В чтении чужих мозгов создаётся иллюзия контроля над иными, будто ты способен властвовать над ними, и это даёт мощи, ибо ты воспринимаешь себя выше иных. Считаешь подобное за свою приоритетность, и в такие моменты ты вовсе не вспоминаешь, что за эту особенность надо платить. Синие очи сконцентрировались на том месте, где обязаны на неё глядеть абсолютно идентичные зеницы, увы, уже месяцами прикрытые веками. — К сожалению, ужасно много платить. В таком монологе, Корвин двигаться боялся и оттого вовсе не шевелился, оставляя для себя самым важным объектом наблюдения впервые искреннюю Психею, от какой у него перехватывало дыхание. — Выходить туда — это уже далеко не представление своего величия, а, скорее, акт этакого лечения. Своеобразная капельница, какая, на самом деле, тебе невероятно вредит, — вспоминая тот страх Саши, когда он отпускал её в тот мир, а после и своё состояние, Любава ужасно стряхнулась, из-за чего бонвиван, опять же идя на поводу у чувственности, схватил её за предплечье, будто намекая, что поддерживает. — Ты позволяешь её вкалывать, прекрасно зная, что она может тебя убить, но и сбежать ты от этого не можешь, потому что тогда она придёт за тобой сама, — указав на родственника, она даже не заметила пальцы гостя, восприняв их за что-то близкое. — Витя всегда боялся оказаться в огненном мире, потому что понимал, что у него мало шансов вернуться. Увы и ах, теперь он не возвращается, но, видимо, такова участь рода Ветровых. Иногда, находясь на самой грани страха, что он вовсе никогда не проснётся, она останавливала себя за миллиметр до того, как крепко обнять тело, позволяя ему обрести нить, чтобы вернуться, но, осознавая свою деятельность, отодвигалась прочь. Ему бы точно не понравилось то, что она творила ныне. Дослушав до конца правду, Корвин так сильно хотел её как-то утешить, что начал аккуратно гладить руку, будто вовсе позабыв, кто перед ним. Но, справедливости ради, сама принцесса забыла, кто она, и потому отреагировала на подобный акт заботы не столько с насмешкой, сколько с удивлением, хоть губы, уже привыкшие к издевательскому отношению ко всем, и расплылись в ухмылке хитроумной гадюки. Чуть укротив её, она повернулась к слушателю, и, столкнувшись с взором, проглотила еле-еле внезапно возникший комок, чтобы наконец-то прекратить быть главной героиней этого концерта. — А у тебя как? Каково быть наследником волшебного дара? — Становиться предвестником смерти из дьявольского костра? — шутил он, при этом вовсе не распыляясь своей высокомерной интонацией. — Являться преемником… — Высокоинтеллектуального рода Моригач? Усмехнувшись, правительница чувств добавила своё. — И менее умной линии Равелиных. Заслышав весь вопрос полностью, мальчонка заметно ушёл в себя, при этом не отводя взора от блондинки с аккуратно уложенной косой, какая с укором глядела на него, греясь в пиджаке, и заметно успокаивала каждую резкую всплывающую в нём мысль. Проклятые князья для него считались какими-то очень странными объектами, ибо порой он принимал их с абсолютным миром, а в иные… Он сходил с ума от понимания произошедшего. — Моя участь куда легче, чем твоя, — решил начать с этого он. — Верно, со стороны магии именно моего рода и вовсе никаких ограничений не существует, кроме того, что я обязан обращаться в птицу и каркать. — Ты хоть когда-то каркал? — Кар, — игриво протянул он, куда больше похоже не на опасных воронов, а на чайку. — Как понимаешь, у меня плохо получается. Рассмеявшись, колдунья невольно потянулась к его волосам, чтобы убрать прочь длинные черные жирные пряди, что загораживали её простор, и сильно бесили своей беспорядочностью. Соединённые руки по-прежнему не отзывались для них обоих инородными, и этот жест также улетел в рамку незамеченных, будто в нём имелось что-то уже привычное. — Куда больше я должен, как простой выходец этой фамилии, — при этом припомнил книголюб. — Должен разбираться в истории, знать наизусть анатомию, чтобы, видимо, когда сломаю кому-то кости, сразу сообщить, какую именно. — Я так делаю. — Какие мы с тобой полезные всё-таки! — по комнате вновь пробежал хохот. — Безупречно ведать этикет, чтобы знать каждый крошечный шаг, уметь плясать любой существующий танец, фехтовать и смыслить во всех известных литературных произведениях, и не гоже также вовсе не кумекать в создании орудия. — То есть, по сути, ты можешь сам отлить шпагу, потом под музыку полонез с кем-то подраться, при этом ведя беседы о произведениях Дюма, сломать человеку какую-то кость, какую-то назовёшь по имени, а следом ещё и описать, какая историческая личность имела подобное ранение? — предположила девушка, искренне улыбаясь. — Звучит, как план дел на завтра! Слушательница разошлась в широкой ухмылке, смотря на своего собеседника, чем на секунду лишила его голоса. — Высшее звание моей семьи очень много всего заставляет делать и магия в этом — самое низшее звено. — То ли дело часть, отвечающая за Равелиных? Задумавшись, Корвин тоже чуть отвернулся, наконец-то отлучив взор от одноклассницы, но при этом крепче взявшись за её кожу. Рискуя подбираемыми выражениями, он выдал правду, какую даже не отфильтровал. Что-что, а прапрадед такую бы правду ни за что рассказать бы не разрешил. — Рассказать тебе, почему ты не можешь читать мои мысли? — развернувшись снова к ней, он получил знак согласия. — Потому что из-за родства с Петром, я — полу дух. Я — не человек, не полностью живая особь, а нечто соединённое с чем-то высшим, глубоким. Но, если твоя стезя в этом плане — это абсолютно продуманный магической природой ход, то я — только ошибка. — Не говори так. Обречённость его речей почему-то возбудила в ней желание противоречить правде, хотя коллоквиум в её голове прекрасно понимал всё. Увы, чувствительная и пленённая говором Любава, считала совсем иначе. — Говори-не говори, а правда от этого не изменится, — смеясь над своей же, по сути, уникальной инвалидностью, буркнул метаморф. — Мы умеем улетать в книги и умеем ими управлять. Нам подчиняется литература, зазывая нас к себе, но, ты же понимаешь, что астральный план — это слой вселенной, в то время, как книги — это параллельные вселенные, в каких места живым нет, потому что их буквально создавали живые? — расходясь дальше и дальше в высокопарных предложениях, Корвин заговорил быстрее. — Я — продукт слияния невозможного, и из-за этого патологическая ошибка. Если ты прекрасно знаешь, насколько мощная твоя магия и как далеко ты можешь с ней зайти, то я ничуть не ведаю, где вообще границы моих способностей и что я с этим могу. Это — не часть пути, а его лишнее отголосье, будто черновик от прочитанной книги или путь с ужасно извилистой дорогой. Моя магия — это невероятный глюк системы, и поэтому я и себя считаю таким. От такой правды они оба мигом замолкли, даже не полностью воспринимая, что вообще произошло. Встреча с полуживым Витей открыла два вечно молчавших сердца, выдав правду, какую они не голосили никогда и никому, прячась за своими ролями и масками. Там, как оказалась, крылась самая тягучая боль, о гордящейся своей мощью девочке, какая ужасно боится, что когда-то её же сила её прикончит, и о мальчишке, что хвастался своими умениями, считая себя погрешностью планеты. Стоило бы, верно, в какой-то степени даже пожалеть, что оголились правдивые помыслы пред такими малознакомыми людьми, но пара об этом даже не задумалась. Руки по-прежнему остались сжатыми, и никто не указывал на них, вторя, что подобное обязано прекратиться. Словив всю грусть собеседника, будто испив её с самой глубины его души, Любава, поражая себя и всех своих личностей, выдала неожиданное. — Не превращай свою уникальность в инвалидность, и не обзывай особенность аномалией, — шептала та. — Ты — невозможное творение магического мира, но это совсем не значит, что ты — его промах. Люди не воспринимают себя за ошибку из-за своего нрава и характера, хотя он тоже у всех отличный. Так, отчего ты должен считать себя за дефект? От таких слов, вообще-то, поддержки, вообще-то, от главной стервы их класса, мальчишка совсем растерялся и лишился голоса. Да, он знал со слов Вари, что Бабейл — далеко не так беспечна, нагла и безразлична, какой пытается казаться на первый взгляд, но он и не подозревал, что, даже без чтения мыслей, та сможет зайти так глубоко в его душу. В этот момент она показалась ему действительной богиней, какой-то высшей ипостасью, отнимающая его силы, и впервые он понял, что сравнится с ней совсем не может, как и найти хоть что-то столь же подходящее. Из-за абсолютной растерянности, он начал пытаться сложить хоть что-то. — Потому что… Потому что бы… Потому что бы учёные этого мира меня за такого приняли. Стоило отлучиться от этих блестящих завораживающих синих глаз, потому что слова никак не слагались вместе, над чем та сразу решила пошутить. — Знаешь, тебе нужно меньше общаться с твои любимым, — прыснула Сатана. — Ты прям заметно деградируешь, аж становясь похожей мямлей. Корвин хохотнул от осознания своего положения: дело вообще не в астрономе. — Поэтому я пришёл сюда, — лишь выдавил он. — Набраться рассудка от твоей гениальности. — Я упустила момент, когда подалась в учителя? — Не учитель, а нимфа, — поправил её анимаг, исполняя ещё одно неконтролируемое дело. Тот уложил подбородок на колено, по-прежнему поглядывая на девушку, руководствуясь лишь одним желанием — дальше любоваться ею. Где-то здесь мозг обязан кликнуть и напомнить, к чему он здесь и какие цели преследует, но тот вовсе не приходил и даже не осознал факта, что исполнил одну из намеченных задач — он добился искренности, получил заметное доверие революционерки, но он вовсе этого не понял, продолжая пялиться на щёчки и алые губы. — Ой! Какой же ты прекрасный наследник рода Моригач! — воскликнула, хохоча, принцесса. — Вежливые обращения, комплименты и даже сидишь так, как обязан господин! — Могу ещё на французском с тобой поговорить о Эрихе Марии Ремарке, чтобы уж совсем скосить на джентльмена. — Я бы обсудила его с тобой, попутно переходя на греческий и латинский. — Извини, я не столь хорош в языках. — Ой, как жаль! Ведь ты, инвалид этакий, можешь только книги по прикосновению читать?! По мнению биполярной особы, он обязан обидеться, но тот лишь слабенько хохотнул, теряясь от произошедшего дня. Любава, будь так добра, верни парню мозги и сердце. Ты не видишь, он без них подыхает?! — Зато ты такого не можешь, — игриво шептал тот. — Зато я могу унизить тебя старыми греческими словами на древнегреческом языке… — Дай мне неделю, и я тоже буду. И такое выражение слетело от него очень ласково, романтично. Тот жаждал не привязать Любаву к себе, как должно цели, о какой он вовсе запамятовал, а лишь провести чуть больше времени с ней. Верно, стоило ему дать минуту на осознание, чтобы он понял, что успело произойти за их прошедшую встречу. Как, впрочем, и ей. — Даю, — гордо оповестила его она. — Ты за неделю обязан выучить не просто древнегреческие обзывательства, а сам язык. — Ты же в курсе, что спор идёт в обе стороны обычно? — Не в моем случае… — Нимфа, я нисколько не уступаю тебе в упёртости, так что, и тебе придётся поиграться со мной в вызове. Видя уверенность в тех чертах лица, из каких ещё не сквозило бешеной влюблённостью, принцесса фыркнула, соглашаясь. — Хорошо, глюк системы! — прыснула та. — Что же ты хочешь? — Ты прочтёшь всего графа Монте-Кристо. — Ты думаешь, что я его не читала? — Он не связан с Грецией, в нём нет ни одного грека и ни одной богини, да и, плюсом ко всему, в принципе женских мощных персонажей, так что, нет, — сделал вывод анимаг. — Ты однозначно его не читала. Усмехнувшись с подобной характеристики и разбора, Любава закивала головой. Да, она его не читала. Слышала, но не читала. — Так и быть, прочитаю, влакас! — одарив его ещё одной убивающей улыбкой, прыснула девушка. — А я разузнаю смысл этого слова. В секунду договора, ребята вовсе позабыли о том, где они находятся и с чего началась эта беседа. Холод, какой померещился Моригачу в самом начале, испарился, гонимый теплом их беседы и жаром его внезапно разогнавшихся чувств, какие забурлили так бешено, что он тонул. Какую-то прелесть в этом отыскивала и сама владыка мыслей — недаром же согласилась на подобную глупость. Подобное искренне восхищало и не мудрено: как только возник спор, испарилось всё. И эмоциональная связь, что душила, и неживой братец, что разрушал, и играющая война, которая пугала. На время всё прекратило иметь значение, а ничего большего для девушки, что когда-то закрытая этими тревогами приняла решение о мести, найтись просто не могло.